Андрей Румянцев, которого читатели знают как поэта, автора интересных  очерков о произведениях русских классиков, книг (в серии «ЖЗЛ») о своих друзьях со времени учёбы в Иркутском госуниверситете – Александре Вампилове и Валентине Распутине, опубликовал новое биографическое повествование. Оно уже четвёртое по счёту: после первых двух А. Румянцев посвятил книгу ещё одному всемирно известному сибиряку – пианисту Денису Мацуеву.

И вот – очередное произведение нашего земляка. На этот раз он отдаляется от родных мест и рассказывает о петербургском художнике девятнадцатого века Фёдоре Васильеве.  Пейзажист прожил всего двадцать три года, но оставил полотна, которые вошли в золотой фонд отечественного изобразительного искусства. Его старшие друзья и наставники Иван Крамской и Иван Шишкин называли Фёдора «гениальным мальчиком». И это не завышенная оценка:  Васильев сумел по-новому  передать на своих полотнах необычайную красоту российских просторов, свою влюбленность в  многоцветье её земли и в чистоту небесных высей, божественную одухотворенность, которую дарит нам родная природа. Об этом говорит уже название книги Андрея Румянцева: «Поэт русского пейзажа: Фёдор Васильев. Двадцатилетний гений».

Кажется символичным, что предисловие к ней написал выдающийся художник Александр Афонин – профессор живописи, руководитель мастерской пейзажа Российской государственной академии живописи, ваяния и зодчества им. И. Глазунова, заслуженный художник России, член-корреспондент Международной академии культуры и искусства. В его собственных картинах видна великая школа Ивана Ивановича Шишкина – непосредственного учителя Фёдора Васильева.

«Великий художник, открывающий перед зрителем уголок родной природы, удивляет не только правдой и красотой картины. Он открывает тайну нашей любви к своей родине. Созерцая живописные полотна в музеях, мы видим одухотворенный образ своего Отечества, – пишет Александр Афонин. – Обо всем этом очень убедительно и ярко рассказывает в своей книге Андрей Румянцев. Основываясь на глубоких, искренних признаниях Фёдора Васильева в его письмах, на свидетельствах современников о нем, на документальных источниках, автор рисует трагическую судьбу живописца, который до конца своей короткой жизни верил в магическую силу искусства и своё высокое предназначение».

И далее – строки из предисловия, обращённые к читателям: «Рассказ о Федоре Александровиче Васильеве, его стремлении к вершинам творчества поможет многим найти верную дорогу к профессиональному и духовному совершенству. Андрей Румянцев, автор нескольких биографических книг о выдающихся деятелях русского искусства, и на этот раз окажется нужным собеседником, особенно для юных читателей». 

Хочется добавить – собеседником не только для юных, а для всякого, кто избрал для себя изобразительное искусство в качестве эстетического эталона. Юные годы Фёдора Васильева были и его последними годами, когда он примирялся со всем на свете: «Я помню моменты, когда я весь превращался в молитву, в восторг и в какое-то тихое и отрадное чувство примирения со всем, со всем на свете. Я ни от кого и ни от чего не получал такого святого чувства, такого полного удовлетворения, как от этой холодной природы». От холодной природы, погубившей его здоровье.

Биографии обычно начинаются с поисков корней героя, сведений о его родителях и среде. Писатель начинает с конца – дня кончины «гениального мальчика» осенью 1873 года. Может быть, потому, что эта ранняя смерть потрясает. Наверное, как и смерть молодого Михаила Лермонтова, своей трагичностью – ведь гибнет особо чувствующий – поэтичнее, глубже, достовернее многих других; уже потрясший своим искусством, а тут ещё и смертью потрясающий.

«Умер он 24 сентября. На другой день состоялось отпевание покойного в ближайшей церкви. Присутствовали здесь только мать, братишка Федора Александровича да Клеопин (любитель живописи, коллекционер). И в печальной церемонии похорон художника на Поликуровском кладбище участвовали лишь эти близкие люди да несколько знакомых. Глубокое бирюзовое небо, которое с тонкими, вещими подробностями писал на полотнах Федор Александрович, попрощалось со своим поэтом…», – пишет Андрей Румянцев.  

Ранее, в первых числах августа 1873 года, Иван Крамской сообщал Илье Репину в Италию: «Заговорив о пейзаже… невольно вспомнишь Васильева, и сердце так больно, так шибко забьется. Он, мой голубчик, уже не будет больше писать, он хотя ещё не умер, но умирает. В этот перерыв нашей с ним переписки, пока я искал дачу, болезнь его вступила в свой третий период, и вести плохие. Дней пять тому назад я получил от него письмо и не узнал почерка, только благодаря подписи не сомневаюсь, что письмо от него, а сегодня получено письмо от матери к Шишкиным, где она сообщает, что нет надежды, и доктор сказал, что едва ли протянет до сентября. Вот Вам и Васильев. Не знаю, как Вы думаете, а я полагаю, что русская школа теряет в нём гениального мальчика, – такое чутье натуры, такое нежное поэтическое чувство без сентиментальности, такое всеобъемлющее понимание редко встречается. Разумеется, я к нему чувствую особого рода слабость, и это заставляет относиться к моим похвалам с особой осторожностью, но все ж таки у него было нечто, чего не было и нет ни у одного из наших пейзажистов».

Фёдор Васильев родился в Гатчине, излюбленном месте отдыха петербургского высшего света и царской семьи. Автор книги пишет об особом значении Гатчины для художника: «Может быть, именно впечатление о ней, пусть и позднее, но родственное, поселило в душе Федора какое-то солнечное, праздничное представление о мире, где так ослепительно блещут озера, так мягко стелется изумрудная трава, так пушисто обрамляют глубокое небо лёгкие кудрявые облака. Иначе почему бы двадцатидвухлетний Федор, умирающий от жестокой болезни за тысячу верст от Гатчины, именно так вспоминал о заре своей жизни в письме к Ивану Николаевичу Крамскому за семь месяцев до своей мучительной кончины: «Далеко-далеко укатилось детство, и никогда не вернется со своим радостным, свежим утром, с криками и смехом, с хрустальными чудными дворцами и со всем, со всем своим таинственным очарованием… Как перейдешь к таким воспоминаниям, чудятся серые ивы над ровным с камышами прудом, чудятся живыми, думающими существами. Черт знает, какое хорошее было время! Если бы мне сию минуту перенестись в такое родное место, поцеловал бы землю и заплакал. Ей-богу, так! Глубок, глубок смысл природы, если его кто понять может!..».

Почему же сначала о Гатчине, а потом о семье художника пишет автор?  В чём причина? Глава «Рожденный вне брака» сообщает о далеко не счастливом начале жизни Фёдора Васильева, отце-выпивохе, как сказали бы в наши дни. Читатель увидит мрачные краски жизни, не предвещавшие развитие необыкновенного таланта. Ранняя смерть, нисколько не связанная с обстоятельствами детства художника, начинает казаться какой-то закономерной: да, будучи безвестным и нищим, этот юноша точно бы окончил свою жизнь рано.

«Отец Фёдора в раннем детстве остался без родителей и был отдан в Гатчинский воспитательный дом. Этот сиротский приют основала императрица Мария Федоровна, жена Павла I, в начале девятнадцатого века.
В 1837 году, когда Александру Васильеву исполнилось тринадцать лет, воспитательный дом указом императора Николая I был преобразован в Сиротский институт для сыновей младших офицеров и чиновников первого-девятого классов. Программа обучения рассчитывалась на десять лет. Последний год отводился для завершения курса реального училища. Можно предположить, что Александр получил здесь неплохое образование».

Причина, по которой отец художника рано остался без родителей, и кто были они, исследователям русского изобразительного искусства неизвестна. Известны обстоятельства детства самого художника, свидетель нашёлся:

«Волею обстоятельств к семье Васильевых в Петербурге оказался близок будущий писатель и журналист Александр Скабичевский. Через много лет он опубликовал воспоминания, в которых несколько страниц посвящено отцу Федора. Его пьяные выходки описываются автором с такими ужасающими и отталкивающими подробностями, что не хочется приводить их. Но повествование требует правды».

Скабический, будучи студентом-филологом и репетитором, познакомился с сестрой одной из своих учениц, Ольгой. По словам Скабического, она была «с двумя детьми: девочкой Женей лет двенадцати и мальчиком Федей лет десяти. Я узнал от своей ученицы, что сестра ее замужем за неким Васильевым, человеком во всех отношениях несостоятельным: и кутилою, и мотом, и игроком. Вследствие подобных качеств главы семьи последняя не выходила из состояния голодной нищеты. Не откладывая дела в долгий ящик, я тотчас же предложил давать Женичке и Феденьке бесплатные уроки».

Андрей Румянцев – опытный биограф. Написанные им книги этого жанра читаются на одном дыхании. Кажется, есть огромная разница в том, чтобы писать о своих современниках, с которыми жил одними чувствами, наблюдал за ними в быту и творчестве, и другое дело – о давно жившем человеке, которого можно представить лишь по тем отсветам, что разлиты в воспоминаниях современников. Живое  сочувствие, сострадание – вот что помогает биографу и передаётся неравнодушному читателю. В воспоминаниях Скабического Андрей Румянцев находит строки, свидетельствующие о потрясении автора записок:

«… я узнал, что мне нежданно-негаданно пришлось быть, хоть и непродолжительно, учителем знаменитости. Тот самый Федя, который стоял во время моих занятий с детьми на втором плане, сделался впоследствии одним из первых современных художников, обессмертив свое имя пейзажами, которыми мы любуемся в Третьяковской галерее.
Расставаясь со мною при выезде из нашего дома, он подарил мне, в знак памяти, небольшой ландшафтик, написанный им масляными красками, и как мне было впоследствии досадно, что я пренебрег мазнёю десятилетнего мальчика и не сохранил подарка».

Тринадцатилетним Фёдор Васильев начал заниматься в  Рисовальной школе Общества поощрения художников, и с той поры десятилетие, завершающее его жизнь, было в поле зрения великих деятелей русской культуры и искусства – Репина, Крамского, Шишкина, Стасова, Третьякова. В живописных окрестностях Петербурга, на острове Валаам Васильев работает с Иваном Шишкиным, ставшим его зятем, мужем сестры Евгении Александровны. Юноша был дерзок, порой заносчив, эпатажен. Он станет лебедем искусства не без участия Шишкина, а затем и мецената Строганова. Эти перемены в судьбе Федора Васильева прослеживает биограф; молодой художник вдруг стал богат неслучайными друзьями и их поддержкой:

«Этюд Васильева «На острове Валаам. Камни» понравился графу Павлу Сергеевичу Строганову. Он купил картину для своей коллекции. Возможно, граф следил за творческим взрослением Фёдора; без сомнения, как покровитель Общества поощрения художников, он знал наиболее талантливых воспитанников Рисовальной школы. Заметим, что после успеха на профессиональной выставке Фёдор стал пользоваться у графа особым вниманием». Соответствующее место биограф находит в воспоминаниях Шишкина: «Васильев получил первую премию на конкурсе, и его Общество отправляет в Дюссельдорф на три или четыре года. А нынешнее лето его берет с собой граф Строганов в Крым и на Кавказ; осенью он поедет в Дюссельдорф». (Заметим в скобках, что поездка Васильева за границу не состоялась.)

Биографу удаётся показать «грозовое» состояние души молодого дарования (подобное лермонтовскому?). Вот Илья Репин общается с Иваном Крамским:

«–  Этот птенец не по летам смел, –  ворчал я, –  в вашем и Ивана Ивановича (Шишкина) присутствии он до неприличия забывается. Как вы это считаете? Что он такое? – спросил я серьезно.
–  Ах, Васильев! – ответил Крамской. – Это, батюшка, такой феномен, какого еще не было на земле!.. О, вы познакомьтесь с ним хорошенько, рекомендую – талант! Да ведь какой талант! И вообще я такой одаренной натуры еще не встречал: его можно сравнить с баснословным богачом, который при этом щедр сказочно и бросает свои сокровища полной горстью, налево, не считая и даже не ценя их…»  

Далее писатель приводит ещё одно свидетельство Ильи Репина. Превращение гадкого утёнка в белого лебедя состоялось: «… перед входом он (Ф. Васильев) натянул лайковые перчатки, грациозно взял в руку тросточку, обмахнул платком пыль на ботинках с крючками. Ну, просто вошел столичный франт, завсегдатай салонов хорошего тона…»

Пока друзья и близкие обсуждают, как приятно, в лучшую сторону изменились характер и манеры Васильева, внутри него зреют новые образы – они выльются в одну из лучших картин художника, восходящего к вершинам изобразительного искусства России.  Автор книги замечает об этой картине: «В самом деле, «Оттепель» представляет необычайно одухотворенную, целительную силу природы, словно бы противостоящую унылому, печальному устройству жизни на земле нашего Отечества».

В 1870 году в жизни двадцатилетнего Фёдора Васильева происходит непоправимое. «… он, вспотев при катании на коньках, с жадностью поел из пригоршни свежего снега. Воспаление горла наступило в ближайшие же дни. А со временем болезнь охватила и легкие. Всегда подтянутый, физически развитый, энергичный паренек оказался в плену страшного, мучительного недуга. К весне Фёдор почувствовал обострение болезни. Он уже не мог ходить на шумные собрания художников в их общий, «артельный» дом, и, что особо угнетало его, не имел сил подолгу, как раньше, сидеть за мольбертом». Граф Строганов озаботился его здоровьем. Васильев прибыл в его украинское имение Хотень и поработал там немало.

Болезнь его развивается, и он переезжает в Ялту. Но, по словам Фёдора, «Крыму он не верит»: ему всё хуже и хуже. Не верит и потому, что в первое время не находит там глубоких и нежных мотивов, дорогих его кисти. Андрей Румянцев пишет: «Ялта, солнечный городок на южном берегу Крыма, принимал в те поры многих больных и вообще становился довольно известным курортом. Тем более что уже с десяток лет в соседнюю Ливадию на летний отдых приезжала императорская семья, и весь двор устремлялся за ней. Так что, прибыв в этот «крымский Неаполь», художник оказался свидетелем грандиозного строительства дорогих домов, гостиниц, дач. С иронией писал он Крамскому в Петербург о местном градостроительном буме: «Ялта…  разрушила все авторитеты, и Америка перед ней – ничто, нуль. Вся изрыта, вся завалена камнями, лесом, известью; дома растут в неделю, да какие дома!». Иногда Фёдор находит время погулять по Ялте. «Но уличные приключения, житейские разговоры прохожих, зазывные возгласы торговцев воспринимаются им без интереса, а то и с иронией. Только яркий закат над домами, прозрачный, нежный воздух вокруг легкого облачка надолго запоминаются ему».

Приближаясь к заключительным строкам биографии Федора Васильева, А. Румянцев размышляет:

«В девятнадцатом веке искусство пейзажа обрело в духовной жизни народа то же значение, что и отечественная поэзия. В классических произведениях, написанных тогда Кольцовым, Некрасовым, Фетом, Никитиным, А. Толстым, поэзия родной природы обретает ту вещую силу воздействия, на которую способно чистое, поистине небесное слово. Без авторского переживания, без его душевного отклика на красоту природы стало уже невозможным русское искусство. И среди других художников своего времени эту особенность живописи утверждал Федор Васильев».

Читатель, закрывая книгу Андрея Румянцева, вероятно, захочет продолжить знакомство как с его литературным творчеством, так и с живописью и биографией Фёдора Васильева. Для тех, кто побывает в Петербурге, Гатчине, Ялте, автор предлагает своего рода краткий путеводитель.    

«В России три места связаны с именем Федора Александровича Васильева: Гатчина, где он появился на свет, Санкт-Петербург, где провел большую часть жизни, и Ялта, где окончил земной путь.
В Гатчине, к сожалению, не удалось выяснить, в каком доме родился будущий художник. В Музее истории города материалов о жизни семьи Васильевых нет. И все-таки тех, кто стремится напоминать новым поколениям горожан о судьбе и творчестве их знаменитого земляка, на его родине немало. В 1976 году на здании Музея (проспект 25-го Октября, дом 18) поклонники таланта Федора Васильева установили мемориальную доску с барельефом художника. Автором композиции стал гатчинский скульптор Валерий Шевченко.… В последние годы жители Гатчины настойчиво просят администрацию присвоить одной из улиц своего красивейшего города имя живописца. Можно надеяться, что это будет сделано.  
В Санкт-Петербурге ценителей творчества Васильева притягивает, конечно, Русский музей, где, согласно каталогу, хранится двадцать семь живописных шедевров художника, не считая акварелей, сепий и карандашных рисунков. В Российской национальной библиотеке, в нескольких архивах города и области находятся бесценные материалы – переписка Васильева, воспоминания современников о нем. Сотрудники учреждений заслуживают сердечной благодарности за то, что эти духовные богатства открыты для нас.  
Ялта особенно притягательна для тех, кто знает и ценит творчество художника. Но полтора века, прошедшие после его кончины, отмечены трагическими событиями, нанёсшими урон памяти о нем. Речь, прежде всего, о могиле на Поликуровском кладбище. Во время Великой Отечественной войны фашисты жестоко бомбили Ялту, и захоронение художника оказалось затерянным среди руин. Исчезло надгробие – установленная И.И. Шишкиным гранитная плита с выбитыми на ней мудрыми строками: «Щедро он был одарен и могучим, и дивным талантом. Чудною силою чувства и красок владел он в искусстве. Полною жизнью дышит природа в созданиях его вдохновенья. Быстро развившись, мгновенно он вспыхнул блестящей звездою, но блеск её яркий в искусстве остался навеки».

В мирные дни местоположение могилы Федора Васильева определили по сохранившемуся рисунку Ивана Ивановича. В 1963 году горожане установили здесь бронзовый бюст Федора Александровича на высоком постаменте. Однако в девяностые, воровские, годы двадцатого столетия бюст был украден и, скорее всего, продан скупщикам цветных металлов. Постамент на могиле живописца до сего дня остается без бюста. Грядёт печальная дата – сто пятьдесят лет со дня ранней смерти художника. Может быть, администрация города с помощью состоятельных жителей и многочисленных гостей Ялты, ежегодно отдыхающих здесь, вернет надгробию живописца тот вид, который оно имело тридцать лет назад? Создать бюст талантливого юноши, думается, почтет за честь каждый из известных скульпторов России.

В городе есть ещё один памятник Федору Васильеву. В живописном скверике на улице Киевской, между зданиями под номерами 8, 10 и 12, на постаменте возвышается бюст художника. На лицевой стороне памятника выбиты слова: «Васильеву Федору Александровичу (1850 – 1873), выдающемуся русскому художнику». Авторы – известные ялтинские мастера, скульптор Николай Савицкий и Петр Стариков, многие годы занимавший должность главного архитектора города».    

Быстротекущее время, к сожалению, способно изменить восприятие художественных шедевров. Классические культура и искусство отступают под натиском «цивилизации». Тем более ценны страницы книг, обращающие нашу память к высоким достижениям прошлого; в этот ряд встанет книга «Фёдор Васильев: поэт русского пейзажа. Двадцатилетний гений» Андрея Румянцева. Издана она в большом формате, снабжена богатым иллюстративным материалом. Думается, каждый из нас останется благодарен автору и издательству за те минуты и часы, что провёл за её чтением.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: