Яркая звезда над Аркановским озером вдруг вспыхнула, как лучинка, высохшая в печурке, и стала плавно падать прямо на Володьку. Он нырнул под телегу и накрылся изношенным одеялом, списанным колхозом за негодностью. Много чего знал он о пакостных делах этих звёзд, молодёжь диканится: «Звездопад, скорей желания загадывать!». Какие желанья, когда от такой вот звезды перед войной, сказывают, деревня Паленка дотла выгорела, вода то пламя не берёт, во как! А в прошлом годе ближе к осени хватились, нет на Зыбунах трёх стожков сена, учётчик Митя по всей деревне блавостил, что самолично видел, как пала звезда и сожгла. Стога как-то шустренько списали, Митю успокоили, Володька ходил и удивлялся: сено сгорело, а пепла нет, три стожка стояли на Зыбунах, а оказались в одну ночь на задах Митиного огорода и на сеновалах двух бригадиров, аккуратно прикрытые свежим картовником. Конечно, жульничество не надо бы на звёзды списывать, и без того аж зубы потеют от страха, когда они вдруг посыплются  с неба дождём, делая августовскую ночь радостной и просветлённой, а человека в этой ночи мелким и жалким.

Володька караулил колхозных коней, которых ребятишки по утрам запрягали в волокуши и ставили  к высоким валкам сена, ему уж можно было домой уходить, да на обществе веселее, а дома не ждёт никто. Придёт, а мать Федора ворчать начнёт:

– Явился, жрать ему станови, хоть картошку сварить, чтоб натолкал чего в брюхо. Потёма Потёма и есть.

Володька сделал суровое лицо, и какие-то звуки, цепляясь и захлебываясь, свалились с губ, но мать поняла:

– Ишь ты, интеллиго, яишницу с салом! Сала последний шмат, а яички натакался Нюркин кот высасывать, аспид, смогу поймать, дак повешу в пригоне.

Володька рассмеялся, смех у него нормальный получался, он промычал, мать огрызнулась:

– Знаю, что не повешать кота, только башкой об угол. Сам бы словил да захлестнул, а я тебе три яичка поджарила бы.

Володька яростно замотал головой, вытолкнув несколько измятых слов.

– Чистоплюй хренов, не крещёный, а туда же, «грех на душу…»…

В деревне мало кто помнил, как в давние времена в лютые морозы приютила Федора бродячего безродного мужичишку, он только до весны и покашлял, закопали, плакущих по нему никого, а с лета располнела Федора да к Октябрьским и родила мальчонку. 

Повернув в свой заросший травой переулок, он заметил в большой улице кучи дров, успевали люди до уборки выдернуть из деляны, потому, пожевав картошки, взял на плечо надёжный колун и к воротам первого хозяина. Пенсионер, третий год Володька ему колет, хозяин даёт денег, а хозяйка сунет огурчиков-помидорчиков, мать уж давно забросила огурешник. Деньги Володька любит и бережно складывает подальше от матери, она с его пенсии ни копейки не даёт. Полную банку из-под индийского чая напихал бумажек, мелочь менял в магазине, чтобы не звякнула когда некстати.

Хозяин вышел, поздоровался по ручке, сказал, что тут три машины, стало быть, пятнадцать кубометров, уточнил, что цена известная, а что от хозяйки перепадёт – он супротив не будет.

– Ты, поди, исть хошь? – спросил хозяин.

Володька показал на кучу и развёл руками, значит, поест, когда закончит.

Народ всё дивился, глядя на Володьку: росточком мал, худой, но откуда только силы берутся. Под стог встанет – минутки не передохнёт, иные мужики курят, тем  спасаются, а он за это время пару копён закинет на скирду. Вот этот ворох дров, и хозяин уже знает: пока не расхлещет, не уйдёт. Вечер, темнеет, на столбе фонарь загорелся – теперь всё, не отбросит Володька колун до последнего полешка.  

Замечать его стали, когда в школу записывали. Приехали какие-то люди на скорой помощи, мать Володьку привела, держит за рубаху, а то сбежит. Те люди послушали Володькины невнятные речи и записали его как недоразвитого и к обучению непригодного. Вот тогда и назвал его кто-то Потёмой, вроде темный человек и умом слаб. Тогда и стал парнишка для всей деревни помощником. Косить мог, картошку окучить, рыба в его снасти дуриком пёрла, не только зайцев – глухарей чуть не в полпуда в неведомые петли ловил. А речи не дал ему создатель, и умишко легонький, зато характер золотой, никого не обидит, слабого защитит и всякому просящему поможет, не требуя платы. 

За неделю расхлестал Володька  все вороха швырка по улице, деньги трубочкой свернул и в пистончик, вшитый в ошкур штанов, засунул. Дождался, когда мать убралась на ферму к вечерней управе, залез на подызбицу, хоть и морочно, а шифер теплом дышит. Вытряхнул из китайской банки смятые рубли и тройки, разложил кучками и начал считать. С первого раза испугался, сколь много денег, три раза перекладывал – почти триста рублей. В голове у Володьки зашумело, он даже прилёг, чтоб охолонуть, в последний раз перебрал картинки – всё сходится, почти триста.

Неделю назад привезли в магазин два маленьких зелёных мотоцикла, Володька рядом погодился, позвал его шофёр снять товар с кузова, вдвоём влеготку скинули зашитые в обрешётку мотоциклы. Пока шофёр с продавцом с бумагами разбирались, Володька лакированные крылья и бачок под бензин тряпочкой протёр, колёса насосом подкачал. Водитель увидел, хохотнул:

– Не себе ли готовишь?

Володька миролюбиво ответил, продавщица перевела:

– Говорит, захочу и куплю.

– Ишь ты! А какая цена?

– Двести пятьдесят.

Володька сказал продавщице, чтобы вот этот не продавала пока, он сам купит.

– На какой кУкишь, Потёма, ты это облупишь? Рубаху бы лучше купил.

Володька заворчал и ушёл из склада.

Из ровни был у него только один дружок, Ванюша хроменький, ему при родах повитуха ножку завернула, а обратно вставить не сумела. Судили её, а что толку, мальчишка и ходить начал поздно, и сразу хромал, заплеталась ножка. С Потёмой их сама судьба свела, и речь его Ванюшка понимал с полуслова, а к десяти годам даже в детских спорах переводчиком был. 

С деньгами в китайской коробке гордой походкой направился Володька к открытию магазина, на нём почти новая рубаха и выстиранные штаны, хорошие туфли, кто-то за работу рассчитался.  Он с размаха опрокинул банку на прилавок между ванночкой с селёдкой и коробкой с вермишелью, и продавщица Фрося отшатнулась со страха, чуть не своротив жиденькую витрину с этажами кильки в томатном соусе:

 – Потёма, ты не грохнул ли кого, не у старухи какой смёртное облюбовал? Беги в сельсовет, кайся, лишенец!

Володька громко рассмеялся и показал свои руки, в мозолях и надавах, а потом ткнул в кучу с деньгами и похоже воспроизвёл мотоциклетную трескотню. Фрося стала считать деньги, набрала, сколько надо, остальные в банку сложила:

– Смотри, Володька, если тебя в каталажку посадят, я передачи таскать не буду.

Пошли в склад, Володька аккуратно снял с мотоцикла обрешётку, скрутил её проволокой и привязал к багажнику, сгодится. Проверил ключи, насос, протёр эмблему «М-105» и покатил мотоцикл в домашнюю сторону.    

К вечеру Володька исколесил все улицы, разогнал кур и уток, поднял небывалую в такую сушь пыль, к пожилым на лавочках подъезжал осторожно, глушил и смачно плевал на двигатель, его научили, что надо остужать, чтоб не перегрелся. Володька на радостях рта не закрывал, всё хвалился машиной, и люди с ним радовались. Он и рад бы прокатить друга Ванюшку, да нельзя, обкатка двигателя. И Ванюшка рад бы за ним убежать, да куда там. Сидел около пожилых на брёвнышке, всю болтовню дружка пересказывал.  

Как стемнело, Володька включил фару, лампочка на спидометре моргнула и погасла, завёл мотоцикл и на большак за деревню. Вернулся через полчаса, тормознул, руками машет. Ванюшка к нему и пересказывает:

– Выскочил на Паленский большак,… жму,… мошки шары выбивают… к едрене бабушке,… такая скорость,… а лампочки нет, не вижу… Тормознул, черкнул спичку:… туды твою мать: полста километров в час.

Посмеялись, лампочку сосед принес из гаража, поставил. Володька счастлив: теперь скорость в любое время видно.

Еще интересней было ему вдали от людей на вольном воздухе, уходил глубоко в лес, где пучку срежет, где припадет к земле и лежа на брюхе ягод голубянки досыта наестся. Как-то из радиоузла передали, что замечено в ближних лесках семейство рыси, потому ходить в лес в одиночку запрещено, а он убрался, и тридни не показывался. С десяток нарывистых парней на добрых конях и с ружьями проскакали по всем лесным дорогам – ни живого, ни, прости господи… А он вечером явился, лицо припухло от комаров да мошек, в волосах репейные шишки, но веселёхонек, рассказывал, что два дня играл с малыми рысятами, а старшие с вершины на вершину по кругу ходили, не доверяли.

Прошлым летом старики обследовали Мокрый колок и постановили, что в следующее воскресенье следует женщинам послабление дать в работе, потому как малина на подходе и, за чем не видишь, сок пустит. Так со старины было заведено, что единолично никто в колок не ходит, только всей деревней. Набирали по два ведра, а дальше как хочешь. Вот и ринулись бабы в гущу и тут же обратно, без платков и ведёр, и без остановок до самой деревни. Едва добились от перепуганных, что медведи с дальнего края малину уже обирают. Стрелять медведя опасно, рассердится – порвет человека. А больше никак ты его от сладкой ягоды не выманишь.

Два дня прошло, вечером народ собрался коров встречать с пастбища, тута и Володька обозначился и лепечет своим соседкам, что нету медведей в Мокром колке.

– Ты чего придумал? – не верят женщины. Володька лопочет, что проводил он всё медвежье семейство за Пудовское болото, там тоже малинник, и они начали его обсасывать. Ранним утром трое добровольцев рысью слетали до Мокрого колка – тишина, весь колок объехали, точно, вот тут они пировали, а этим следом направились в сторону Пудово. Вернулись, стали Володьку пытать, а он сперва улыбался, потом заплакал слезьми.  

Как разумно в былые времена предки наши обосновали села: Ильинское на буграх, наше совсем на взгорье, а между ними луг, чистейший, как ограда у путнего хозяина, и каждую весну покрывается он красивыми мелконькими цветочками, колокольчиками их зовут, так и луг стал Колокольчиками именоваться. Под самым Ильинским селом протекает река Ишим, и каждый год приносит она большую воду, которая валом катится сперва по казахстанским землям, оттуда сообщают, опасно или не особенно, потому что бывало, со льдом приходила вода, крутым валом. В те годы в три дня успокаивалась стихия, и люди на лодках плыли из села в село, а как чуть вода схлынет, то и на лошадке в ходочке легоньком.

Но пришла техника, изрыли наши Колокольчики, напихали вал земли, и стал у нас большак. Но те строители не очень хорошо знали большеводье, и первой  же весной большак вполовину разметало по лугу, глиной забило траву, в том году она совсем не росла. Стали строить мосты, только первой же весной их смыло, и в километре от нашего села мало того, что мост унесло, так сделалось великое кручение воды, с берега смотреть страшно, сколь велика воронка и сколько всякого мусора носится в ней.

В те дни не стало Володьки, никто особо не хватился, нужда в нём не велика, мать тоже бай–дюжи: нет и нет. А ребятишки, которые всегда около большой воды, пришли и сказали, что в воронке откуда-то взялась пленка, какая бывает в лужах у гаражей, если кто чуток бензина сплеснёт. Собрались мужики у воронки: не иначе туда попал Володька с мотоциклом. Куда на ночь глядя поволокло его? Стихией хотел полюбоваться? А как соскользнул? Или на скорости и ухнул? И хоть вся земля утоптана, разглядел один и другим показал:

– На скорости он ехал, гляди, вот протектор, и сразу обвал окраины. Там он вместе с мотоциклом. Багры надо, верёвки.

Настелили плах, чтоб край не обвалился, в разные места запускали багор, и вот поймали, осторожно подтягивают: Володьку за суконный пиджак выловили. Отложили  в сторону, укрыли куском брезента. Тут же и мотоцикл подцепили, а на скоростном рычаге половина штанины от Володькиных брюк. Не сразу заметили, потому что штаны с него почти совсем спущены были.

– Вот и весь расклад, – заговорили мужики. – Ухнулся, с перепугу сразу рванулся вверх, а штанина не пускает, ему наклониться и снять, да где там! А стремился, немного не хватило порвать тряпку, это уже мы отлучили его от мотоцикла.

– Потому его и не унесло, что мотоцикл держал.

– Купил на свою голову.

– Как бы знать…

Хоронили Володю Потёму всем селом. Одели в новый простенький костюм и голубую рубаху, скинулись по рублю со двора, лицо его на солнышке просветлело, и вроде даже улыбка появилась, если присмотреться.

Прошли годы. Я заехал к своему другу, который руководит большим дорожно-строительным предприятием, на столе какой-то проект, видимо, изучает.

– От Ильинки к твоей родине асфальт будем укладывать, вот проект, посмотри.

– Много я в твоих проектах… – хотел было сказать, и осекся: у самого села нарисован мост и место обозначено «Потемина яма». Я всё помнил, хотя три десятка лет. Могилы, наверное, уже не найти, а память вот где, в серьёзном документе под несколькими печатями. Будет мост, надо подсказать землякам, чтоб назвали Потёминым. Странный, но добрый был человек…

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: