ЧЕЛНОЧНИЦЫ
ЮРКИН ВИР
ПОСЛЕДНИЙ РЕМОНТ КВАРТИРЫ
ТОРГОВЫЙ ЛЮД. КРОВЬ НА АНАЛИЗ
КОЛЕНЬКА, НИКОЛЕНЬКА
БИРЮЧИНЫ ЯГОДЫ
ПАТЯ
ВАСИЛЁК И НЕЗАБУДКА
ПРИБЛУДА
ЧЕЛНОЧНИЦЫ

↑↑ЧЕЛНОЧНИЦЫ

Жёнам офицеров Советской и
Российской армий посвящается…

Глава I. Нужен нам берег турецкий…

Море крепко штормило и было в яви своей далеко-далеко от того ласкового, тёплого, приветливого, бирюзового по берегу-полоске Чёрного моря, наполненного до отказа людскими телами. Порывы ветра срывали с верхушек волн воду и ударяли ею по теплоходу. Опытный капитан лавировал среди угрожающе ревущих волн, избегая поймать боковой, прямой удар по борту, который мог бы перевернуть судно.

Из Новороссийска в Стамбул ходили три теплохода:

«Мария Ермолова» (среди челночного люда – «Машка»), «Екатерина Великая»  («Катька») и «Бата». Алёна с новыми подругами устроились на «Бату». «Бата» был уютней других. На «Катьке» высокий трап, что создавало неудобства; челноков набивали «под завязку», потому курс назад был мучительным – всё было забито товарами даже на верхней палубе.

«Бата» – такое имя носил теплоход – принял вчера пассажиров, женщин-челночниц и взял курс из Новороссийска прямо на турецкий Стамбул, но, попав в свирепый шторм, начал прижиматься к берегу Болгарии, а затем – Румынии. В этой зоне море спокойней. За трое суток добирались до Стамбула. И все благодаря опытному капитану.

...А вот громадной стране СССР до 1991 года и России до 2000 года хорошего, настоящего капитана Бог не дал. Один «забалтывался» так, что сам себя не понимал, другой упивался до космырячьего копытства. И понесло Россиюшку…

Глава II. Алёнушка

Старшей доченьке Светочке в семье капитана Копылова и супружницы его Алёны подошло время собираться в первоклашки. Осень уже была во всех своих правах: в багрянце разнолесья, в остатках, кое-где, черники, грибов, рдеющей в лесу и среди построек рябины в их войсковой части № 1831. Многие жители, задумываясь о географических координатах гарнизонного посёлка, вспоминали стихотворение В. Высоцкого «Дорожная история»:

«Назад – пятьсот, вперёд – пятьсот, кругом –пятьсот».

«Так и есть», – думали они. – «До Благовещенска – 500 километров, до Хабаровска – 500».

Солдаты прибывали и, отслужив положенное, убывали. Гарнизонные «осёдлые жители» – офицеры, их жёны и детвора. Клуб, школа, общие радости, горе, злые и не злые сплетни. Мужьям было легче: на службе – общение, боевая и политическая подготовка; приезд проверяющих, особенно, если залётным контролёром оказывался генерал – разнообразия армейского бытия прибавлялось.

Он, что знал и мог, докладывал офицерам и, как мог, отвечал на их «карябающие» душу вопросы. А время тревожило людей, так как пошёл первый год последнего десятилетия двадцатого века. По-армейски выражаясь, у служивых до того всё было не в достатке, но в норме. Привыкали. В гарнизонном городке «врачевателем душ», укреплением сплочённости между семьями выступала матушка-природа. Окрест – дальневосточная тайга Приамурья, большие и малые озёра и озерца, реки и речушки.

Заводилой в семье и посёлке была Алёна.

– Товарищ капитан, подъём! – и тут же принималась через коммутатор обзванивать Вику с Николаем, Сергея с Анной, Настю с Иваном – всю свою группу. – Торопись, торопись! Грибы ждут именно нас! Кто рано встаёт – тому Бог даёт.

Все размещались в кузове, под брезентовым тентом вездехода ГАЗ-66 – и отправлялись в тайгу-кормилицу. За короткое время по сбору даров леса, успевали сделать запасы на зиму: варенье из ягод, грибную сушку, консервирование… Мужья, вдобавок, промышляли для прокорма семей рыбой.

Остальные десять месяцев офицерские жёны были не у дел, не считая, конечно, домохозяйских и детских забот. Не все, конечно! Десять женщин работали прачками, шесть – на коммутаторе связи, четыре – в военторговском магазине, сорок из них – в детском саду, школе и клубе. И это почти на триста семей офицеров и прапорщиков. Им завидовали.

«Как-никак,   а   в   семейный   бюджет   какая-то, пусть и небольшая, но добавка, к совсем уж скромным военным жалованиям мужей от лейтенанта до полковника», – думала по ночам Алёна. А жить становилось трудней. Военторг ещё держался, не поднимая цен, но скудным становился ассортимент. И всё равно мужниного жалования не хватало, как ни экономили.

Прапорщик  Ткачук  распорядился  из  магазинов «Военторга» «под запись» ничего не давать. Незаметно внедрилась в повседневную жизнь задержка жалования офицерам. Тут-то пришла пора детей в школу готовить. Денег нет, школьной формы, учебников, тетрадей тоже нет. Офицерские жёны установили передачу всего по возрастному «наследству»: вчерашний первоклассник – сегодняшнему и далее «по рангу». Правда, с обувкой было сложней. Подсобрали денег и четырёх направили за 500 километров в Благовещенск… Выкрутились…

Глава III. «Куня, куня! Помогай, нада?»

Со своим ненаглядным – в то время – курсантом военного университета Алена встретилась на каком-то диспуте гражданской и военной молодёжи. Через год Григорий получил погоны лейтенанта, а Алёна – диплом химика пластмасс. До убытия к месту службы Григория, накоротке, сыграли свадьбу. Они любили друг друга. Алёна в душе гордилась мужем. В минуты откровений, всегда волнуясь, повторяла:

– Мой любимый, ведь это Господь Бог свёл нас вместе

и детки наши, как Его награда. Правда, Гришенька?

Он прижимал рукой её голову к своей:

– Правда, правда, Алёнушка. Так и есть. Размеренную армейскую жизнь – по гарнизонам и воинским частям – разбросала, как стог сена шквалистый ветер, перестройка. Чтоб тем, кто её «развязал», икалось до загробной жизни.

Затревожились в семьях о завтрашнем дне, так как у семей офицеров достаточный интеллектуальный потенциал, самого офицера и его спутницы жены. Поэтому лётчики-истребители увозили в даль гарнизонов армавирочек,  ракетчики  –  ростовчанок,  артиллеристы – тамбовчанок, связисты – кемеровчанок, химики – костромичек, танкисты – омичек и т.д.

ГКЧП пережили, а вот когда детей в школу отправить не на что и прокормиться тяжело, то – дело другое. Офицеры и их жёны воинской дисциплиной приучены тяготы жизни переносить; не митинговать, а Родину защищать.

На семейном совете (муж и жена) главную речь держала Алёна:

– Гриш! Помнишь, к Вербицким приезжала родственница из Благовещенска? Она нам, бабам, рассказывала, что открыли границу и на пароме стали ходить в Китай, в город Хейхе. Там набирают всё дешёвое: одежду, обувь, посуду, продукты – и домой. У себя продают, все затраты окупают, и ещё что-то остаётся.

– Ты хочешь стать спекулянткой, Алёнушка?

– Причём тут спекуляция, Гришенька?! Не вытянем мы на твоё жалование! Ты сам это понимаешь и переживаешь. Разве я не вижу? Давай рискнём… На Родную Кубань в любимый хутор Кадухин, хоть и выписывают воинские проездные документы, не попадём. На то, что накопили в дорогу, при растущих ценах в один конец на пропитание не хватит. Займём ещё. Рискнём! Сидеть, сложа руки и ждать манны небесной уже не хотим!

Через неделю в Благовещенске Алёна встретилась с родственницей Вербицких, которая свела её с такими же, как она, жёнами офицеров, уже совершивших по две «ходки». Через величавую реку Амур паромом Благовещенск-Хейхе до китайского берега добрались нормально. Только ветер с Амура обдавал холодом. Новые подруги посоветовали под ноги класть сухие горчичники, и в сапожках было теплее. На базаре, среди торговых рядов, на Алёну обрушилась скороговорная разноголосица китайцев:

– Куня, куня,друга, карефана. Халаса, халаса. Помогайка, помогай нада?

Китайцы неподдельно радовались прибывшим и готовы были выполнить любую работу, за которую можно было получить оплату – хоть в «деревянных» рублях, хоть в долларах и, конечно же, в юанях. А вот японские иены на рынках в Китае не котировались.

Первая «ходка» оказалась удачной. Алёна «загрузилась» тем, чего не было в гарнизонном военторге: женские кофточки, юбки, платья, туфли, школьная форма, кроссовки и спортивные костюмы «китайского адидаса», свитера. Тут же, в родном гарнизоне, всё скупили. Цена была такая же, как в военторговских магазинах, но доход был всё равно.

Душа Алёны словно ждала неприятностей, и она не ошиблась. Подошла Светка Сологубова со своей подругой Катюшей Ковальчук, обе «майорши» по мужьям:

– И тебе не стыдно, жене советского офицера, быть спекулянткой? Не позорь мужа и детей!

Алёна отвернулась, заплакала, не произнеся ни единого слова. Было обидно. Но другие жёны поддержали её:

– Молодец, Алёна! Сложить руки, смиренно ждать,

когда всё наладится после этого ГКЧП? А детей чем кормить?

В следующую «ходку» в Хейхе Алёна была во главе целой бригады офицерских жён. Конкуренции среди них не было никакой. Всё, что закупалось и менялось в торговых рядах Китая, быстро распродавалось. Лозунг

«Бери товар, которого нет в СССР» не подходил, так как ничего не было, кроме пустых полок, да ко всему прочему была введена купонная (читай – карточная) система на главные продукты питания: колбасу, масло, сахар, макароны. Один купон номиналом в 1 кг товара в месяц. «Бригадный подряд» из жён офицеров стал приносить доход в каждую семью. Спустя год они уже были опытными челночницами.

К удивлению Алёны, китайцы-помогайки кое-как объяснили, что китаянки не против приобрести женские поношенные пальто, но с обязательным условием: пальто должно быть не больше 46 размера и с воротником только из песца. Спрос был на военные шинели, отрезы сукна на форму и уж очень удивительным – на салатного цвета женские «комбинашки» 44 размера. Ещё одним товаром повышенного спроса в Китае были собаки – ВЕО – Восточно-Европейские овчарки. Их тащили на паромах, поездах, в том числе и простых дворняжек, выдавая за овчарок. Но Алёна и её команда собаками не занимались.

Виктория подытожила за всех:

– Жалко… Живые собаки ведь. Вряд ли они всех на службу призовут, большую часть съедят сами или корейцам перепродадут…

В целом, контакты с китайцами были сугубо дело-

выми. И постепенно челночницы начинали понимать их постоянную улыбку, страсть к работе, честность. И, когда китаец Ли Сунь или Чон Ли или китаянка Би Сим Бу скороговоркой привлекали к себе внимание «друга», им верили при закупке или обмене товаров.

К сожалению, на советско-китайских ширпотребовских «коридорах» «родились» бритые «братки» – рэкетиры. Поезд, паром, автофургон – все подвергалось рэкету – вышибанию мзды в долларах. Пятнадцать процентов гони! Нет – значит, будешь нещадно бит с изъятием всего товара, при повторе убьют. Женщинам защиты искать не у кого. Мужья службу несут, охраняя Отечество. Таможня, милиция – сами не прочь «урвать». Одни пограничники (в народе – погранцы) порядочные, но их мало и служба протокольная. Бывало беспредельщики нарывались. Трёх таких, силой взявших жену офицера, муж выследил и всех троих уложил ножом в поезде. Но это было не в Благовещенске, а в коридоре китайского ширпотреба Владивосток-Суйфеньхе (в народе город именуют Сунькой).

По нашим меркам, Суньфейхе – большой город в небоскрёбах, стекле и блеске, «разжиревший» на перевалке ширпотреба в Россию. По китайским меркам – это небольшой городишко. Чему удивляться, если они населённый пункт в 500 тысяч жителей именуют посёлком городского типа...

Глава IV. Домой на родную Кубань

Что только не приходилось терпеть Алёне и её бригаде, да и всем челночницам. Риск – повсеместно. Вся масса товара – больше, чем может унести в сумарях-пеструхах челночница, переправлялась конторой «Карго» через границу нелегально, с оплатой 15-20 долларов за 1 кг товара в Китае, 10-15 долларов – в Турции. Деньги выкладывали, товар отдавали и обращались к Богу, каждая, в зависимости от вероисповедания, к своему, в надежде на его защиту. Нередки были случаи, когда товар «накрывали» органы. И неудачники вмиг разорялись, да ещё оставались в долгах.

Некоторые не выдерживали и уходили из жизни; в лучшем случае – становились психическими калеками. Алёна со своими держались. Появились устойчивые связи с продавцами на местах, с поставщиками на новые рынки сбыта: Новосибирск, Омск, Томск, Челябинск, Свердловск, Пермь, Киров.

Но такие нагрузки – психологические, физические, моральные – не только на челночницу, но и на её семью. Не всякий организм выдержит. Алёна держалась, а вот её любимый Гришенька начал сдавать. Во-первых, изза волнений и переживаний за жёнушку Алёнушку, с её нагрузками, частыми разлуками. Во-вторых, и это самое главное, что с распадом Советского Союза во вновь образованном государстве – России – под улюлюканье предателей, через такие же СМИ, началась оголтелая травля Вооружённых Сил.

Охаивалась святая Победа в Великой Отечественной войне, роль командиров, офицеров всех уровней. И самое страшное – для тех, кто по зову своей совести выбрал профессию Родину защищать и вдруг оказался ненужным обществу. К тому времени – уже подполковник – Григорий Копылов не смог так вот запросто  «болтаться»  в  армии  по  принципу  «абы день да вечер». Переживания были тяжёлыми – за армию, за друзей-офицеров. Наверное, ему было бы легче, прибегая к гранёному стакану, наполненному водкой, но он к ней был равнодушен. Дважды попадал в окружной военный госпиталь в Хабаровске и, в конце концов, был признан инвалидом и комиссован из армии.

Алёна понимала, что Грише оставаться в гарнизоне будет тяжело. Перебраться в Хабаровск или Благовещенск – не выход, так как эти города будут напоминать ему о боевых товарищах, образе жизни, и он не уйдёт от переживаний. И не единожды он как-то отрешённо рассуждал:

– Боюсь, что скоро Дальний Восток и Сибирь заполонят китайцы...

На семейном совете вместе с детьми (Света перешла уже в четвёртый класс, а сын Иван – во второй), взвесили все «за» и «против»:

– Алёнушка, может, нам вернуться на Родную Кубань? – высказал мысль Григорий.

Дети были в восторге:

– Ура!!! Мы будем ездить в гости к бабушкам на хутор Кадухин и в станицу Кирпильскую!

Подвела черту Алёна:

– Вы у меня все умницы. Конечно же, едем на свою малую Родину.

К  первому  сентября  приобрели  трёхкомнатную квартиру на улице Российской, детей устроили в новую (для них) краснодарскую школу. Кроме этого, Алёна, не забывая о дне завтрашнем, купила один приличный магазин, а другой взяла в аренду на приемлемых условиях. Но это были не Сибирь с Китаем, а Кубань с Турцией. И несколько «ходок» за турецким товаром решила сделать сама, заодно ознакомится, оглядеться, установить связи поставок.

Глава V. Нужен нам берег турецкий

Через трое суток «Бата» вошел в необъятное чрево стамбульского морского порта «Кирак» и ошвартовался у одного из бесчисленных причалов. Кто автобусами, маршрутками, такси отправлялись в торговые ряды центров (базаров) «Лалэли», за более дорогими товарами – в торговый центр «Османбей», а за крупным оптом – в район «Мэртр».

Турки уже научились сносно говорить по-русски. Но Айдочаны, Байбарсы, Мехметы, Айзаки вмиг забывали всё при виде красоты российских женщин. Вай, вай! У некоторых из них «крыши срывало». Выручали продавцы магазинов, рядов, лавок – сплошь украинки и молдаванки, работающие тут и в других городах за 150 «баксов» в неделю.

В Турции челночницы отоваривались всё по тому же принципу, что и в Китае. Закупали все товары широкого потребления: одежду, обувь, изделия из пластмасс, вплоть до прищепок, бытовую химию, медицинские товары. По сравнению с Китаем, объём продовольственных товаров – фруктов, овощей – был значительней. Алёна и многие челночницы думу горькую часто справляли:

– Почему у них всё есть? Объяснимы бананы, гра наты, инжир, ананасы. Но почему мы не можем или не хотим возобновить выращивание картофеля, лука, томата, огурца?

За небольшую плату, дополнительно к цене товара, турки сами упаковывали всё во всеобъёмные сумкипестрянки из стеклоткани, доставляли на «Бату», звонили в гостиницу, что всё «О, кей», «До свидания».

Через сутки, в 19.00 по Москве, «Бата» берёт курс на Новороссийск. Весь корабль в товарах; переживания, волнения отоваривания – позади. Впереди – двое суток.  Женщины-челночницы,  отоспавшись  за  ночь, «оттягивались» первый день пути в ресторане, некоторые – в каютах.

Алёна, и не только она, а подавляющее большинство челночниц  любили читать в поездах, самолётах, автобусах, на кораблях. Остальные, выпив и расслабившись, ловили скоротечную, «кроличью» любовь с матросами, кто-то пел, кто-то дёргался в танцах, ктото плакал…

Многие делились своими житейскими историями, в большем числе – грустными, а порой – трагичными, бывало – весёлыми, задорными.

– Алёна, слушай, как меня одна дама на рынке заприметила, – обращалась новая подруга Ольга. – Привезу товар и быстрей продать. Когда покупателей и просто болтающихся по рынку прибавится, подходит и начинает орать: «Всё не нахапаешься! Торгуешь и торгуешь. Цену задрала выше зада…». Терпела я, терпела, а потом как рявкну: «Ах ты, лодорюга бессовестная! Посмотри на свой зад! Твой, то – больше квасной бочки! На-ка, подними этот сумарь! Я таких за «ходку» так натаскаюсь, аж спираль по низу выскакивает…».

Все дружно рассмеялись. Клавка из города Брянска поведала про своего Ваську.

– Встретил, как положено. Домой приехали, а к вечеру мой Вася-Василёчек пропал. Час жду – нет. Мобильник его на тумбе лежит. Глянула в дверной глазок, как будто подтолкнул кто, а соседка-молодуха по лестничной клетке дверь приоткрыла, осторожненько огляделась, и из-за себя Ваську моего выпускает. Тут я дверь открываю ему навстречу – и вот этой рукой, как щипцами – цап его за самое нежное место и так вроде тихонечко сжала. А силища в наших руках – похлеще, чем у тех уродов качков-культуристов, на которых противно смотреть. Тут побледнел мой голубок. Вот уже пять лет с тех пор мой Вася ни на одну бабу не смотрит, кроме меня.

Это был не смех, а мощные раскаты беспрерывного единения грома, молний и ветра предночного июньского дождя.

– А мой-то Ванечка, – продолжила воспоминания подруг Валентина Лагоша из города Тихорецка, – всё предусмотрит. В порту встретит, обязательно с букетом цветов – полевых, из нашего района, если не зима. Дома всё вычистит до блеска, наготовит вкусненького. Приедем, товар развезём по перекупщикам – и домой. Готовку его разогреем, выпьем, закусим – и в кровать. Наговоримся, нацелуемся, как будто год не виделись. Люблю его, девчонки, до одури, а он меня – ещё сильней!

Все подруги умолкли, призадумались, видимо, сверяя свою жизнь на признании Валентины.

– Спасибо тебе, Валюша, за такое тёплое, душевное признание о своей любви. И мне тоже хочется быть любимой, – сказала почти шёпотом, не слышимо для всех Мария из Воронежа.

Ближе к вечеру покинули ресторан, вышли на палубу, окинули взором море, каждая с ним провела молчаливый диалог. Скорее всего, челночницы просили Божьей милости – дарить детям своим, родным и близким здоровья и счастья, путёвым и непутёвым мужьям своим – спокойствия и уверенности, ожидания её из «ходки». А себе – прощения (вдруг что-то не так сделала или обидела кого), здоровья, удачи, женского счастья.

Что бы ни было, а челночница, как змея, бывает и злой, и шипящей, но, извиваясь, ползёт домой к семейному теплу. Алёна с подругами стали расходиться по четверо в каюты, отдыхать и готовиться к несколько другим испытаниям, дома, в России, с отработанным уже режимом: четверо суток на дорогу (туда и обратно), трое суток – «раскидать» товар, побыть с семьёй. И – в челночный путь. В месяц – три «ходки».

Мы не сломались (вместо эпилога)

По признанию Алёны Копыловой и её подруг, а точнее всех челночниц, из всех составляющих челночного бизнеса самым изнурительным, выматывающим все нервы, несомненно, будут поборы в родном Отечестве. Закупка товара – что в Китае, что в Турции – лёгкая познавательная прогулка. Поэтому по прибытию к родной границе настораживает и пугает: так как свою долю «чистогана» от объёма товара в примерном долларовом эквиваленте ждут и принудят отдать таможенники, карантинная служба, бритоголовые «братки», портовые грузчики, транспортники, а когда товар, в конце концов, муж с другом погрузят в грузовик и курс в родной город, то все гаишники до пункта назначения получат тоже свою долю. И получается примерно 80-90% цены товара. Челночницам остаётся не так уж много, чтобы жить, «бесясь с жиру». Без мздоимцев нет России.

Но челночницы горды тем, что не власть – центральная и местная – удержали Россию от гражданской бойни в лихие девяностые годы двадцатого века, а они, трудяги, первыми из которых были жёны офицеров. Позже к ним подтянулись учителя, медсёстры, воспитатели, тренеры, артистки, всего многонационального «букета» женщин огромной страны, которые к главному политическому кризису двадцатого века распаду Советского Союза успели кое-как накормить, одеть, обуть страну ширпотребом из Китая и Турции, одновременно подняв экономики этих стран.

Некоторые телеканалы предоставляют время одним и тем же «патриотам»: политологам, социологам, порой неприкрыто продажным, любящим «лягнуть» Россию и её историю. И, если видят челночницы эту откровенную ложь, то в проклятиях не стесняются:

– Тварь продажная! Что же ты Отечество своё грязью поливаешь?! Ты и мать, тебя родившую, предашь, негодяй.

Челночницы отмечают также и тот грустный факт, что сильный наш пол оказался не готовым к жёсткому испытанию жизнью, и главная причина – некая спесь:

– Не мужское это дело – тряпками торговать!

И в рухнувших ранее устойчивых, больших и малых, систем жизненного уклада, к сожалению для них, для общества, себя в немалом количестве не нашли – «утонули» в наркоте, алкоголе, инсультах, инфарктах.

У Алёны Копыловой, давно выстраданный, есть ответ тем, кто спрашивает: «Почему ты стала челночницей?»:

– У женщин России обнажённым нервом пульсировал материнский инстинкт – детей вырастить, выучить с нормальным материальным заделом на будущее. А то не дай Бог её, страдалицу нашу родненькую, Россиюшку, вновь затрясёт...Выстояли мы. Мне любовь к Гришеньке помогала.

Дочь Светлана замужем. Хорошо живут, внука нам подарили. Сын заканчивает университет в Москве и уже получил предложение от серьёзной канадской фирмы работать у них, в Канаде. Гришенька от этого расстроен и бурчит: «А кто же в России работать будет?». Виктория, подруга по военному гарнизонному городку по «электронке» весточку прислала, поделилась радостью появления на свет внучки. Живем, мол, тоже нормально, держимся, переехали в Благовещенск».

В таинстве все челночницы помогают, как могут, только сиротам и инвалидам. Дай-то Боже им удачи!

Армавир, 2011 год.

↑↑ЮРКИН ВИР

В полыхающем войной июле 1941 года маленькая сварная и ржавая посудинка, не то катерок, не то небольшая,  с хороший таз, самоходная баржонка в надрывном тарахтенье мотора ползла вверх по Днепру от расплава Смоленского сражения к Дорогобужу.  За капитана, боцмана, моториста, и вообще за всю команду был один, с перевязанной головой, парень лет двадцати двух, в армейских сапогах, брюках, гимнастёрке, из-под расстегнутого воротника которой треугольником пестрела  тельняшка. Тарахтел движок,  рулил полусолдат-полуматрос. А сзади по небу дёгтем расползалось пожарище, и волнами накатывался низкий отзвук канонады. Впереди темнел лес, из которого выходила на луговину река, и куда очень хотелось, и как можно быстрей, нырнуть на своей посудине рулевому.

«Юнкерсы» заходили на Смоленск с северо-запада, и так суждено было ползущей баржонке    появиться на их курсе. Немецкие асы, видимо, заключили между собой пари на лучшее бомбометание… Из кружащей семёрки вываливались по очереди и через несложный воздушный манёвр, завывая, пикировали  к воде. Первый промахнулся. Ухнуло метров за сто впереди. Зашел второй – и тоже промах. Третий положил бомбу гораздо ближе. Воздушной волной и чёрной водой, казалось, перевернёт баржонку, но устояла бедная. Только с десяток уложенных тут же, в центре палубы, мешков с мукой слетело за борт. А парень тот, одной рукой руля, второй зажав гаечный ключ, свирепой жестикуляцией посылал проклятия врагу. Жгучей ненависти рулевого фашист не видел, а может быть и видел, но то что он разглядел всего-навсего одного, при том безоружного солдата, не оставило сомнений. Снижение четвёртого было таким, при котором промахнуться было невозможно…

Не стало больше необычной конструкции плавсредства, безвестным остался тот солдат-матрос. И только река всё пыталась замесить необычное тесто из муки, поднятого со дна ила и оглохшей рыбы. Случилось это как раз на Юркином вире. Так называют в ближних деревнях глубокое с круговертью место Днепра у одного берега, переходящее в широкий, почти неподвижный плес у противоположного, да по имени мужика одного, спасшего тут когда-то бабу.

Июню сорок пятого ещё досталось ликования от победного мая. Только теперь оно одухотворялось возвращением домой солдата-победителя. Ох, уж эти рвущие сердце мгновения встречи…

Детвору деревни Шубянка, кому десять, кому двенадцать лет, собрал дед Терёха, живущий последним в ряду деревенских землянок, потерявший в партизанах левую ногу и обоих сыновей. Он рассказал про необычную баржу, рулевого, муку и оглохшую рыбу.

– А теперь сходим туда. Авось достанем мучички. Блинков матки спекут. А может,  чей батька с фронту придёт, так и ему блинков, как победителю!

Вкус блинов мальчишкам, перенёсшим войну большей частью в лесу под защитой партизан, ни о чём не говорил, а вот угостить пришедшего фронтовика – не было ничего желанней. В самом деле, казалось им, разве можно угощать фронтовика сушёными головками полевого хвоща, щами из крапивы с лебедой?

Шли долго. Впереди, как маятник, мерил путь одной ногой и костылями дед Терёха.

– Тут и будем, канорики-соколики, мучичку на блинки брать. Может, осталась она здесь в Юркином виру? Должна остаться!

– Дедушка Терёха, где ж мука? – удивленно спросил самый старший и самый смелый Колька Мартынов.

– Колька, едрёна мать, «мырять» будешь и достанешь. Вы сидите, а я «сбегаю» грузилу поищу.

И дед вновь маятником закачался в сторону оврага. Ребята легли на зелёную траву и уставились в днепровскую воду. Заводь была приличной и это пугало их, но рядом был Колька, на котором вся деревня держалась, который на зависть всем саженками озеро Гнилое перекрывал, и который с матерью первым из деревенских семей, когда-то ещё в 41 году, получил похоронку на отца. Хорошо, когда Колька рядом! Тут Колька поднялся, снял рубашку, дернул у пупка за лоскут, и в миг слетели с него все в заплатках, домотканого холста, штаны.

– Пока дед явится – дно замерю.

Но он не успел, раздался совсем близко крик деда о помощи,  и спустя минуту сообща приволокли какуюто ржавую железину.

– Таперь порядок! Таперь каждый из вас домырнёт до дна. На дне скоро ищите. В муляке может, где залипли. Найдите – траку у мешка кидайте и наверх.

Дед Терёха привязал веревку к железине.

– Ну,  Колька, давай первым траку бери и на дно. Но тут вышла заминка. Как только Колька узнал,

что железина эта – трак от немецкого танка, нырять с ним отказался.

– Они моего отца убили, – чуть не плача сказал он. С ихней тракой нырять не буду.

Тут же заплакал по погибшему отцу самый маленький Ваня Супруненков. Убедил всех дед Терёха.

– Дурни! Раз трака от немецкого танка, значит, наши его подбили, гада. Была б трака от нашего танка…

Вскоре с грузилом Колька ушёл в воду. С берега он вначале был виден жёлтым, дергающимся пятном, а потом исчез совсем. Спустя минуту появился и поплыл к берегу.

– Ничего не нашёл, а под самым берегом дна не достал.

– Эх, канорик-соколик. Неужель воздуха не хватило. А может «пуздряка» твоя наверх тянет?

Вздутый живот Кольки, как и других пацанов, никак не смотрелся в сочетании со сплюснутой грудью и с почти насквозь видимыми, тонкими руками и ногами. Ныряли ещё братья Толя и Тима Игнатовы, но безрезультатно. В полдень все ходили в лес и немного спаслись от голода черникой.

Только к вечеру, несколько ниже, в стоячей воде, среди каких-то обломков и на небольшой глубине Кольке повезло, и с помощью всех, не веря во всю эту затею, выволокли на берег большой ком грязи, с торчащими кое-где лохмотьями. Кинул костыли дед Терёха, качнулся на одной ноге и шлёпнулся рядом.

– Родненькие, мож правда победителей наших блинками встретим?

Он не таясь плакал. Соскоблили грязь и добрались до липкого месива. Дед Терёха ножом, как до войны с заколотой свиньи свежевали сало, снимал пласты сверху чёрного,  а глубже светлеющего теста. В центре мешка вода муку не достала. От теста и от немного оставшейся муки разило устоявшимся запахом сырого гнилья, но это была мука! Удалось найти ещё пять мешков. В деревне только о них и говорили. А Мария Ивановна Кудрявцева, коммунистка, после освобождения нашими деревни, председательствующая в колхозике, каждого при всех расцеловала.

Муку берегли в колхозном амбаре-землянке. Блинами из неё встречали по очереди отца Толи и Тимы, потом, всех в наградах, братьев Дубровских, потерявшего обе руки кузнеца Илью Любодеева. И всё. Больше ни одного из  двух сотен деревенских подворий не приходило. Возвращение каждого было праздником для всей деревни. Плакали вдовы, детвора сияла от счастья. Приходила председательша Мария Ивановна, на белесом льняном полотенце, в алюминиевой миске подавала победителю блины, смазанные последним колхозным кусочком сала. Потом, до глубокой ночи в очередь с трофейным патефоном неслась над деревней песня под гармонь. Через столько-то лет…

Под осень умер дед Терёха, и больше всех плакал по нём самый сильный, самый смелый из ребят Колька Мартынов, привязавшийся к деду как к отцу. Но к счастью, иначе быть не могло, очень долгие годы, таких как Колька, не оставили без отцовской ласки фронтовики, не делая никакого различия между своими и осиротевшими детьми. Отец Толи и  Тимы  стриг немецкой машинкой всю деревенскую детвору. Усаживал на табурет, одной рукой поворачивал голову мальчишью туда-сюда, другой  орудовал машинкой, кого под Котовского, кого с чубчиком.

– Потерпите ребятушки-дитятушки. Войну выстояли и теперь выстоим, на вас вся надежда. – А сам стирал катившуюся слезу рукавом выцветшей до белизны солдатской гимнастёрки.

Смоленск, 2006 год.

↑↑ ПОСЛЕДНИЙ РЕМОНТ КВАРТИРЫ

Они были ещё молоды, когда социализм дал им квартиру в три комнаты на «еврейском» третьем этаже, в новом доме центра города. И первый, после строителей, ремонт он делал сам. Ровно в отпуск уложился. Зажили дружно, в любви, работе, в заботах о детях.

И вот последний ремонт квартиры спустя сорок лет. И не заметили, что обоим под семьдесят. Откудато повылезали гипертона, аритмии и прочие «тренажёры» предстоящей смерти. Они не звали себя по именам, а «дедом» и «бабой». Своих сил на  ремонт не было. Пришли строители-шабашники: плиточники, сантехники и всё то, от  первого ремонта, зачистили.

Ему и Ей было грустно, саднило в сознании и под левым предплечьем. Но слава Богу, на фото и видеокамеры сняли карандашные, фломастеровые, настенные художества внуков, которые для  обоих стали духовной радостью. Он и Она всегда благодарили Бога за дарованную жизнь им, детям, внукам, за отсутствие врагов и злых завистников. Детей выучили, жильем обеспечили.

Почему-то в половине второго часа ночи просыпались.

Она:  «Понимаю, всё понимаю. Когда уйдем в мир другой, Божий мир, мы же такими не будем. Только души наши останутся, как сознание, не будет плоти – будет Дух. А как мы встретимся? Хорошо бы вместе уйти,   и там быть, как по жизни – рядышком».

Он:  – Так и будет. Оба честно отработали, не грешили пред Всевышним. В судный час нам зачтется!

Она: – Слышала,  будто бы наши души могут во плоти вернуться вновь на Землю.

Он: – Ученые формулу какую-то вывели, будто это происходит с теми, кто жил в тот год, когда Юпитер подходит к Земле на минимально близкое расстояние. Этот «шаг» планет равен 133 тысячам лет. Последнее сближение было у них в 2001 году. Спустя 132 993 года, может быть, и вернемся!

Она: – Может телевизор включить.

Он: – Нет, не надо. Лучше повспоминаем. А утром я тебе омлетик с крошками сала и лука состряпаю и подам в постель. Помнишь в 1968 мы на трассе Абакан-Тайшет в палатках жили. Твои косы к брезенту мороз прихватил, и я от страха что ли, или любимой приятное сделать, побежал на кухню-палатку и там приготовил омлет. Помнишь!

Она: – Помню, такое не забывается!

Он: – А что если мы будем готовить то, что приходилось хлебать нам на Всесоюзных ударных комсомольских стройках: в Кулундинских степях целины,

«Братскгэстрое», «Навоихимстрое».

Она: – Здорово! А сейчас родной принеси мне таблетку капотена, чую давление пошло на подъём.

Он: – Сейчас  принесу,  а  потом  попробуем уснуть.

Армавир, 2003 год.

↑↑ ТОРГОВЫЙ ЛЮД. КРОВЬ НА АНАЛИЗ

Наташу Сушко перестройка заставила искать любую работу, лишь бы прожить как-нибудь. А что делать? Только техникум закончила, устроилась на камвольно-суконный комбинат – и вдруг всё рухнуло. И попала она, как новичок в коллективе, детей не имеющая, под сокращение первой волны.

Помогла баба Клава, у которой снимала койку, учась ещё на первом курсе техникума, и к которой вернулась опять, сняв уже не койку, а маленькую комнатушку в жактовской «двушке» бабы Клавы.

– Пойдём со мной на «Вишняки». Работу тебе дам. Спать ложись рано, а пока посмотри детскую коляску, что-то колёса разболтались.

В начале третьего утра баба Клава подняла ничего не соображавшую Наташу, не очнувшуюся ото сна.

– Видишь под грушей половинки кирпичей? Быстро грузи в коляску, – и сама тут же стала грузить во вторую коляску рулоны газет, перетянутые шпагатом.

Через десять минут были на месте – Вишняковском рынке, который был ещё «диким»: обустроенных торговых заведений пока не было, потому «тулились», как на «толчках», где попало, в том числе и на тротуарах.

– Наташка, быстро газету на тротуар и по центру – кирпичину. Я – вправо, ты – влево, по 17 мест – наша делянка. Давай шустрей!

Потом ждали появления продавщиц-челночниц. За

«застолбление» торгового места платили по двадцать рублей.

– Теперь домой, – скомандовала баба Клава. – Пока болеет соседка наша, Вартуш Геворкян, будешь на её месте, а там видно будет. Отсыпайся, завтра вновь подъём в 2.30. И так каждый день, без выходных. Кто тебе их даст?

И завертелась жизнь. Когда вышла на «своё» место Вартуш, Наталью нанял торговать тут же «крутой» Арсен. Заработок не ахти, меньше даже, чем «газетнокирпичный», но деваться некуда. Приловчилась и стала одежду предварительно проглаживать, удаляя помятость. Доход с каждой проданной вещи стал больше и был только её.

А тут грянула любовь. Присмотрел её «водила-шофёр» на грузовой «Газели» Василий, мотавшийся по маршруту Новороссийский порт – Краснодарский рынок на подвоз товара. Баба Клава уступила им свою большую комнату.

Страстная, горячая любовь закончилась быстро. Василий исчез из города. Металась, плакала, страдала… Белый свет был не мил. Баба Клава отрезвила:

– Не ты первая, дура, перед подставляешь под каждого мужика после недельного знакомства. Хорошо, если без последствий…

И как в воду глядела бабуся. Прошло время положенное, и отяжелела Наталья. Врачи обследовали и категорически запретили прерывать беременность:

– Больше никогда не родишь.

До родов Наталья сменила работу, поняв, что торговать тоже надо иметь призвание. Вроде старалась, да дело не шло. Подсказали знакомые, такие же, как она, базарные «перекати-поле»:

– Наташа, попробуй нас кормить.

Баба Клава выделила ей лучшую, на ходу, детскую коляску уже за ненадобностью оных, так как мелкий предприниматель в торговом бизнесе быстрее всех подвергся прессингу настоящего рынка капитализма: появились деловые люди, которые стали обустраивать торговые места в малую форму стационара, за счёт денег самих предпринимателей. Реконструкция разбила рынок на «клетки»,

«кварталы», а затем всё сколпачилось под одного Хозяина. Наталье досталась дебёлая детская коляска, выпущенная ещё при коммунизме, с большим запасом прочности.

Вставала рано и сразу же заряжала снедью свой транспортный «агрегат». За ней было в «клетке» восемь рядов. С восьми утра по «своим» рядам (всё поделено – в чужие не лезь!) начинала работать.

В старой детской коляске уместились термосы с кипятком, разовые стаканчики под кофе или чай с лимоном, булочки «а ля гамбургер» – сосиска в булке, домашние пирожки под сезон, начинённые картофелем, капустой, зелёным луком с яйцом, абрикосами и вишнями, по-кубански – «вышником».

На завтрак торговый люд брал, кто помоложе – стакан кофе, кто постарше – чай, на обед, добавлял коечто из «калясочного меню».

Пока завтракали, делились новостями – о России, о Кубани, о городе, о рынке, о самих себе. Интерес у всех локальный – как товар идёт, рост налогов, плата за аренду торгового места, «благотворительные» поборы муниципалов, поборы всяких контролирующих – и не контролирующих… Кто умер, у кого свадьба, как экзамены преодолели… Общее одно – борьба за жизнь всего этого своеобразного, многонационального, дружного работящего торгового люда.

Передвижной «общепит» – Наташа Сушко – появлялась на обед в полдень. И так – каждый день, дарованный свыше, без выходных, отпусков. Дни рождения, поминки справляли накоротке, тут же, перед закрытием рынка. Они ей, этой жизнью, дорожили, как и грубоватой, но надёжной дружбой.

В этом режиме каждый день Наталья работала до самого-самого, пока не пришла пора рожать. И, с Божией помощью, благополучно разродилась доченькой. После того, как выписали из роддома, позвала мамочку из станицы Передовой Отрадненского района.

– Доченька моя, вот подарочек нам обеим! Хорошенькая девочка какая! Что же ты молчала? Я так и думала, что ты на комбинате работаешь.

– Мам, какой комбинат?! Стоит он с выбитыми стёклами. Рабочие и инженеры превратились в безработных «быдлаков». Живи, как хочешь и как сможешь. Сходим. Тут рядом, покажу своё рабочее место.

– А кто ж отец моей внученьки?

– Мамочка, женщины всегда надеются только на хорошее… А в жизни часто всё наоборот. Вот и я попалась. А когда родила, когда помогли, кто чем мог, торговые люди, которых кормлю, когда ты не в ругани на непутёвую дочку – успокоилась. Всё нормально. А мужик? Что с него взять? Да и не настоящий он мужик, коль сбежал. Чёрт с ним.

По-бабьи обнялись, поплакали, а когда подала голосок из детской колясочки (подарок торгового люда) Танюшенька, обе встрепенулись, забыв о слезах. Спустя неделю Наташа проводила мамочку на автовокзал, посадила в автобус до Отрадной.

– Доченька, держись. Вижу, как тебе трудно… ох, как трудно.

– Я постараюсь, мама. Езжай, не волнуйся за меня. Ещё братика Сашку надо доучить в школе. Подарочек ему вручишь. Привет всем знакомым и Родине нашей малой, Отраде.

И слёзы матери и дочери, и самой маленькой, Танечки, в колясочке.

– Доча, ты скажи мне, почему в нашем роду доля женская уж дюже горькая? Помню, бабушка Ефросинья рассказывала, как бежала из Отрадной до Армавира за мужем своим Михаилом, призванным на фронт в июле 1941 года – и добежала, и проводила воинский эшелон со станции на войну проклятую, забравшую муженька любимого. Она меня без мужа уже родила, выходила, вырастила, замуж за отца твоего Николая выдала. И свадьба, по станичным меркам, была хороша и весела, и жить стали в любви, понимании, поддержке. Уж он-то обо мне заботился, как о царевне. Тебя родила, потом Сашку – и пришла беда. Забрала моего любимого страшная болезнь. Теперь вот ты, доченька. Без мужика. Тяжело тебе будет, родненькая. Может, нам кровь на анализ сдать? Пусть врачи узнают, почему наша бабья доля такая тяжёлая.

– Бабы, хватит реветь и причитать, ещё дождь наплачете.  Уже  отправление  объявили.  Марш  в  автобус! – не сердито скомандовал водитель.

Трудно  жилось  Наташе.  Спустя  три  месяца  после рождения Танечки стала на «вахту» со своим передвижным «пищеблоком», встретив и поддержку подруг по жизни. Самая опытная в торговых делах, Кнарик Гюльназарян, предложила в пользу Наташи народную «ипотеку»:

– Наташка, после кризиса и дефолта цены на квартиры замерли. Не бойся! Мы обсудили и поможем тебе в долг под процент, равный инфляции. Я список составила и, с учётом твоих сбережений, на хоромы не хватит, а на «двушечку» вытянем. Через три года рассчитаешься с нами, десятью подругами.

Поблизости в старой «высотке» купили «двушку» и, по совету той же Кнарик сдали в наём. А сама так и продолжала жить с бабой Клавой. Во-первых, та приглядывала за Танюшкой. Во-вторых,   Наташа приглядывала за бабой Клавой, которая, по здоровью, стала как-то быстро сдавать. Наташина жизнь была несладкой. Наревётся в ночи (днём некогда) в подушку, а потом повернётся на левую щёку – и под мышкой почувствует Танечку, тёпленькую, тихонечко посапывающую и ручонку её на своей груди – и такая радость на душе, прямо к Господу Богу тянется в благодарении.

– Нет, не буду сдавать кровь на анализ доли своей женской…

Краснодар, 2011 год.

↑↑ КОЛЕНЬКА, НИКОЛЕНЬКА

В марте 2009 года  в музыкальном театре шел балет «Лебединое озеро» П. Чайковского в постановке Ю. Григоровича. Солировали в бессмертных партиях Одетты-Одиллии и принца Зигфрида Анастасия Волочкова с Евгением Иванченко и Елена Князькова с Инь Даюном. Через знакомого в администрации края (когда-то лечила  жену одного чиновника) купила билет  и вся в ожидании большого чуда, согревающего душу, скрашивающего одиночество не старой, еще интересной, красивой женщины. Ей повезло – в партиях сегодняшнего спектакля выступали её любимые – Елена и Инь. Они были проникновенней в образах своих героев, особенно в образе Одетты, Елена была выразительней, пластичней, нежели Одетта Анастасии Волочковой, в танце которой, проскакивали  штрихи некой экстравагантности. Особый колорит придавал спектаклю Инь Даюн в партии  Зигфрида.

Она часто, сама с собой, вела монолог – как и почему, по какой такой случайности на Кубани,  в Краснодаре, появился и утвердился балет, да ещё какой! Л. Гатов, Ю. Григорович – самые главные «работяги-подвижники» этого уникального явления.

Ушел из жизни Л. Гатов, вернулся в Большой театр Ю. Григорович и тревожно стало, – сохранится ли балет Кубани? Слава Богу,  всё,  как и прежде.

Она приходила в театр всегда за час до начала. Задумчиво вышагивала в фойе второго этажа от колонны к колонне, останавливаясь у огромных окон, сверху всматриваясь в прибывающих в театр, как будто вот вот, по каким-то невиданным, неосознанным человечеством явлений мироздания появится ее самый любимый, самый красивый, самый умный, самый желанный Коленька. Уже год, после того, как сокрушила его болезнь-приговор, страшная и коварная, так хорошо знакомая ей по работе специалиста  радиолога в краевом онкологическом диспансере, она не помнила ни одной ночи с нормальным сном, а только закрученную тугим жгутом вокруг тела простынь, твердую как полено  подушку, слезы,  воспаленные глаза в темноте ночи. Она не могла даже смотреть на светящиеся окна домов напротив, потому обязательно зашторивала их в ночь, и все думы, молчаливые диалоги только с ним – с любимым Коленькой. Сама дошла до понимания сути не задавать Господу Богу нашему вопросы-обиды: «Почему так и почему со мной эта трагедия?!». После осознания благодарила Всевышнего за то, что Он соединил на земле ее с Коленькой, за сына и дочь, которых успели вырастить, выучить. В церковь не ходила, но ночью всегда обращалась к иконе – складень Иисуса Христа и Матери Его Пресвятой Богородицы Марии. Вспоминала самое сокровенное. После свадьбы они с Николаем были в Москве, по воле случая посетили кремлевский дворец и посмотрели балет «Дон Кихот» с Людмилой Семенякой в главной роли. Понравилось и запомнилось. И как-то само собой она не пропускала ни одной постановки балета великого Григоровича в родном Краснодаре.

Свет, цвет, музыка, движение, пластика, жесты – все в единении были для нее выражением высокой одухотворенной любви ее к Коленьке. Каждый выход в музыкальный театр для нее как встреча с любимым.

 Дети выпорхнули из гнезда, улетели далеко. Было до боли одиноко, а в театре легче…

В очередной раз, взглянув вниз в фойе первого этажа, она увидела знакомую пару. Неужели это она – Таня Смирнова? Раздался последний звонок, и она окунулась в волшебство чарующего душу искусства бессмертной музыки и танца… В  антракте, осмотрев зал и не найдя их, решила остаться в зале. В воспоминании вернулась к Тане Смирновой своей пациентке, а проще больной. Её, испуганную и уже какую-то обречённую на самое худшее, привёз муж. Молча сопроводил её до приёмного кабинета, не проявив при этом ни малейшего участия разделить горе с женой. С безучастным лицом-маской спустился вниз со второго этажа, уселся в машину и всё – больше его никто не видел. Как врач отделения я  негодовала:

– Разве это мужчина? Такую красивую, умную бросил в тяжелейший для нее миг жизни.  Предатель!

По женским делам предварительно диагностировали: опасность перехода доброкачественной опухоли в злокачественную.

Но было еще обстоятельство, которое запомнилось. Ежедневно, вечером к Тане приезжал симпатичный молодой человек. Она спускалась к нему и после прогулок по больничному двору, они садились на скамью под ветвями липы. Он так нежно прикасался к Танечке, так проникновенно разговаривал с ней, что становилось радостней не только им, но и окружающим медикам, женщинам-пациенткам молодым и пожилым. Они невольно засматривались из окон своих кабинетов и палат   на них, а поцелуи расставанья и шаги его с Танечкой на руках до палаты  второго этажа, с  радостью смотрели и слушали  все.

Однажды ей выпало ночное дежурство с пятницы на субботу. Обычно, на выходные, кто способен по состоянию здоровья и кто недалеко живет под разными предлогами, стараются покинуть больничные палаты и несколько часов провести дома в кругу любящих детей, родителей и свежего воздуха. Татьяна осталась одна в палате. Ехать было некуда – муж бросил, а родители жили далеко от Краснодара.

Утром перед сдачей дежурства Она ахнула, увидев Таню спящей вместе с этим, действительно, красивым парнем.

– Да они, что совсем рехнулись!

Уже хотела крикнуть, а потом почему-то воздержалась.

Боже мой! Он не просто обнимал её спящую, нет. Он будто обволакивал ее собой, стараясь защитить от болезни или вообще от невзгод.

Таня была внутри защитной дуги его тела, и Она впервые  за месяц увидела улыбающуюся молодую женщину, личико которой удобно, под щечку, уместилось в его ладони. Дуга символизировала защиту от болезни. Она вспомнила выступление одного  залетного, из Норильска, потрепанного профессора-медика на кафедре своего родного мединститута. Из всего сказанного им запомнила, что есть во Вселенной такие планеты, излучения которых, если их обогатить в пучке и направить на больного, то злое деление тканевых клеток прекращается и злокачественная опухоль становится здоровой.

Она не стала будить их.

– Пусть будут счастливы  хотя бы во сне!

И только уходя с дежурства, постучала в палатную дверь:

– Больные, подъём!

А в онкодиспансере после глубокого обследования диагноз, Слава Богу, не подтвердился и после консервативного лечения Таня выписалась…

Вернувшись из воспоминаний, Она решила выйти в фойе и хотя бы поздороваться с Таней и её молодым человеком. Разыскивая пару, Она прошла мимо Тани и, только обернувшись, увидела её, стоявшую у окна второго этажа с взглядом на улицу Красную. Первой успела подойти Таня. Обнялись.

– Здравствуйте, Людмила Александровна! Господи, как здорово, что мы встретили Вас. Почти два года прошло… Как Вы?

– У меня все нормально, а вот ты, Танюша, я вижу по животику, ждёшь первенца. От меня-то не таись, говори.

– Людмила Александровна, родненькая. Не я жду, а мы с мужем ждём, ждём. Первый год после болезни, психологической депрессии, ничего не получалось и вот теперь всё в порядке.

– Танюша! Я издали видела тебя вместе с тем парнем, который каждый вечер вносил тебя на  руках в палату.

– Да! Это мой муж, любимый и необыкновенный. А вот и он.

По лестнице поднимался тот самый парень. Он не нес, а вплывал в зал с тремя букетами белых роз.

– Добрый вечер, Людмила Александровна! Мы помним и благодарны Вам, – одновременно вручая ей один из букетов.

– Эти розы – моей самой красивой и любимой Танюшеньке, а этот букет подарю в  финале спектакля любимой балерине жены – Елене Князьковой.

Зазвенел последний звонок. Задержавшиеся зрители поспешили в зал.

Уже на ходу, Людмила Александровна, успела спросить:

– Танюша! Как звать мужа?

– Я зову его Николенькой…

Краснодар, 2009 год.

↑↑ БИРЮЧИНЫ ЯГОДЫ

Место службы старшего лейтенанта дорожно-постовой службы Николаю Золотареву перепало самое напряженное – колечко-развязка улиц Ставропольской и Старокубанской. Часам к восьми вечера у него, не хилого мужика, плыло в глазах безостановочное месиво из разношерстных легковушек: три ряда в центр, три ряда от него и перпендикулярно им по другой улице: три туда и три ручья обратно. Бедный наш народ столько накупил машин, что не протолкнуться.

Она водила машину сама. Вылетала из ворот огражденного элитного дома квартир на десять и,  маневрируя за пять минут до начала двухчасового бесовства автопробок, успевала протиснуться в серединный ряд. Это повторялось долго и Николай, повинуясь какомуто зову, свою позицию регулировщика переместил чуть правей и ему удавалось за несколько секунд разглядеть её через лобовое стекло дорогущей иномарки. Она была красива, ошеломляюще красива, той особой красотой дарованной природой. Красотой расцветающей  женщины. Спустя время ему показалось,  будто она приветствовала его мигом закрытых глаз.

– Не может быть. На какой хрен нужен я ей,  – размышлял Николай.

А спустя слякотную осень и зиму, у них наладилось общение взглядами, мимикой и жестами.  Поднятым  сжатым в перчатке кулачком – все нормально, склоненной на ладошку головкой – устала, прикрытыми глазами – на душе не спокойно.

По вечерам она возвращалась поздно, и общениедиалоги взглядов не происходили.

Когда к обычным светофорам подключили светофоры с обратным отсчетом времени красного и зеленого цвета,  порядка стало больше, и он с грустью подумал, что его переведут на другое место, но этого не произошло. Кто понахальней лезли на зеленый, создавая и четвертые, и пятые ряды: работы даже прибавилось.

С июля, как водится, часть сотрудников ГАИ и дорожно-патрульной службы со всех городов и райцентров Кубани отправляли в Сочи на обеспечение порядка в курортный сезон. Кому отдых и развлекаловка, а кому служба по 15 часов в сутки, после которой, добравшись до кровати в стройобщаге Николай с напарником валились на кровать и в сон.

Над головой кто-то бубнил, тряс за плечо, а сил разомкнуть глаза и вырваться из сна не было. Но настойчивость победила. И когда Николай с трудом вернулся в реальный мир, то увидел её, присевшую  на край кровати:

– Вставай, служивый! Не обижайся на мою настойчивость, на мою радость, на улыбки. Мне действительно радостно и хорошо. Я нашла тебя. Не ругай меня. Тебя не стало на кольце, и такая грусть накатила. Справилась, где ты и быстрей в Сочи.

Николай никак не мог осознать случившееся. Он даже чуть отодвинулся от нее.

А она наступала:

– Человек под погонами! Даю 15 минут на сборы и едем ко мне. У меня тут есть уютная «двушка» рядом с морем.

Она ему готовила салаты, пирожки с картошкой и капустой.

В понедельник, часов в пять тихонько собралась, поцеловала Николая и шепотом:

– Я нормальная. Не думай обо мне ничего дурного. Живи здесь. На выходные буду приезжать, пока служба твоя не закончится. Пока.

Сочинская командировка закончилась в начале октября, и они вместе с Элиной (так её имя) вернулись в Краснодар. Николаю дали отпуск, и они навестили её родителей в станице  Новолокинской Белоглинского района, и его – в селе Новоромановка Ставропольского края. После объятий и подарков Эля стала у плиты в летней «кухнёнке»:

– Я вам такой борщ приготовлю. Настоящий, кубанский.

Пока Элина стряпала, мать решила поговорить с сыном:

– Сынок, да где ж ты такую нашел? Мамочка родная, работящая какая, видать умненькая и сердцем добрая. Ты не писал и мне не до того было. Приехала в конце августа ко мне. Я говорит жена Николая. И за дела. Порядок навела, все вымыла, вычистила. Узнав про мою   «болячку» тут же усадила меня в машину и в Ставрополь в платный краевой диагностический центр, оттуда к профессору и в больницу. Сделали мне операцию, сейчас слава Богу здоровье в порядке. Все это она организовала в неделю и только потом уехала прямо ночью.

– Мама не я, а она нашла меня, прямо на посту и у нас с Элиной все серьезно.

– Дай-то Бог, сыночек. Береги её,  – сквозь слезы пожелала им счастья мать.

Утром Николай с Элиной поехали посмотреть нераспаханную осеннюю степь. Да, она пожелтела, но над сухими уже верблюжьими колючками, «кавунчиками», кураём – в народе «перекати поле» все еще перекатывался шелковистыми волнами ковыль. Лесополосы были акварельно багряны. В этой красоте они бродили, обняв друг друга в желании слиться навсегда в любви и согласии.

Вечером она прильнула к Николаю:

– Мне с тобой хорошо. Ты мужик настоящий и служба твоя мужская. Защитник мой любимый. Видишь на моей куртке темно-розовые пятнышки. Это мы с тобой раздавили ягоды бирючины, там в лесополосе.  Любимый мой, я чувствую уже как мать, что рожу тебе сына такого же как ты, зачатого тут в лесополосе в осень нашей  любви.

– Элинушка, лучше роди дочь, такую же,  как ты.

Краснодар,  2007 год.

↑↑ ПАТЯ

В утреннюю рань, как только вываливался из зыбкого сна в мразь дневной жизни Сергею до одурения всегда хотелось выпить самопальной водки, или пива и он крадучись, по-над заборами улиц брел в ближайший сквер. В них по ночам оттягивалась современная молодежь и среди разбросанных полиэтиленовых стаканов, бутылок оставалось в нескольких недопитое пиво, которое для Сереги было вожделенной мечтой. Вот он уже рядом с садовой скамьей и вдруг из-за подстриженной живой изгороди спиреи (невеста) серой тенью мелькнула вся в отрепье женщина и бегом к той скамье, к двум недопитым бутылкам пива… Сергей догнал её в самом углу сквера и то лишь потому, что обе её руки были заняты бутылками.

Бил остервенело, молча, с непонятным усердием. Бил, как бьют друг друга бомжи и как бьют бомжей кому не лень, часто забивая до смерти. И она молча каталась по газону, стараясь увернуться от побоев, пряча в первую очередь лицо в руках, подтягивая на помощь и ноги. В ободранной одежке, нечесаная, грязная, но шустрая и кожа, как ни странно белая. Белые пятна обнажали порванные темные колготки на ногах. Молодая поди мелькнуло в сознании Сергея.

Удовлетворив животную потребность забивать слабого, Сергей оставил на газоне скрюченную в обручальное кольцо женщину и, найдя, буквально рядом, на другой скамье целую бутылку пива, утолил жажду и отправился на дачные массивы. После похмелья тянуло ко сну, и у него, как и других бедолаг бомжей была укромная дачка. Хозяева были видимо из богатеньких – домик как игрушечка, садик по составу высший класс, но весь в бурьяне. Тут и прожил Сергей уже год. Юг все-таки. С середины марта и до середины ноября подножный корм – ешь не хочу, и тепло под боком. Для жития потребностей совсем мало: найти выпить, чем ни попадя утолить голод, всегда быть готовым к защите своей жизни (с инстинктом ничего не поделать) из души усилием сознания вытравливать память, сострадание, отвращение к утвердившемуся в обществе порядку. Забыть, уединиться, скрыться. Боязнь быть еще раз униженным родными, начальниками переросла в животный страх. Сергей редко-редко вспоминал жену, её злые глаза и колючий приговор:

– Воевать воевал, медаль и орден имеешь, а хапнуть себе, как другие, кишка тонка. Одеть меня прилично не можешь! Лифчик на сиськи стыдно одевать, весь застиран… Шурави одним словом…

Под этот приговор-предательство расстались, и покатился Сергей по жизни, как трава та – перекати-поле по бескрайним степям: куда ветер дует – туда и несет. Сам себя потерял и не узнал, а потом выпивка и время всё прежнее из жизни его стерло. Остались лишь какие-то рубцы памяти, как на местах татуировок после вытравливания. Так и носило по России таких, как он бомжей мужиков и баб: к теплу поднимались до Мурмана, к холоду спускались до Абхазии. Ему приглянулся этот многонациональный кубанский город, в нем относительно спокойно можно было жить осень, зиму и весну. В дождливый день августа он очнулся на даче голодным. Хотелось есть и что-нибудь близкое к домашнему. Выйдя на узенькую дачную улочку, увидел бредущую со стороны федеральной автодороги «Кавказ» женщину-бомжиху с двумя увесистыми пакетами через плечо. Подбежал.

– Жратва есть?

Скинула  ношу  и  развязала  один  пакет,  который был набит скорлупками с вермишелью «Доширак». Она ходила на городскую свалку и там запаслась едой в основе консервами с просроченными сроками годности. Когда выпрямилась, узнал ту, которую месяца два назад из-за пива бил. Она не испугалась, а наоборот, во взгляде он уловил толику радости. На даче нашелся электрочайник и залив кипятком скорлупы с

«Дошираком» они в охотку съели по три штуки. Стало сытно и уютно. Захотелось её. Под юбкой ничего не было, только белое – белое кое-где с синяками тело с темным загадочным, волнующим треугольником ниже живота…

С того дня стали держаться вместе. Однажды она вымылась, причесалась (с лица сошли синяки) вытащила из пакета помятое, но почти новое платье. И перед Сергеем предстала красивая женщина.

– Ты кто такая и как звать тебя? Не шаболдой же, как сама себя называешь?

Она долго молчала, затем сняла платье, обнажив белое тело и как-то торжественно сделав жест рукой произнесла:

– Имя моё Патриция! В повседневности разрешаю звать меня Патей. Сергей, видишь живот мой больше стал… Забеременела я.

– Да ты что, бабу мать! Сдурела! Себе подобных

горемык на свет божий выбрасывать!

– Сергей, Сереженька, а может ребеночек нас обоих вытащит из этого небытия в нормальную жизнь! Может получится? Будем стараться, и Господь Бог поддержит.

– Жить-то где будем! Тем, что сами жрём, ребенка не накормишь! И не хочу я назад в этот продажный, до неприличия угодливый лизоблюдский мир людей.

Но чем больше у Пати округлялся живот, тем неотвязней корежили мозги мысли как быть дальше. Пате уже было неудобно сидеть на корточках спиной к стене, напротив контейнеров с мусором в ожидании пакетов от жильцов многоэтажек и он все чаще добывал еду сам.

Сидишь и ждешь. Никому дела нет. Люди пакет в контейнер и мимо тебя. Стыдливые отворачиваются, гадливые злорадствуют. И только бездомные собаки всё понимают и не предают.

В позднюю кубанскую осень по ночам холодно, и надо было найти потаенное место укрыть Патю от холода и от звериного желания ею обладеть и избить, так (по животу) чтобы абортировалась у старшего по городу среди бомжей здорового и свирепого мужика по кликухе Шрот.

В конце концов он нашел приличное место в подвале девятиэтажки, и самое главное обнаружил потаенный вход: не через вентиляционные окошки в фундаменте, не через входную, всегда разбитую незакрывающуюся  дверь,  а  с  тыльной  стороны  дома.

Когда под дом вели ответвление от магистрального теплоколлектора, в траншею положили широкие лотки (других видимо не было), а сама труба была всего-навсего «сотка», то, подняв люк по этому лотку теплотрассы, можно было на четвереньках проползти метров пять и очутиться в отдельном отсеке подвала. Тут и зажили. Зная коварство и мстительность Шрота, Сергей принимал максимальные меры маскировки, чтобы не выдать место, где они жили. Только с наступлением темноты он проникал в подвал, к своей такой уже близкой, родной Пате. В мусорке раздобыл старенький электрочайник и набросив «усы» на электропроводку подвального освещения готовил Пате что-то вкусненькое. Как-то Патя наклонила его голову себе к животу:

– Сереженька послушай… – и замерла.

Он не услышал, а почувствовал такие тихие толчки и так разволновался, что там внутри Пати уже есть Богом благословенная жизнь его и Пати.

Время шло, а решения твердого ещё не было, но осознание того, что Пате в подвале, в теплой сырости, в вони и грязи, при скудной объедочной еде, не место уже пришло. Сергей начал подрабатывать. Его брали зажиточные на рытье траншей, погрузку мусора. Он думал уже обратиться в милицию, чтобы получить паспорт, затем оформиться на работу, снять квартиру и обеспечить Патриции достойную среду обитания.

По календарю наступила зима. Погода установилась слякотная: мокрый снег, ветер, гололед. В тот день он хорошо заработал, купил Пате обновки,  нормальных продуктов и в радости потерял бдительность. У люка на него набросились двое – Шрот и неизвестный.

Навалились сзади, а Шрот оглушил ударом по голове. Потом схватив за волосы, запрокинул голову и заорал:

– Говори, где твоя сучка брюхатая! Скажешь – отпущу не убивая, но чтобы из города исчез. Говори!

Сергей молчал. Тогда Шрот размахнулся ударить по горлу, и на миг ослабил удержание головы за волосы. Сергей невероятным усилием рванулся и падая на спину пнул неизвестного в пах. Однако от мощнейшего удара ногой в лицо Сергей не увернулся. Добавил булыжником по голове напарник. Сергей захлебнувшись кровью распластался на ледяной земле, потеряв сознание.

Женское сердце Пати почуяло несчастье. Часа в четыре утра не выдержала, выбралась из подвала и у люка увидела бездвижного Сергея. Опустилась на колени и платком стала вытирать спекшуюся кровь, растирать холодные руки, лицо. Когда он очнулся (откуда у нее силы нашлись), помогла подняться на ноги и почти на себе дотащила до наружной теплотрассы к другой девятиэтажке. Разорвала рубероид и теплоизоляционную скорлупу, уложила Сергея на горячие трубы, сняла с себя пальтишко и укрыла им любимого от снега и пронизывающего холодного ветра. Что делать дальше Патя не знала, но тут подошла старушка.

– Женщина, вот напротив моё окно на первом этаже. Вижу у вас, что-то произошло. Старым людям в глухую ночь не спится вот и вышла к тебе. Может чем помочь сумею. Ой, Господи, ты и сама-то на сносях. Разве можно в такой холод беременной? Пойдем ка ко мне, голубушка.

Кое-как дотащили Сергея до квартиры бабы Шуры, которая не побрезговала ими грязными, вонючими, а ещё выкупала в ванной. По утру прошлась по соседям и собрала не обновы, но чистое приличное белье одежду, обувь, а к вечеру видя, что Сергей очень «тяжел» вызвала на себя скорую. Врач и фельдшер пошумев, всё-таки, обследовали Сергея, накололи, оставили лекарства и уехали. На следующий день приехала женщина-врач гинекологической поликлиники и обследовала Патю впервые за несколько лет бомжевания. Через неделю Сергей в целом восстановился, но подсел от переохлаждения на ноги (старая болячка, как память с перевала Саланг Афганистана) дала о себе знать. Только с помощью Пати мог передвигаться по квартире. Всё это время мысли Сергея были о Пате, и решение уже почти обозначилось. Все ускорил появившийся однажды в квартире бабушки Шуры (с её слов – настоящий мужик, из городских начальников) человек. Он долго говорил с Сергеем, потом попросил оставить их вдвоем, а Пате и бабе Шуре пройти на кухню, и они снова о чем-то говорили. Уходя, он обнял бабу Шуру, поблагодарил за помощь людям, посмотрел в глаза Пате, улыбнулся:

– Все нормально будет, Патриция. Прорвемся! Мужик у тебя стоящий, шурави настоящий. Собирайтесь!

Через день собирали всем миром двух девятиэтажек: предприниматель А. Аветисян купил два билета на нижние места в купе-вагоне, соседи кто курицу отварил, кто пирожков напек, Р. Варуков домашней кубанской закатки привёз на всю квартиру, а казак И. Макарьев привез мешок сахара… В поздний вечер четверо парней спецназовцев на носилках погрузили Сергея в «скорую», туда же усадили Патю, большие пакеты с вещами (даже для будущего младенца кто-то принес несколько комплектов), продукты. На вокзале все тоже проделали парни линейного отдела милиции…

Больше всех плакала, расставаясь, Патя, а баба Шура, помахав во след красным фонарям поезда Кисловодск-Новокузнецк, осенила крестным знамением себя, ушедший поезд и расплакалась.

– Господь наш родненький. Помоги горемычным. И соседи люди добрые в беде не оставили. Бедные не жадные. Им бы дружней быть.

В 2001 году баба Шура получила письмо от Сергея.

– У нас все нормально. Я вернулся на родину к матушке  на  станцию  Вязовую  на  Урале.  Работаем с Патрицией на лесном кордоне. Она у меня такая удивительная, деятельная. Первенца нашего нарекли Александром. Всегда помним и обязательно навестим Вас. Благодарны добрым людям города.

Армавир, 2011 год.

↑↑ ВАСИЛЁК И НЕЗАБУДКА

1.

Вася  Кулаков  (среди  сверстников  и  воспитателей – Василёк), прошёл все точки социальной пространственной решётки российского бытия.

В этом мире он появился сразу же в гражданском статусе «отказничка». Родители написали заявление об отказе от младенца и он, малютка, после недельного пребывания в роддоме, был определён в следующую точку социальной решётки – «Дом ребёнка». Там-то его и нарекли Васей, а врачи-психиатры определили задержку умственного развития, пока – по внешним, визуальным признакам.

Прожив три года в «Доме ребёнка», Василёк, стараниями сердобольных нянечек, воспитателей, медсестёр, психиатров, стал устойчиво набирать зачётные положительные баллы и в детский Дом-интернат для умственно отсталых детей его направили по III группе.

Потекла размеренная, монотонная, иногда радостная детдомовско-интернатовская жизнь. Работники – по долгу службы, а точнее, по зову сердца – за каждым присмотрят, научат привести себя в порядок, освоить простейшие трудовые навыки в шитье, садоводстве, вышивании. Вовремя накормят, вовремя спать уложат. Наиболее одарённых – с большим трудом, но удаётся научить овладеть «мышкой» компьютера и демонстрировать всем его (компьютера) простейшие возможности. Сколько при этом бывает радости у подростка, юноши, когда он упорными тренировками достигает права сесть за компьютер! Для каждого из них это настоящая трудная победа.

Там, за интернатовским забором, очень сложная, до боли в сознании, их «среда обитания». Физические и умственные недостатки членов интернатовской семьи ещё большим прессом давят на тех, кто создаёт условия жизни для опекаемых. Руководитель интерната и вся «команда» – до санитарок – пропускают через себя боль, сострадание безо всякой защиты, как, например, у атомщиков с противорадиационной защитой. Даже сами больные, именно по причине умственной отсталости в развитии, воспринимают истину жизни менее обострённо. Горя за забором – не меряно. Оно начинается по-всякому: мать и отец зачали новую жизнь в наркотическом, алкогольном угаре, ребёнок получает черепно-мозговую травму при аварии, падении, избиении сверстниками… Да мало ли что. Общего, даже приблизительно, в судьбах, живущих за забором, нет – у каждого своя, с высокой степенью тяжести. Потому и сотрудникам тяжело.

Как они нашли друг друга? Случайно? Нет! Только по благословлению Божьему! Именно Он свёл их вместе. Жаждущий получить поддержку и страждущий оказать её…

Василька Кулакова «отсортировали», по сути, в нормальный детский дом-интернат для умственно отсталых детей. Жизнь пошла интересней, насколько мог Вася её понимать. Ему нравилось, когда хвалили; нравилось участвовать в карнавалах, весёлых спектаклях-сказках про зайчиков и белочек.

Особым трепетом в душе его и сверстников отзывались действия радостных картин из Православия на сцене своего клуба. Они сами фантазировали с костюмами, подбором красок яркого колорита.

Необычайно яркие, волнующие праздники в Светлое Христово Воскресение, Крещение Господне, День Святой Троицы помогал им проводить батюшка Иоанн, который окормлял интернат по благословению владыки Исидора.

Не ставились спектакли в день мужчин – 23 февраля, в день женщин – 8 марта…

Время жизни человеческой стремительно. В пятнадцать годков Вася выглядел достаточно сложившимся юношей. Какая-то новая сила совсем по-другому потянула его к сверстницам, особенно к Светлане Забудиной, по-интернатовски – Незабудка.

Тепло было душе его, когда они говорили, насколько могли, объяснялись мимикой и жестами, при недостатке слов. Часто в глазах обоих выступали слёзы и текли дальше они, от туманного осознания, что душа одного соединилась с душой другого. И оба, взявшись за руки, шли в иконный уголок интерната, становились на колени перед образами и лампадкой; как получалась, осеняли себя крестным знамением и плакали, плакали, благодаря Господа за дарованную жизнь.

Света-Незабудка точь-в-точь повторила этапы жизни до интерната для умственно отсталых детей, как и Вася-Василёк. Разница состояла лишь в том, что у Незабудки дважды объявлялась вдруг мама. Интернатовские начальники, воспитатели не успевали с ней объясниться, как она исчезала  на бескрайних просторах нового общественного «племени» бомжующих.

Васильку так нравилось помогать Незабудке во всех, даже незначительных, делах. Бумажные выкройки, примерки маскарадных костюмов, масок. Желания других, даже дотронуться до Незабудки, пресекались решительно. Когда назначались лечебные процедуры, и врач делал укол в известное всем место,  Василёк  прикрывал  место  укола  ладонью, тем самым своим теплом облегчая, как казалось ему, страдание Незабудки.

В столовой компот свой – ей. Лучшее место в клубе на спектаклях – ей, хотя, правды ради, надо сказать, что Незабудка была далеко не самой красивой в интернатовском «девичнике».

Ныне почти все интернаты такой направленности материально обеспечены во всём, а подвижничество персонала помогает больным. Главное ведь в их работе – создавать такие условия для них, чтобы эти особые люди были заинтересованы. И, чем больше такой заинтересованности, тем меньше проявлений неадекватности поведения, тем более – агрессивности.

Рассказывали, как при наводнении в июне 2002 года начали частичную эвакуацию постояльцев из реабилитационного центра: было столько слёз, причитаний, клятв ждать и дождаться любимого, любимую!

2.

Нежданно Незабудка и Василёк подошли к восемнадцати годам своих жизней. Они вступили во взрослую жизнь, начавшуюся с тяжёлого испытания разлукой. Незабудку определили в РЦ (реабилитационный центр) городка среди гор и лесов, а Василька – в другой город, в степном Прикубанье.

Их с охотой приняли в центрах реабилитации для взрослых, так как они были достаточно спокойными и охотно выполняли несложные работы по уборке территории, на кухне, в швейном цехе. Месяца через три Василька включили в группу обитателей, которых в выходные дни свободно выпускали за пределы Центра, и они сами посещали магазины, знакомились с городом. Но тоска обоих была столь в страдании жгучей, что по всему было видно, как увяли в разлуке и Василёк, и Незабудка.

Время шло, и по настойчивым просьбам Василька заведующая Центром установила точный адрес Незабудки. Загорелся мечтой встретиться с ней и вновь окружить её лаской и заботой. Жильцам Центра государство выплачивает четверть пенсии по инвалидности (в пределах двух тысяч рублей), и Василёк стал меньше тратить на себя, а копить, копить…

Сердобольная заведующая решилась на «неуставной» шаг: дала сопровождающего на первый раз, и Василёк убыл электричкой в далёкий городок, навстречу к ненаглядной своей Незабудке.

Волнующую встречу с человеческим участием наблюдал обслуживающий персонал. Почти день они были вместе, гуляли по парку. Василёк угощал любимую всякой всячиной: мандаринами, конфетами, которые он купил загодя. К вечеру – расставание с Незабудкой. Автобусом – к электричке и в город, где его родной Центр.

Василёк дорогу запомнил, трудился прилежно, до копеечки берёг пенсию, потом покупал гостинцы и летел к любимой. И она ждала его. За неделю до приезда ежедневно становилась в фойе у окна, из которого была видна автобусная остановка, и час вся жила в ожидании. Подходил автобус, она подпрыгивала от нетерпения, жестикулировала и, не увидев Василька, затухала и в грусти уходила.

Так они прожили три года. Легенда о любви Василька и Незабудки вырвалась за пределы двух реабилитационных центров и пошла «гулять» по всей области.

Процедурная медсестра Людмила Кирилловна дома внуку и его дивчине, казачке Тоне, как молитву, твердила:

– Бачьте, яка у Василя и Незабудки гарна и тiпла любов. У горi ж воны, а дюже кохают друг дружку, як ти либедi.

Василёк упорно просил заведующую Центром, сердобольную Любовь Сергеевну, перевести Незабудку сюда. После долгих раздумий, советов с психотерапевтами, в департаменте социальной защиты решение было принято.

К приезду Незабудки собрались гости. Силами воспитанников Центра подготовили концерт; было много цветов и слёз радости. Эмоциональный всплеск коснулся буквально всех, до охранников на проходной.

Как радовались соединению своих жизней Василёк и Незабудка. Он окружил её такой заботой, задаривал подарками. Однажды от радости вскрикнула она, когда Василёк купил ей узенькое золотое колечко и надел на пальчик.

На таком духовном психологическом уровне они прожили три месяца, а потом любовь стала затухать. Вскоре они стали совершенно чужими людьми. Знавшие эту историю были огорчены, но не удивлены. Врач профессионал, психотерапевт объяснил, что у людей с таким заболеванием мозг долго не выдерживает высоко эмоциональной, страстной нагрузки, коей является любовь, в том числе с интимными контактами. И, как защитная реакция, происходит «сброс», и пара становится чужой. Батюшка Иоанн, окормлявший таких прихожан, увидел, как и во всём, волю Господню.

Заведующая Центром, Любовь Сергеевна, успокоившись, подвела итог:

– Мы, в общем-то, не надеялись на длительную по времени любовь. Но всё равно они были счастливы и, может быть, встретятся вновь. У нас хорошие условия, которые благотворно влияют на наших жильцов. У них – и у Василька, и у Незабудки – всё будет нормально. Может быть, родители вдруг объявятся и заберут к себе. Вот после 48 лет их всех вновь рассортируют, в том числе на мужчин и женщин, и отправят в психоневрологические интернаты. Тогда разлука будет окончательной. И жить они будут там столько, сколько Господь Бог определит…

↑↑ ПРИБЛУДА

– Братан, возьми Приблуду к себе. Посмотри, какая видная молодуха. Чистая, внимательная, услужливая, без лишних запросов, – говорил, показывая на действительно красивую женщину, развешивающую стирку, старший  брат – фермер Василий – младшему, Дмитрию. – Моя Виктория, хотя и была тут на фермерском хозяйстве два года назад, бабьим нутром чует через мои задержки здесь, что кто-то у меня тут есть. Оно и правда… Млею частенько в баньке с Приблудой.

– Кто она, откуда? И что это за кличка – Приблуда?

– Прошлой осенью ехал из Астрахани и недалеко от поста ГИБДД на выезде из Калмыкии и въезда в Ставропольский край стояла на обочине. Нет, она не подняла руку – возьмите, мол, а стояла какая-то обречённая и, когда остановился, увидел, что её била такая дрожь, не позволившая членораздельно сказать, а коекак промычать:

– Дяденька, возьмите.

Погода и впрямь холодная, около нуля градусов, с ветерком, который, однако, пелену то ли густого тумана, то ли, по-народному, мзычки, разогнать не мог. Брр!

В салоне моей «Тойоты» было тепло, и через час езды отогрелась, вся такая худенькая, судя по шмоткам на ней – бедненькая. Из вещей – один пакет полиэтиленовый. Остановился и тем, что было собрано в дорогу, накормил. Предложил хлебнуть коньяку – отказалась. Трассовая девка, что ли? Спросил, откуда и куда путь держит? Не ответив, заплакала. Выплакавшись, поведала о своей жизни. Жила с бабушкой (мать рано умерла, а отца зарезали в Москве, куда он вахтой ездил на заработки) на хуторе Камышовом под городом Ростовом-на-Дону. В городе училась в ПТУ на швею. За два месяца до окончания учёбы умерла бабушка. На хуторе после похорон какие-то дальние родственники, а, может, и не родственники, объяснили:

– Хата и усадьба на нас оформлены. На, посмотри документы – и дёргай отсюда, чтобы ноги твоей больше тут не было.

– Подоспел выпуск, нам документы вручили, из общаги пэтэушной выписали, дали направление на швейную фабрику – и всё. Пришли на фабрику, а она уже развалилась. Вернулась в общагу – не берут. Охранник один рядом в частном секторе предложил койку, но тут же полез мне под платье. Врезала по морде – и бежать. Вечером на железнодорожном вокзале подошла такая красивая, важная дама с участливым ласковым голосом. Разговорились.

– Девонька, благодари судьбу: тебе повезло. Моя сестра формирует группу на трёхмесячные курсы стюардесс на туристские теплоходы новой линии Нижний Новгород – Самара – Волгоград – Астрахань – Махачкала – Баку – Пехлеви (Иран) – Туркменбаши (Туркменистан) – Актау (Казахстан) – Астрахань – Нижний Новгород. Купила мне билет до Волгограда. Езжай, там сестра встретит.

И, действительно, встретились. Поселила в «трёшку», набитую кроватями и уже десятком таких, как я. На следующее утро приехала моя знакомая. Подогнали микроавтобус «Форд». Нас, одиннадцать девок, – туда. Знакомая объяснила, что всех отвезут в приморский город на Каспии, из которого теплоход не успели перегнать в Нижний Новгород, поселят на нём, и весь путь будем учиться на практике. Рядом с водителем и в салоне уселись два «качка». Через триста километров к вечеру остановились у заправки – нужду справить и перекусить. Думала я, думала: тревожно на сердце – и решилась. Идя в обшарпанный туалет, взяла свой пакет – в нём паспорт и кое-какие женские тряпки. Качок заметил:

– Зачем берёшь?

– Трусы сменить, – нашлась неожиданно для себя. За туалетом – поле подсолнухов. Гляжу из туалета

в щель, и, когда «качки» стали раздавать воду и сухой паёк, все повернулись ко мне спиной, я быстрей за туалет – и в подсолнухи. Мамочка родненькая, помоги! Пока кинулись искать, пронеслась через всё поле – и в лесополосу без дороги. Тут сумерки. Убежала. Помогала готовить еду бригаде арбузников, пасла телят, работала в ветлечебнице на колёсах. И всё бы ничего, да у каждого мужика одно на уме.

– Тебя как звать? – спросил Василий.

– За эти месяцы имя своё – Мария – подзабыла, так как всюду меня кличут Приблудой.

– Куда прикажешь везти тебя? Скоро уже город будет. Где-нибудь дальние родственники есть?

– Нет, дяденька… Приютите куда-нибудь.

Он отвёз её на один из трёх своих фермерских наделов. Старшему работнику дал команду поселить в комнату на две кровати, привлекать её на работу, не трогать, как бабу.

– Ни-ни! Башку, как гайку с винта, скручу, если приставать начнёте.

Так прожила здесь Приблуда почти год. Балка, где располагались фермы овец и коров, весной и летом благоухала ароматом разнотравья, на самой низменной части балки уютно разместился пруд: летом от жары можно спастись, осенью и весной птиц перелётных всяких увидеть и даже порыбачить. Хорошо так!

Для четырёх пастухов и чабанов, трёх работников готовила, стирала. Вначале редко, потом чаще наезжал «сам» – и в баньку… Просил Приблуду и тут ладошками пошлёпать, и там, и сям, затем подминал под себя или водружал на себя. Урчал, в страсти и во хмелю. Иногда являлись целые стаи друганов-братанов с женским «ансамблем». Барашка по горлу – и в котёл. Самого Василия за жертвования на храм Божий церковь наградила медалью. «Обмывали» до утра. На рассвете пустые бутылки расставили у скола каменной скифской бабы – и давай стрелять из своих карабинов. Сами не пострадали, а пастуха ухлопали: пуля, срикошетив от бабы, как раз в висок угодила, когда тот скот из загона в поле выпускал. Его, завернув в старенькое покрывало, закопали через час в другой балке – и всё. Без холмика, без креста над ним... Беспаспортные, бесправные, из новых поколений «семнадцатых бригад».

Прошло уже два месяца, как Дмитрий привёз на свою делянку Приблуду, а от неё – ни просьб, ни жалоб. Молча навела порядок в жилом газпромовском домике-вагончике. Всё в нём заблестело, стало уютно. Дважды он предлагал отвезти в город, купить себе что-нибудь, погулять, но она отвечала одно и то же:

– В город не хочу. Городской жизни наелась досыта ещё от учёбы в ремеслухе, по современному – профтехучилище. Вы лучше купите вот это, – подавала она листок с перечнем необходимого, в основном, по хозяйству.

Постепенно жизнь Дмитрия стала претерпевать какие-то  неожиданные  изменения.  Самым  большим то, что вот эта полуженщина-полудевочка во многих суждениях о жизни была правдива и точна:

– Подумаешь, причину нашли изводить себя меньшей урожайностью пшеницы, чем прошлым летом! Вокруг вашего фермерского клина крупняк – колхозы, совхозы ещё остались. Да за две десятилитровые фляги самогона комбайнёр и водила привезут две машины зерна. Считаем: с 1 килограмма сахара – 1 литр самогона. 20 килограмм помножим на 15 рублей – будет 300 рублей. А 4 тонны пшеницы «тянут» на 10 000 рублей. Вот и вся арифметика – бойко подытожила Приблуда.

– Поезжайте на хутор Бедненький, да купите уже готового самогона. Так и повысите урожайность. Глядишь, ещё и премию на развитие фермерского хозяйства получите от властей.

Дмитрию пришлось привезти шабашников, выкопать и обустроить питательную яму, подключить сантехнику, и Приблуда теперь могла принимать ванну. На зиму позаботился об угле, дровах, картофеле, овощах, установил телевизор и, как ему казалось, жить тут на его фермерском клине можно – и ей, и сторожу, дряхлому деду Николаю, тоже бездомному, приблудившемуся к нему года три назад. Дмитрий частенько задумывался, почему вдруг по России покатились, потопали бездомные? Он как-то в станице обратился к участковому уполномоченному районной милиции:

– Товарищ старший лейтенант, у меня на хозяйстве двое бездомных, один без документов вообще, на вид лет под семьдесят, сторожует, другая с паспортом, молодая, совсем без родственников… Как быть?

– У меня своих дел невпроворот, таких ныне много. Твои проблемы, что хочешь, то и делай с ними, но не обижай, хоть жрать давай.

Дмитрий  вспоминал  рассказы  отца,  работавшего на крупной машинотракторной станции (МТС) по снабженческой части:

– В 1953 году, после смерти Сталина, из лагерей выпустили тьму сиделого народа. Кто к родным подался, а немалая доля была таких, кто угодил в ГУЛаги сразу после или во время войны. Выпустили на свободу, а пойти им некуда, так как много семей война порушила! Двинулись на юг. Там перезимовать теплее, кусок хлеба быстрей заработаешь. И появились на Дону, на Кубани, на Егорлыке Ставрополья прозванные почему-то «семнадцатые бригады». Видимо, такое наименование исходило из того, что средней руки (3-4 тысячи гектаров) колхоз, совхоз имел 10-15 полевых бригад, разбросанных по полевым станам всех сельхозугодий. А зима-то с 1953 на 1954 год на их беду (за что их-то ещё наказывать?!) выпала снежно-буранная, с морозами под тридцать градусов. Все скирды на полях, вблизи лесополос, заняли они, члены «семнадцатых бригад». Во множестве нор, ведших внутрь скирд, прозябали даже семьями, с малыми детьми. И по хуторам, станицам – почему-то шёпотом – передавалось страшное и тревожное: «мужика и бабу замерзших нашли… Поехали за соломой, а там – трупы…». В ту лютую зимушку много их, бедолаг, окочурилось.

Отцовские рассказы всегда помнились Дмитрию. Когда  на  смену  социализму  с  человеческим  лицом

«притащили» демократы капитализм вообще без лица, пошёл невиданный грабёж сообща нажитого обществом. Кто смел, тот и съел! Братья ничего не хапнули, но по земельному наделу под 100 гектаров урвали у районных властей. Любовь к технике, трудолюбие привил отец. И дела пошли неплохо. Старший брат в городе прикупил пару магазинов, и жёны стали торговать зернофуражем, мукой, дертью, комбикормами. Наняли продавцов по инициативе его, Дмитрия, жёнушки Светланы.

– Хватит гробить себя! Есть возможность – нанимай продавца! – ультимативно потребовала жена.

– Вот тебе и тихоня из глубинки, – мелькнула мысль у Дмитрия.

Приблуда никуда не ходила, да и не хотелось. Новое её пристанище – фермерская усадьба – располагалась далеко от города, в раздольной Кубанской степи, у креста двух пересекающихся лесополос. Главная дорога – трасса – была в пяти километрах. И только тёмной ночью, и только на участке дороги – взгорке – виделась автотрасса. Приблуда задумчиво созерцала эту «трубу» (как новогодняя гирлянда), внутри которой неслись навстречу друг другу фонарики-букашки, в которых куда-то спешили люди в своих думах: у кого – горьких, у кого – радостных. И почему-то внутри неё всё успокаивалось – тут, вне мирской суеты.

Работала старательно, и Дмитрий Иванович официально оформил её на работу со стабильным заработком, и за хороший магарыч зарегистрировал Приблуду у себя на фермерском хозяйстве:

– Человек же она! Скотину – и ту регистрируют – то ли клеймо выжигают, то ли электронный чип вживляют.

Трудилась Приблуда, как все, кто связан с землицей, от восхода до захода солнца, как пишут в листках календаря. Особенно напряжёнка – в уборочную страду. С сотней гектаров пшеницы управлялся на тракторе Дмитрий Иванович. Но зерно не давало особого дохода, так как он (доход) вымывался высокими ценами на ГСМ, удобрения и элеваторные услуги. Выручали овощи. Но пять гектаров «вынянчить», собрать и продать томаты, дыни, арбузы было тяжело. Дмитрий Иванович привозил трёх сборщиц, а сам с Приблудой нагружал тракторный прицеп – и к трассе, торговать. Одну боялся оставлять на бойком месте. Перестроечное и после время явилось переполненным жестокостью, злобой. Бездомный калека Николай часто говорил:

– Сейчас человека убить легче, чем кабана заколоть под Рождество Христово!

В конце октября управились со всеми заботами прошедшего сельхозгода и заделом на будущий. Приблуда осталась на делянке одна с калекой Николаем, а Дмитрий Иванович убыл в город на «зимовку».

Как раз в канун Нового года официально развёлся со своей «смиренной тихоней» – так родители и подружки увещевали Дмитрия лет двадцать назад, когда он из глухого степного хутора брал в жёны Светлану, красивую задумчивую выпускницу-десятиклассницу. И просчитался. В городе освоилась чересчур быстро. Кое-как закончила техникум, но работать по специальности не захотела. Потянуло её к лёгким деньгам: «квартиру купил – квартиру продал». В подругах оказались бывалые дамы, позже прибавились бывалые мужики. И – пошло поехало в разудалой компашке. Под его давлением родила сына. Усердий в воспитании не проявляла, передав эти функции двум бабушкам. Время шло, сын рос. Дмитрий хотел ещё детей, но жена была категорична:

– Нет! Все молодые годы с детьми просижу – мир не увижу! И, кстати, ты меня за границу ни разу ещё не возил…

На хозяйстве в степи не работала, а он, естественно, пропадал там, возвращался поздно, жены всегда дома ещё не было, а, являясь постоянно выпивши, всё складно и правдоподобно объясняла:

– Чего ты придираешься? Чисто случайно встре тила подруг, посидели в кафешке. И вообще, что желаю, то и делаю.

Постепенно внутренне они стали чужими. Сын вырос, окончил Московский инженерно-строительный университет, в столице семью завёл – и Дмитрий стал одиноким. Под развод жёнушка проговорилась, что с подругами в баньку ходит. Не хотелось Дмитрию, но из десятка городских бань нужную отыскал. Сторожу дал 500 рублей.

– Рассказывай!

– Видать, богатенькие собираются… Группами – одни и те же, по разу в неделю. Парятся, чаёвничают, в бассейн прыгают все вместе – и мужики, и бабы. Визжат, дурачатся… А мне надо ровно в 22.00 свет вырубить на полчаса . Это время они называют моментом любви. Кто кого схватил… Чудят богатеи… За это имею тысячу. Город большой, все вечера расписаны. Нам с напарником неплохо. Чё не работать?

В районе Дмитрий Иванович уладил все фермерские дела, тяжёлые во все времена, бюрократически труднопролазные: налоговики, земельщики, кадастровики, районные администраторы, санитарные, пожарные, экологические надзоры, «крышевики».

Почему-то в трудную минуту Дмитрий Иванович вспоминал забавное выступление известного председателя колхоза с Алтая на Всероссийском съезде аграриев 1996 года в Москве, в Колонном зале. Были делегаты со всей России-матушки, известные аграрии, в их числе и Дмитрий Иванович. В президиуме – герои, министры, во главе с Черномырдиным, председателем Правительства. Ныне ушёл от нас Виктор Степанович, царствие ему Небесное, стоящий мужик был. Так вот, дали слово этому алтайцу-председателю. Поднялся он на сцену, навис над трибуной:

–  Виктор  Степанович!  Видите  грабалки  мои?  Я в колхозе 40 годков, из них 20 – председателем! – и поднял над трибуной свои кулачищи. – Вот скажите нам, крестьянам, что там о налогах на селян в докладе министр Заверюха говорил? Новый налог на экологию вводится поголовно с каждой головы скотины. Мол, воздуху вред наносят животные, когда писают и какают, плюс ко всему пукают. Вы скажите нам: где, в какой западной стране, которые вы так любите, можно купить на развод поросяток, бычков, тёлочек, чтобы мясо росло, а они не пукали? И мы примем на правлении решение последние штаны продать, а таких купить. Дайте адресок…

Грохнул смех – до слёз, в покатуху. Да и Виктор Степанович не подкачал. Вытерев слёзы, бухнул в микрофон:

– Много в Москве таких чиновников, которые, давот-ага, колбаску, буженинку жуют, и думают, что они из непуканного мяска.

И накрыло девятой волной хохота делегатов. После такого обсуждения – и спустя десять лет – ввели единый сельхозналог, но карательные штрафы за всякие мелкие нарушения оставили. Так что доля крестьянская не подсластилась, а осталась такой же горькой.

В городскую новую квартиру, купленную после развода, его не тянуло. Он переживал разлад в семье, пытаясь свыкнуться со своим новым положением – одиночеством. От хозяйства до города – почти сотня километров, а тут до райцентра, где все хозяйственные дела – всего пятнадцать. И он стал ночевать здесь, в вагончике, вместе с калекой Николаем и Приблудой. У неё был всюду порядок: чистенько, уютно. Он давным-давно не ел настоящую домашнюю еду: всё больше полуфабрикатами потчевала бывшая супружница – пельмени, котлеты, перец фаршированный, супы из пакетов, салаты. А тут вдруг на него обрушилась такая вкуснятина! Настоящий борщ по-кубански чего стоит. Этот сельхозгод они отработали с Приблудой полностью. Бывало, он вывозил её в райцентр. Делали покупки, потом она обязательно шла в храм Божий, ведя и его, как мальчишку, за собой. Ставила свечи за упокой – родителям, бабушке, а за здравие – их обоих, но ему в этом не признавалась.

А он всё больше и больше прикипал к этой – на 20 лет моложе, но такой рассудительной, работящей – красивой женщине. Но робел, стеснялся поюношески. Стал называть её только по имени – Марией, или, как дед Николай, Мариюшкой, не представлял дальнейшую свою жизнь без этой удивительной, светящейся внутренним теплом, такой загадочной женщины. Свою стеснительность поборол только на третий год совместного обитания на фермерской делянке в объятии креста лесополос.

Да и то помог несчастный случай. Держал цангу прицепа, а тракторист довольно резко дёрнул трактор, и Дмитрия не сильно, но как-то неловко дёрнуло, болью ударило в поясницу – и он сел на землю. Как ни сопротивлялся, до кровати добрался только с помощью Марии и только её стараниями, через неделю был здоров.

В тот год, как положено на селе, после завершения сельхозсезона, он сделал Марии предложение. Зарегистрировались в районном ЗАГСе. И только потом наступило интимное доверие. По весне Мария забеременела. Дмитрий Иванович задыхался от счастья. Вдвоём присмотрели в хорошем месте райцентра приличный дом. Хозяева уезжали в сентябре, и они в пустовавшие две комнаты стали прикупать мебель, бытовую технику.

В последних числах июня   в крае проводилось предуборочное совещание. Дмитрий Иванович ехать не хотел, но из департамента сельского хозяйства очень просили:

– Ты должен там быть! Тебе же грамоту будут вручать, как лучшему фермеру.

Немощный Николай – Дмитрий Иванович научил его пользоваться сотовым телефоном – позвонил:

– Мариюшку две бабы бьют!

Не дождавшись окончания совещания, он рванулся из зала заседания и – что есть силы в автомоторе – помчался к любимой.

Она лежала прямо на земле, бледная, с тяжёлым дыханием, с обречённым потухшим взглядом. На ногах запёкшаяся кровь. Пока Дмитрий лихорадочно собирался в дорогу, дед Николай, лёжа на траве, рассказал:

– Приехали на машине две женщины. Здоровые такие, и обе «поддатые». Сразу подскочили к Марии – и давай бить по лицу, а потом свалили на землю  ногами пинать стали. Я заорал, кое-как до них доковылял – и получил по башке. Одна всё кричала: «Вот тебе, сучка, будешь знать, как чужих мужиков хапать. Вика, ты ноги пошире, держи её, я ей прямо туда… в промежность!». И так сильно ударила… до крови. Ойкнула и обмякла Мария…

Дмитрий Иванович повёз любимую не в родной город, а в краевой. Пока вёз, у него – нехилого мужика текли слёзы, и он шептал ей:

– Кровиночки мои родненькие, потерпите. Господь

Бог, помоги, чтобы всё было хорошо.

В перинатальном центре заплатил врачам и до выздоровления находился рядом. С помощью Божией всё закончилось благополучно и для Марии, и для будущего младенца.

Позже нашёл обеих обидчиц Марии. Бывшую жену взял крепко за плечо, сдавил, чтобы было больно… очень больно:

– Если ещё хоть раз окажешься поблизости от моей жены и будущего ребёнка – убью. Отсижу, но убью!

Брату позвонил, чтобы тот разобрался со своей женой, Викторией.

Следующий сельхозсезон они уже втроём (Мария родила ему доченьку) встретили на новом фермерском хозяйстве в верхнем Придонье. Оно находилось поблизости от чистенького городка, где купили дом. Продав своё – уже бывшее – хозяйство, с возделыванием зерна и овощей на новом месте Дмитрий и Мария стали заниматься выпасом молодняка скота, пчёлами, прудовым рыбоводством. Они были счастливы.

Армавир, 2011 год.