Ирина ПЕНЮКОВА (Брянск)
«Слово о полку Игореве» послужило основой формирования не только русской, но также белорусской и украинской литератур. Посвященное историческому походу на половцев, оно, несомненно, значимо для трех братских народов. Об этом свидетельствуют как многочисленные поэтические переводы литературного памятника, так и неизменная заинтересованность ученых этих стран в глубоком детальном анализе его лексической, исторической, художественной, этнографической и культурологической составляющих, что является отражением нашей общей ментальности и родства этногенетических процессов. Говоря о «Слове о полку Игореве» как о памятнике древнерусской литературы, невозможно не упомянуть о наличии в нем так называемы «темных мест». К последним, по мнению многочисленных исследователей, относится и восходящий к предполагаемой производной основе шеломя дериват шеломянемъ, дважды повторяющийся в «Слове»:«О руская земле! уже за Шеломянемъ еси!» и «О Руская землѣ! Уже не Шеломянемъ еси!» [25, с. 4-5] Отсутствие в русском языке адекватных аналогов данной лексемы привело к многократным попытка её трактовки, но, тем не менее, не достигло единого понимания. Неоднозначность перевода общеизвестного рефрена-формулы поставила в тупик уже первых издателей, которые, сославшись на В.Н.Татищева, расценили шеломянемъ как упоминание русского села «в области Переяславской на границе к половцам» лежащего «близъ реки Ольты» [27,с. 228-230]. Все известные точки зрения на этимологию данного существительного можно условно подразделить на: 1. объективно-конкретные – древнерусский топографический термин, обозначающий природное или рукотворное образование на границе древнерусского государства: а) холм, гряда холмов; б) курган (в значении «гора»), возвышенность; в) гора, цепь гор; г) перевал, вершина; д) могила, курган (в значении «могила»); е) поселение, полоса поселений (городищ-крепостей и селищ), расположенных в районе Бельского городища; ж) воинский шлем как точка определения удаленности от родной земли; з) место сопряжения бассейнов Днепра и Дона, водораздел между двумя речными системами. 2. субъективно-метафорические: а) защита; б) пограничье, рубеж; в) дальность или высота горизонта; г) в сочетании с частицей не- (шеломянемъ) – как символ беззащитности Руси перед половцами; д) обращение автора «Слова» к образу царя Соломона; 3. место памятника, «испорченное» последующими переписчиками – при этом предлагаются те или иные варианты исходной лексемы и их толкование. Рассматривая более подробно каждую из вышеозначенных трактовок, отметим, что во всех перечисленных случаях мы имеем дело с реальным или метафорическим обозначением свершившейся оторванности русских воинов от родной земли, со все возрастающей удаляемостью их от того, что условно или конкретно её символизирует. Останавливаясь на наиболее популярной версии расшифровки за шеломянемъ как некоего топографического термина, восходящего к шеломя – холм, гряда холмов, гора, курган, возвышенность, зафиксированной в качестве основной в «Энциклопедии «Слова о полку Игореве» [27,с. 228], а также в Словаре-справочнике «Слова…» под ред. В.Л.Виноградовой [4, с. 177], следует сказать, что она вызывает некоторое недоумение. Первичная гипотеза перевода настоящего места Памятника была выдвинута ещё А.Х.Востоковым, который, опираясь на летописные источники, в 1810 г. определил значение данной лексемы как «не что иное… как возвышение, пригорок», и, следовательно, данный отрывок надлежит, по его мнению, понимать как: «Игорево воинство, вступив в пределы Половецкие, потеряло уже из виду землю отечественную, или: она спряталась уже за горизонтом. <...> Шеломя может означать также дальность или высоту горизонта» [5, с. 319-320]. Спустя десять лет его идея была подхвачена П.Г.Бутковым, посчитавшим (на основе возведения «темной» лексемы к финскому языку) шеломянь старым названием Изюмского кургана [2, с. 55]. Несмотря на «шаткость» аргументации П.Г.Буткова, подобного понимания последовательно придерживались также Д.Н.Дубенский [см. 33, с. 127], Н.В.Сибилев [21, с. 109], К.В.Кудряшов [14, с. 36], М.Ф.Гетманец [7, с. 68-72], Л.А.Дмитриев [10, с.49-73]. Мнение о том, что шеломя – холм, гряда холмов, разделяли Д.С.Лихачев [15,VII с.3] и В. И. Стеллецкий, считавший, что «в данном рефрене... автор говорит о русских дружинах, о полках Игоря, которые зашли за пограничные холмы», и сделавший следующий перевод; «О, русская земля – о, воины! За холм зашли вы порубежный!» [27,с. 228-230],[25, с. 154]. Так же и в позднем варианте перевода у Г.Шторма: «О Русская земля! Уже за холмом (осталась) ты!» [27, с. 228-229]. Трактовкой за шеломянемъ как обозначением горы, горной цепи, кургана руководствовались В.И.Даль [9, IV с. 628], частично – К.В.Кудряшов [14, с. 36] и М.Ф.Гетманец [7, с. 68-72], а также многие из составителей поэтических переводов Памятника, в т.ч. В.А.Жуковский, М.А.Максимович, Апп.Майков, М.Деларю, К.Бальмонт, Н.Заболоцкий, и пр. [25, с. 73-115, 166-187, 271-296]. Окончательно утвердиться в том, что шеломя – холм (гора) многочисленным исследователям «Слова» помогло упоминание подобного термина в Ипатьевской летописи под 1151 и 1184 г.г. [цит. по: 4, с. 177]. Однако при таком подходе возникает ряд дополнительных вопросов, требующих уточнения. Так, если лексическое значение за шеломянемъ действительно таково, то почему автор СПИ больше не пользуется данной лексемой, употребляя при воспоминании о походе на половцев Святослава Киевского совершенно недвусмысленное «холмы»: «...наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рѣки и озеры, иссуши потоки и болота», да и слово «горы»также многократно встречается в тексте памятника: «Въ Кiевѣ на горахъ»;«въ тропу Трояню чресъ поля на горы»; «Подперъ горы Угорскыи…»и пр. [25, с. 4-5]. Кроме того, странно, что преодолевая значительное расстояние от Новгорода-Северского до места битвы, составляющее около 600 км [26, с. 16], ратный человек должен почему-то оглядываться на какой-то холм! Если допускать подобную трактовку, то следует констатировать, что войско Игоря на протяжении довольно длительного времени фактически топталось на месте, тогда как между первой и второй частью вышеозначенного рефрена происходит целый ряд событий: русские вступают в первое сражение с половцами и, одержав победу, преследуют их; основные силы «начаша мосты мостити по болотомъ и грязевым местам» [25, с. 5] и продолжают продвижение вперед и, наконец, возвращаются полки, преследовавшие половцев. Ясно, что при таких обстоятельствах конкретный холм (курган, гора, могила) должен был бы уже остаться далеко позади. Также и прямые отсылки к чему-то (Изюмский курган и пр.), по сути, малопродуктивны, поскольку холм или курган, как таковой, не может выступать в качестве глобального ориентира, выполняющего защитную функцию для всей русской земли, ведь его всегда можно обойти или обскакать. Столь же неубедительной выступает и версия С.Шервинского: шеломянь – шлем, воинский доспех [25, с. 130-131], поскольку это фактически означает, что Русская земля все ещё находится где-то совсем рядом. Что же касается одного из предложенных А.Х.Востоковым и упомянутых выше вариантов трактовки данной лексемы: «...шеломя может означать также дальность или высоту горизонта» [5, с. 319] – следует сказать, что она выглядит весьма условной. Горизонт не может отдаляться от передвигающегося человека, либо приближаться к нему, кроме того, последний может обозревать его не только позади, но и впереди себя – в этом случае местоположение русской земли становится как бы «смещаемым», размытым. Небезынтересна гипотеза Б.А.Рыбакова, говорящая о шеломяни как о месте водораздела «…между речной системой современного Дона (реки Северский Донец, Сухой Торец, Казенный Торец и др.) и Днепра (реки Орель, Терновка, Самара и др.)» [19, с. 63,90-91], поскольку особенности природного ландшафта в условиях Среднерусской равнины могли выступать в качестве естественных преград для продвижения конных захватчиков, одновременно являясь естественной защитой для местного приграничного населения. При этом, как известно, для возведения древнего оборонительного сооружения обычно весьма удачно использовались особенности рельефа, в частности, обрывистые берега рек, нередко в местах их слияния или излучин. Однако автор данной гипотезы говорит не о крутобережье как таковом, а о наиболее узком месте сопряжения бассейнов Днепра и Дона, определяемом как Муравский шлях, который не является чем-то значимым в плане интересующей нас топографии, поскольку это даже не возвышение и, соответственно, возможность послужить каким-либо ориентиром, определяемым исходя из контекста СПИ, у него практически отсутствует. В этом отношении предположение опирающегося на гипотезу Б.А.Рыбакова украинского исследователя «Слова…» В.Б.Звагельского, убежденного в том, что шеломянь – «название гигантских руин города Гелиона, ныне известного как памятник скифской эпохи Бельское городище» и что, учитывая фонетические особенности, в XII в. Гелон должен был звучать как Шелон, а отсюда — шелом, шеломянь [33, с. 124-128] является ещё более надуманным. Рассматривая проблематику «темных» мест, невозможно не сказать о несомненной поэтичности текста СПИ. Этому, в частности, посвящены интересные исследования в области анализа звукового символизма, лексики и идиоматики «Слова…» Б.М. Гаспарова [6, с. 369-382; 392-399]. Тем не менее, нельзя не согласиться с акад. Д.С.Лихачевым, утверждавшим, что художественная образность «Слова», его метафоричность всегда основана на конкретных реалиях [15, ХVII с. 3]. В этой связи следует поддержать позицию В.Б.Звагельского в следующем: древнерусское шеломянь как искомый объект должен отвечать следующим требованиям:
1. располагаться в порубежной зоне или рядом с ней, «Лаконично-лозунговый характер рефрена, поданного без каких-либо уточнений и комментариев… – полагает автор, – …свидетельствует о том, что… он должен был вызывать вполне конкретные ассоциации, точные и однозначные» [33, с. 125]. Кроме того, что касается вопроса о рукотворности означенного шеломянь, вспомним, что речь идет о Половецкой степи, где количество природных холмов резко уменьшается: Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю [25, с 5]. Таким образом, у нас появляется возможность укрепиться в мысли, что употребление сочетания «за Шеломянемъ еси!» в тексте памятника вовсе не случайно. Прежде всего, определимся с оправданностью сближения понятий: «шеломя» и «холм», «возвышенность». См. Энциклопедию "Слова о полку Игореве" от 1995 г., где, с учетом предпринятого Н. К. Грунским разделения: шеломя-немъ, при толковании немъ как «нам» (?), приводится форма шеломя – древнерусский топографический термин, обозначающий холм, возвышенность [27, с. 228],[8, с. 192]. Обратясь к этимологии, мы с большой долей вероятности можем говорить о родстве словоформы шеломянемъ с др.-русс. шелом– «шлем» [28, IV с. 424], также употребляемой в СПИ: «А мои ти куряни свѣдоми къмети, подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны...»; «ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя»; «…гремлеши о шеломы мечи харалужными»; «поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя…»; «…испити шеломомь Дону» и пр. [25, с. 4-11]. Кроме того, нам представляется, что лексема хлъми, восходящая к и.-е. основе *kl-mo-, является более древним лексическим образованием, чем собственно шеломянемъ [29, II с. 347-348], при этом нельзя исключить, что последнее проистекает из первого благодаря целому ряду заимствований и семантических переосмыслений. Так, согласно мнению П.Я.Черных, общеславянское сhъlmъ является заимствованием из германских языков. Опираясь на мнение Миклошича и Кипарского, ученый объясняет данное заимствование из группы др.-в.-нем. hоlms, швед. kolm, либо же из прагерм.*χulmа, что вместе с исл. holmi, норв. hоlmе, дат. hоlm, др. и совр. англ. hоlm, восходит к и.-е.основе *kl-mo-; корень *kоl-, *kеl– «возвышаться», «торчать». От этого же корня рус. чело и, возможно, к этой же группе слов относится и общеславянское сhъlmъ, где начальное сh, вероятно, восходит к возможному варианту упомянутого и.-е. корня *(s)kеlс неустойчивым начальным s перед k, с последующей перестановкой начальных согласных: sk>ks, откуда kch>ch [29,II с. 348]. Согласно М.Фасмеру, лит. salmas– «шлем» является заимствованием из слав.*šelmъ [28,IV с. 425]. С последним, выводя из него др.-русск. шеломя – холм, сближали *хъlmъ Ягич, Брюкнер, Ильинский, Миккола, Мошинский, Курилович [28,IV с. 255]. Представляет интерес приводимое В.И.Далем с пометкой вят., арх. диалектное шо́ломя – «горка, пригорок, холм, курган, лобное место, возвышенность», одновременно с шеломъ – «взлобок, бугор, холм, шишь, утес»,шело́мъ – «шлем, военный доспех, кроющий голову», а также волог., росл., твр. шело́мъ - «конек, навес, крыша на столбах, островерх» [9, IV с. 627-628]. При этом, на наш взгляд, в последнем случае нельзя исключить и наличия метонимического сближения: шеломъ – «взлобок, бугор, холм» и шело́мъ – «шлем, военный доспех». Рассуждая образно, с некоторой долей фантазии можно предположить, что при возведении рукотворных оборонительных укреплений кованный воинский шлем вполне мог использовать в качестве орудия для изъятия земли. Приводя праслав.*šelmъ – «шлем», М.Фасмер также считает его заимствованным из др.-герм. *helmaz, гот. hilms – «шлем», д.-в.-н., ср.-в.-н. hёlm, др.-сканд. hjalmr– «шлем, копна сена с навесом», которые родственны др.-инд. çárman – «защита, покрытие». Одновременно с тем томс. мн. шелома́ – «холм, гора», но чеш. šlem –«женский головной убор», др.-полс. szlom – «шлем» [28, IV с. 425]. При этом, согласно Соболевскому, Младенову, Брюкнеру, Микколе, возможны попытки толкования шело́м из слав., при условии связи по чередованию гласных с холм. В свою очередь, заимствованием из слав. *šelmъ является лит. šаlmаs – «шлем» (Куршат) [28, там же]. Следует отметить, что А.И.Соболевский определяет др.-рус. шеломя как непосредственно «насыпной холм, вал», возводя данную словоформу к обозначению некоего рукотворного сооружения [23, с. 386]. В этой связи рискнем предположить соотнесенность др.-рус. шеломя с др.-инд. çila – камень (определяя данное соотношение как ещё одно косвенное указание на предполагаемую рукотворность объекта) и, возможно, с тохарским. wäl – умирать [16, с. 136],[17, с. 74] поскольку пересечение некоей границы, по нашему мнению, в древности могло ассоциироваться с переходом из одного мира в другой. Вместе с тем, др.-рус. шеломя, как мы полагаем, может соотноситься и с приведенной в словаре Г.Дьяченко формой санскр. sal – крыть (защищать) [см. 11, с. 831-832]. Согласно Полному церковно-славянскому словарю (репринтное воспроизведение издания 1900г.) шеломя – верхушка, последний предел высоты, темя. Одновременно с тем приводится лексема шлем – воинское наголовье из железа, родственная, по мнению составителя словаря Г.Дьяченко, болг. шлѣм, прусс. salm-is, литов. salm-аs, гот. hilm-s и имеющая генетическую связь с санскр. sal – крыть, шаль. При этом, ссылаясь на летописные источники (…взыдоша на шеломя глядающе, кдѣ узрять ѣ. Кончакъ же стоялъ у лузѣ, его ѣдущiи по шоломяни олнуша…), также приводится форма шеломя –пространное возвышение, вал, по которому разъезжали наблюдательные отряды войска» [11, с. 832] и, со ссылкой на археологические источники (Зап. Отд. Рус.и слав. археол., т.III, с.266) уточняется: «…почему Захорольское шеломя было граничным валом или нейтральною полосою между рубежами» [11, там же]. Также и у М.Фасмера, как один из вариантов, присутствует форма шеломя – «вал» [28, IV с. 425]. В связи с последним, безусловно, представляют интерес данные, опубликованные М.П.Кучерой, археологом, специалистом по древнерусским укреплениям, который, исследуя валы Среднего Поднепровья, помимо прочего, писал об упоминании их в летописных источниках: «…под 1093 г. – два вала южнее низовьев Стугны за Треполем (современное с. Триполье), под 1095 и 1149 гг. – оба Переяславских вала, под 1151 г. – вал южнее среднего течения Стугны к югу от Василева (современный г. Васильков). При этом как искусственные сооружения «…они упоминаются при описании военных действий как против половцев, так и между древнерусскими князьями", но без определения их конкретной роли в этих действиях: войска «проидоша вал»; «прошедше вал»; «ставшим межи валома»; «пришедше к валови»; «изидоша стрилци из валу»; «ста межи валома»; «иде за вал»; «пришедше к валови и не проходяче валу». В летописи под 1223 г. говорится о появлении в южнорусских степях орд Чингисхана, которые прошли через половецкие владения и, согласно одному из летописных списков, «придоша близ Руси, идеже зовется вал Половечьский» [31]. Таким образом, у нас появляется возможность сделать предположение о важности постоянного упоминания подобных сооружений в летописных источниках и, стало быть, об их значимости для летописцев. Возможно, это было ещё и данью некоей давней традиции обозначения границы государства (порубежья) и, соответственно, месторасположения по отношению к ней противника, в таком случае «Слово» не является исключением из правил. В связи с вышеизложенным небезынтересно описание подобных валов, выполнявших защитную функцию, приводимое чешским историком и этнографом Любором Нидерле, отмечавшим, что высота валов могла достигать от 6 до 12 метров и быть усилена деревянными надстройками-конструкциями, которые при прорыве через них неприятеля, подожженные им, практически всегда выгорали [18, с. 433-434]. Не сложно предположить, что потом они, по всей видимости, приграничным населением восстанавливались.
(по Л.Нидерле) При этом, говоря о городищах, как наиболее известных древнеславянских укреплениях, ученый также добавляет, что у славян употреблялись и другие виды фортификации: «упоминаются также валы, засеки и частоколы на границах государства или системы длинных валов, которые защищали южные русские земли от набегов печенегов и половцев. Но ни одно из этих упоминаний не указывает значения городищ» [18, с. 433-434]. И далее, в сноске, автор дополнительно помечает: «Сюда относится целый ряд длинных валов в южной России, Галиции, Добрудже, Силезии, в частности так называемые валы в окрестностях Киева и Сквиры по направлению к Днестру. См. грамоту епископа Брунова к Индржиху II и Лаврентьевскую летопись под 1093 годом, 212.» [18, с. 546-547]. Таким образом, исходя из вышесказанного, нам представляется возможным предположить, что система защитных пограничных сооружений издревле была известна у славян. По нашему мнению, нельзя исключить вероятность того, что все приграничные земли были отделены подобными валами от чужой территории – «земли незнаемой». Так, в Польше, согласно данным И.Саратова, встречаются многочисленные оборонительные валы и рвы, где на юго-западе их называют «валами Храброго» или «Шленскими», а на севере – «старыми окопами» [20, с. 113-126]. Аналогичные земляные укрепления, так называемые «Трояновы валы» известны на территории современных Румынии (на востоке страны) и Молдавии. Последние вступают в «соприкосновение» со «Змиевыми валами» Украины, протяженность которых составляет в общей сложности около 1000 км [3, с. 9: 547]. В связи с последним небезынтересны данные, приводимые А.Н.Афанасьевым: по народным представлениям, святые Борис и Глеб (в других вариантах Косьма и Домиан, нередко персонифицирующиеся как один человек) запрягли в плуг змея и распахали на нем землю. Проложенные Косьма-Демьяном борозды («Змиевы валы»), согласно преданию, лежат по обеим сторонам Днепра и до самого Черного моря. «Такие валы, называемые Змиевыми, – уточняет ученый, – до сих пор указывают во многих местах Украины». Ссылаясь на П.Шафарика, А.Н.Афанасьев говорит о существовании подобных валов и в других землях, в том числе – славянских, приводя бытующее на западе предание о «чертовом вале» [1, с. 333],[см. 30, I с. 84]. Об этом же говорят и материалы, собранные А.Коринфским: согласно народному поверью, запряг Божий кузнец Кузьма-Демьян Змея Горыныча («великого змея») в выкованный им плуг и распахал на чудище глубокой бороздою всю землю Русскую и только у Черного моря отпустил змея к воде, «а борозды, проведенные плугом Божьего кузнеца, пахавшего на нечистой силе, и до сих пор виднеются по Приднепровью, слывут они в окрестном народе «Валами Змеиными». Иногда вместо легендарного Божьего кузнеца в народных сказаниях выступает киевский богатырь Никита (Кирилл) Кожемяка. «Тянутся эти Валы Змеиные, – продолжает исследователь, – с малыми перерывами на целые сотни верст (в Киевской, Подольской, Волынской и Полтавской губерниях), по лесам, по полям, по болотине». Рассуждая по поводу реального происхождения так называемых Валов, А.Коринфский поясняет следующее: «по объяснению ученых исследователей старины, были проведены эти валы взащиту от набегов степных кочевых племен, нападавших на русские города в отдаленные времена, близкие к язычеству (в IX-Х веках)» [13, с. 374, 495-496]. «Змиевые валы» — народное название древних оборонительных земляных сооружений, проходивших южнее Киева, по обоим берегам Днепра, вдоль его притоков. Название связано с легендой о том, как русские богатыри, победив Змия, впрягли его в плуг и вспахали огромные борозды. Остатки Змиевых валов сохранились по рекам Вить, Красная, Стугна, Трубеж, Сула, Рось и достигают местами нескольких десятков км.длины и до 10 м высоты. Подобные сооружения известны также на Поднестровье. Время сооружения Змиевых валов не установлено. Некоторые исследователи считают, что они были возведены земледельческими племенами в I тысячелетии до н. э. для защиты от скифов. Существует также предположение, что Змиевые валы сооружены в X—XI веках в Киевском государстве при князе Владимире Святославиче и его преемниках для обороны от печенегов и половцев» [3, IХ с. 547]. Заметим, что такая трактовка в основном соответствует границам русской земли времен «Слова». Возможно, валы возводили в том числе с использованием рельефа рек, по их берегам, как дополнительным естественным преградам для продвижения противника. В этой связи приведенная нами ранее гипотеза А.Рыбакова выглядит вполне обоснованной.
«Змиевы валы» как укрепления представляли собой «искусственно созданные земляные валы дополнявшиеся рвами. Отдельные их участки состояли из нескольких укреплённых линий, представлявших в совокупности значительные по масштабам строительства и протяжённости сооружения. Общая протяжённость валов составляла около 1 тыс. км. Создавались они, как правило, уступом в сторону степи, фронтом на юг и юго-восток и образовывали единую систему противоконных заграждений, достигавших 10—12 м в высоту при ширине основания в 20 м. Часто валы усиливались на верхних площадках деревянным частоколом (иногда стенами) с бойницами и сторожевыми вышками. Протяжённость отдельных валов составляла от 1 до 150 км. Для прочности в валы закладывались деревянные конструкции. У подножий валов, обращённых в сторону врага, рылись рвы.Выявлено около десятка различных конструкций «змиевых валов», в зависимости от характеристик грунта, рельефа и гидрографии местности. Отдельные участки валов состояли из нескольких линий укреплённых валов и рвов с эшелонированием на глубину свыше 200 м. Позади валов во многих местах найдены признаки городищ и укреплений, служивших для размещения войсковых формирований. На направлениях вероятного движения противника у валов выставлялись стражники, которые в случае опасности разжигали дымные костры, являющиеся сигналом для сбора на угрожаемом направлении подкрепления для отражения нападения врага» [32]. В этой связи вспомним приводимую В.И.Далем поговорку: Он на десятом ше́ломе – то есть «Бог весть где». Или: Заехал он на шо́ломя высокое – с пометкой летопис. – об Илье Муромце [9, IV с. 627-628]. И сюда же, возможно, вятск. шеломя – «конек» [28, IV с. 424-425]. Отметим также, что, согласно преданию, былинный богатырь Илья Муромец выступает в т.ч. и защитником древнерусского пограничья. Таким образом, становится логичным предположить, что развернутая система оборонительных укреплений, существовавшая на территории древнерусского государства, была хорошо отлажена и сложно организована, представляя собой не один, а несколько (до десяти) расположенных друг за другом, протяженных, распространяющихся на значительные расстояния, рукотворных заградительных валов на его границах, по верху которых, контролируя каждый свой участок, разъезжали конные дозоры. См. также у М.Фасмера шеломя – «вал» [28, IV с. 425], предполагаем также, что в то же время вся система валов в целом могла называться шеломянь. Подобное нашей гипотезе мы находим у А. В. Соловьева, выдвинувшего интересный тезис, согласно которому первоначально в «Слове» читалась архаичная форма «за соломенемъ», т. е. за пограничным валом[24, с. 100-109]. В свою очередь у В.И. Даля при описании лексемы шело́мить (вариант шеломи́ть) помимо «бить по голове, лишить чувств» и «озадачить», в качестве одного из значений находим «обносить шо́ломем, валом, окопать». Здесь же приводится и диалектное прм. и кстр. шеломленная дорога – обнесенная канавой, валом [9, IV с. 627-628]. В связи с изложенным выше, рискнем предположить, что рассуждая о формах шеломя и шеломянем мы, возможно, имеем дело не с различными вариантами одной, а с двумя близкородственными лексемами. Так, в случае с за шеломянем, первичной формой, вероятно, будет выступать лексема шеломянь, в значении «система рукотворных оборонительных валов, расположенных друг за другом», тогда как форма шеломя есть непосредственно «протяженный рукотворный пограничный насыпной вал, холм». Сравните: //И се внезапу сила великая татарская съ шеломяни грядуща… // Мамай, с тремя темными князи, взыде на место высоко, на шеломя//.[25, с. 4-11]. Однако что могло послужить причиной построения столь топографически сложной системы обороны? Очевидно, частые набеги разноплеменных соседей-кочевников, от которых, вероятно, наиболее успешным способом обороны была протяженная система из нескольких линий оборонительных валов, которая, на наш взгляд, предположительно, приводила к тому, что конники, даже если и преодолевали препятствие в виде первого вала, сразу же,«ошеломленные», наблюдали перед собой ещё один вал, а в последующем «застревали» между валами и, оказавшись в невыгодной позиции, во рве, перед валом следующим, не имея путей к быстрому отступлению, перекрытых препятствием, только что ими преодоленным, становились, по сути, очень уязвимыми для копий и стрел защитников древнерусского порубежья. Возможно, сохранившееся в лексической системе современного русского языка разговорн. сниж. за бугром как обобщенное обозначение всех стран, приграничных русскому государству, является отголоском вышеозначенных событий древнерусского периода. Очевидно, что расширение границ древнерусского государства требовало возведения новых линий обороны, охватывающих все большие территории. Предположительно, их строительство прекратилось ко времени наступления периода феодальной раздробленности древнерусского государства. В описываемом рефрене-формуле: «О руская земле! уже за Шеломянемъ еси!» и «О Руская землѣ! Уже не Шеломянемъ еси!» [25, с. 4-5], по нашему мнению, «за Шеломянемъ еси» выступает в первую очередь как обозначение топографического ориентира местности, где происходят события, в то время, как вариант «не (за) Шеломянемъ еси», вероятней всего, метафора. Исследуя поэтическую составляющую текста Памятника, Б.М.Гаспаров говорит о Днепре и его притоках (Рось и Стугна), как о пограничных реках, обозначенных в СПИ: «Это реки, служащие рубежами Русской земли…», и занимающих особое положение между миром живых и потусторонним миром: «…границами-рубежами Русской земли представлены в произведении реки Сула, Рось, Двина и Дунай. Автор «Слова…»<…> трактует Русскую землю в качестве terra einhabitatae – посюстороннего мира». Помимо того, Б.М.Гаспаров делает вывод, что Днепр и Донец представляют собой дороги из одного мира в другой: «Особое положение между двумя контрастными мирами занимают Днепр и Донец… (которые) …представляют собой дороги из одного мира в другой» [6, с. 217, 229]. См. также у Н.И.Толстого: «гора (холм, курган) – в народной космогонии локус, соединяющий небо, землю и «тот свет»… с горой связаны представления о потустороннем мире.», это « …место обитания мифического Змея». Им же приводится и ср. рус.выражение отправиться на горку в значении «умереть» [22, I с. 520]. В свете последнего, если исходить из погранично-заградительной функции валов, становятся более понятными приводимые М.Фасмером формы диалект. арханг. шо́ломя, шо́лымя – «неведомая местность», возможно также появившиеся в результате метонимии [29, IV с. 425]. Интересно, что описываемые в СПИ относительно мифического Дива «земли незнаемые», которые последний велит послушать, фактически совпадают с границами тех же валов (Корсунь, Сула), то есть с обозначением границ древнерусского государства. А само появление Дива-оборотня в «Слове», по нашему предположению, совпадает с обозначением смены дня и ночи (как ещё одного перехода из одного мира в другой), с описанием восхода и заката солнца (уже връжеся дивь на землю [25, с. 4-5]), символом которого (в виде чудо-птицы с чертами петуха) Див возможно и выступает. Таким образом, подводя итог всему вышесказанному, считаем, что дериват шеломянемъ, дважды повторяющийся в «Слове», является обозначением нескольких расположенных друг за другом линий древних оборонительных сооружений – системы рукотворных валов (так наз. Змиевых валов), протянувшихся на многие сотни километров вдоль границ древнерусского государства, обозначавших эти границы и несших оборонительно-заградительную, защитную функцию при нападении врагов, кочевников. Описание выступления за их пределы, согласно поэтике «Слова», несет многосмысловую нагрузку: от лежащего на смысловой «поверхности» обозначения физического пересечения реальной границы государства до более «глубокого» осмысления символического прижизненного перехода в иной, потусторонний мир; предостережения о некоей беззащитности перед будущей бедой, описания-предчувствия грядущих бедствий – смерти-плена как для русских князей, таки для всего воинства. ЛИТЕРАТУРА:
Пенюкова Ирина Валентиновна, родилась в городе Новозыбкове Брянской области в семье врачей. Выпускница Брянского городского лицея №1, музыкальной школы им. П.И. Чайковского.
Окончила Смоленскую государственную медицинскую академию и Литературный институт им. А.М. Горького. Диссертантка Брянского государственного университета им. академика И. Г. Петровского. Имеет свыше тридцати опубликованных научных работ, автор монографии по русскому языку, исследовательских статей по медицине. Неоднократно выступала с докладами на всероссийских и международных научно-практических конференциях., в том числе — на посвященной проблемам славистики Международной научной конференции в АН Украины (Iнститут мовознавства iм. О.О.Потебни). Литературный дебют состоялся в 1990 году. Стихи публиковались в областной периодике, коллективных сборниках, литературных альманахах Москвы, Брянска, Чернигова, Курска, Орла, Смоленска; в региональных изданиях, центральной печати. Лауреат литературной премии им. Н. А. Мельникова (2018). Автор книг стихотворений «Славянский крест» (2002) и «Неизбежность любви» (2013). Член Союза писателей с 2014 года. С конца 2022 года - председатель Брянской областной организации СП России. |
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|||||