«Я дышу — и значит, я люблю!..»

«Страна любви — великая страна», — написал когда-то Владимир Высоцкий, который мог бы сегодня отметить уже 80 с лишним лет, если бы не ушёл от нас в то олимпийское лето 1980 года. Это одна из лучших его песен, в которой нет разрыва между одинаково высокими уровнями качества поэтического текста, музыки и исполнения:

«Когда вода Всемирного потопа
вернулась вновь в границы берегов,
из пены уходящего потока
на берег тихо выбралась Любовь —
и растворилась в воздухе до срока,
а срока было — сорок сороков...

И чудаки — ещё такие есть —
вдыхают полной грудью эту смесь,
и ни наград не ждут, ни наказанья, —
и, думая, что дышат просто так,
они внезапно попадают в такт
такого же — неровного — дыханья.

Я поля влюблённым постелю —
пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит — я люблю!
Я люблю, и значит — я живу!..»

В подавляющем большинстве других песен Высоцкого их тексты вообще имеют с поэзией только самые формальные признаки родства — написание «в столбик», рифмованные окончания строчек да довольно расхлябанные поэтические размеры, усугублённые беглыми гласными (как в «Баньке по-белому») и орфографически неправильными простонародными выражениями.

По сути дела, песни Высоцкого следовало бы относить вовсе не к жанру поэзии, где они всегда будут находиться в роли этаких припёршихся из глухого села неотёсанных дальних родственников, а — к жанру музыкально-поэтического театра, так как практически все они — скорее, эдакие двух-трёхминутные мини-спектаклики, выстроенные с помощью рифмованных диалогов и монологов или же последовательного изложения сюжетной истории от третьего лица. С творениями Владимира Семёновича у меня давние и очень тесные взаимоотношения — я полюбил его песни и голос с самого первого прослушивания, поймав по старенькому радиоприёмнику «Рекорд» один из его первых концертов, который «крутил» в эфире кто-то из местных радиолюбителей. Не знаю, насколько это было распространено в других городах СССР, а в моём родном Донбассе радиолюбители были столь же многочисленны, как и голубятники, и создание собственных радиостанций было почти повальным увлечением. Собственно, созданием небольшой по мощности радиопередающей установки, главным элементом которой являлась катодная лампа 6П-3С, любовь непосредственно к радиоделу у многих этим и ограничивалась. Их простенькой аппаратуры вполне хватало для того, чтобы без всякой регистрации, самозвано выходить в эфир на средних волнах в районе 250 м, болтать с такими же радиолюбителями или тешить жителей городка трансляцией имеющихся под рукой магнитофонных записей. Левый край шкалы средних волн был буквально забит продирающимися сквозь трески и хрипы песнями «битлов», Высоцкого и завывающих под гитару блатными песнями местных авторов.

На протяжении более двух десятков лет Владимир Высоцкий был для меня главным кумиром, песни которого я мог слушать день и ночь подряд — до той самой поры, пока не начал ходить в храм, причащаться и читать Евангелие. Потому что, когда я спроецировал написанное моим кумиром на оставленные нам Спасителем заповеди, то с ужасом увидел, что среди них не существует практически ни одной, которую бы поэт так или иначе не переступил в своём песенном творчестве.

Кто знает, может быть, на Страшном Суде эта единственная песня Высоцкого о любви как раз и перевесит собой чашу всей сочинённой им ради красного словца еретической белиберды типа «Песни про непорочное зачатие, плотника Иосифа и святую деву Марию», сопровождающейся кошмарным для души всякого слушающего её человека припевом: «Смейся, смейся, сатана»? Потому что любовь — это самое весомое из того, что нам дано в этой жизни, и она способна искупить собой все наши самые страшные грехи.

«Я дышу — и, значит, я люблю! Я люблю — и, значит, я живу», — написал в своей лучшей песне так и не разлюбленный мною, несмотря на его еретические огрехи, Владимир Семёнович Высоцкий, и я повторяю вслед за ним эти строки, точно целительное заклинание, которое обещает мне впереди ещё долгие и счастливые годы настоящей любви.

Целебная сила литературы

На днях я ездил в кардиологическое отделение Института хирургии, где лежит в ожидании уже второй операции мой друг из города Старица Тверской области Виктор Хотулёв. Он сам хирург и всю жизнь спасал жизнь другим людям, а вот теперь довелось лечь на операционный стол и самому. Сердце. Из-за стрессов у него так забились аорты, что сквозь них уже почти не проходит кровь. А стрессы — это результат его работы в местной газете, которую он ведёт параллельно своей хирургической практике. Он там пишет обо всём и обо всех одну только правду, и нажил из-за этого множество врагов, которые украли у него в отместку машину, пишут на него начальству анонимки и делают кучу других гадостей, которые и привели его на больничную койку…

Но вот вам удивительный пример воздействия литературы на людские судьбы! Можно утверждать, что Виктор в буквальном смысле слова обязан своей жизнью книге Юрия Полякова «Козлёнок в молоке». Дело в том, что незадолго до начала первой операции ему на сердце он увидел в одном из телевизионных репортажей с празднования Юриного 50-летия информацию о об этом романе, и ему стало страшно досадно, что вот-де, мол, случись вдруг ему завтра умереть на операционном столе, а он так и не прочитает этого знаменитого произведения. И весь период подготовки к операции и во время неё он не переставал повторять про себя, как заклинание, своё желание: «Только бы мне выжить и прочитать “Козлёнка в молоке”, только бы мне прочитать “Козлёнка…”» Во время операции с ним случилась клиническая смерть, но мечта прочитать Юриного «Козлёнка» оказалась сильнее болезни, и ему удалось выкарабкаться.

Узнав обо всём этом, я срочно купил в магазине этот замечательный роман, поехал в «Литературную газету» и попросил, чтобы Юра поставил на книжке свой автограф Хотулёву, а потом съездил в больницу и передал Виктору книгу, подписанную Поляковым. Дай Бог, чтобы она помогла ему и при второй операции… *
________

Встреча с шаровой молнией

В журнале «Тайны звёзд» № 51 от 13 декабря 2017 года помещена небольшая статья о Михаиле Задорнове, в которой рассказывается о том, как однажды в детстве к нему в комнату залетел через открытую форточку светящийся огненный шар.

«Я завороженно смотрел на шаровую молнию, — говорил Задорнов. — Мне хотелось дотронуться до неё, но рука вдруг онемела. Сестра смотрела на меня в ужасе, мама застыла. И вдруг — раз! — и она вылетела. Наш громоотвод был сожжён напрочь. Потом мама рассказывала, что недалеко нашли мёртвую корову, убитую шаровой молнией. Некоторые говорили, что такая встреча очень серьёзна и ко многому обязывает… Мол, у человека, пережившего подобное, открываются особые способности…»

Читая эту статью, я вдруг отчётливо вспомнил одну любопытную историю, которую мне как-то уже в зрелом возрасте рассказывала моя мама. Речь шла о событии, которое происходило летом 1954 года, когда я был ещё совсем младенцем и спокойно лежал, посапывая, в своей люльке-кроватке.

Я родился 12 мая этого года, а значит, мне было тогда всего лишь два или три месяца. Жили мы тогда в большом хуторе, который имел название Восьмая группа, а позднее стал называться посёлком Щербакова. Находился он километрах в двух от города Красноармейска в Донецкой области Украины (сегодня этот город получил новое имя — Покровск) и, по сути, этот хутор является пригородом Красноармейска, особенно после того, как пустырь между городом и хутором застроили частными домами. Отец с мамой снимали в нём небольшую мазаную хатку у соседей, живших наискосок через широкую улицу от дома наших бабушки и дедушки. Улица эта носила имя Свободы, на ней ещё был колодец недалеко от дома дедушки с бабушкой. Разместиться в этом небольшом доме молодой семье с детьми (а, кроме меня, у моих родителей уже была ещё моя трёхлетняя сестра Танька) было весьма неудобно, так как в стариковском доме жил ещё младший брат моего отца Мишка с молодой женой Милей, а также постоянно толклась их сестра Любка со своими детьми, поэтому жить нам тогда приходилось в чужой мазанке поблизости с домом отцовых родителей, так что одну общую еду тогда на бабушкиной плите варили на всю нашу огромную семью.

Я же в те дни находился неподалёку от них — в маленьком домике напротив.

Тогда ещё во всю кипело лето, окно в мазанке было настежь распахнуто, и если бы я вдруг почему-то заплакал, то мама меня бы услышала и тут же прибежала…

В то время, о котором идёт речь, наша большая родня что-то делала возле ворот дедушкиного двора — то ли все рвали вишни на варенье, то ли провожали приходившую к ним в гости Любку с детворой. И в этот самый момент раздался какой-то неожиданный для ясного дня то ли непонятный треск, то ли раскат грома, и вслед за ним посреди широкой хуторской улицы в воздухе вдруг неизвестно откуда возник раскалённый огненный шар — это, как я теперь знаю, была шаровая молния, которая на какое-то время зависла на одном месте, словно оглядываясь вокруг и решая, куда ей дальше двинуться, — и тут она, по-видимому, «увидела» распахнутое на другой стороне улицы окно снимаемой нами хатки, за которым я спокойно спал в своей люльке. Тогда она на глазах у всех и поплыла к этому раскрытому настежь окну, а спустя несколько секунд перевалила через невысокий подоконник и исчезла внутри комнаты.

Онемев от неожиданности и ужаса, мама с бабушкой замерли на месте, уставившись в тёмный проём окна за дорогой. И вслед за этим все в дедушкином дворе вдруг услышали, как внутри домика напротив я огласил окрестности пронзительно громким криком. Наверное, я каким-то образом почувствовал появление рядом с собой этого полыхающего объекта (или же субъекта), и испуганно подал на всю улицу свой громкий голос.

Мама сорвалась с места и кинулась через дорогу к домику, но на половине пути увидела, как ослепительный шар вылетел из чердачного окна, взлетел над крышей хатки, а затем метнулся через забор в соседний двор и нырнул в стоявшую поблизости большую копну сена, приготовленную для коз и коров на предстоящую зиму. И там раздался громкий взрыв, разметавший во все стороны соседского сада клочья подсыхавшей травы…

Ворвавшись в домик, мама нашла меня живым и невредимым, хотя и громко ревущим. А отдышавшись и успокоившись, она увидела в коридоре открытый рядом с лестницей лаз, ведущий на чердак, и поняла, что, услышав мой истошный вопль, молния рванулась от моей коечки в коридор, взмыла оттуда через зияющий в потолке открытый люк на чердак, а из него через чердачное окно стремительно вылетела на улицу. Ну, а там она увидела стоявший перед ней стог свежего сена и закончила своё путешествие в его недрах…

Что хотела сообщить мне та заглянувшая летом 1954 года в мою комнатку шаровая молния, я, честно говоря, до сегодняшнего момента так и не понял, и никаких особых способностей за все эти годы я в себе не обнаружил, единственное — это тяга к поэзии, выразившаяся впоследствии в моём сочинении стихов. Но к этому меня могли подтолкнуть и широко раскинувшиеся вокруг нашего городка зелёные поля и степи с романтически плывущими через них тёмно-сизыми терриконами, казавшиеся мне пасущимися на горизонте мамонтами. Как бы то ни было, а тот слепящий огненный шар, что навестил меня на пороге моей зарождающейся жизни, наверное, был неким таинственным посланником какого-то параллельного (или потустороннего) мира, который направил его на эту хуторскую улицу, чтобы благословить меня на лежащую передо мной дорогу в будущее…

Десница Спиридона

В конце апреля в Москву привозили из Греции десницу святого Спиридона Тримифунтского, имеющего дар оказывать помощь в материальных нуждах, вот я и ходил в Свято-Данилов монастырь просить его о милости. Отстоял пять с половиной часов в невероятно длинной очереди, а потом не выдержал — и не вынеся болей в позвоночнике, махнул на всё рукой, вышел за монастырскую ограду и пошёл в сторону метро. Доковылял до угла монастырской стены и… вернулся обратно. Сколько шёл по улице — всё время двигался вдоль несметной людской очереди, так что, глядя на стоящих в самом её хвосте людей, волей-неволей подумалось: если даже эти последние надеются войти в храм и приложиться к деснице, то, что же тогда я этого не выдержал? Ведь я стоял уже почти у самого входа в собор…

Я вернулся на своё место в очереди (благо, мы там уже все друг друга запомнили за пять с лишним часов), и так легко мне стало, что даже боль в спине прошла. Я спокойно достоял ещё пару часов и потом приложился к святой Спиридоновой деснице, моля у него помощи в материальных делах. Понимаю, что надо думать больше о душе, но надо ведь как-то и жить! У меня растёт дочь, её надо одевать, возить на отдых и лечение. Бог должен всё это видеть и понимать. Иначе в кого же мне тогда верить и кого просить о помощи?..

Любить — это очень трудно…

В Союзе писателей России проходила секция Рождественских чтений, посвященная вере и словесности. Среди выступавших были В.Н. Крупин, Н.М. Коняев, В.А. Чалмаев, В.Ю. Троицкий и другие учёные и писатели.

Сильнее всего мне запомнилось страстное выступление руководителя миссионерского отдела Архангельской епархии о. Евгения Соколова, говорившего о полном непонимании большинством современных людей православной сути русских народных сказок. Так, например, он объяснил, что известная всем сказка про репку является не более и не менее как гимн православной соборности, так как для того, чтобы Кошка позвала на помощь Мышку, она должна была сначала смирить свою гордыню и попросить у Мышки прощения. В свою очередь Мышка должна была забыть все свои страхи и обиды, и простить Кошку. Только при выполнении таких условий они могли стать в один ряд и совершить единое общее дело. Главная мысль в сказке — та, что заслуги всех участников вытаскивания репки, независимо от приложенных каждым из них усилий (включая и Деда, и Бабу, и Внучку, и Жучку, и Кошку, и Мышку) абсолютно равны, и это иллюстрирует собой слова Христа о том, что у Бога нет работников первого часа и последнего часа, ибо для него важен результат их соборной деятельности.

Запомнилось также выступление профессора Троицкого, в котором он рассказал, как в одной из своих лекций процитировал студентам слова святого апостола Павла из Первого послания к коринфянам о сущности любви: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит» (1 Кор., 13, 4-7), на что в притихшей аудитории вдруг раздался удивлённый голос одного из слушавших: «Профессор! А ведь любить — это так трудно!..»

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: