|
* * *
Встревожилась к ночи душа, как голодная рыбка
в аквариуме, но осталась пока что при мне,
бродящем по комнате в тапках с китайского рынка;
и непредсказуемо, точно ружьё на стене,
мой город молчит: ни случайного вопля, ни песни,
ни смеха, ни плача…
Молчащему – трудно помочь:
ведь что-то случилось – печальное – с городом, если
никто из людей не запел в новогоднюю ночь.
Ни скрипа, ни вздоха… И дни – переходят на шёпот.
Сосчитаны крошки во всякой чужой бороде…
И кажется мне: обязательно выстрелит что-то
на днях или после. Не важно – откуда и где.
* * *
Ничего от сердца не отрину,
никого уже не разлюблю…
Догола, до ягоды – рябину
птицы доклевали к февралю.
Погрущу тихонько под гармошку…
Ночь темна, как будто собрала
звёзды Матерь Божия в ладошку,
точно крошки хлеба со стола…
* * *
Провыл барбос, не зная толком
о чём, и снова – тишина…
Взошла над Солнечным посёлком
на свет не жадная луна.
От городской бузы – далече
живём, но в городе, но тут,
где местным стать намного легче,
поскольку всякого – поймут;
где ни в уме, ни на бумаге
не подбивают барыши,
где… сострадание к бродяге
равно бессмертию души.
ЗЕМНАЯ ОСЬ
Светит миру луна вполнакала,
бдит на кухне – бесшумно всегда –
бывший мастер из Водоканала,
очень бывший ударник труда.
Денег нет, но уже не от свиста,
а на прошлое память – жива:
как любила его, коммуниста,
беспартийная сроду жена!
Тишина…
Ни тебе сволочей, ни
экстремистов каких, например…
Он теперь не партийный – ничейный
мастер Сидоров – пенсионер.
А в квартире такой же,
но выше
(два пролёта и вся недолга) –
эти строки – сочувственно – пишет
ваш, читатель, покорный слуга.
Пишет, чувствуя душу родную:
вместе вкапывать нам довелось
«гриб» в песочнице – нашу земную,
здешних жителей, стало быть, ось.
* * *
Не то чтоб никто ничего не боится
в посёлке, но всё же – не каждого пня…
Надежды сердечной ручная синица
притихла на краешке стылого дня,
поэтому ладно в округе, тем паче
фонарный (хотя бы) затеплился свет…
…И тягостный дождь, убаюканный плачем
младенца,
несуетно сходит на нет…
* * *
Ворона грубо каркнула… Мадам,
я вам не враг, чернявая, ей-богу…
Живу, бесспорно, в городе, но там,
где и скотину держат – понемногу,
и чувству есть любому уголок
(любым страстям, хотя – спокойно, в целом).
…Везёт мужик откуда-то валок
травы на мотороллере с прицепом
(да вот его – с печной трубой – «шато»)…
Вросла в зенит сосны дворовой крона…
Из ряда вон сегодня только то,
что нагрубила походя ворона.
* * *
Хрипят грачи порывам ветра в тон…
Всему свой срок, всему свои масштабы:
Пришла пора изведать счастье в том,
к чему привык за много лет – хотя бы
в том, что площадка детская видна
из двух моих и всех соседних окон,
что во дворе не лает ни одна
собака зряшно или ненароком;
в том, что я знаю каждый буерак
здесь, где живу настойчиво (не зря чай),
что сердце бьётся вроде бы не так,
как муха между рамами,
а зряче.
* * *
Ну, кто о чём, а мой рассказ о том,
что нынче я (наверное, с устатку)
забрёл, как пёс робея, в новый дом,
где этажей – два раза по десятку,
но точно – сосчитать не удалось…
…Есть мне о чём подумать – на досуге:
а хорошо ли – рядом, но поврозь
жить, ничего не зная друг о друге?..
* * *
Частный сектор чахнет год за годом,
обмелел базарчик на юру…
«Надо съездить в город» – мимоходом
говорим друг другу…
Поутру
во дворе – бельишко реет гордо,
ветер – высветляет синеву
небосвода…
Вот и съездил в город –
в тот же, где с рождения живу;
поглазел, прикинул, чем там дышат,
из чего там жизненный уклад,
и желаний будничное дышло
повернул – уверенно – назад.
Видимо, в поездке чуть с тоски не
помер,
шумом сердце веселя…
Мы, конечно, люди городские,
но за нами – небо и земля.
СТАКАН
В нашей роще мне пó сердцу каждая ветка,
свет по-свойски легко между ними сквозит,
на одной из осиновых (с прошлого века,
вероятно) стакан пожелтелый висит –
каждой гранью знаком… И за что я, как брату,
рад ему – долговечному, с мухой на дне? –
Из него мужики обмывали зарплату
под балтийскую кильку, почти в тишине.
Одинокий, почти неприметный – за годы
пустоты постепенно прижился в семье
престарелых деревьев – как символ заботы
бескорыстных людей о подобных себе.
* * *
Мы живём, конечно, по законам
(иногда лишь – думаем не вслух),
но живём и тем, что далеко нам,
местным, до столичных заманух.
Солнце греет – сердцу именины
(нынче дней погожих – недород).
…Прилетят и в наши палестины
мухи (то есть, белые) вот-вот.
Вот и ладно, вот и лепо, то есть,
в том и суть
земных
обычных нас,
что живём, к чему-нибудь готовясь,
каждый день…
А именно сейчас
что ли зря латает
теплотрассу
дружный азиатский коллектив,
что ли зря (а зря у нас – ни разу)
у предзимья солнечный налив?
* * *
Мечтать не вредно о покое,
когда вопросов больше нет…
Есть в нашем городе такое,
на что пролить мне стоит свет?
Вот так идёшь в холодный вечер
там, где пустынно и темно,
уже ни с кем не чаешь встречи,
а за углом – стоит ОНО.
И не понять ни вмиг, ни вскоре,
ни вообще (хоть как свети):
к кому тут счастье или… горе
всё не решается зайти…
* * *
К своим делам теряя интерес,
и налегке (не жди, жена, к обеду),
чтоб ощутить дыхание небес
среди людей, –
в деревню к другу еду:
он там – родной словесности оплот,
а впереди не дата ждёт, а веха! –
Литературу друг преподаёт
в деревне той почти что четверть века.
Ну, здравствуй, друг!.. Конечно, друг, хотя
за встречу пьём, уже не балагуря
и по чуть-чуть…
И плачет, как дитя,
всю ночь в деревне пушкинская буря…
Ну, здравствуй, друг!.. Не виделись давно,
а вот молчим – серьёзных лет папаши –
как будто ждём, что кто-нибудь в окно
к нам постучит – из молодости нашей.
Не постучит… Но в сердце ни одной
печали нет – ни суетной, ни хваткой,
благодаря словесности родной,
хранимой другом Колей под Саргаткой.
|
* * *
Здесь, в городу, любое слово – веское,
и для всего – имеются весы,
но знаю: правит миром деревенское
начало вечно-будничной весны –
там, где дымы пластаются над избами,
там, где капелью сочной тешит слух
и сердце всенародно переизбранный
не пуп земли какой-то, а пастух.
РАВВИН
В окоём вливается равнина:
всяк из нас – на свете не один.
…Из России выслали раввина,
несмотря на то, что он раввин.
Новость бьёт по темечку упрямо,
хорошо ещё не наповал…
(Сын его за местное «Динамо»
смело на татами выступал).
Жил, как все, и с кодексами в прятки
не играл, на отдых ездил – в Крым.
Говорят, с гражданством непонятки,
но с российским, а не со вторым.
Были мы знакомы с ним – заочно.
Да, раввин, а всё-таки – не тать.
Я его вернул бы – лишь за то, что
не хотел до слёз он уезжать.
* * *
Вдали ворчит собака чуткая,
покоем улицы полны…
Всё то же солнце, как мне чудится,
желтеет в образе луны.
Соседи спят… В ладу со всеми я
живу, и далее – не прочь:
утешных снов им!..
Ночь осенняя
и на балконе – чудо-ночь:
рябина звёздами увенчана,
а ветви – пышные – вразлёт;
как руки любящая женщина,
на плечи гроздья мне кладёт…
И шепчет осенью по-вешнему
природа сердцу перед сном
о том, что мне
и миру здешнему
хватает вечного в земном.
* * *
Сердечная смута и мне, безусловно, знакома…
Одна из бодрящих примет моего бытия –
тот факт, что сегодня «Записки из Мёртвого дома» –
от корки до корки – настольная книга моя.
Ну, так-то – в округе – пока никакого бабая,
далече тюрьма, и всегда по ночам тишина,
и к людям выводит – проверено лично – любая
тропа непременно, и даже – собачья тропа.
…Не вспомнить, куда выводила вот на человечья
тропа, что давно заросла многолетней травой…
Не в нашем ли доме гремела намедни под вечер
застольная песня – о «детях страны трудовой»?..
* * *
Омск – гадкий городишко…
Ф.М. Достоевский
Понять соседа – пьяницу, задиру –
как в алкоголе истину постичь…
Но он – родня по городу и миру,
хотя и не с рождения омич…
Отягощённый тремором, одышкой,
он произносит буднично, хотя
не без ехидства: «Гадкий городишко!» –
на белый свет – за водкой – выходя:
как ни крути, мол, повод выпить – веский
(он и другие держит про запас)…
Вот кабы знал, что Фёдор Достоевский
Христа узнал не где-нибудь – у нас…
У ЧЁРНОГО МОРЯ
День у солнца в безбрежном фаворе,
словно с ночи увидеть хотел,
как вторгается в Чёрное море
океан отдыхающих тел!
Россиянам – тепло. Наконец им
повезло – на завидки врагам!
Говорят, что ненастье к турецким –
аккурат – унесло берегам.
Млеют мысли, как в тесте – сосиски,
но расстроенных нет – ни одной.
Ну и не санкционные списки
шелестят,
а волна за волной.
* * *
Хотя бы раз, а надо (ну, не раз –
так два, и три, возможно, будет мало)
поверить в то, что именно у нас –
вот в том околке – солнце ночевало.
А пó сердцу не всё, что по уму,
не всё, что есть в реальности, врачует…
Иду околком. Верю – потому,
что солнце, где попало, не ночует.
* * *
Как может, разрывается на части –
не жлоб, не из каких-нибудь прожиг:
женой, нуждой, коллектором, начальством
(Бог знает, кем) – затюканный мужик.
Один из нас.
…Собак дворовых любит,
глаза – от милосердия влажны…
Мир потому и держится, что люди –
добрее, чем, наверное, должны…
* * *
Доброту в закличках слышу птичьих,
тля тоски пока что не берёт –
дней моих несуетных, обычных –
неподвластный зимам – огород.
Дни, что вышли боком – не впритык, но
тоже есть, за что себя корю;
и… за то, что золушкина тыква
(не одна) зачахла на корню…
* * *
Так в какой социальный типаж
мы сегодня вмещаемся, милая,
если к вечеру кончился наш
пресловутый прожиточный минимум?
От каких он затрат изнемог? –
По счетам расплатились,
по таксе мы…
Утешает одно: из него
мы уверенно выжали максимум!
И, пустяшный оставив подсчёт,
карманьолы послушаем птичьи мы…
Слава Богу, что чувства ещё
не расписаны, не ограничены.
* * *
Угрожающе пасмурным вечером,
налегке – абсолютно один –
под напыщенной тучей доверчиво
неизвестный стоял гражданин.
Шелестели о нём разговоры, но
кем инкогнито ни назови,
он останется тем, у которого
и на тучу хватает любви.
* * *
Дед Иванов – к неурядицам чутче
всех, но безмерно хорошему рад:
мудрый, как Фёдор Иванович Тютчев
(впрочем, старик – не всегда дипломат).
Деда склонить к разговору не просто:
спросишь о прошлом – ответит: «Кажись,
не опостылела за девяносто
лет и три года мне, грешному, жизнь.
Всяко бывало – и хуже, и лучше –
Бог не обидел…»
Решительных слов –
сколько угодно,
а надо, как Тютчев
верить в Россию. Как дед Иванов.
* * *
Вот и весна!..
Давно карманы в «минусе»,
сквозняк бодрит, настойчиво сипя…
Что остаётся при коронавирусе? –
Не выводить друг друга из себя…
В тумане время с песнями и танцами
в обнимку,
но и Божья благодать
нисходит: социальную дистанцию
барыга местный бросил соблюдать.
Переживём и эту – с Божьей помощью –
напасть и свору прочих «скарлатин»,
но помня: чувства добрые ни в ком ещё
никто не закрывал на карантин.
|
