|
* * *
Посёлок наш – сердечная округа,
и – в смысле тёплых чувств – не для скупца.
Почти на всех бытийная дерюга
одна – и наизнанку, и с лица.
Так повелось, что всякая обнова –
как ни верти –
топорщится ежом,
что выбор из худого, но родного
душевней, чем из лучшего – в чужом.
* * *
Водицей мутной полнится овраг…
Когда-то здесь, о чём не помнят сами,
чужие люди вдалбливали сваи
под не пойми какой универмаг.
Застыло небо цвета суровья…
Пойду – спрошу у дворника: не вы ли,
товарищ, разрешение на вылет
даёте птицам – в тёплые края?
Ответит мне раздумчивый Нияз,
что эти птицы – нашенские, то бишь
их даже холодами не озлобишь,
а холода – терпимые у нас.
СОСЕДИ ПО ДАЧЕ
Бранились мы, не выбирая терминов,
душевных сил расходуя запас:
абориген районный, он же – Перминов,
и Загоруйко – родом из Черкасс.
Казалось бы, сажéни все изведаны,
но мой сосед – багровый, как свекла,
ревел, что между нашими фазендами
межа не там, где надо, пролегла.
А тут – такое… В общем, даже гóда мы
не продержались (боль – навек остра):
снесли штакетник между огородами,
потом роняли слёзы у костра.
* * *
Принимаю согласно подъездный несуетный быт,
сголымя в облаках пустословных надежд не витая…
Запах жареной рыбы – ещё не отвычный – бодрит:
вероятно, соседи устроили праздник минтая.
Мой сердечный настрой несомненным теплом обуян,
потому не печалит метель заоконная…
Ах, ты,
как ликует с утра (привирая в мажорах) баян! –
Вероятно, сосед возвратился из Нерюнгри – с вахты.
Чей-то спор о насущном размере оплаты труда
всех касается, но – не в критической степени буен:
слава Богу, что наш незлобивый подъезд иногда
осветляют привольно семейные праздники буден!
Я достану гармонь и соседу чуток подтяну –
подхвачу бесшабашный, мажорами пышущий, мелос!
…А когда перфоратор под вечер взревел, никому
из подъездных жильцов на «разборки» идти не хотелось…
СЕМЕЙНОЕ
Тихой песней душу отведу –
под гармонь… Булга и кривотолки
чаще там, в шумливом городý,
а не в нашем – Солнечном – посёлке:
заманухам противостоя,
здесь живут несладко, но в охотку…
На вечерю жёнушка моя
варит витаминную похлёбку.
Я не верю в то, что сельдерей
на мои подействует болячки,
что моложе стану и бодрей
чемпиона местной водокачки,
но – не налюбуюсь на жену!
Замять заоконная тишает…
Без любимой – дня не проживу!
Ну, а сельдерей – не помешает…
ГОЛОС
В голове – только мысли худые…
Дует ветер сомнений в дуду
беспокойства за них: ну куды я
с ними, грешными, нынче пойду?
Папироску сухими губами
шевелю (целый вечер – одну)…
Кто-то выкрикнул – за погребами,
где картошка хранится: «Ау!»
Вышло так, что о помощи просьба
отвлекла от раздумий плохих.
Может, кто-то из бражников просто
спьяну выкрикнул в ночь и затих? –
Ну, нельзя же любить алкоголь так,
беспросветно здоровью дерзя!
Но… и спьяну у нас – и не только
в погребах – потеряться нельзя.
Горемыка ли в поисках воли
заблудился, как ветер в лесу?
…И пошёл я к источнику вопля:
может, вправду, кого-то спасу.
Друг, ау!.. Будто во поле голом,
тишина – не жилая почти…
На ТАКОЙ человеческий голос
всё равно бы не смог не пойти…
Сам-то я – при жилье и картошке:
может, зряшно плутал в непогодь?
Ну, а вдруг… ну, допустим, Тимошке
подсобить не успел бы Господь?..
В НЕБЕ НАД ОМСКОМ
Никак не сядет «авиакарета» –
туман сегодня прочен, как броня:
не принимает родина поэта,
не принимает, малая, меня…
Вкушаю в небе горькую науку…
Прости, родной, впусти меня назад! –
Я виноват, конечно, за разлуку,
но… в чём вон тот китаец виноват?..
* * *
Чем светит небу век решёток прочных
на окнах без приветливых огней?..
…Полночный звон похож на звон молочных
бутылок из моих далёких дней.
Антагонисты шкрябают затылки,
мол, что с того?
Да вот – пока живу,
сдаю – во сне – молочные бутылки,
но не своё, родное – наяву.
* * *
Погожий день – ещё в начале;
немотно, будто у меня,
в «однушке», сам Иван Молчальник
гостит, как близкая родня.
Чирикнет чувственно синица,
с утра мой хлеб прияв еси,
и тишина не здесь продлится
а там уже – на небеси.
* * *
Доброту в закличках слышу птичьих,
тля тоски пока что не берёт –
дней моих несуетных, обычных,
неподвластный зимам, огород.
Дни, что вышли боком – не впритык, но
тоже есть, за что себя корю;
и… за то, что золушкина тыква
(не одна) зачахла на корню…
* * *
Третий день, как жена приболела,
вот и я – никуда ни ногой,
потому – никакого мне дела
до сегодняшних дел, а на кой
мне они, если прежних не помню?
…Помню, что заполняла всегда
в дни печали заветную пойму
сердца – только живая вода:
не горючее зелье, не бражка…
Из невидимой тихой волны
тьмы ночной – показалась мордашка
припозднившейся нынче луны…
А потом, будто с краешка рая,
в наши окна заглянет рассвет…
Даже в днях крутоломных, родная,
ничего беспросветного нет.
* * *
Всё временно, лишь красота постоянна…
Слегка поводок тормоша,
гуляет со шпицем роскошная дама,
такая – что всем хороша,
такая – с похмелья дороже заначки!
Но… режет мне душу фреза
сомнений: всё дело в глазах – у собачки
холодные, злые глаза.
* * *
Пристала к сердцу, как бывает, грусть,
и ладно бы, но пристаёт – всё чаще…
По холодку несуетно пройдусь –
тропой, неторопливо уводящей
туда, где ивы клонятся к воде
и тишиной непочатой врачует
окрестность заокраинная, где
светило поселковое ночует.
* * *
Угрожающе пасмурным вечером,
налегке – абсолютно один –
под напыщенной тучей доверчиво
неизвестный стоял гражданин.
Шелестели о нём разговоры, но
кем инкогнито ни назови,
он останется тем, у которого
и на тучу хватает любви.
ПРОВОДЫ
Невесомой прожилкой застыл со вчера
окоёма осеннего прочерк…
На войну провожали Смирнова Петра –
пели песню про синий платочек.
Мало-мало мешал мне в груди топоток,
и гармонь – износилась немало.
Молодая жена теребила платок,
молча плакала Петина мама.
Мы не ладили с ним, шалопутным, допрежь –
он мне рэпом выматывал душу,
а вчера – обращался почтительно: «Врежь,
дядя Юра, – сыграй про Катюшу!»
Холод сковывал грузные тучи внахлёст…
Оттого ль, что мы пели сердечно,
засияли – к полуночи – яблоки звёзд
над посёлком? И груши, конечно.
Разом сил не напрясть на любую напасть,
но, даст Бог, одолеем и эту…
…И честила родня двоедушную власть,
и пила – за Петра и Победу.
|
НОЧНОЕ
Суседко чей-то всхлипывает или
смеситель не закрыли до конца?
А может быть, в подъезде приютили,
как было не однажды, ушлеца,
невесть за что втеснённого юдолью
в бродяжью горемычную болóть?..
А если так, и нас, жильцов, любовью
не обойдёт и в эту ночь Господь.
* * *
Очередь в кассу, звонки, разговоры,
прочие мелочи скорого дня…
Кто он, тот юноша бледный, который
так иронично смотрел на меня?
Ветрено. Возле пивной – перебранка.
Где теплотрасса – там стойкая мгла…
Кто она – в норковой шубе гражданка,
та, что затылок мне взглядом прожгла?..
Многие днём друг на друга смотрели –
пусть и не пристально, не вековó…
Только толпа возле праздничной ели –
после полуночи – ни на кого…
* * *
Хотя и нет моей душе износу,
отновогодил тихо – без «ура»…
Благодаря сапожнику Татосу
пройдусь по нашей улице – с утра,
навстречу солнцу, в памяти здоровой,
желая, чтоб остались до весны
вон те следы, что вьются вкруг дворовой,
Бог весть, когда посаженной сосны.
* * *
Вспомянулось в Новый год о прошлых –
обо всём, что было второпях…
Приютилась утренняя прошва
снега на рябиновых ветвях.
Не брани, жена родная, коли
что не так – по взгляду всё пойму,
а скажи мне главное: тепло ли
рядом с мужем сердцу твоему?
Что имеем, то и Божья милость.
Если что не пó сердцу – прости.
Мы не станем, что бы ни случилось,
зряшно погремушками трясти,
боронить докуками эпоху,
где и так – не радости одне,
а возьмём землицы под картоху
за околком тутошним – к весне!
В трепотне досужей, точно в дести
коммунальной, правды не видать…
Слава Богу, выстрадали вместе,
вылюбили слово «благодать».
* * *
Застану свет в оконной раме
на Рождество – всевечный свет!
Поехал бы сегодня к маме,
да только мамы больше нет.
Что ж дальше? – С Богом-понемногу
пора, утишившись едва,
собраться в новую дорогу
от Рождества до Рождества.
* * *
Ничего необычного – ветер, мороз да сугробы;
новогодье прошло, оживает помалу народ…
По лабазам с женой прогуляюсь доверчиво, чтобы
в доме был провиант, как всегда, на неделю вперёд,
чтоб к пенатам своим наши будние чувства вернулись…
У Полярной звезды – в сотнях лет световых от земли –
воедино сошлись горизонты окраинных улиц,
вот и мы не сойтись на дорогах земных не могли.
Всякий будущий день только Господу Богу известен,
каждый новый рассвет – он и только! – всегда молодой…
Мы ещё наверстаем то время, что не были вместе;
ничего, что потом – где-нибудь за Полярной звездой…
* * *
Увлечённо читаешь нотации мне…
Съешь конфетку, позволь – аккуратно – побриться.
Я достался тебе не на белом коне –
ты же помнить должна! – и не в качестве принца.
Со вчерашнего горечь не только во рту,
совесть поедом ест, голова – никакая…
Притупляются чувства – я слышал – в быту.
Может быть. Но заточка – работа мужская.
А в нотациях тех не одна болтовня,
а кубыть виноватому сердцу – подпруга.
Вот и поняли мы: до последнего дня
ТЕРПЕЛИВО любить предстоит нам друг друга.
* * *
Ночь… На оконном стекле белеет морозная вязь
Всё-таки дорожа временем не долголетним,
Общее наше гнездо свили мы не торопясь,
чтобы оно навсегда стало для нас последним.
Мглой наливается небо хмурого января,
ждущего вьюгу, а мы – переживём и ненастье:
в нашем взаимном тепле мы счастливы, не говоря
ни о каком вообще, ни о сегодняшнем счастье.
* * *
Только выпил сонную микстуру –
кто-то, мне неведомый, звонком
потревожил: Перминова Юру
попросил, а голос – не знаком.
Попросил и… тут же замолчал он –
словом не обмолвился со мной:
в общем, нехорошее начало
для беседы – всё-таки, ночной.
И – гудки! Так в чём я нынче маху
дал и с кем остался не в ладу?
Мимовольно, грузно, как на плаху,
на подушку голову кладу
Кто такой? Каких наук учёный?
Перепутал номер? Может быть,
пошутил?..
И всё-таки о чём он
в поздний час хотел предупредить?
Сердце размышлениям не радо:
благодушных мыслей – ни одной.
Утром поздороваться бы надо,
для начала – с любящей женой.
* * *
Передохнýв, обычными делами
займёмся мы и в нынешнем году…
Да, тут один быстрее всякой лани
сбежал, как говорят, в Караганду.
Сказал наш участковый: «Агентура –
разоблачилась и свалила на…»
Но за Анжелу рады мы – как дура,
она была в «мажора» влюблена.
* * *
Не знаю – факт железный, случай ли:
и нынче я не встретил тех,
кому насущные наскучили
дела…
Привольный чей-то смех –
не искажал картину общую,
напротив – был кому-то мил…
Печальный бомж собаку тощую,
как самого себя, кормил –
она тут всем навеки верная;
тянуло стынью с пустыря…
…И не заметил я, как первая
прошла – неделя января
У нас, понятно, трудно с вехами,
была бы ноша – по горбу…
Два мужика латали ветхую,
но не бесхозную трубу
(на всё про всё – неделя дадена),
а дворник – веский на удар –
с утра долбил, ругая Байдена,
обледенелый тротуар;
Ну и обыденное разное
вернулось в частный сектор, где
споили всё же ферта праздного
в ненастоящей бороде.
* * *
Мороз лютует… Видимо, не в теме
людских забот с темна и до темна.
Зимую тем, что Бог послал, и с теми,
кто дорог мне в любые времена –
кто жизнь ведёт открытую, земную,
в том смысле, что без фиги за спиной:
я с ними и не то перезимую,
ну и они, конечно же, со мной.
Зимует стойко мой навечный город…
Вот разгребу посконных дум завал
и повесную – с теми, кто мне дорог,
и с теми, кто со мной не зимовал.
ПРО ГЕРАСИМА И МУМУ
Вот что случилось пару дней тому
назад, о чём ведутся разговоры:
сияя, вёл по улице Муму
Герасим из шарашкиной конторы.
Помолодел как будто – до сих пор
его таким не видели! – Хозяйка
махнула безвозвратно за бугор,
до дна промёрзла наша Замарайка.
* * *
Сижу в дому и никуда не еду,
который год с вояжами гожу –
по белу свету; разве что к соседу-
вахтовику – с респектом – захожу.
Отличный парень Масленников Толя –
на тридцать лет моложе, а мужик!
Но… знает город Нерюнгри и только,
ну и, в курортном смысле, Геленджик.
Летит снежок чуть видимым горошком,
к утру метель обещана – и пусть,
переживём…
Родительской гармошкой
в любви своим соседям признаюсь.
До веку врос – устойно – в вереницу
туземных дней, по-свойски воспоя,
как мог, посёлок Солнечный – столицу
родного здешним людям бытия.
|