Открытие памятного камня Владимиру Соколову у Лихославльской районной библиотеки в 2003 году

Владимир Николаевич Соколов был человеком необычайной скромности и редкостного мужества оставаться самим собой, быть равной самому себе величиной, а в поэтическом творчестве прислушиваться только к голосу совести. Он никогда не стремился добывать поэтическую славу за компанию, за компанию в вечность не проскользнешь. Его часто не могли узнать и «те и эти», «из родных» переводя в стан «изгоев». Но о нем же с пиететом писали такие разные по взглядам люди, как В.Кожинов и Е.Евтушенко, любили и левые, и правые, что, бесспорно, является признаком большого дара. Поэт приносит в мир свои открытия - Чудное Мгновенье, Дух Изгнанья, Прекрасную Даму, Звезду Полей, которые потом (и уже навсегда, навечно!) становятся всеобщим достоянием, как открытие радиоволн или электричества. Недаром о подлинном поэтическом таланте говорят: «Дар Божий»; он светит всем и греет всех, как бы несправедливо и обидно это не казалось нам иногда. А он и сам любил иносказания:

Хотел бы я долгие годы

На родине милой прожить,

Любить ее светлые воды

И темные воды любить

Перефразируя эти строки, можно сказать, что и его образ отражают и темные, и светлые воды родины…

Соколов и писать начал сразу как большой и зрелый мастер, который словно и не знал периода ученичества.

Как я хочу, чтоб строчки эти

Забыли, что они слова,

А стали: небо, крыши, ветер,

Сырых бульваров дерева!

 

Чтоб из распахнутой страницы,

Как из раскрытого окна,

Раздался свет, запели птицы,

Дохнула жизни глубина.

Не верится, что написал это 19-летний юноша. Подобную неловкость испытываешь, читая стихи 15-летнего Лермонтова, 17-летнего Пушкина, 18-летнего Есенина. Так и кажется, что гений только притворяется, что учится. Он приходит мастером, до поры скрывая это.

Могила В. Соколова на Новокунцевском кладбище

Проживая свою жизнь «вдали от всех Парнасов, от мелочных сует», Соколов даже пальцем не шевельнул, чтобы выделиться, хотя цену себе, как Поэту, конечно, знал. Другой с таким Даром давно стал бы лауреатом всех мыслимых и немыслимых премий, а его в родном городе официальные лица даже в лицо не знали. Он ездил в свой «Лихославль, Лихославль, Лихославль» или на электричке, или в сидячем вагоне «Юности», всегда как частное лицо, с неизменной в последние годы тросточкой между колен. И жил по-христиански аскетично. Когда стали собирать экспозицию в местном музее, оказалось, что личных вещей Владимир Николаевич не оставил. Кто бывал у него в гостях в Астраханском переулке, знает, что кроме книг, стола и рукописей дома ничего и не было. Я хорошо запомнил «обстановку» его новой квартиры в 1977 году: раскладушку да два табурета и парадный костюм с белоснежной сорочкой, аристократично висящие на двери в комнату. И новенькую «Спидолу», на которой он искал в ночном эфире классическую музыку, то и дело натыкаясь на раздражающий его голос Севы Новгородского. Не декларируя, архивов он не заводил, над рукописями не трясся. Вот почему самыми дорогими экспонатами в музее оказались старые семейные и его личные фотографии, где он запечатлен со своими друзьями, родными, собратьями по поэтическому цеху, да патефон с хрипящей пластинкой, да знаменитая трость. Как сказал сам поэт:

Ничего от той жизни,

Что бессмертной была,

Не осталось в отчизне,

Все сгорело дотла…

Только стих.

Доказательств

Больше нет никаких.

Переживший расстрел дяди, «звание» члена семьи репрессированных, В.Соколов одним из первых понял фарисейскую сущность чиновничьей революции 91 года, ее реформ в овечьих шкурах, сказав во всеуслышание то, что от него ждали его читатели:

И зачем мне права человека,

Если я уже не человек…

Ровесник и друг Владимира Соколова Вадим Кожинов в статье к избранным стихам поэта «Четверть века» блестяще показал взаимосвязь сугубо личных, камерных переживаний лирического героя Соколова с проблемами сложного, трагического времени, с противоречиями эпохи, в которой тот жил, на примере стихотворения о соседе, подшившем себе валенки. Стихотворение датировано 1956-м годом, годом больших перемен в стране, а тут подшитые валенки! Но у большого поэта и подшитые валенки отражают эпоху, а «в поэтическом мире В.Соколова все оказывается гораздо более сложным, нежели в стихотворных «времянках», наполненных самыми решительными декларациями».

В лирике Владимира Соколова нужно искать поворот русской лирической поэзии от колхозника и рабочего к человеку и гражданину, от сельсовета к родной деревеньке, к дедовским могилам, к колодцу во дворе, к малой родине, где понял соловей, что «я домой хочу», что «о гнездах забывая, певчие молчат». Здесь, из окна ночного поезда увидел он то, «что есть за окном»: «в колеях солому, да лужу с отражением столба», «пейзаж с дорогой», а за ними Ростов Великий, Селигер и понимание того, что «подруга, мать, земля, ты тленью неподвластна». Недаром мы найдем в этой знаковой для поэта книге посвящения Леониду Леонову, с которым он был близко знаком, А.Передрееву и Алексею Фатьянову, с которыми дружил. Здесь найдем и истоки поэтического пафоса Николая Рубцова, который воспринимал поэта Соколова, открывшего «звезду полей» как учителя, был вхож в его дом.

С поэзией Владимира Соколова в советскую поэзию пришел новый лирический герой: не артист, рвущий гитарные струны и собирающий стадионы, не вития, мятущий народы, а человек, который видит «полноту жизни» (В.Кожинов). Хотелось бы отметить также еще одну редкостную черту лирического героя Соколова в сугубо интимной, любовной лирике. Для него любовь — это совсем не «чудное мгновение», которое мы находим у Пушкина и которое живет в душе поэта отдельно от реальной женщины, от Анны Керн, например. И не тютчевская трагическая «убийственная любовь», которая гневной слепотой страстей убивает любящих. В лирике Соколова любовь не идеализируется и не драматизируется, женщина здесь не объект страсти и не вещь для тебя, она, скорее, вещь в себе в мире, где и сам герой не вещь для неё. Вот из такого сложного понимания другого и рождается изумительная лирика Соколова, лирика диалога:

Я все тебе отдал и тело,

И душу до судного дня.

Послушай, куда же ты дела,

Куда же ты дела меня.

Его лирический герой прожил свои лучшие годы в двух удивительных странах, в двух городах, в двух районах, в двух домах, но везде оставался самим собой. И потому не может, не имеет права быть таким, «как я хочу», как пелось в одной советской песне.

А ведь я не был двурушным,

Не был и двуединым,

Просто служил любимым,

А о себе забывал.

 

А те пусть себе послужат,

Пусть обо мне потужат,

А не потужат, что же,

Кто же тут виноват.

Отсюда ощущение полнейшего единства с Ней даже на расстоянии, даже при расставании. Вот она уехала, а Он чувствует, что Она чувствует:

С каких-то лип очей не сводишь,

Твердишь рассеянно «да-да» —

Мне хорошо, что ты там ходишь,

Ведь я там не был никогда…

Здесь ключ к образу лирического героя Соколова: человеку, со-чувствующему и со-переживающему, совесть имеющему. Изгнанному из жизни и вытесненному из поэзии:

Когда смеются за спиной,

Мне кажется, что надо мной.

Когда дурное говорят

О ком-то ясного яснее,

Потупив угнетен взгляд,

Я чувствую, что покраснею.

Вадим Кожинов писал о Соколове: «Владимир Соколов не заворожен ни будущим, ни прошлым; он и его поэзия живут в настоящем, которое и есть естественное слияние прошлого и будущего... Поэзия Владимира Соколова предельно современна в каждый момент ее развития, хотя этого не видят, не могут увидеть те, кто не понимает сложного языка поэзии. Поэту незачем апеллировать к ушедшему прошлому или ненаступившему будущему для придания значительности своему предмету. Он видит полноту жизни — в том числе и единство прошлого и будущего — в сегодняшнем дне...»

Слова эти удивительно точно отражают суть поэзии Соколова. А о настоящем поэте никогда нельзя сказать, что его не стало. Он всегда с нами.

А теперь о финале этого сюжета на малой родине большого русского поэта в городе Лихославле.

Лихославльский краеведческий музей, где можно было познакомиться с экспозицией о жизни и творчестве Владимира Соколова, был открыт в 1995 году и просуществовал до середины 2011 года. Деятели от культуры вспомнили, что в 1930-х годах в Лихославле существовал Карельский окружной краеведческий музей, созданный учительницей железнодорожной школы №7 Л.Д.Предтеченской, и в 2011 году районный краеведческий музей перерегистрировали как музей карельской культуры. Да вот беда: сестра поэта, член СП России Марина Соколова с болью рассказала мне, что в новой национальной концепции музея её брату места не нашлось. Сегодня музей рассказывает посетителям о хозяйстве, быте и культуре верхневолжских карел. Акцент сделан на этнографию. Показывают орудия труда, изделия местных промыслов, предметы быта тверских карел. О том же тематические лекции с использованием материалов выставок, экскурсии для учащихся школ с показом предметов крестьянского быта, театрализованные экскурсии для младшего школьного возраста "В гостях у сказки", игровые экскурсии для среднего школьного возраста "Посиделки у бабы Дуни". Среднее количество посетителей в год (судя по тематике - школьников) 2283. Если поделить количество посетителей музея карельской культуры на количество рабочих дней в году, получится, что в день музей посещают 8 человек, по два на сотрудника. Поэзии, жизни и творчеству других народов, проживавших на территории района, места почему-то не нашлось. Марине Николаевне, проживающей в Лихославле, вернули мемориальные вещи поэта и посоветовали передать их в районную библиотеку для организации там стенда.

Кстати, в музее карельской культуры не нашлось места и однофамильцу Владимира Николаевича, уроженцу Лихославля и другому знаменитому поэту Валентину Соколову-Зека. Он его ровесник, родился 24 августа 1927 неподалеку от дома Козыревых на улице Бежецкой. Уж этот-то, казалось бы, имеет вполне карельские корни, так как отец его чистокровный карел. (Хотя, правда, литературу Валентину преподавала Нина Иосифовна Панэ, внучатая племянница Пушкина). 30 из прожитых 55-ти лет Валентин провел в лагерях. Осужденный по 58-й статье (за стихи и отказ участвовать в выборах), в лагерях он много писал, стихи его расходились за подписью «Валентин З/К», был известен как «лучший поэт Гулага». Как написал о нем в журнале «Москва» Алексей Позин, «несмотря на беспросветное существование он сохранял в душе светлое, чистое и радостное отношение к жизни». Редкие сохранившиеся документы из жизни и творчества поэта также отправлены на стенд районной библиотеки, видимо, по национальному признаку. Тоже не вписался в концепцию учреждения карельской культуры. Наверное, в музее теперь должны звучать стихи только на карельском языке. И получается, что в районе, где живет всего 10 процентов карел, у 90 процентов остального населения нет ни своей истории, ни краеведения. Это при том, что карелы пришли сюда только в 17 веке. Пишу это без всяких обид и желания кого бы то ни было уязвить, просто концепция музея мне кажется не продуманной, однобокой. Может быть, официальная культура наконец-то очнется от этнографии, от Маслениц, блинов под гармошку, от бес плодного копания в остывшей золе безопасного кабинетного национализма, закладывая ежегодно миллионы рублей на демонстрацию того, как жили и плясали народы в далеком прошлом? У народа есть ведь и другие корни, культуры близкой, живой, которая отвечала и отвечает на запросы живой жизни, на мечты и чаяния человека. Дело, как мне видится, вовсе не в национальности, а в выборе подлинной культуры. Валентин Зека писал:

Я у времени привратник.

Я, одетый в черный ватник,

Буду вечно длиться, длиться,

Без конца за вас молиться,

Не имеющих лица…

Неужели и этот ошибся во времени? И молитва за «не имеющих лица» не услышана?..