Владимир ПЛОТНИКОВ (Самара)

ДАР ИЩУЩЕГО И НАХОДЯЩЕГО

Александру Громову - 50 лет!

 

«Я давно не читала произведений о любви. Новых – о настоящей любви. Перечитывала старые. Потому что казалось: всё уже сказано. Джульетта, Наташа Ростова... Тургенев! Чехов!!! Это – вне обсуждения, на мой взгляд.

А Куприн? Который превознёс всё, что хотел и мог сказать о Женщине, видя женщину даже в тех, кто угодил в «Яму». У него любовь и духовная, и плотская, и пагубная. Каждый выбирает по себе… Выбор затейлив, огромен, многолик, но страшно труден. Особенно, в современном мире. Соблазнов больше, чем идеалов, а тел, чем душ.

И когда становится больно, я перечитываю классику… Чувства, чистота, искренность, душевность и… Вдруг!

Как-то совершенно случайно открыла для себя книгу прозы Александра Громова. Название проще не придумаешь. «О любви».  И сложнее тоже, оттого же – так и видишь из облаков придирчивые очи бессмертных: Овидий, Апухтин, Брюсов, Маяковский…

У каждого есть нетленные «обложки», украшенные словом Любовь. 

Первым в цикле привлёк рассказ, точнее его название. «Лёгкое терпкое вино» – интригующее, провокационное... Понравилось. За ним и сам рассказ.

Сперва, правда, решила: речь о выпивающем человеке, которого не понимают, ему тяжело, вот он и ищет лёгкости в сомнительном напитке (и контексте)…

Начав с этой новеллы, и всё остальное проглотила на одном дыхании, убедившись, что речь идёт, в первую очередь, о Женщине…

Женщине творческой и «домашней», довольной собою и не совсем, успешной и печальной… Разной. Но одинаково влюблённой в человека, который своё творчество посвящает ей!

Автор настолько вжился в образ вдохновенного летописца «мгновений женской души», настолько сроднился с проблемой сопонимания, сотворчества и сотворения любви, что в нынешней «словесности» мало, с кем сравнишь это его мастерство.

Его произведения – для Женщин, знающих, что такое настоящее Таинство Любви. Не побоюсь этих слов.

Александру Громову, на мой взгляд, дан дар ищущего, глубоко понимающего и находящего… Человека, который должен вдохновлять. Если он есть рядом. А он обязательно есть. Так предназначено!

Поэтому Громов тонко поясняет, иронично подсказывает, но при необходимости и жёстко требует отнестись к любящему человеку с пониманием, с воодушевлением, с пристрастностью и с миром. Особенно – к пишущему, к творческому...  Ему очень важно это. Но другим – ещё больше! Особенно, если ты давно уже растворилась в нём…

А у него, увы, есть другая любимая, в которой он, порой, растворён целиком и безвозвратно. Алхимия творчества!

Как в этом треугольнике ужиться, как понять и «уравноправить» друг друга? «Вот – сюжет!»…

Тот, кому дано проникнуть в сокровенную тайну громовского дара, не может не услышать, насколько он внутренне глубок, объемлюще энциклопедичен в прорисовке характеров и тонкостей любви, но и… раним.

У Александра Громова язык доступный, ёмкий, лёгкий, окрыляющий. Оттого и образ женщины у него – цельный и правдивый. 

Одно то, что его рассказы хочется читать и перечитывать, говорит о многом»…

*    *    *

Прочитав давний отзыв драгоценной половинки, подумал: а если продолжить? Не продолжить даже, а добавить к фокусу женского восприятия мужской прищур. Набросал тезисы меж строк…

1. Малые романы о большой любви

В так называемые «лихие 90-е» наша страна потеряла столько, что никакая анестезия не заглушит смертоносной статистики. Вырубались поколения: старое и младое. Выкорчевывались наука и деревня. Безжалостно уничтожалась и, зачастую, самоуничтожалась творческая интеллигенция, по-детски беззащитная перед выпущенным из ада Зверем. Идея справедливого мироустройства обрушена, а спасительная Вера не намолена. Вот и уходили армиями, фронтами.

Тот, с чумой сравнимый, духовный кризис интеллигенции на сломе эпох – тема первых книг Александра Громова. Честно, правдиво и опять же без наркоза молодой прозаик раскрыл творческую «кухню» русского художника,  мучительного его преображения…

Чем брала и берёт его проза, образно-художественный мир? Давайте по прилагательным… Начнём с того, что писатель Громов

Достоверен…  

Без предельной точности и наблюдательности не понять громовской достоверности во всём. Иной раз буквально ловишь себя на ощущении покадрового просмотра, где камера с исследовательской дотошностью цепляет всё – от кочки до точки. А невидимый «режиссёр», ни в чём не ограничивая «операторскую методичность», как правило, оказывается… в праве. Потому что детальность не навязчива. Это то, без чего тут нельзя. Почерк.

В панорамной (а, может, паранормальной) повести «Роман, который мне приснился» присутствует некий тип с клочковатой разномастной бородёнкой. Казалось бы, бомж, бродяга, манкурт – никто. И, при этом, отдельное, самодостаточное явление, играющее малопонятную, но зловещую роль. Безмолвствуя, он как бы излучает унылые психо-токи: «Ты будешь таким, как я, перекати-полем без родства и корней, никем…кем…кем…кем! Или тебя не будет вовсе».

Не из таких ли неведомых, полу-внятных образов, событий и намёков ткётся канва всей жизни – всё то, что «нам не дано предугадать»?

Герой Громова бывает смешон. Но смешным себя не считает. Напротив, упоённый собственным величием, он выглядит, на первый взгляд, мыслителем.

Виктор Львович Михнеев из новеллы «ВЛ» важен и строг. Для посетителей его кабинета в местном отделении Союза писателей он «царь и Бог». Правда, всё основание «культа» Михнеева – стул в творческом доме.

Однажды ВЛ  получает на рецензию тетрадь со стихами той, кого «вроде бы любил». Не узнав при встрече ту, которую «вроде», мэтр с «высоты стула» разносит рукопись и поносит её автора – которую «вроде». Но на этот раз кара незамедлительна. Она (кара) – в тех чертах зажравшегося ВЛ, которые, чувствуется, перенасытили его внутреннее «я», где творчество задавлено функцией, а природный дар – чиновным статусом. Поняв, что всё кончено, а вокруг пустота, «стул» решает… бежать!

 «Вагон и я» – один из громовских мотивов. В купе, лишённый стула, этого пристяжного ремня субординации, ВЛ уже сам – никто для соседей-молодожёнов, юных, но абсолютно равнодушных к «творческим союзам» с их «иконами». Их милые житейские радости заразительны, как сама юность. И Михнеев счастлив, что вырвался из душного писательского закулисья.

Ликуя от смены мест, пьянея от воздуха свободы, Виктор Львович попадает в чужой городок, где окончательно сбрасывает «толстую кожу»… И всё это под колокольный разлив, который долго зрел в душе и просто не мог не разбудить человека, взявшего в дорогу сигнальный колокольчик…

По сути, всё творчество Громова – хроника борьбы творческой личности с одиночеством, без которого, вот парадокс, этой личности и не бывает. По мере сил герои его противостоят запределу, в который перерождается одиночество и одолеть который, увы, не всегда способна даже любовь. Хотя, в конце концов, побеждает она. Пусть и в маске смерти, как в «Романе, который мне приснился» или в мистической «Заразе». Но всё это «О Любви».

Не часто осиянное солнцем, хотя случается и «Жара», пространство Громова куда чаще полито чистым дождиком, пропитано хлюпкими лужами и пахнет раскисшей землёй. Вот и люди в «Приснившемся романе» – россыпь масляных грибков, потому что под зонтиками. Писатель зрит их с высоты. Но не свысока…

В своём мировосприятии Громов

Парадоксален

Наблюдая муравейник людей, этот «зиновьевский человейник», автор демонстрирует уже иную точность. То инаковость мирови́дения Другого, который отсюда… И волнуют его не детали, не подробности, не единичное. Потому что всё вкупе, как и в купе́, оно и есть целокупность. Охват, а не прицел! Состав, а не прицеп.

Даровитый и, как водится, непризнанный русский поэт Дмитрий Шадрин («Роман, который мне приснился») не терпит, на первый взгляд, никаких контрактов… И сам же становится жертвой, минимум, трёх. Убегая от суеты и скотства «областного мегаполиса» в глухой посёлок Родинское, чтобы закончить главную книгу, Дмитрий попадает в «тройной капкан».

Первый – контракт на деньги. Булгаковские аллюзии: как и мастер, Шадрин «выигрывает» свою «лотерею» – некий счёт в банке. Коварство в том, что никому неведом срок действия «выигрыша». А вот Анна в условиях Громова не станет Маргаритой из условий Булгакова.

«В конце концов, он получил то, что искал – полную свободу». Её слова. Слова убийцы, спровадив любовника туда, оставшейся тут. Руками мужа-банкира Анна «аннулировала» (точнее будет: аннигилировала) сам счёт. В конечном счёте, ей довольно было лишь шепнуть: «Дима, сними деньги, банк завтра лопнет». И Дмитрий-мастер был бы спасён. Не шепнула. Анне-не-Маргарите дорого не творчество поэта, ей нужен он сам, как сугубо плотский мастеровой для ублажения дамских амбиций и капризов. Как безраздельная собственность госпожи. И вина Дмитрия усмотрена в неудержимой воле поэта к свободе от неё, Анны. За это и месть.

Конкретный счёт уже не в счёт. Все эти деньги, счета, контракты – формы кабального рабства, договора таланта с сатаной. От Бога – Дар. Талант – от нечистого, потому как – от денежного слова. О таланте, как оплаченном ярме, рассуждают Шадрин, другие персонажи. И, как правило, все эти «смешные люди» из 90-х, надеясь вовремя тормознуть, неумолимо становятся жертвой проплаченного дара. Не говоря про шальные деньги.

«Попёрло!» – так оглаголил автор «халтурку», когда за «бабки» кропают то, что никому не нужно и даже вредно, но оплачено. Заказные рецензии, рекламная шелуха, предвыборные хрено-трели: «Удивительное свойство халтурных денег – они никогда не задерживаются. То, что добывается настоящим трудом, всегда расходуется не спеша, основательно».

Так и живём: халтурщики прут, а даровитые Шадрины приходят к читателю из небытия. Герой Громова не избежал скорбной участи. И вот уже разорённый поэт (или обезволенный его муляж) сажает бабе Вере картошку – неуклюже копает землю. Через несколько дней мужики копали яму ему.

Второй договор – это съём угла у простой русской женщины. Впрочем, какой там угол? Впервые в жизни поэт попал в уютный домик с чаем, картошкой и… обязательными ритуалами, которых требует уездная патриархальность. Вне ритуала ты чужой, ты вызываешь сомнение, подозрение и протест даже у смиренной русской бабы Веры. Но нет!

Шадрин, окстись! Каждый из нас рано или поздно примеряет хомут общественного мнения, разлетаясь на галочки в кодексе каждодневных условностей и уступок. Только поэту некогда играть под фонограмму обрядов, пусть даже самую «праведную». Ему отмерен последний срок. И несущийся грузовик вдруг странно возбуждает Шадрина. Будто он несётся на него и по нему… Не в тот ли миг всё и завертелось: слом тонуса, отслойка тонкого тела, ущербный оскал Луны? И всё…

Веры не принял, надежды не обрёл. Какая любовь? Последний срок!

И миленькое «хорошо», смиренно молвленное обмякшим Шадриным бабе Вере, лишь скрепляет холуйский «контракт», обнажает его слабости: незащищённость, уязвимость и, в конечном счёте, безволие перед рюмкой...

«Предательство никуда не делось, более того, оно накрутило на счётчик новые дни», – таков авторский приговор главному пороку Шадрина. И дураку известно: кумясь с «зелёным змием», проворонишь чёрта! И не выйдет уже ни черта?! Только Гроб! Твори сейчас! Без отлагательств и контрактов. А Шадрин будто бы намерен прожить несколько жизней за один срок – первый и последний. И с каждой кончает на особинку. Или репетирует? Как с ложной петлёй на парашютной стропе, подвешенной к потолку. Тут не символика, а смысловой ряд: с парашютом не шутят. Стропа его – ниточка к небесам – тонка, и есть риск остаться там. Правда, для этого обязательно сорвёшься и упокоишься здесь. В земле… В «лихих» 90-х…

Главный герой явно заигрался со своей стропой меж небом и землёй. А после попытки улёта и жизнь уже не та: «теперь здесь живёт тихий трусоватый человечек, но в свой срок и он умрёт», – предельно чётко накаркивает поэт. Окончательное ощущение предсмертия посетило Шадрина на парковой лавочке, когда вдруг не пришла та, которую он ежедневно высматривал. НеЯвление – явление смерти (не-яви). НеЯвление Анны стало вестницей финала Романа как: их любви; романа героя; романа о герое – то есть о его жизни и его романе, его любви!

Третий контракт – это самим на себя навешенная гиря любви к той, кто полагает себя за милость без ответа. И Шадрин улетает Один, без Анны! «Свобода!» – именно это слово язвительно сорвётся с языка той, что даже не попыталась избавить его от несвободы принадлежать только себе. Дар препарирован в милость. Милость лопнула пузырём. «Мастер и Маргарита» 90-х. «Любовь, похожая на сон»… «Роман, который приснился»…

Кто его автор? Шадрин ли, посмеявшийся над всеми своими бесами и парадоксами? Или его придумала ледяная Анна? Отвергая шадринскую версию «романа на расстоянии» – с дальней лавочки, Анна убеждает всех, что они любили друг друга. Уверяет самого автора, Громова, и, стало быть, это уже его свободно-несвободное творчество. Но столь же верно и то, что всего этого не было… Если не считать гроба с телом Шадрина в доме литераторов, плюс узнаваемого творческого прилипалы Тишкина и бледной, как смерть, красавицы с хищным лицом…

А так – просто сон. Автора или ваш, читатель? В литературе многое происходит во сне, связано со сном. Здесь решаются вопросы и творятся шедевры. Даже авторы во сне честнее и лучше…

Но, в конечном счёте, так ли всё это важно, если есть «Роман, который… приснился»? Мне, ему, вам… Его жанр – маленькое чудо, рождение – неопределимо, а воздействие неосязаемо. Но ЕСТЬ!

2. Крестный ход от жары к делу

В 2000-е тональность прозы Александра Громова заметно меняется. Ритм стал другим. Он пульсирует, но не лихорадит. А некогда рефлектирующие герои обрастают волей и даже наливаются верой. Чиновники, и те, нет-нет, да приобщат к государеву подходу духовный элемент. В этом плане особенно характерен большой рассказ (или мини-роман) «Жара».

Сюжет необычен. Точнее, он был бы обычен, но веком раньше…

Итак, в селе жуткая жара, на корню сохнет будущий урожай. Местного батюшку странным звонком вызывают в администрацию, где глава поселения предлагает ему возглавить крестный ход, дабы «вымолить дождь».

Все первоначальные действия по организации «верхами» крестного хода сильно напоминают фарс, будя, порой, чеховские, если не булгаковские, нотки. Но очень скоро сакральное поглощает сарказмы. А молитвенный мотив «переформатирует» строжайшую благоглупость в стройный лад. 

И вот уже самого главу администрации (глав-ада) «нечто» продвигает больше и дальше, чем за отчётную графу: пройтись для проформы с народом. В гуще трудников глав-ада и сам меняется, с первых же минут теряет свой статус. В крестном ходе все равны. Несмотря на руководящий животик, ливневый пот, рези от помочей и дикую усталость, начальник проходит трудный путь до конца.

А дождя всё нет... Есть другое. Смерть поселянки от теплового удара и гнев её неверующей родни. Разочарование людей и злорадство главного врача – высоко-учёного ругателя «культа и мракобесия». А ещё претензии глав-ада немилостивому Богу (!) и пережитое священником волнение, его внезапная и огромная ответственность за доверившихся людей. А после – его священный долг «защитить Того, кто не дал дождь»… И вот вам сумма минусов – сначала шок, потом инсульт. Но поп Василий другое понял, важнее́, что и пытался донести до паствы – в большинстве неверующих масс:

«– Простите, и сказать толком не умею. В общем, не дождя нам надо было просить, а чтобы Он не оставлял нас. И тогда мы увидим, что Он среди нас, вот здесь идёт вместе с нами. А когда с нами Бог — кто против нас? Давайте войдём в село как победители…

Они входили в село как победители. Это было израненное, измученное, истрёпанное, но устоявшее войско. Они и сами не понимали, в чём и кого победили, но дух победы сам собой разносился по округе. Их встречало почти всё село. Выносили воды, благодарили, ребятня вылезла из «газели» и неслась впереди, славя возвращение».

Так, вместо дождя пришло очищение и просветление. Сперва единиц, а потом, пусть и частичное, многих – ещё вчера развинченных, опущенных, лишённых руля и ветрил, «совков» 90-х.

И жара помалу отпускала иссушенные души, смякая влагою в сморщенных сердцах. «Израненное, измученное, истрёпанное, но устоявшее войско» обретало веру в надежде пережить «Жару», и, омывшись дождиком любви, дорасти до «Государственного дела».

Дорастут ли? Вот в чём вопрос. И он за рамками авторского права.

Автор вправе поведать о природе творчества, и Громов подробно размышляет о писательской планиде, о чудной и жестокой сказке сочинительства. Таинство ремесла – вот тема, где авторский удел – отразить бытие литератора без мифологии и лакировки. Творческая лаборатория писателя… Процесс рукописного труда… Потаённые инициации и муки рождения книги от замысла до точки… Для большинства это заповедная «тайна за семью печатями».

Даже Эмиль Золя, имея привычку натурализовать до интимных частностей чужую жизнь, ни разу открыто не отождествлял личный опыт с опытом героев. В книгах Громова личное сплетено с литературным так, что узел не распутать. Это и есть авторский мир – новый миф, которому веришь.

По словам замечательного писателя Владимира Крупина, «Громов, как никто из молодых, умеет писать приближение события, он готовит поступки, а не называет их готовыми». Вот и мы не можем понять, откуда что взялось, но не сомневаемся: тут – жизнь, в ней – правда.

3. Священная угадка или дыхание меж строк

На писательских юбилеях принято «учтиво лукавить»: «Имярек ещё не написал главной книги». После чего продолжение напутствия риторически зависает...

У Александра Громова мало времени на творчество. Он всё время в движении: дела, заботы, идеи, проекты. Отец троих детей. Председатель региональной писательской организации. Секретарь Правления СП. Редактор литературных серий («Народная библиотека» и др.). Организатор, координатор, ведущий мастер-классов и член жюри литературных конкурсов – городских и областных школьных… Плюс межрегиональных и всероссийских (Фестиваль имени Михаила Анищенко, Конкурс критиков)… Критик, рецензент, публицист…

А ещё более 20 лет Александр Витальевич бессменно редактирует журнал «Русское эхо». За это время ЭХО ожило в десятках свежих и звонких русских голосов! Про это можно бы уверенно сказать: вот главное дело жизни. Так нет же, Александр Громов продолжает писать свою прозу. И центральной из уже созданных книг, безусловно, является «Паракало». Внушительный том, где авторство анонимно: «записки поклонника», – прочно занял уникальную нишу среди паломнических «хождений».

Казалось бы, чего в нём такого? Не роман, не мелодрама, не забойная документалистика, нет даже заданного сюжета… Всего лишь подневник поездки на Афон. Плюс исторические отсылки, лирические паузы и любительские фотоснимки. Чего книга начисто лишена, так это многозначительных нравоучений.

Я не сторонник термина «церковный туризм». Есть в нём что-то суррогатное. Как сам туризм – долгоиграющая таблетка от нетворческой скуки. «Паракало» же, будучи «очерковой экскурсией» по храмам Афона, читается не скучно, а очень легко, потому что делал его не гид, не экскурсант, а творческий поклонник. Он не замышлял «Литературу», а просто суммировал впечатления: живо, образно, просветительно и остроумно. Так что ничуть не уступит Джерому К. Джерому с его «Трое в лодке, не считая собаки». При этом ни желчи, ни скоморошества. Вещь-то религиозная. Но опять же искрится мягким юмором, авторской самоиронией. Вот и весь секрет. Итог логичен: перед нами произведение, которое лучше и чище всякой рекламы способствует духовному просвещению, продвижению, приобщению – в общем, популяризации как церковной истории, так и самого жанра паломнического повествования?

Как всё это удалось «поклоннику»? Загадка…

Парадоксальным образом «Паракало» начисто выпадает из фокуса литературной критики, в том числе хвалебной. И слава Богу. Своеобычная, ни на что не похожая «вещь для всех» адресована просто читателю. Потому и нет здесь предмета и даже повода для «умного разбора» литературных достоинств. Которые есть, но неуловимы, невесомы и непередаваемы, как само дыхание меж строк, как луч и радуга без запятых. Как чувство благое, рождающееся из неповторимой атмосферы Афона.

«Паракало» – феномен из редкостного разряда литературы, которую нужно впитывать глазами, а чувствовать сердцем. Или не чувствовать. Загадка?

Эту книгу Александра Громова я смаковал после серьёзной хирургической операции, и до сих пор благодарен «поклоннику» за прекрасные записки, а также за удивительную угадку «времени и места» для знакомства.

Это Дар…

Александр Витальевич Громов родился 26 января 1967 года в городе Подольске Московской области. В 1968 году семья переехала в город Куйбышев (Самару). Военную службу проходил в Афганистане, награждён медалью «За боевые заслуги». После армии работал в райкоме ВЛКСМ, был заместителем редактора молодёжной газеты.
В 1993 году окончил Литературный институт имени Горького. С 1995 года работает в Самарской областной писательской организации (СОПО): литературный консультант, зам. председателя Правления, с 2004 года – председатель Правления СОПО. С 2005 года – секретарь Правления Союза писателей России. В 1995 году основал всероссийский литературный журнал «Русское эхо», который редактирует по сей день.
Лауреат Всероссийских литературных премий: «Русская повесть» (1996) и имени Александра Невского (2011), Губернской премии в области литературы и искусства (2005). Автор 6 книг прозы «Лёгкое терпкое вино» (1997), «Слава Богу за всё» (2000), «О любви» (2003), «Паракало» (2010), «Государственное дело» (2011) и юбилейного тома избранных произведений (2016).

26 января замечательному русскому прозаику, Председателю правления Самарской областной писательской организации Александру Громову исполняется 50 лет!
Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от души поздравляют Александра Витальевича!
Желаем крепкого здоровья, благополучия и удачи, душевных сил и вдохновения, осуществления новых замыслов!

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную