Пётр ЧАЛЫЙ, (Россошь Воронежской области)
Кантемирянин в Киеве

На юге воронежского края, где петухи поют на три области, в районном посёлке прошёл фестиваль русско-украинской дружбы. В Кантемировке принимали как своих самодеятельных певцов, танцоров, музыкантов, так и гостей - соседей из Ростовской и украинской Луганской областей. На большом и красочном празднике вспоминали о том, что в декабре 1942 года здесь Великая Отечественная "война повернула на запад лицом". Разгромивший в донских степях фашистских оккупантов танковый корпус будущего маршала бронетанковых войск Павла Павловича Полубоярова получил почётное звание «Кантемировский». На празднике вспоминали и земляка, Евгена Плужника. Классик украинской литературы XX столетия, родившийся в тогдашней слободе "у двух веков на грани", тоже в морозный день 26 декабря 1898 года, первые свои стихи в печати подписывал литературным псевдонимом – Кантемирянин.

Стараниями воронежских литераторов в российское отечественное культурное наследие "всерьёз и надолго" прописывается творчество Евгена (Евгения Павловича) Плужника (26/12/1898 –02/02/1936). Он плодотворно работал на рубеже тридцатых годов. В декабре 1934 года был незаконно осуждён и в возрасте 37-ми лет больной туберкулёзом скончался в лазарете печально знаменитого Соловецкого лагеря. Потому таким долгим оказался путь его слова к широкому читателю.

В возвращении творчества Плужника нам помогает киевлянин Леонид Васильевич Череватенко - поэт, биограф и издатель. У нас в Воронеже первой ласточкой стала небольшая поэтическая книжечка "Ранняя осень", изданная в 1994 году. А солидная по объёму книга "Родюча земля" вышла в "Библиотеке газеты "Коммуна" в 2002 году. В ней впервые представлены в переложении с украинского на русский язык стихотворная лирика, поэмы "Галилей" и "Канев", роман "Недуга". Одна из пьес "На дворе в предместье" была напечатана в "коммуновском" дочернем журнале "Кольцовский сквер" №1(5) за 2004 год.

Переводы выполнили Виктор Беликов, Виктор Будаков, Юрий Кузнецов, Евгений Новичихин, Светлана Соложенкина, Михиал Тимошечкин и Петр Чалый.

Сборник "Родюча земля" успел увидеть, подержать в руках большой русский поэт Юрий Кузнецов, до горького рано закончивший свой земной путь. Он охотно согласился, чтобы его переводы вошли в книгу. Юрий Поликарпович поддержал идею: печатать стихи на украинском вместе с разными вариантами переложений одного и того же стихотворения, «это обогатит понимание поэзии Плужника». Кузнецов удивился, когда услышал, что Евген Плужник и высоко ценимый им поэт-современник Алексей Прасолов (1930-1972), оказывается, близкие земляки. Родимое, но уже исчезнувшее прасоловское село Ивановка входило в Кантемировский район. О стихах Плужника Кузнецов высказался кратко: "классическая лирика, сильна мыслью и поэтической образностью". На просьбу написать хотя бы краткий отзыв-оценку, ответил, что очень занят работой над поэмами о Христе. «Не смогу переключиться. Надо ведь перечитать стихи в подлиннике, подумать. А я сейчас просто физически не в силах это сделать».

Так сложилось, что по выходу из печати книгу Кузнецову не удалось вручить. Поездка в Москву откладывалась. Позже отправили пакетом. А вскоре почтальон принесла не ответ, а газеты с портретом поэта в траурной рамке...

* * *

В 1926 году в Киеве вышла авторитетная хрестоматия «За 25 лет». Её страницы представляли украинскую поэзию – от творившей на рубеже веков Леси Украинки до известных авторов текущего дня. Среди них значилось имя Евгена Плужника. О нём единственном, кстати, в книге не сообщалось творческих сведений – по причине отсутствия таковых. Собственной книги ведь в багаже молодого автора ещё не имелось, печатался пока в газетах и журналах. Обнародовал стихов не так уж много, зато серьёзные критики рекомендовали читателю Плужника, «как поэта сильного и интересного».

Вчерашний выпускник воронежской уездной Бобровской гимназии, паренёк из сельской глубинки, и вдруг – вроде громко сказано: среди классиков. Но ведь точно заявлено – в хрестоматийной антологии украинской поэзии, в которую какие попало стихи не включали.

После отъезда из воронежской слободы минуло семь лет. Всего лишь семь? А каких? Не успев на ноги встать, молодой человек теряет маму и отца, брата и сестру. Сам в полтавских селах, на родине отца Павла Васильевича, кормился учительским трудом с месячным жалованием в триста граммов соли и полкилограмма сахара. Впору помирать от недоедания. Спасла самая старшая в семье сестра. Ганна-Анна – забрала брата к себе в Киев, на первых порах определила на учёбу в ветеринары. Институт оказался далёким от интересов Евгения. Расстался с ним без сожаления, поступил в музыкально-драматический, поддерживая себя случайными заработками. Тут же ему напророчили славу актёра. Похвалы именитого учителя, как ни странно, отвратили студента и от этой профессии.

- Я век мечтал быть скромным работягой в театре. А профессор отравил мне душу славолюбием. Посеянное им стало прорастать. Признал за лучшее – уйти, не искушать себя. – Так после объяснялся с родными и близкими.

Впрочем, не это, видимо, было главной причиной метаний, исканий Плужника. Уже болел всерьёз стихами. Уже ведала душа, что – «Я, помимо прочего, поэт, - Какой хочу, такой и знаменитый».

Конечно, удивляет то, что выпускник русской гимназии быстро освоился в творчестве на украинском языке. Воронежское поле, где Евгений возрос, хоть и в губернских межах находилось, но оставалось частью Слобожанщины, Слободского края. Его население, писал историк Дмитрий Багалей, сложилось из разных этнографических слоев переселявшегося сюда народа тогдашней Малороссии. Переплавив все наречия, испытав немалое влияние и русского, слободско-украинский язык больше всего приблизился к «мове» киевско-полтавской, а она-то стала основой языка литературного украинского. Его впитывал в себя Плужник ещё в детстве в «живом народе».

Явление Плужника в украинской культуре не единственное. Литературному языку в ней «ставил голос» вместе с Тарасом Григорьевичем Шевченко сын другой воронежской слободы – Юрасовки. Лирика поэта, больше известного как историка Николая Ивановича Костомарова остаётся заметной страницей в украинской поэзии. Уроженец хутора Власова близ нынешней белгородской Алексеевки Олекса (Алексей Кузьмич) Коваленко «после бесконечного монотонного перепева стихов Шевченко» настраивал кобзы «украинской музы» на новый лад.

Первые свои стихи Плужник писал на русском языке. Та юношеская тетрадь, к сожалению, не сохранилась. Перебравшись на Украину, он с головой окунулся не только в стихию украинской речи. Он стал участником развития народной культуры, которую в ту пору поддерживала Советская власть. В 1929 году на украинском языке вели обучение больше восьмидесяти процентов школ. Больше половины книг издавалось на украинском. Из 427 газет украинских было 373 – это уже 1933 год.

Своё время, свою эпоху Евген Плужник воспевал совершенно искренне.

Улыбнулось семейное счастье вроде уже сполна испившему чашу страданий за годы гражданской войны. Суженая встретилась в актёрском молодёжном братстве. Дивчина, кстати, оказалась полтавской землячкой. Звали её Галя Коваленко. Именитых женихов отвадил от красавицы по-плужниковски неожиданно: вначале насмешливым словом, за которым не лез в карман, а затем такой выходкой – взял да и расцеловал Галю при всех её поклонниках прилюдно. Сразу же молча ушел. На другой день пытался вроде отшутиться:

- Начудили мы с вами, Галю. – Сказал и исчез надолго из Киева. Ни письма, ни весточки чернобровой красавице, всё больше тоскующей о нём. После признался: чувства выверял. А они оказались обоюдно крепкими. Хотя дивчине доброхоты ведь твердили:

- С ума сошла. У него же сухотка. Ты понимаешь: открытая форма туберкулеза.

- Он же не жилец на этом свете…

Когда полюбишь, ничего не страшно.

Раз рядом сердца близкие и родные – всё заживет, минется, забудется.

Как бы не так. Чахотка будто роковой напастью – за какие-такие грехи? ведь не за что! – терзала род Плужников. Вышла первая книга стихов «Дни». Радость вновь была омрачена горестной утратой: наследная хворь свела в могилу и брата Василия, только утвердившего себя на поприще агронома Киевской земельной управы. У самого Евгения нет-нет да и шла кровь горлом. Спасали пока врачи, частые поездки в Крым, на Кавказ, в село.

И, конечно, дарила душевные силы жена.

Может, действительно, поэт рождается лишь в том, кто с юности – уже седой. Только так, в кровавых переживаниях, думы твои переплавляются, выгорают в стихи.

Напишешь, рвёшь… И пишешь снова!

И снова результат не тот…

Пока истёртых слов полову

Усталость в памяти сожжёт!

(Перевод Е.Новичихина).

Одно уже твердо знал Плужник – «души не вычерпать до дна».

Я понимаю так: скажу – как мне дано уже –

Только твоё, сработанное лишь тобой;

Если строкой какой понравиться душе, -

Только такой!

В минуту откровения говорил Гале:

- Если быть поэтом, то – большим. Написать бы важное, единственное, чтобы каждый мог сказать: это Плужника.

В ту счастливую пору – и верный друг–жена надёжной опорой, и есть чувство силы на «всё впереди» - Евгений, судя по фотографиям, а сниматься он любил как сам, так и с друзьями, перерос себя. Прежний худорослый паренек, как шутят на родной Слобожанщине, «вычухался». На лицо стал справным, округлились обычно запавшие щеки. Засмеется – даже ямочки появляются в уголках губ. К одежде обрёл вкус: костюм не с чужого плеча, галстук или рубаха с расшитым воротом. Густой чуб волною. Улыбка, но в глазах все та же печаль, не исчезающая грустная и тревожная дума.

Как поэта вынянчивала его, воспитывала литература связанных кровным родством народов – русского и украинского. Дотошный буквоед от филологии отыщет в стихах отсвет Грибоедова и Пушкина, Тютчева, Григория Сковороды и Леси Украинки, Блока и Есенина. «Апостолами правды» были для него прежде всего – «мой Кобзарь», «селянин Тарас» и Николай Алексеевич Некрасов. Где бы ни жил Евгений, вспоминают родные, всегда над столом висели портреты Шевченко и Некрасова.

Многое дала гимназия. Судя по стихам, Плужник прекрасно знал мифы народов мира, отечественную и всемирную историю. Собратья по литературному цеху, не ведая толком, из какой «шинели» вышел поэт, зачисляли сельского сына в «интеллектуальную аристократию».

А Плужник стремился быть самим собой.

Рос он «на межах двух миров». Трагический отблеск времени лёг на его творчество. Оно, правда, не звенело, как требовали того в отношении к литературе крепнущие тогда государственные каноны, громом индустриализации-коллективизации. Не было в строке «ни трансмиссий, ни молотков, ни тракторов». А ведь из уст главного идеолога страны Бухарина уже прозвучала установка о том, что «нам нужна литература бодрых людей, в гуще жизни идущих, храбрых строителей». Бухарин призывал: «по есенинщине нужно дать хороший залп». Не потому ли лиру Плужника особо не жаловали тогдашние критики. Не просто – не привечали. Спешили оклеймить тавром то «рафинированного» интеллигентика, то «скептика с недоверчивыми глазами», «непоправимого пессимиста-нудьгаря».

Тогдашняя, числившая себя в пролетарской рати, литература звала дать «бой Днепру!» и на все лады славила пролом в гранитном камне от Балтики к Белому морю. И не замечала того, что на крестьянских костях ставились плотины, возводились каналы. «Время, вперед!» - кричала заголовками пухлых романов.

А рядом – негромко сказанное, незвучно сложенное…

Ой, упали кровавые росы

На тихие поля, на жнивьё.

Мой народ!

И темный, и босый!

Да святится имя твоё!

(Перевод В.Беликова).

Такая, пусть и пронзительная, строка, конечно, не в лыко «маршам энтузиастов». Потому критика судила строго, выносила несправедливый приговор. А время утверждало мнение старшего товарища по перу Максима Рыльского о поэзии Плужника: «каждый нерв, что тут бьётся, бьётся сегодняшними болями», стихи – «как тот звон, что мёртвых оплакивает, живых созывает, оплакивает тех, кто упал на шляху, - и заклинает тех, кто ещё идет, не останавливается, не падать, даже упав, верить в «всесветную Мекку»… Через трагедию идем к очищению…».

Далёкое завтра! В кровавой пыли

Какие ты зерна посеешь?

…Ой, мама! Ну что же так

сердце болит?

И ты не согреешь!

(Перевод Е.Новичихина).

Из истории, как её не перекраивай, что из песни, - произнесённого слова не вернешь, сотворённого дела не выкинешь.

Частный вроде случай, увиденный поэтом. Косарь в хлебах наткнулся на жёлтый череп. Сразу склонился в испуге – не выщербил ли косу серебристую. А череп с досады пнул ногой. «Поразбросало вас», - проговорил.

Житом-рожью, травами забвения засевали и засеваем прошлое, раз и навсегда урезав тысячелетнюю историю народную, чтобы она напрочь перестала существовать не только в умах, но и в сердцах поколений.

О, коротка, как будто смерть, дорога,

Что разорвала мир на «тут» и «там»!

Я никому теперь уж не отдам

Всего себя, не повторю былого!

Пускай гудки ликующе и строго

Кроят утрами вечность пополам –

Чужой теперь я новым всем богам,

С своим крестьянским разминувшись богом!

(Перевод В.Беликова).

Спустя десятилетия говорим, что такой дорогой, таким путём нам к Храму на зелёном холме не выйти. А ведь и тогда, еще в революционном истоке, думали, размышляли об этом люди. Понимали. И не молчали, пытались остановить тех, кто спешил рушить мир «до основанья», кто наотмашь рубил живую связь врёмен.

Вернуться на главную