Владимир ПОДЛУЗСКИЙ (Сытывкар)

ДОМ БЕЗ ЗАМКА

(О новелле Николая Иванова  «Свете тихий)

 

Как-то вечером  говорил по телефону со своим бывшим редактором одной из брянских районок Владимиром Николаевичем. Заботливым дедом, устроившим  внука в Стародубский кадетский колледж. Заядлым  фенологом, любящим собирать грибы, ягоды и орехи. Вязать к зимней баньке берёзовые и дубовые веники. Печатать про походы на природу заметки в брянских, сильно отощавших на тиражи, газетах.Черпающим из своей обильной  теле-тарелки лишь новости, советские  патриотические и сельские фильмы да каналы про охоту-рыбалку. Другое Гуторову не интересно. Кроме литературы. Впрочем, какая нынче проза и поэзия в ящике! Архангельская, где ангел и не ночевал. Чтобы не ругнуться, скажу одно – НЕ НАША. На сей счёт мой бывший шеф выразился ещё круче. Хоть Гуторов и закончил  сельхозтехникум и ВПШ, но ещё до Горьковской партийной школы, будучи ответсекретарём  одной из самых плотных в СССР  по насыщенности подписки Климовской  районки, сумел приобрести  для личной библиотеки Всемирку. Ту самую; массивную, апельсиновую,  с Пегасом на обложке.  Везде, где мог, скупал сборники поэзии: «В любой деревне книжку купить можно было». В любой не любой, а в здешней точно. Может потому, что  секретарём по идеологии тут была некая дама по фамилии Гагарина. Говорят, ещё тот библиоман.

-Знаешь, Всеволодович,- грустил вчера Владимир Николаевич,- литературы  больше нет. И вообще – кому она теперь нужна. Точно, не начальству. Вон  в Брянске вышла Антология местной поэзии. Более ста фамилий. Да мне на неё и взглянуть не удастся. Тираж мизерный. А как хотелось бы.

Я в чём-то согласился, о чём-то заспорил. Мол, русская литература в России по-прежнему есть. Хоть и в полуподполье.  Узнав, что даже существует сайт «Российского писателя», где в том числе печатается наш именитый земляк Николай Иванов, Гуторов, пенсионер без Интернета, воодушевлённо заявил:

- Завтра же попрошу знакомую библиотекаршу  его показать и кое-что распечатать.

Думаю, мой редактор будет весьма рад, если прочитает «Засечную черту» и «Свете тихий». В первую очередь потому, что Климовский район,  как и Суземский,  пограничный с Украиной. Самый близкий в России к Киеву. Там полно ситуаций, описанных Николаем Фёдоровичем  в «Засечной черте». Во-вторых, в обеих новеллах, впрочем, как и во всём творчестве  известного в России прозаика, видимо-невидимо чисто брянских пейзажных и психологических, наконец, лингвистических деталей. Брянщина автором взята за эталон современного русского бытия.  В самой  его национальной  сердцевине. Очень часто мелькает родная  автору с детства суземская топонимика. Он, как истинный офицер, не желает её предавать. Поклоняется милой родине, у которой нет и не может быть всяких псевдонимов.

Сюжет новеллы  «Свете тихий» до невероятного прост. Боевые офицеры, капитан и досрочный майор, приехали в брянскую деревню, чтобы забрать и отвезти в Дом ветерана старенькую бабушку своего погибшего в Донбассе однокашника по Суворовскому училищу Константина. Думаю, один из «волонтёров»  списан с самого полковника Н.Ф. Иванова, рассказывающего, как всегда, о том, что видел своими глазами.  Гости, выставившие на стол всякой городской всячины, устроили прощальный обед для близких Зое Павловне людей и пытались увезти  согласную на то героиню (в прямом смысле), вся грудь в орденах и медалях, к новому житью-бытью. В последний момент бывшая партизанская разведчица, обхитрив офицеров, по дороге сбежала и вернулась в родную голубую  хату. Будто засидевшаяся дома баба Зоя  благодаря  офицерской оказии съездила на свой последний парад, надев все награды и приготовив стопку грамот. В таком праздничном  виде её подвезли к памятнику воинам-землякам, где выбито имя и её отца, партизанского комиссара. Там поклялась батьке: «Под землёй я приползу к тебе». Замок же, ей подаренный гостями  для охраны дома, за ненадобностью подложила под ветхую ножку лавочки у дома. От кого запираться. Лучше с соседкой  бабой Симой  надёжно посидеть да погутарить. В России, как говорят мои земляки, свою судьбу на коне не объедешь. От ворога, если явится, не спрячешься. Такая мысль исподволь постоянно сквозит в новелле. При немощности тела  Зое Павловне остаётся только рассчитывать на заступничество Богородицы  с журнальной страницы. Почему-то вспомнилось, как лет тридцать назад я писал о старой партизанке, которой вручили значок, символизирующий полвека её пребывания в партии. В старенькой хатке в углу висела Крупская, тоже из журнала. Только советского. Хозяйка с нею по-свойски советовалась. Вроде нормальная бабка. Даже яичницу гостю сварганила. У каждой эпохи своя религия.

Осторожно хочется заявить: Николай Иванов  уже  давно стал родоначальником нашей современной  батальной литературы, создаваемой на прочной базе русской классики и тонкой грани не столь далёкого исторического факта и художественного вымысла, богатого на метафоры. В его произведениях на ржаной хлеб  повествования  от души  намазан толстый слой сливочного масла. Без всяких химических добавок, присущих современной пищевой промышленности и эрзац-литературе. В новелле – печь-невеста. Головы трёх рыбаков, как  у Змея-Горыныча, глядят в разные стороны. Кладбище, как телевизор, всех к себе собирает. На писательской творческой  карте, где обозначены Афган, Чечня, Донбасс, Сирия, Брянщина, проявляются  частные и в то же время очень обобщённые характеры.  Идеология  правды в них играет немалую, если не главную роль. Портреты выписаны в цветных полутонах и всячески избегают  лобового столкновения белого и чёрного. Во всех  героях густо перемешаны батальные и мирные гены. В них художественного цвета и света не меньше, чем в компьютерной картинке генома человека. Каждый герой  искрится особой речью. Та же  старуха Зоя Павловна, (кстати, Зоя –Жизнь) довольная, радуется, что ночь переночевала. Председатель бывшего колхоза Фёдор Степанович, до сих пор блюдущий в селе человеческий порядок,  выражается принятыми на Брянщине сдвоенными формулами:  работать работала, распотрошить распотрошил, загнать не загонишь. Таков и есть брянский, он же русский, человек. В одной ипостаси витязь, а в другой селянин в «куфайке». Это совсем другая литература, присущая именно  двадцать первому веку, ищущему свои изобразительные средства, за которыми не успевают матёрые литературоведы. Хотя в ней много заповедного.  Она отличается значительно  большей документальностью и не меньшей масштабностью, не смотря на малую форму, чем, скажем,  толстые романы Петра Проскурина, уроженца соседнего с Суземским Севского района, куда сам Пушкин поместил героев одной из глав своего «Бориса Годунова».  По-моему, даже Самозванца.

Иванов явно помнит о взоре гения на здешние пенаты. Недаром в сельском клубе его герои находят в библиотеке-боковушке видавшего виды «Евгения Онегина». А совсем юного мальчишку, может, впервые целующегося с девчонкой, как раз в возрасте Татьяны Лариной,  один из офицеров тут же величает Онегиным. Между прочим, при Годунове  в описываемых в новелле местах была граница между Востоком и Западом. Между Россией и Литвой. Жестко, попахивая порохом, пролегла она и сейчас. Вот что значит Пушкин, умевший останавливать время и пророчески  перемещать его сгусток  в иные эпохи. С поправкой на «ветер».

Хорошо зная те места, я всегда задумывался  о постоянных здешних противоречиях. Суземка – русские железнодорожные ворота из Москвы в Киев. Как раз на половине  пути между двух столиц. В начале восьмидесятых через них на Украину постоянно стучали составы со скотом.  А здешним аборигенам с литерных  киевских  и кишинёвских поездов  толстые  усатые дядьки в белых халатах втридорога продавали палки колбасы. На первой же украинской станции, называвшейся, конечно, Дружба, хохлы воздвигли  памятник Богдану Хмельницкому. Бронзовый и чёрный, как донецкий антрацит, он почему-то булавой указывал на Россию. В облике  гетмана мало было дружелюбности. Скорее, скрытая агрессия. Кстати, до сих пор хунта не отменила орден Богдана Хмельницкого. Значит, мы чего-то толком не знаем о биографии  воссоединителя  России и Украины. Не зря в тех  суземских пограничных  местах на фоне шикарного климата,  постепенно переводящего Брянский лес в некогда Дикую степь, многое было чёрным. Даже занесённые в Красную книгу аисты.

Не хочу, конечно, сравнивать Иванова с Пушкиным, но Николай Фёдорович тоже умеет связывать потоки времени в единую  цепь, имеющую свою, порой почти инфернальную, логику. У внука Зои Павловны Кости, погибшего у Саур-Могилы, по догадке председателя, прадед тоже некогда получил орден за штурм  известной теперь всему миру высоты. Точно схваченный образ самого  Фёдора Степановича, очень здорово напоминает тамошних председателей, с которыми пришлось  мне пригубить не одну стопку национального напитка. От прежних времён у него остался микроскоп, в который  духовный хозяин села  узрел в сигаретах траву для бурёнки, какой у него у дома целый стог. От новых, путинских, набрался невольной рачительности. При современной пенсии не разгонишься. Приходится, экономя спички, прикуривать от догорающей  цигарки. Бывшие колхозники ударились в бизнес. Вон в магазине, под рыхлой ручищей  не менее толстой продавщицы, символизирующей, наверное, по деревенским  понятиям капитализм, виднеется объявление о продаже свежего навоза. Правда, самовывозом. Жизнь продолжается. Земля родит.

Любопытны и другие  «попутные» герои. Тот же  разбитной дедок, пытавшийся продать два ведра слив явно московским, а значит с деньгой, гостям. Когда те отказались, демонстративно вывалил  ягоды прямо под колёса иномарки. Мужик, может, с похмелья  мучился, а показал «ндрав». Однако  военный водитель осторожно объехал  золотистую кучу. Зачем давить русские плоды! Не человеку, так скотине приглянутся.

Вроде мимолётно мелькает у хозмага  женщина с топором. Есть, конечно, тому  бытовое объяснение. Уезжает она с мужем в Брянский лес. Что хочет сказать автор? Перед нами новая воительница, подобная партизанке 1812 года Василисе Кожиной, принявшая эстафету от Зои Павловны и готовая в случае необходимости создавать партизанский отряд? Думаю, баба Сима, довольно любопытная приятельница Зои, околачивающаяся  в поисках приключений под окнами товарки, тоже в случае чего, сложа  руки, сидеть не будет.

Как бывший журналист здешней райгазеты, легко узнаю местные, с партизанским колоритом и каким-то лесным духом характеры. Глубокие, смирные и взрывчатые, коль допекут. Немного смешливые, коль позволяет обстановка. Время у Николая Фёдоровича  резко не делится на прошлое, настоящее и будущее. Оно у него вращается на одном золотом кольце, где все события существуют одновременно и перетекают одно в другое, забывая о логической очерёдности. Потому девяностолетняя бабушка в новелле «Свете тихий» страдает  не столько пробелами в памяти, сколько неизгладимой родовой любовью к внуку Косте, сгинувшему в боевом отпуске в Донбассе. Для старой партизанки, на первый взгляд, выживающей из ума, нет понятия смерти. Костя живой! Он где-то заплутался в параллельных мирах. Может, за крайним домом , где сразу же начинается Брянский лес. В тех переходах заплуталась и сама баба Зоя, внезапно исчезнувшая из машины. Даже подумавшая в какой-то момент: «Всё, жизни капут». Всё-таки давала знать о себе старая операция, после которой память, как сказал офицерам глава района, поплыла.  В конце концов, выбравшаяся на свет и неожиданно ощутившая, как молодая, громкий звук  и  резкий свет фар мотоцикла, яркую зелень посаженных весною за погребом  грядок. Как же – умирать собирайся, а рожь сей. Словом, увидела всё ещё живой себя и родную Россию, защищая которую в юности получила орден.

Трудная всё-таки  планида у Зои-Жизни – совмещение Ленина на Почётных грамотах и ветхого от частого употребления «Молитвослова». Божница-то всех охраняет. И верующих, и атеистов. К ней и партбилет, полученный в достаточно трудный для Отечества сорок третий год, как в самый надёжный тайник, бывшая партизанка и колхозный бригадир, положила. Для Брянщины 43-й  год освобождения. Не только от немцев. Именно тогда  ко многим людям, пережившим оккупацию,  стал возвращаться, невзирая на официальную идеологию, тихий свет вечности, который писатель Николай Иванов, как лампадку, поставил в красный угол произведения – в заголовок. Не зря сейчас всё чаще говорят о грядущем  православном социализме. Вдруг и доживут до него Евгений Онегин и Татьяна Ларина из сельского клуба под Суземкой.  Не зря же Николай Иванов заострил на влюблённых подростках внимание. Свете тихий и над ними тоже сияет. Возможно, перед нами новелла-пророчество. Пусть и такой термин появится в литературоведении.

Главный вывод, от которого, может быть, героиня улыбается в конце новеллы, нужно свой дом, то бишь, душу, никогда не держать на замке. И радоваться жизни во всю Ивановскую.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную