ЧИПСЫ У КЛАДБИЩА
Не для здешних пишутся законы,
Хоть сто раз тут ахай или охай.
Страх, как вьются ястребами дроны
Над  раздутой чипсовой картохой.

Уж не клубни  красные, бульбины
С толстыми зелёными рогами,
Греют  всласть  пупырчатые  спины
У залётных тварей под ногами.

Сплошь кресты, через дорогу поле
По голландским правилам науки.
Лазером очерченное горе
И пока не сложенные руки.

Жизнь и смерть рыдают по соседству,
Там и тут молчание и всхлипы.
Вот они, знакомые мне с детства
Люди, угодившие под липы.

Поле  их испещрено трудами,
Шрамы остаются после плуга.
На граните Евы и Адамы
Сельского разорванного круга.

Праведным лишь холмики да тени,
Знатным в шесть шагов мемориалы.
Разделили не кресты, а деньги
Люд, попавший в русские анналы.

Жизнь такая к месту и не к месту,
Над лесами синие кулисы.
Чую, перемелется  окрестность
На кресты дубовые и чипсы.

ПРОРЕХИ
Ивняк у круглого пруда
Уж по-осеннему закатен.
Дрожит взволнованно уда
В руках разбойничьих рогатин.

Сидит на лавочке рыбак,
Московской фирмы вышибала,
Сменивший форму на пиджак,
Что мать когда-то зашивала.

Судьба издёрганная вся;
Уловом трудно похвалиться.
С ужонком делит карася
Едва заметнее мизинца.

А рядом баня и жена,
На кухне радостная рюмка.
Блестит из рабицы стена
Четы сутяг из переулка.

Годами мучают суды,
Которые лишь к честным строги.
И нет пока такой уды,
Чтоб сходу  выловить  тревоги.

Всех бизнес ныне разделил
На состояния и клетки.
И тот, кто пил и кто не пил,
Глотает в приступы таблетки.

Рыбак из мутного ковша
Таскает мелочь для потехи.
Пред вахтой чувствует душа
Все не зашитые прорехи.

ДИАНА
Бабка нежится на лавке,
Мамка смотрит сериал.
Деться некуда Дианке,
Голод  девку доконал.

Ходит чуть ли не с сумою;
Род, считай, сошёл с ума.
Перейти пришлось самой ей
На подножные корма.

Сердобольные соседи,
Проглотив солёный ком,
Помнят заповеди-веди,
С крохой делятся куском.

Заберётся та на столик,
Чтоб дары не слопал пёс.
Их последний алкоголик
С тёткой доброю принёс.

Глянешь – сразу вспоминаешь
Про горшки и про вершки.
Благо, длань  раскрыта настежь
Не скудеющей руки.

Люд, кому вставать так рано,
Лишь вздыхает вечерком.
День охотится Диана
За краюшкой-молоком.

КЛИП
Мы все барахтаемся в клипе,
Привыкнув к детскому кину.
Рыдает женщина на Кипре,
Молясь на русскую луну.

В предместьях всяких там Оттав
В России взросшие таланты
Строгают графику отрав
Под наши песни и куранты.

Всю ночь какой-нибудь Ефим
Из подмосковного местечка
Ужасный свой малюет фильм
Про монстра, как про человечка.

Наутро яблоком тот плод
Вкусит искусственный ребёнок.
Так вырастает идиот
Из груд абстракций и пелёнок.

Мазилы жадная жена,
В вине купаясь и рассоле,
Сама  уж спятила  с ума
На съёмной вилле в Лимассоле.

Зачем дочь ягодных чащоб
Пренебрегла когда-то нами.
Не для того ль, чтоб лечь тут в гроб
Под тризну с пастой и сырами.

Для колебания умов
И зачипированных баксов
Есть много психодокторов
Последних думающих классов.

Мы все барахтаемся в клипе,
Нам объявляющем войну.
Рыдает женщина на Кипре,
Молясь на русскую луну.

СТРЕЛА ЗАКАТА
Чахлые берёзы, мутные протоки.
В неводах бездонных солнечный улов.
Красные  осины – бабы руки в боки –
А стрела заката мчится меж стволов.

На горе домишки, на холме домины,
Как рога оленьи –телерогоза.
И от всякой нечисти тут полно калины,
Что бы сохранилась местная краса.

Много тут любови, мало лишь народа,
Что привык бросаться  и в огонь, и в лёд.
Мне порою кажется, местная природа
Сделала  невиданный ранее аборт.

На десятки вёрст всё повымирало,
Водятся лишь волчьи у дворов следы.
У железной ветки пару причиндалов –
Домики в болоте, будки у воды.

Всё такое грустное, полное молчанья;
Лес устал от Бога и от сатаны.
Может, не хватает полного венчанья
Русского народа и его страны.

Чахлые берёзы, мутные протоки,
Разом  проявилась северная хворь. 
Красные осины ходят руки в боки,
А стрела заката режет семафор.

ФОТОГРАФИИ
Имена, Имена, Имена
Выпускных золотых фотографий.
Вспоминает всё чаще  страна
Их по святцам простых эпитафий.

Ведь добились, свершили, смогли
Стать собою в истории кволой.
Жаль, гамзатовские журавли
Плачут горько над русскою школой.

Ах, Кавказ, белогривый Кавказ,
Что гордишься своей сединою.
Под берёзами льются у нас
Слезы самой святою водою.

Красота, красота, красота,
Обрамлённая силой и статью.
Упадёт она через года
На колени пред высшею властью.

Мы не знаем, что так, что не так
В этой жизни случилось намедни.
Запрещённый Госдумою мак
Расцветает под гимны обедни.

Как же быстро их судьбы сбылись.
Не успев добежать до цыганки.
По России закована жизнь
В пограничные чёрные рамки.

Имена, Имена, Имена
Выпускных в мир иной фотографий.
Ходит по полю рядом война
С тайным списком простых эпитафий.

СЁЛА-САМОГУДЫ
Те названия как чудо,
Пылью вёрст у Стародуба.
По нашествии Талмуда
Так и не давшие дуба.

Остроглядово и Меленск
Ждут десятухские звоны.
До сих пор тут не отпелась
Доля русская сквозь стоны.

Будто бабы  от  истомы
Под сухими облаками.
Принакрылись чернозёмы,
Паутинными платками.

Нивы Янькова и Дедов
Насурмили с детства Бровки.
Эхо праздничных обедов
Гость Желанный для Хмелёвки.

Древность душу угощает
Самогонкой и кагором.
Дух Горислова вещает
Мне о страшном и соборном.

Помолюсь за деревеньку,
Что к причастию готова.
Всё уходит помаленьку,
Живо только горислово.

Три пшеницы до Украйны,
За кордоном те же злаки.
Тут комбайны, там комбайны;
Меж с намордниками траки.

Тут сошлись все половинки
Трёх народов и наречий.
Вот она - вся до пылинки-
Русь Друговщины и Жечи.

Полустепь гуляет клубом,
Жито не перемололось.
Горлинка над Стародубом
Заговаривает колос.

Мне поют о главном Гусли
Средь поскотины-скотины.
И бредут в Меленске гуси
К теремам без хворостины.

Бьют названья-метеоры
Из потока Леониды¹
В ударения-упоры
Для магической защиты.

Не разрушат оснований
Даже пришлые талмуды.
Бдят хранители названий,
Сёла, гусли-самогуды.

ИЗГОЙ
Мимо близких, мимо долгих,
Мимо прожитых тут лет.
Пролегли мои дороги
Через тот и этот свет.

Пусть не мучает усмешка
Ваши мрачные уста.
Был король  я тут и пешка
У коровьего хвоста.

Внук простого иерея,
Сын учительской четы.
Я без ямба и хорея
Жить не мог средь суеты.

Деревенской и бессрочной
В тёмных трещинах времён.
Был я силою побочной
Обилеченных  имён.

Надо мной они летали
На солёных словесах.
Всё равно не залатали
Дыры в русских небесах.

Вырос я и стал поэтом,
Путь избрал трудней, чем дед
Со святым его обетом
И со сроком в десять лет.

Да, признаюсь – был изгоем;
В двадцать пять уже седой,
Выбиравший между горем
И привычною бедой.

Мимо близких, мимо долгих
Размышлений и замет
Мчит машина, будто дроги,
Через тот и этот свет.

НОВОСТИ
Какие новости? Да ну их! Никаких,
Чтоб любопытство сразу исцеляли.
Горят леса, и бултыхается тариф,
Как будто бы лягушка на Питали² .

Плывёт Сибирь, и, тронувшись за ней, Восток
С природой крутит шуры и амуры.
Попробуйте накинуть на экран платок
В эпоху перевёрнутой культуры.

Свободный от ТВ и от приятных морд,
По улице брожу и по кладбищу.
И не гляжу правительству в открытый рот,
Жующий искалеченную пищу.

Меня на выборы никто тут не зовёт,
Хотя с утра вокруг сияет глянец.
Мигающий рубинами московский самолёт
Для многих тут почти что иностранец.

Я патриот. Совсем не этот и не тот,
Который сопли вешает с экрана.
Зря тащат пугало на русский огород
С потрёпанного измами дивана.

А тут земля и спор. Коты и те бомжи.
Среди собак приблудных бродят куры.
И старики взахлёб и от души
Кричат друг другу о магнитной буре.

Считайте, что мои заметки на полях
Центральных областей, а не блокнота.
Какие новости? Да как сказать. На днях
Открыта тут облава и охота.

МОИ МОСКВИЧИ
(Рассказ  сельского деда)
Час на лифте вверх и вниз,
Вот тебе столица-сити.
Ныне тоже, как колись³ ,
Мир шукает разной сыти.

Там катается сноха,
Хрени всякой счетоводка.
Всю дорогу впопыхах
Наша  красная молодка.

У неё везде свои,
Баба чувствует все толки.
Вот и крутится в НИИ,
Будто уж на сковородке.

Муж её, мой сын, майор,
Смотрит смерти не в затылок.
Всё-таки антитеррор:
Два удара, восемь дырок.

Зять его втащил в Москву
Через задние ворота.
Охраняет он в полку
Нас от госпереворота.

Универ закончил сын,
Был простая вроде птица.
Тут от армии косил,
Там  чинов сумел добиться.

Летом доложил в приезд –
Скоро будет целый пóдпол⁴ .
Да всё меньше тёплых мест
И всё больше с кровью пота.

Деньги? Он на них сердит;
Что в Москве те злые тыщи.
Сорок – месячный кредит,
Да  купи на сотню пищи.

Жить хотят во всю там мочь,
Чтоб не прятать  очи долу.
По последней моде дочь
Ходит в áнглицкую школу.

В Бутово из Слободы
Мчимся с полными руками.
Делим на туды-сюды
Мех с вершками-корешками.

А за кислый наш лимон
Прикупили дети дачу.
Плюс расстрельный полигон
Под проценты и на сдачу.

Как какой-нибудь кагал,
Ад  назвать посмели раем.
Им отделать помогал
Метры ссудные с вай-фаем.

Я тогда согласно блату
По ночам стерёг  детсад.
А теперь вернулся в хату
И шурую самосад.

Сбыли  лишнюю скотину;
Держим кроликов и кур.
Чтоб не вляпаться в пучину
Медицинских процедур.

Нинка распрощалась с рыбой
И оставила базар.
Путь халявный  к ней  надыбал
Современный  комиссар.

Подаяние за взятку
Тут не чтут: треска скользка.
А конторский – куль в охапку
И танцует трепака.
                
Шпарю по живому слогу;
Нормалёк всё, на мази.
Лишь бы лифт, бегущий к Богу,
Сдуру  Кремль не тормозил.

Из застольной нескладухи
Ухвати себе свой смысл,
Жизнь надёжнее, чем слухи.
Хоть теперь, а хоть колись.

МЕЛОЧЬ
Дождь печальный, рынок скучный
Под навесы и зонты
Укрывает взгляд колючий
И улыбку бедноты.

В целом люд не переделать
На неладный чуждый лад.
Хоть бывает, чудо-мелочь
Завораживает взгляд.

Убивает осторожность
Слово  рóдное – нехай⁵ .
Появляется возможность,
Так живи и не чихай.

Тут в цене хлеба и плюшки,
Шляпки женщин и гвоздей.
Чем иные финтифлюшки
Для смущения людей.

Где богатый, а где нищий,
Сразу можно угадать.
Жаль, никто тут не отыщет
Смыслов древних благодать.

То ли дождь, а то ли морось;
Рынок радостен и хмур.
На базар ведь каждый порознь
Ходит как на перекур. 

ПРОЦЕНТ КРАСОТЫ
Молодятся города районные,
Прикоснувшись к модному дизайну.
Улицы, ещё недавно сонные,
Превозносят красоте осанну.

Успокоилось большое вече,
Перемирие владеет нами.
Этажи фигурные Унечи
Спорят с пятистенными Мглинами.
Брянское, орловское, калужское
С тульским  и смоленским вперемешку.
Вот оно искусство чисто русское,
Собранное в зодческую дежку.

Нам не надо простоты и шика
С доброю раскрашенной душою.
Что-то от божественного лика,
Что-то от базара и от шоу.

Домотканное вокруг и наше
С горечью молитвы Иисуса.
Снится, может, тут кому-то раша,
Мне ж Россия – до потери пульса.

Русь стоит меж Богом и купцами,
Меж копейкой медною и центом.
Прирастает родина венцами
С банковским не струганным процентом.

Молодятся города, обретшие,
В общем-то сомнительную славу.
Купола, ещё  покуда вещие,
В чём-то то ж потворствуют их нраву.

ГУСЛИ
На Унечском торговище гусли
Средь заморского родом товара.
Распрямляют колени бабуси,
Отражаясь в очах  самовара.

А на струнах сомкнутые крышки
Запечатали душу и время.
Да пульсируют дивные книжки,
Как Руси незажившее темя.

Я не знаю – Холуй или Хóлуй,
Хохлома или просто Хохлóма.
Отличить на базаре попробуй,
Где зерно, где простая солома.

Меж словесной соседствует пены
Красота настоящая с хламом.
Вон сбывает кустарь гобелены
Заодно с нарисованным храмом.

Тоже мне называется – бизнес,
Оговоренный, может быть, с бесом.
Чем торгует художник на вынос
С буржуазным своим политесом.

Все лубочные эти шедевры –
Искажённая болью природа.
Никакие не выдержат нервы
Ухищрений базарных бомонда.

Вот и думаю я – неужели
Измениться готова погода.
И скончаются дни поражений
Музыкального строя народа.

Видит Бог и тоску, и веселье
Каждой русской согбенной бабуси.
Над базаром горит воскресенье,
Скоро Русь распечатает гусли.

ИОАНН КРОНШТАДТСКИЙ
Здравствуй прадед, Тимофей Красновский,
И твоя любимая Матрёна,
Истончились на кладбище доски
На местах божественного лона.

Только память, как всегда, живая,
Нету ей ни дна и ни препоны.
Громыхает третья мировая
На земле, забывшей про иконы.

Я в стихах почти советник статский,
Величаю Бога и Николу.
Вишь, не зря дал Иоанн Кронштадтский
Сто рублей тебе на нашу школу.

В ней и я со славою похвальной
Углублялся в сельскую культуру.
А теперь в тетради синодальной
Вижу предка сильную натуру.

Ты дьячком служил при здешнем храме,
Выдал дочку за попа – Марию.
И своей ты внучке, моей маме,
Подарил потомков и Россию.

Продирается авто сквозь сучья,
Дом былой утопал на опушку.
Радуются и грустят созвучья,
Вспомнив школу предка и церквушку.

Что скрывать, и я уже старею,
Всё подкатит – поздно или рано.
Вот пришёл к тебе, как иерею,
Передать привет для Иоанна.

Здравствуй прадед, Тимофей Красновский,
И твоя умелица Матрёна.
Вновь села родимые обноски
Навещаю я не без поклона.

ГЛАЗАСТЫЕ ДЕРЕВЬЯ
Под Москвой глазастые деревья
Облучают поезд мёртвым светом.
В камень обращённые деревни
Стали лишь строительным объектом.

Я не знаю – кто отсюда родом;
Пчёлы – где и где теперь омшаник.
По былым зелёным огородам
Буйно разрастается лишайник.

Там и тут огромные машины,
Котлованы – только утопиться.
-Не накосишь даже конюшины,-
Кажет белорусская девица.

Поезд длинный катится на Гомель,
Потому в нём вспомнили про кашку.
Вижу я, что дух деревни помер,
Заключённый  мэром в каталажку.

Посинели от тоски деревья,
Осветив погост свой фонарями.
По подвалам прячутся деревни,
Ставшие, наверно, упырями.
Никакие  не помогут чары
Против  глаз  с лишайными бровями.
Города стоят, как янычары,
С ятаганами над деревнями.

БЕЛЫЙ ВСАДНИК
Видела мама в широком окне –
Всадник проехал на белом коне.
Дочь упросила готовить убор,
Что в гардеробе лежал до сих пор.

После всех горестей, бед и услад,
Видно, пора отправляться  назад.
В давний, уже перевёрнутый мир,
Ныне пронзающий взором с могил.

Дочка со страхом глядит на неё:
Зря, что ль, кружит над двором вороньё.
Стихли дворняги; хоть вой, хоть не вой,
Всадник, как ангел, уже  за спиной.

К маме виденья идут чередой
Вместе с последнею в жизни бедой.
Много знакомых людей и цыплят,
Дом ожидает тяжёлый обряд.

Плачут иконы в углу в рушники,
Ждут небеса и души, и руки.
Скоро конец, в потемневшем окне,
Всадник проехал на белом коне.

РОДНОЕ
Мой отчий дом давно не крепость
И не разжалобленный скит.
Вся современная нелепость
Из окон крашеных глядит.

Нет   у меня отца и мамы;
Спят под берёзой на холме.
Картина, вставленная в рамы,
Блистает памятью во мне.

Родные снятся на неделе,
Когда букет срезают с верб.
Заметно толпы поредели
В дыму, съедающем от треб.

Но нет особенной печали;
Её и так хватает тут.
Как много мы не замечали,
С рожденья шествуя на суд.

Я мир увидел не в роддоме;
А на бугре средь старых рос.
Жаль, офицеру и поповне
Мне мало кланяться пришлось.

Вокруг былого отголоски;
Мой дом давно не крестит лоб.
И под забором тлеют доски,
Что мать готовила на гроб.

ПНИ
Срез у вербы и у вяза;
Кольца лет  вросли в кольцо.
Обручили  пни тут сразу
Всех, покинувших крыльцо.

Укатили поколенья
Под дрожание крестов
И испуганное пенье
Стай, приспущенных хвостов.

Ели, знавшие обряды,
След оставившие лап,
Усыпают шишкой гряды
Молодых и старых баб.

Кто уйдёт, по ком поминки,
Знают, может, лишь они:
Тех деревьев четвертинки,
Превратившиеся в пни.

Веси  любят вербы-вязы,
Что связали времена.
Не нужны ничьи тут фразы,
Коль бессмертны имена.

То ль столы, а то ль сиденья,
В два обхвата ровный спил.
До второго  воскресенья
Тут бы каждый ел и пил.

СЁСТРЫ
В пяти шагах от Белоруссии,
В семи верстах от Украины.
Живут мои сестрёнки русские,
Золовки  Веры-половины.

Гостим у них, как именинники,
Без воздыхания и грусти.
На западе – вокруг малинники,
На юге – яблоки и грузди.

Горячий суп с утра и драники,
К обеду с творогом ватрушки.
И квас берёзовый в предбаннике
За час до карт и до подушки.

В макушку я целую лапушку,
Сестру, не любящую лясы.
И старый пёс, что помнит матушку,
Валяясь, крутит выкрутасы.

Не надышаться спелым воздухом;
Хожу со всей округой в ногу.
Поездки стали нам не отдыхом,
А путешествиями к Богу.

Нас вёрсты, сдобренные говором,
С молитвой  на руках носили.
И каждый дом сестёр стал донором
И для гостей, и для России.

ПОСЛЕ БАНИ
С лёгким паром, свет-луна,
Матерь месяца растущего.
Вот и понял я сполна
Путь родимого и сущего.

Пыль и мокрая трава
В обрамленье необычного.
Спорит с кем-то голова
У крылечка закадычного.

Между яблоневых гущ,
Обнявшись, бредут традиции.
Сплошь оболганная глушь
Очищающей провинции.

Звёзды льются чрез покров
Оцинкованных подойников.
Мало тут теперь коров,
Но зато полно разбойников.

Дом с огнями, голова
Говорящая – фартовая.
И гуляет, как вдова,
В кружевах, луна садовая.

Утихает кутерьма.
Пахнет баня свежим веником.
Тьма вечерняя не тьма,
Коль  у женщины стал пленником.

СЕРП
Густеет ночь. Летит звезда
И в Ипуть прыгает с моста.
По юго-западной Руси
Блестит большак из-под оси.

Лесов, полей, кладбищ удел
Пока ко мне не охладел.
Свет, солнцем данный и луной,
Молитву греет надо мной.

И каждый выпавший мне день
Пристёгнут крепко на ремень.
Шумит дорога меж кустов
И звёздных с лисьими хвостов.

Взирает шлях во все глаза
На округлённые леса.
И урожаем молодым
Вкуснее яблок пахнет дым.

Пусть отдыхает в небе серп,
Покинув с грустью хлеб и герб.
Я вспомню осенью потом
Ночное лето над мостом.

ФАСОЛЬ
Жара. Течёт рассол
Из семенного огурка.
И брызжет в крапинку фасоль,
Освобождаясь от струка.

Сестра грустит о кочанах
И красной свёкле для борща.
В тени подсолнечных папах
Лишь ельник пыжится хвоща.

Качает всем свои права
Толпа зелёных упырей.
Американская трава
И наш отеческий пырей.

Лежит в сторонке умный пёс
Среди былинок и былин.
И ловит сам себя за хвост,
Как поле влагу из глубин.

Ужей зовёт весь день река;
Такая сушь, такая пыль.
И рожи корчат облака,
Впустую на полсотни миль.

Земная высохшая соль
На стёклах окон и очков.
И вылупляется фасоль
Под кур квохтанье и стручков.

СТРИЖ
Тепло и холодно душе
В час неизбежного отлёта.
Сегодня вспомнить о стриже
Моя единственная льгота.

Зачем  вдруг  тянется к селу,
Где зреют ласточкины гнёзда.
Быть может, жизнь, как мошкару,
Ему дарует этот воздух.

А, может, лучшей из подруг
Услышал  песню он, как притчу.
И лето носится вокруг,
Любовь, выказывая птичью.

Я сам метался будто стриж
У незапамятного крова.
Сменил потом немало крыш
Во имя радости и слова.

И вот теперь с женой гощу
Я у гнезда в тени фронтона.
И не прощая, всем прощу
Всё до пронзительного стона.

Чего-то требует душа
В час неизбежного отлёта.
Грустить за нас и за стрижа
Моя единственная льгота.

НЕДОПЕТОСТЬ
В прошлом есть всегда такая сладость;
Проживёшь, её не утоля.
Вот она, задумчивая младость
У нижегородского Кремля.

Есть любовь, что выше всех симпатий;
Никогда ушедшее не ложь.
Лёгкое волнующее платье
От порывов сдерживает брошь.

Древняя и новая Россия
Знала много шёлка и имён.
Ты о чём задумалась, Мария,
В кутерьме распахнутых племён.

Вспоминаю в тех краях казарму,
Что учила верности стране,
Твоему блистательному шарму
И всему хорошему во мне.

Уйму ты сносила ярких платьев,
Вороха я истаскал рубах.
В наших судьбах многое не кстати,
Оттого задумчивость в очах.

Не сбылось что, то в душе ночует
И считает собственные дни.
До глубокой старости корчует
Просеку усеявшие пни.

Наша жизнь во многом та делянка,
Помнящая молодой напев.
Лишь берёзка, юная белянка,
Между бывших светится дерев.

Есть у нас печаль и недопетость,
И допеть её уже нельзя.
Вот она, задумчивая светлость,
У нижегородского Кремля.

КЛЕНОВЫЙ ПОЯС
Клёнов в спелых пальчиках воланы
На цветастых летниках садов.
С привкусом рохмановской сметаны
Золотится близость холодов.

Женственностью всё вокруг объято,
Русь полна задумчивых святынь.
Как полынь, благоухает мята,
Будто мята, царствует полынь.

Время требует давать обеты
Всем, кто с радостью меня пригрел.
Пахнут чемоданами билеты,
От волненья белые, как мел.

Послезавтра мне уже на поезд
Через уйму речек и речей.
Сдавит грудь кленовый тёплый пояс,
Дрожь садов унявший и печей.

Мне на Север, как в чужие страны,
Ждущие и песню, и припев.
Прижимает пальцами воланы
Золотой кленовый самосев.
23 августа – 24 сентября  2019

__________________________

Вверх

Комментариев: