Николай РАЧКОВ (Санкт-Петербург)

НА РОКОВОМ ВЕТРУ

Из новых стихов

* * *
Крупицы золотые русской речи
Таит в себе поэзия. Она
И суть, и свет божественной предтечи
И в древние, и в наши времена.

Она нас подвигает вдохновиться,
Душою разволнованной светясь.
…Как драгоценны
эти вот крупицы!
Не засорить бы. Не втоптать их в грязь.

* * *
Ягоды блестят на бересклете
Каплями огня, к себе маня.
Многих близких нет уже на свете,
Многим уж давно не до меня.

Пусто на моей тропе осенней,
Под ногой шуршит опавший лист.
И о жизни глубже, откровенней
Думаешь под ветра резкий свист.

Обо всём, что дорого и свято,
Что вошло и в кровь уже и в плоть,
Что от незаслуженного злата
Милосердный уберёг Господь.

Надо благодарным быть за это,
Никого за что-то не виня.
…Вон как светит кустик бересклета
В капельках последнего огня.

* * *
Вот и последнее тает тепло,
Тополь-то как нарядился!
Солнечный лучик упал на стекло
И о дождинку разбился.

Значит, недолго уже до зимы.
Чудится: в жаркой погоне
Скачут вдоль алых рябин Хохломы
Вновь Городецкие кони.

Снова под грай суматошный грачей
На сквозняках перелеска
Вспыхнуло столько прощальных свечей,
Столько янтарного блеска.

Не пропусти, поспеши, улови
Сквозь потемневшие своды
Эту улыбку осенней любви
Женщины,
жизни,
природы…

КУПАЛЬСКИЙ ЦВЕТОК
На купальскую ночь, только вспыхнет роса,
Отпусти ты меня в колдовские леса!

Там в урёмных местах, среди тёмных дубрав
Наберу я целебных властительных трав.

Продерусь, словно леший, в болотистый лог
И найду там волшебный купальский цветок.

Мне русалка отчаянно крикнет: «Не тронь!»
Но сорву я огонь, обжигая ладонь.

И заплачет русалка, и в омут нырнёт,
Лишь сомкнётся вода, золотая, как мёд.

Я домой принесу этот цветик лесной:
«Посмотрите, родные, что сталось со мной.

И красив я, и молод, к тому же богат,
Я открою любой этим цветиком клад!..»

Только взглянет жена из-под ласковых век:
«Я не знаю тебя, молодой человек…»

Только дочки окликнут, а голос их строг:
«Что за молодец, мама, ступил на порог?..»

И завою, как волк, брошусь из дому прочь…
…Не пускай меня в лес на купальскую ночь!

* * *
Как солнце играло на жёлтой стерне,
На тёплой ботве огорода!
Была ты, деревня, опорой стране,
Извечной душою народа.

Когда чёрной тучей в родные края
Шёл враг, беспощаден и страшен,
Вставали стеною твои сыновья
От сельских угодий и пашен.

И знали, где их потайные ключи,
Где корни у них родовые,
Твои космонавты, поэты, врачи,
И маршалы, и рядовые.

Стоишь ты в кольце обустроенных дач,
Возросшей тревоги не пряча.
Тебя извели. Истребили. Не плачь.
Ты выше страданья и плача.

* * *
Жизнь – такой ускользающий миг.
Всё достичь мы мечтаем чего-то.
Но как много подножек, интриг,
Стоит выйти лишь нам за ворота.

Уходите от мелочных драк.
Достоевский обмолвился так
В неизбывной о людях заботе:
Если к цели идёте, в собак
Не бросайте камней,– не дойдёте.

Сквозь дожди, ураган и туман,
Сквозь снега, что следы заметают,
Должен к цели идти караван.
А собаки?
Собаки пусть лают…

12-е АПРЕЛЯ
Мы горестно жили, мы радостно жили,
И первыми в космос мы путь проложили.

За все наши беды, победы, страданья
Нам столько Господь даровал ликованья!

И было в сердцах столько правды и света,
Что к нам потянулась с надеждой планета.

И был он улыбчив, и был светозарен
Наш первый, наш лучший, наш Юрий Гагарин.

И не было в мире отрадней от века,
И не было ближе для всех человека.

Так быстро, так ярко сверкнул, как комета,
Что все мы почти не поверили в это.

Летящий сквозь бездну, с душою нетленной,
Он шлёт нам сигналы теперь из Вселенной,

Что будет и будет кружиться планета,
Пока не убудет в нас правды и света.

* * *
Мы вырвались в космос,
собою рискуя,
Готовим к далёким планетам
гонца.
Скажите,
а кто-нибудь душу людскую
Сумел распознать,
разгадать до конца?

Учёный ты мой,
умудрённейший практик,
Попристальней глянь
из-под сумрачных век:
Таинственней всех
и планет, и галактик
Издревле
простой на земле человек.

Он весь –
нерешённых задачек тетрадка.
Никто до сих пор
не решил ни одной.
Он – тайна всех тайн,
всех загадок загадка,
Он – микровселенная
в жизни земной.

ТРИ БОГАТЫРЯ
У той ли речки у Смородины
И у ракитова куста
Богатыри старинной Родины
Не сдали своего поста.

Где Змей,
спаливший грады русские?
Где там поганые полки?
Кощей проклятый где?.. –
                                   Без устали
Илья глядит из-под руки.

На слёзы вдов седых помножена
Печаль Алеши горяча.
Ладонь Добрыни
настороженно
Легла на рукоять меча.

Они стоят. Они не путники.
Стоят года. Стоят века.
Они – духовные заступники
Родной земли наверняка.

Со всей нечистой силой,
с лешими,
Со всей разбойничьей ордой
Не раз и конными, и пешими
Они сходились
в смертный бой.

За честь и слёзы
милой Родины
Кровь проливали неспроста
У той ли речки
у Смородины
И у ракитова куста.

КОРЕЛА
И горела, и терпела
И сапог чужой и раж
Крепость русская Корела,
Приграничный древний страж.

Чистую надев сорочку
На себя не напоказ,
Билась долго в одиночку
Не один, а много раз.

Лик её суров и светел.
Что сдавала пост – враньё.
Билась так, что только пепел,
Только камни от неё.

Ни к чему на сердце жалость.
Были вёрсты далеки.
И пока она сражалась,
Собирала Русь полки.

Нет, она не штрих на карте,
А святой отваги знак,
Коль полгода
Делагарди
Взять её не мог никак…

Не владеть Корелой шведу!
Под знакомое «Ура!»
Как забыть ей ту победу
Императора Петра?!.

…Нынче нет того дозора,
Смолк штыков и сабель звон.
Лишь туристы да озёра,
Да леса со всех сторон.

Дремлет в уголке Державы
Над Вуоксою-рекой
Словно витязь русской славы,
Заслуживший свой покой.

* * *
«Любишь ли ты меня?» –
Это Господь Петру
В свете ночного огня
На роковом ветру.

Хитрости не спасут.
Это ведь надо сметь:
Из-за любви – на суд,
Из-за любви – на смерть.

Мчится за веком век,
Но не проходит дня,
Чтобы сквозь дождь и снег:
«Любишь ли ты меня?..»

ЗЕНОБИЯ
Красив и грозен блеск её порфиры!
Как груды аравийского песка,
Её войска сметали от Пальмиры
Вплоть до Египта римские войска.

Но вот в конце концов по воле рока
Рабыней на посмешище и суд
Её, царицу древнего Востока,
По Риму в золотых цепях ведут.

Легли у глаз предательские тени.
Но дух царицы был непокорим.
Она держалась гордо.
На колени
Не смог её поставить даже Рим.

КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Жизнь всё беспечней и дороже,
Надежды нет, с кем ни дружи.
Продажны слуги и вельможи,
Всё тонет в злате и во лжи.

Чем величавее, тем хуже.
И всё кровавей лик зари.
И всё наряднее снаружи,
И всё беднее изнутри.

О, христианская София,
Ударь сильней в колокола!
О, Византия, Византия,
Империя добра и зла.

Когда исчерпала всю меру
Святых скорбей, святых утрат,
То некому спасти ни веру,
Ни дух,
ни православный град…

* * *
Куда вы бежите, славяне,
Неужто Европа – ваш дом?
Неужто победные брани
Простятся вам в логове том?

Куда вы торопитесь, други,–
В холопы, в презренные слуги?
Увы, не найдётся пригожей
Вам места, как только в прихожей…

ДУМНЫЙ ДЬЯК ТИМОФЕЙ
Что творилось в Кремле!..
                   Стало зябко заморской жар-птице,
Жемчуга и каменья
                   чуть было не хлынули с плеч.
Думный дьяк Тимофей
                   присягать отказался царице,
Твёрдо встал он у трона
                   и начал предерзкую речь.

– Ты,– сказал Самозванцу,–
                   велишь величать себя ныне
Императором, цезарем –
                   сие постичь ли уму?
Ты расстрига и вор,
                   и язычнице Мнишке Марине
Присягать я не буду,
                   Христос не велит посему…

И зловеще сверкнули
                   глаза у Отрепьева Гришки:
– Как посмел! Ну, проклятый,
                   пощады у нас не проси…
То, что высказал дьяк,
                   это завтра узнают людишки
Как во граде Москве,
                   так по весям и градам Руси.

– Присягать я не буду,
                   хотя бы и бысть мне на плахе!.. –
Побледнел и погладил
                   спокойно оклад бороды.
Всполошились зело
                    в Грановитой и немцы, и ляхи,
И латинец от Папы
                    почувствовал запах беды.

– Как посмел!.. – за ножи
                     ухватились поспешные слуги,
Дьяк предсмертно хрипел,
                    не раскаясь, распластанный ниц.
Онемели бояре,
                    лишь только качнулись в испуге
Их горлатные шапки
                    из чёрных бесценных лисиц.

Бездыханное тело,
                    глумясь, за власы выносили,
Бердышом Тимофея
                    кромсал под окошком стрелец.
Все вздохнули потом,
                    только Шуйский, боярин Василий,
Усмехнулся в усы,
                    понимая, что это конец.

Всех, кто в тайну расстриги проник,
                    во дворце перечесть ли?
Подвиг дьяка молва
                    понесла на тревожном крыле.
…Не распутничать подлому,
                    жён и девиц не бесчестить,
Иноземной музыке
                    уже не греметь во Кремле!

Скоро колокол грянет
                    у церкви Ильи на Ильинке,
В спальню царскую вломится
                    синий от гнева топор.
Будет выстрел из пушки,
                    начнутся такие поминки,
О которых и нам
                    до сих пор не забыть, до сих пор…

* * *
Я вам о славе,
я о мире прежнем,
Который ныне где-то вдалеке…
Я говорю на русском, на безбрежном,
А не на зарубежном языке.

Его нетленный клад, его основу
Священная держала лития.
Я, к слову, уважаю вашу мову,
Но в мове нет державного литья.

А потому, когда распались скрепы
Любви и дружбы, помните о том,
Что недруги лукавы и свирепы,
Что, разделившись,
может рухнуть дом.

Опоры рухнут. Разорвутся нити.
Кто вас поймёт среди вселенских драм?
Не отвергайте русский.
Берегите.
Ещё не раз он пригодится вам.

* * *
Ах ты, полюшко,
поле русское,
Бьют дожди тебя,
греет солнышко.
Держишь смирно ты
на своих плечах
Столько золота,
столько спелого.
Ты и пахано,
ты и сеяно,
Ты душой людской
возлелеяно.
Кто тобой, скажи,
не любуется,
Не поёт тебе
песни славные?
В звоне колоса
полновесного
Сила спрятана
богатырская…

ПАМЯТНЫЙ ДОМ
Был запущен тот сад и заброшен тот дом,
Был хозяин когда-то объявлен врагом.
Лишь полынь, да кипрей, да крапива в окне.
Там бывать одному было боязно мне.
Но какою-то тайною силой влеком,
Вновь и вновь приходил я в покинутый дом.
Только страх и восторг, если мёртвую тишь
Разрывала под крышей летучая мышь.
Пахло сыростью, травами, давней бедой…
Я тогда был совсем молодой-молодой.
И однажды, когда прикорнул я в углу,
Наблюдая, как солнечный зайчик пилу
Сквозь замшелый, прогнивший ведёт потолок,
Вдруг услышал я запах дегтярных сапог.
Обернулся – и обмер. Стоял за спиной
Некто в белой рубахе, блестя сединой.
Рот скривил, а глаза его были пусты.
«Может быть,– усмехнулся,– хозяин здесь ты?»
Поглядел на разор, ничего не сказал.
Только руки свои издали показал.
Из бугристых, землистых, мозолистых рук
С мясом вырван был старый, изношенный плуг.
И обрывок супони висел на плечах.
Где те кони, которых стерёг он в ночах?
Снял с шестка чугунок, тяжкий, чёрный, как смоль,
Чем-то сверху налит. Он сказал: «Это боль…»
«Никого,– он вздохнул. – Никогда»,– и поник.
Стал двоиться его затуманенный лик.
«Хочешь выслушать правду?» – и палец к губам.

Бам-м-м!..
И какой-то чудовищной силы поток
Вдруг понёс, кувыркая, его за порог.
«Ни за что!» – прохрипел он уже издали,
Растворяясь в косматой дорожной пыли.
«Не забудь…» – Только голос остался один.

Я очнулся в поту.
                              Солнца огненный блин
Полыхал, жутко плавясь, в проёме дверном…
Будет памятен мне тот заброшенный дом.
Будет звать наяву, будет мучить во сне,
Будет стоном стоять в непогоду во мне,
И прижав к своим окнам полынь да цветы,
Вопрошать будет глухо:
«Хозяин здесь ты?..»

КРАЛЯ ВАЛЯ
И был у крали Вали Громовой
                  ремень мужской на юбке хромовой,
У Вали Громовой две вишенки
                  в росе мерцали из-под век,
И лампа десятилинейная,
                  хоть наша Валя не семейная,
По вечерам за занавесочкой
                  манила тайно на ночлег.

Ей только тридцать, нашей Валечке,
                  в германское одетой кралечке,
Ей столько целовало пальчики –
                  не сосчитать в селе парней.
В её избе звенит гармоника,
                  на подоконнике два слоника,
В колоде карт она, козырная,
                  была бы Дамою Виней.

«Побойся же ты Бога, Валечка,
                  ужель тебе не жалко мальчика?
Да он же только что из армии –
                  и вот уже в твоём числе…»
«Ах, тётя Маня, он два веничка
                  принёс попариться мне, Венечка…» –
Она хохочет, краля Валечка,
                  она всегда навеселе.

Ох, краля Валя, ох, медовая,
                 ох, голова твоя бедовая…
Но каждый помнил время страшное,
                 когда дымился горизонт.
Была Валюша тоньше веточки,
                 но дождалась своей повесточки
И с эшелоном санитаркою
                 она уехала на фронт.

Молоденькой, с косою русою,
                 она была под Старой Руссою,
Когда ударило осколочным,
                 шепнуть успела: «Боже мой…»
Но был хирург добрее боженьки,
                 отрезал только белы ноженьки,
И Валентину, Валю, Валечку
                 вот так отправили домой.

Сто раз хотелось ей повеситься
                 на полуночном крюке месяца,
Вот-вот, но за спиной горланили,
                 но выручали петухи.
Ах, что там Валечкины шалости.
Не смейте только к ней – из жалости.
Ведь даже бабы деревенские
                                   прощали все её грехи.

У нашей крали Вали Громовой
                   ремень мужской на юбке хромовой.
Ты можешь взять за руку Валечку,
                   но душу ты её не тронь.
Она ведь от людей не прячется,
                   пускай смеётся ей, как плачется,
Пусть за оконной занавесочкой
                   дрожит в ночи её огонь…

* * *
Ты женщина, ты много значишь,
Ты из особенных пород.
Порой ты всё переиначишь,
Всё сделаешь наоборот.

Не объяснить умом логичным
Твоих причуд, твоих затей.
Легко ли быть самокритичным
При нетерпимости твоей?

И вновь захлёбываться болью,
И воскресать, весь мир любя?
И невозможно жить с тобою,
И невозможно без тебя.

* * *
Весело жили и грустно,
Было и пусто и густо,
Вдоволь всего, по края.
Что там осталось? Немножко.
Кончится наша дорожка.
Где ты? И где буду я?

Может, фиалкой ты будешь,
Ты их так трепетно любишь.
Тучкой средь летнего дня
От одиночества тая
Буду я звать, пролетая:
«Милая, помнишь меня?..»

Ты не ответишь… Ну, что же,
Ты всё равно всех дороже,
Вот ведь какие дела.
Вспомню тебя я былую,
Дождиком став, поцелую,
Чтоб ты подольше цвела…

ПАДАЕТ СНЕГ
Сколько промчалось зим,    
Кажется, целый век…
Вновь за окном моим
Падает тихо снег.

Снег заносит опять
Сёла и города.
Выйти бы погулять,
Только не те года.

Как я забыть могу
Дней молодых поток.
В звёздном сверкнул снегу
Твой пуховый платок.

Это во мне, во мне –
Лестница. Коридор.
Губы твои в огне,
Радостный взор в упор.

То ли восторг мне сжал
Сердце, то ли испуг,–
Этот холодный жар,
Это касанье рук.

Встреча накоротке.
Школа вдали. Дела…
В снежном своём платке
Как ты была мила!

Был он неповторим
Твой и приезд, и снег…
…Сколько промчалось зим,
Кажется, целый век.

* * *
В Италии, от солнца золотой,
В лазурной, от сияющего моря,
Сидел бы я на камне разогретом
На берегу и всё смотрел туда,
Где парус реет над морской пучиной.
Смотрел бы я за грань тысячелетий,
Где женщина, такая же, как ты,
Идёт навстречу лёгкою походкой
В простых сандальях, в розовой тунике,
Неся корзину с диким виноградом.
И я бы, словно раб александрийский,
Взял у неё корзину и покорно
Шёл позади, любуясь гибким станом
И чёрными восточными кудрями
Красавицы, Горацием воспетой,
Красавицы, которой нету равных
В Италии, от солнца золотой,
В лазурной, от сияющего моря…

* * *
Заброшенный сарай.
Вечерний мрак.
Земля томилась, нежилась в истоме.
Любимой губы,
алые, как мак,
Ты целовал на золотой соломе.

Потом брели, сбивая с трав росу,
Подальше от укромного сарая.
И белый ландыш
ты сорвал в лесу
И подарил ей, от любви сгорая.

…Тускнеет всё средь суеты и дел,
Тускнеешь сам, страницы лет листая.
И только тот цветущий ландыш бел,
Мак алый,
А солома золотая…

* * *
Обожаю и землю и высь я,
И как всякий живой человек
Я люблю, когда кружатся листья,
Я люблю, когда падает снег.

Золотая метель хороводит,
Я грущу, заходя в листопад.
Всё проходит, шепчу, всё проходит,
Мир всему уходящему, брат.

Под серебряный звон снегопада
Хорошо у крыльца постоять.
Сердце свежему, чистому радо,
В теле чувствуешь бодрость опять.

Жизнь ты наша… И слёзы, и чудо.
Всё нам в радость и всё не навек.
Есть нам время подумать, покуда
Листья кружатся,
падает снег...

ПРОСТО ОСЕНЬ
У осеннего цветного палисада
Хорошо стоять в вечерней тишине.
Вот и снова под шуршанье листопада
Сколько золота прибавилось в стране!

В рощу входим, как в янтарные палаты,
И светлеет, тихо радуясь, душа.
Как богаты, как мы всё-таки богаты,
Даже если нет в кармане ни гроша.

Глянем в окна или выйдем за ворота –
И хмелеем от диковинных картин.
Это наша, это русская природа,
Это осень, это охра и кармин.

И не зря, когда любимая устало
Вдруг заметит в волосах тревожный дым,
«Не печалься, ты ещё прекрасней стала,
Это осень, просто осень»,– говорим.

СВЕЧИ ИЕРУСАЛИМА
Их зажигали так далече…
Который год уж у меня
Священные хранятся свечи
От Благодатного огня.

Их пламенем неопалима
И утверждая с вечным связь
Мне дочь из Иерусалима
Их привезла, душой светясь.

Притронусь к ним – и вся квартира
Задышит запахом иным.
В нём тайна ладана и мирра,
Нетленного незримый дым.

И словно душу кто уносит
В другие времена, края…
И всё, что жизнь мне преподносит,
Смиренней принимаю я.

СТАРИЦКИЙ МОНАСТЫРЬ
Не забыть в истории славного и слёзного.
Русь ты монастырская, мой тебе поклон!
Помнят эти стены Иоанна Грозного,
Стоны колокольные дерзостных времён.

Вот где свет негаснущий достоянья нашего…
В полночь здесь торжественней звёздные миры.
Вот где похоронена Катенька Вельяшева,
Дивное создание пушкинской поры.

Над церковным куполом, над немыми плитами
В тесных кельях слышится Господу хвала.
Хорошо, наверное, здесь творить молитву,
Чтоб душа всё помнила, плакала, цвела…

* * *
Пусть умники в самом деле
В музее болтают кстати,
Какая большая идея
Заложена в «Чёрном квадрате».

Нет, это любви руины,
Пепел дома отцова…
А мне по душе картины
Поленова, Васнецова.

Гляжу я в тёплые дали,
В солнечный дворик московский.
С детства в меня запали
Суриков и Маковский.

Снегов весенних остуда,
Берёзовые палаты…
Не разложить это чудо
Ни на какие квадраты.

* * *
Обманывался в жизни? Да.
И стыдно за себя бывало.
Но жизни чистая вода
Всё это мелкое смывала.

Восторг любви и боль потерь
Как предназначенное – было.
Мети, последняя метель,
Всю душу ты охолодила.

За счастьем не один рывок –
И где же, где оно в итоге?
Всё было впрок и всё не впрок –
Мечты, желания, дороги.

Сияй, последняя заря,
Какой-то нежностью особой.
Всё было зря и всё не зря.
А почему –
                    узнай попробуй…

ЭЛЕГИЯ
Ничего не хочу, ничего мне сегодня не надо.
Отчего, сам не знаю, тревожен я стал и угрюм.
Вот опять надо мной этот пламенный шум листопада,
Словно платья вечернего сердце волнующий шум.

Это осень пришла. За окном и туманно, и мглисто.
Словно музыка где-то звучит всё сильней и сильней.
Это вальс ускользающих в тихом кружении листьев,
Это свет отгоревших и грустных, и радостных дней.

И любя, и страдая, кружась в этом мире суровом,
Заходя в листопад, мы почувствуем пройденный путь.
Этот шум, этот свет, эту грусть нам не выразить словом,
Это память о чём-то, чего никогда не вернуть…

* * *
Живёт в душе средь песнопений,
Среди волнений и тревог
Есенин – музыкой осенней
И зимней музыкою – Блок.

И Лермонтов – как дух поэта,
Когда кипят страстей грома.
И Пушкин – ощущеньем света,
Когда владычествует тьма.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную