В Совете по поэзии Союза писателей России

О НОВИЗНЕ В ПОЭЗИИ

 

Тема эта существует столько, сколько и сама поэзия, но по-прежнему актуальна. Сегодня нередки упрёки в «неразвитии» русской поэзии, её затянувшемся застое, исчерпанности силлабо-тонического регулярного стиха. При этом кивают на Запад, где давно отказались от таких «глупостей», как метр, рифма, ритм. Существуют поклонники этого направления и в России.
Но вот вопрос: а что же собственно такое новизна в поэзии? Поиск новых форм,  новых смыслов, нового поэтического языка? Где границы этого поиска? Не приведёт ли это ( уже не привело ли?) к реализации пророчества Гёте: «Будет поэзия без поэзии, где всё будет заключаться в делании: будет мануфактур-поэзия».
Трудно спорить  с тем, что под поиск новых форм легче маскировать откровенную графоманию: тут поле для профанации беспредельное. Но очевидно и то, что меняется мир, меняемся мы сами и то, что работало в предыдущем веке, сегодня на читателя зачастую не действует.
На семинарах молодых литераторов приходилось слышать мнение и о том, что чрезмерная зацикленность на классике, её обожествление, не даёт возможности заявить о себе современным поэтам. Можно, конечно, просто отмахнуться от этого мнения, как от очевидной нелепости, а можно и задуматься…
Вопросов и ответвлений заявленной темы значительно больше, чем я тут описал. Надеюсь, меня дополнят коллеги, читатели. Присоединяйтесь к дискуссии, высказывайтесь.

Виктор КИРЮШИН,
Председатель Совета по поэзии СП России

Виктор ПЕТРОВ, поэт (Московская область)
«ПОКА СТАРОЕ ГОСПОДСТВУЕТ – ДЛЯ НОВОГО ПРОСТО НЕТ МЕСТА…»
Вначале следовало бы определить понятие «поэзия», а затем вести речь о её новизне, расширении, обогащении, движении к некоей жизненно важной цели. Но в том-то и дело, что поэзия неопределима, как любовь. И лишь любовь к поэзии, даже безответная, побуждает меня войти в эту дискуссию. Поэзию можно сравнить с таким химическим элементом, как золото (aurum). Природное качество поэзии – её непреходящая новизна, в какую бы эпоху она не добывалась. Золото не эволюционирует, не изменяет своей сущности. Речь можно вести лишь о пробе, чистоте содержания золота поэзии в стихе. Однако, поэзия не химическое, но более высокого порядка – духовное вещество, а периодической системы духовных элементов пока ещё не существует.
Вдохновлённый или угнетённый современностью поэт живёт, чувствует, мыслит и поёт в порубежье прошлого и будущего. Если он обращён лишь в прожитое, вторит шедеврам признанных мастеров, оправдывая себя тем, что старается обогатить современников, то он из племени эпигонов. Новизна его интересует лишь как средство выделения из среды других стихотворцев. Если стихотворец старается следовать ныне существующим вкусовым пристрастиям, то становится творцом модных поделок, исчезающих вместе с модой. Но если он свой дар, свою «орудийность» (Мандельштам) направляет из глубины языковой традиции в грядущее, создавая художественно притягательный образ будущего, то уже не текущее время вдохновляет его. Он сам вдохновляет соотечественников и современников на движение к жизненно важным целям ближнего, среднего, а то и дальнего будущего. Ориентир при этом может быть и в классической древности. Но, оборачиваясь на него, поэт увлекает вперёд соратников, схватывая грядущее боковым зрением сердца и разума. Вот тогда «из ничего фонтаном синим» (Блок) и вспыхивает новизна. Неизменно новое в поэзии – это образ будущего, которого ещё нет.
Поэзия течёт из нашей духовной древности, собирая воедино малые и большие реки. Поэт оборачивается вспять лишь для того, чтобы не сбиться с пути, не заплутать на ветвистых дорожках будущего, но держаться стволовых клеток родного языка, год за годом наращивая новые древесные кольца, усиливающие мощь мирового древа Поэзии. Не каждый год бывает плодоносным, не каждая эпоха – благоприятной для словесности. Культура дискретна, надо лишь не останавливать свой взгляд на пробеле. И у яблони бывают лета пустоцвета. Разведка грядущего мира начинается в языке, что известно любому фронтовому разведчику.
Новое всегда возникает на месте разрушенного или преображённого старого. Пока старое господствует – для нового просто нет места. Не знаю, как в политике, но в поэтике применима формула Михаила Бакунина:
«Страсть к разрушению – это тоже творческая страсть». Бесстрастной поэзии не существует. Но именно этой «страсти», именуемой у поэтов вдохновением или «высокой болезнью» (Пастернак) в нынешнем поколении словесников почти не наблюдается. Страстное разрушение «окамененного нечувствия» (из православной молитвы) застарелого языка, осуществлённое столетие назад, и явилось основанием для поэтической новизны всевозможных течений, ручейков и колодцев русской поэзии. Повторилась эта страсть как пародия во второй половине прошлого столетия, в годы Оттепели, когда сошёл снег девственного единообразия и показалась зелёная травка. Но она была прошлогодней травой Серебряного века, а не новой весной русской словесности. Поэтам в зимних ещё одеждах было и душно, и тесно, и образа влекущего будущего они не создали. Но есть надежда, что более отдалённое будущее дождётся своих поэтов. Вспомним Людвига Витгенштейна: «Талант – это родник, несущий всё новые воды».
В наше время изжили себя литературные течения, трудно стало определить автора по строчкам произведений, как это можно было сделать, узнавая «в лицо» строки Блока, Есенина, Маяковского, Цветаевой. Пора возвратиться к классическому стилю «высокой поэзии», щедрому на истинную новизну духовного золота русского слова, рвущегося из тучной тысячелетней почвы нашей истории. Современность – всего лишь фон, декорации, но не питательная среда новизны в поэзии. Без плодородной глубины слово годно лишь для выпечки, но не для нового урожая. Современность, данную нам в индивидуальном ощущении, можно сравнить с плёнкой натяжения воды, а на такой «исторической» поверхности вольготно только водомеркам. Золото и серебро кувшинок, уходящих гибкими стеблями в глубину воды, а корнями в тучный донный ил, «где дышит почва и судьба» (Пастернак) – вот образ поэзии. Без живого чувства истории, без сердечного доверия к наследию предков – не только поэзии, но и народа, её творца и потребителя, не будет. Эта мысль настолько очевидна, хотя и банальна, что, кажется, никак не поспособствует бытию поэзии, её непрерывному обновлению. Более того, может и навредить, уводя даровитого поэта в обеднённое археологическое прошлое. История не должна стать фоном или материалом «для сладкозвучных стихов» (Бальмонт). Она во всю свою высоту, глубину и широту есть – основание для поэзии, которому человек безгранично доверяет, как геометр аксиомам, крестьянин – вспаханному полю. И несомненно, новое не исключает старого, поскольку вырастает из него и плодоносит в будущем.
Чем-то наше время напоминает исход «Осьмнадцатого» века, когда литературный язык книжной поэзии, утрамбованный западноевропейским катком, порождал искусственную стихотворную продукцию, полную мнимой новизны переводных творений, пока в руки не взяли плуг устной народной поэзии, не взрыхлили вековую историческую почву и не засеяли
отечественными семенами – и вот тебе плеяда национальных поэтов во главе с Александром Пушкиным собирает новый урожай Золотого века русской поэзии. Попытка обновить пушкинский стиль, «снять венок с головы усталого Пушкина» (В. Хлебников) в общем-то с треском провалилась.

 

Александр КЕРДАН, поэт (Екатеринбург)
«К ТОЙ ГЕНИАЛЬНОЙ ПРОСТОТЕ…»

Я – не филолог и не теоретик. Но по личному опыту знаю: всякий изобретает свой «велосипед». При этом хорошо бы знать, какие «велосипеды» уже были изобретены…  Как приверженец традиции, я понимаю, что каждое новое поколение стихотворцев – только этап эстафеты, передающей «поэтическую палочку» дальше, следующим пиитам. Не факт, что достижения этих новых «этапов» являются лучшими по отношению к предшественникам.
Поэтому для меня лично поиск нового – это постоянное восхождение к сияющим вершинам отечественной классики, к той гениальной простоте, в которую призывал в конце пути впадать Пастернак. Это – поиск точного выражения чувств, предельная искренность в их выражении.  Конечно, возможны и новые метафоры, и неожиданные образы, и свежие рифмы, но при всём этом, дай нам Бог, соответствовать эталонам русской классической поэзии. А всякие словесные выкрутасы и бросание в формотворчество, как правило, признак душевной беспомощности, а то и обыкновенной безграмотности.

 

Наталья ЛЯСКОВСКАЯ, поэт (Москва)
«НАСТОЯЩАЯ РУССКАЯ ПОЭЗИЯ - ЭТО ПРЕЖДЕ ВСЕГО СТИХИЙНОСТЬ ДАРА…»
Я думаю, понятие «новизна» в прямом его значении к русской поэзии неприложимо. Новизна — это скорее из области бытовой, потребительской. В метафизическом поле искусства вообще и поэзии в частности более уместными будут понятия «новь» — новое в жизни людей (в высоком смысле) или «не паханная ещё земля, целина» — по определению В. И. Даля.
А ещё лучше — обновление, восстановление прежней силы чего-то устаревшего, пришедшего в негодность, силою дара, ниспосланного земным творцам Богом. Это обновление сродни крещенскому, когда ветхая плоть и усталый дух, омытые освящёнными водами в прямом и переносном смысле, обретают насыщенность, свежую яркость восприятия, а эмоции — качественно иную, лучшую природу, божественную. Бог есть Слово, и слова, составляющие необъятное море русского языка, обновляются с приходом каждого русского гения, каждого талантливого поэта.
Кое-кто любит твердить, что «всё сказано уже до нас». Поэтам, мол, остаётся только экспериментировать в области формы — изобретать морфологические конструкции, ломать ритм, вводить в язык неологизмы, изменять семантику слов и т. д. Этим занимались революционные новаторы прошлого века — В. Хлебников, В. Маяковский, Д. Бурлюк и их последователи — поэты лианозовской школы, например: «…фактурность языка отходила на второй план, актуализируя его функциональность, системность. Поэт работал не столько с языком, сколько с речью, конкретными ситуациями словоупотребления. Это вело к «опредмечиванию», превращению слова в материальную вещь, к визуальной поэзии и замене текста художественными объектами. Так преодолевались принудительность, «тоталитарность» языка, таким получался новый, «невиновный» способ поэтического «говорения» — в пределе вообще девербализованный, — пишет исследователь творчества лианозовцев В.Кулаков. — Перенос акцента на контекст позволял формировать высказывание, не нарушая буквальность словаря, не придавая словам особого, авторского смысла. Слова, освобожденные от синтаксиса, говорили сами за себя, и художественная выразительность достигалась многозначной парадоксальностью их сближения и минимумом собственно поэтических средств — паронимия, метризация, (…) простой повтор. Текст приобретал характер коллажа». И такой литературно-экспериментальный опыт ценен, однако мне читать исследовательские работы, посвящённые постмодернизму и концептуализму, гораздо интереснее, чем сами стихи, которым они посвящены. «Голая форма» должна быть наполнена эмоциональным, философским или идеологическим содержанием, как это было у футуристов или имажинистов, творения же флагманов той же лианозовской школы, многих метаметафористов и концептуалистов (за несколькими частными исключениями) гремят пустотой. Яркий пример — «Поэзия как проект» Д. Пригова: по собственному признанию, он всю жизнь «занимался не поэзией, а некими поэтическими структурами».
В противовес конструктивистскому подходу к поэзии часто приводят так называемые «строки от души», которые многие ценят за доступность пониманию. Как правило, это кое-как зарифмованные «добрые чувства» или простейшие житейские истины, типа: все там будем, твори добро, не обижайте котов и собак и т. д. При этом авторы уверены, что пишут «как Пушкин» или «как Есенин» или Рубцов. Ничего не имею против «добрых чувств» и прописных истин, однако хочу отметить опасную тенденцию — не к простоте, а к упрощению: сегодня под действием многих разнонаправленных векторов идёт постоянный размыв границ между гениальной простотой великих поэтов и графоманией пошляков и бездарей. Как бороться с этим разрушительным явлением? Воспитывать в людях умение различать подлинность простоты, учить их, образно говоря, отличать искусную работу настоящего мастера от дешёвой подделки с китайского рынка.
Русский язык практически не имеет ограничений в своих возможностях — многообразие форм и видов в поэзии можно только приветствовать. Однако настоящая русская поэзия — это, прежде всего, стихийность (какая глубокая звуковая и смысловая перекличка!) дара. Поэтическое произведение здесь — не артефакт, а энергетический сгусток личного дара поэта, постоянное или одномоментное воплощение сложнейшего комплекса культурных и исторических предпосылок, результат действия высших сил. Читая, вы сразу чувствуете подлинность произведения, и неважно — простые это строки или произведения со сложной внутренней субсистемой; пренебрегает автор знаками препинания или тщательнейшим образом использует весь их диапазон; транслирует стихотворение глубокие философские мысли и эмоции или бесхитростными словами задевает всего одну, но столь важную для читающего струнку в душе…

 

Анатолий АВРУТИН, поэт (Минск, Беларусь)
«СВОИМ, НЕЗАЁМНЫМ ГОЛОСОМ…»
Новизна в поэтическом творчестве проявляется тогда, когда в поэзию приходят люди со своим, незаёмным, голосом. Модернисты всех эпох и времен – люди безголосые, своего рода малевичи от литературы, прекрасно осознающие, что уровня классиков им не достичь никогда, а потому стремящиеся удивить мир разного рода вывертами. Малевич и Ко. ведь тоже прекрасно понимали, что писать картины на уровне Тициана или Леонардо им не по таланту. Как понимали это и некоторые их предшественники – уровень живописи за последние пять-шесть веков неуклонно снижается, а после русских передвижников здесь вообще не осталось серьезных имен… Одно время казалось, что время подобных людей в поэзии миновало безвозвратно – после легендарного «дыр бул щыр» Алексея Крученых вроде бы коверкать русскую речь было дальше некуда… Но не прошло и столетия, как вместе с пресловутой «перестройкой», многое в обществе перевернувшей с ног на голову, появились «поэты», в творениях которых живые чувства отсутствуют напрочь. Да и само слово стихи они заменили на канцелярское «тексты»… Разве к подобным текстам подойдет определение великого Ф-Г. Лорки, некогда данное им поэзии: «Что такое поэзия? А вот что: союз двух слов, о которых никто не подозревал, что они могут соединиться и что, соединившись, они будут выражать новую тайну всякий раз, когда их произносят».
При этом либеральным поэтам, среди которых, как правило, модернисты и находят питательную среду, сказать людям, как правило нечего. Отсюда и коверканье русского языка, и ёрничество по отношению к классике, и матерщина, и страсть выражать свои и так небогатые на эмоции чувства бесконечными верлибрами… До сих пор болит душа за одну весьма и весьма даровитую молодую поэтессу, которая, не находя о чем говорить с читателем, стала излагать в форме верлибров… бред подвинувшихся рассудком людей. Целую книгу этого бреда собрала… Не уверен, правда, что у такой «поэзии» читатель обнаружится. Лично меня как волновали, так и продолжают волновать строки поэтов классического направления – от Александра Блока и Николая Рубцова до моих современников: Светланы Сырневой, Екатерины Полянской, Надежды Мирошниченко, Валерия Хатюшина, Людмилы Щипахиной, Виктора Кирюшина, Николая Рачкова… Да и во время встреч с читателями в библиотеках, вузах, воинских частях частенько замечаю, как светлеют лица и загораются живым огоньком глаза слушателей, ощутивших тепло живого поэтического слова. И с каким недоумением взирают они на нью-модернистов… А потому живое чувство и настоящие эмоции, выраженные при этом мастерски, читатель еще очень долго будет встречать с распахнутым сердцем. Несмотря на весь технический прогресс и повальную компьютеризацию, лишившую, между прочим, человечество почерка, который, как известно, был своеобразной кардиограммой души…

 

Герман ТИТОВ, поэт (Санкт-Петербург)
«НЕУЛОВИМОЕ ТАЙНОЕ…»
Критики очень упростили ныне свою работу, – пользуясь пыльными осколками давно уже неживой модернистской эстетики, они продолжают оценивать стихи по какой-то условной «новизне». Разумеется, только в модернистском смысле этого слова. Всё, что в мировой поэзии не укладывается в эти рамки, грустно стоит в сторонке, за скобками. А ведь это, собственно, большая часть поэзии. И, ведь, как много очень «оригинальных» современных поэтов не-читаемы в принципе. Даже близкими друзьями. Да и не нужны эти стихи никому. Но по модернисткой табели о рангах они очень хороши. Ведь – оригинальны же!
 А ведь труднее всего – на самом деле – оценить то неуловимое и тайное, тающее в прогорклом осеннем воздухе эпохи, то, что несёт в себе и с собой подлинная поэзия. Она совсем не обязательно «новая», «со свежим дыханием» и т.д. Она ведь не жвачка. Поэзия может быть вполне традиционной по всем «физическим», уловимым параметрам. Но – бесконечно и восхитительно новой. Если XX век и преподал какой-то урок после поспешно провозглашённой отмены европоцентризма, то это, прежде всего, урок подлинного восприятия. Восприятия подлинности. Скажем, вот, китайская поэзия всегда была подчёркнуто традиционна. Но никто не спутает Ли Бо и Ду Фу.
Пора оценивать поэзию не по глупой и бессодержательной «новизне», а по содержанию в рифмованных или нерифмованных строках – собственно ПОЭЗИИ, её невидимого старинного и блаженного духа, скрытого под огрубевшей коркой затёртого до сияния – обыкновенного слова.

 

Диана КАН, поэт (Оренбург)
«СТИХИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ПРЕВОСХОДНЫ,
ИЛЬ ЛУЧШЕ НЕ ПИСАТЬ СОВСЕМ!..»
Твёрдо держусь мнения, что всякая инновация есть лишь хорошо забытая традиция, в противном случае инновация вряд ли приживётся, оставшись «разовым завихрением». Взять даже на бытовом уровне нашу любовь к фейерверкам, которая, вроде бы, была привита Петром Первым. А на деле? А на деле наши предки-славяне за сотни лет до Петра прыгали через костры во всевозможных купальских и прочих обрядах. Пётр Первый просто поменял живой огонь на искусственный. Это лишь один изпримеров инновации-забытой традиции, который я привела навскидку, благо Новый год с его фейерверками ещё на слуху. А потому любые разговоры об устаревшем и о новом – относительны. Нов только талант! Мысль не моя, а одного из гениев мировой литературы. Нет таланта – никакие формалистические экзерсисы не помогут. Ибо форма должна логично вытекать из содержания, ну про единство формы и содержания не буду тут распространяться, это аксиома. Присмотритесь внимательно, кто старательно муссирует мысль о том, что рифма и силабо-тоника устарели, и как следствие Пушкина пора скинуть с корабля современности, а Распутина читать неинтересно? Кто эти люди и писатели ли они? Как правило, это те, кто сам классической формой так и не сумел овладеть. Как в басне лисица, что не может достать высоко висящий виноград, с досадой говорит: «Зелен виноград и кислый!». С чего надо начинать? Надо всегда смотреть не только ЧТО говорится, но и КЕМ говорится. Давно замечено: плохие поэты очень любят учить всех, как надо писать. Умеют отличить амфибрахий от дактиля-птеродактиля, и всё-то вроде складно, пока слушаешь их дидатические рассуждения. До тех пор, пока не начнёшь читать то, что они пишут сами, называя это стихами. Вот тут и наступает момент истины. Как говорится, имеющий мускус не говорит о мускусе, ибо запах мускуса столь очевиден, что в словах не нуждается.
Теперь о рифме. Рассуждения дилетантов от поэзии, так и не разруливших свои отношения с силабо-тоникой, рассчитаны прежде всего на молодёжь, которая тоже рифмовать не рвётся, а поэтом называться не прочь. Уже не одно, увы, поколение потенциальных авторов ушло в пустыню, называюмую свободным стихом, да так оттуда и не вернулось. Хотя, может, это и неплохо, а то бы толклись под ногами, мешая работать талантливому меньшинству?.. Чтобы вступить в единоборство с формой, надо обладать немалым мужеством и терпением. Не легче ли своё банальное неумение рифмовать попытаться выдать за творческий метод, глядишь, и прокатит. Тем же молодым, что «от рифмы не лытают, а рифму пытают», я обычно говорю словами товарища Саахова: «Тот (та, рифма), кто нам мешает, тот (та, рифма) нам и поможет!». Рифма – не просто элемент формы. Это существенная составляющая содержания, некая метафизическая субстанция, существующая на стыке двух «миров» – формы и содержания, и являющаяся неким связующим звеном между этими мирами. Очень часто в поиске наиболее точной (ну или наиболее оригинальной, что также не возбраняется!) рифмы автор может выйти на такие глубины и высоты содержания, о которых даже не догадывался изначально сам, затевая стихотворение. Поэтому рифма – отнюдь не проблема формы для поэта, рифма – возможность решения проблемы содержания, возможность углубления и расширение смысла стихотворения, ибо порой рифмы гораздо умнее нас, надо просто слышать их. А для этого надо, как минимум, обладать литературным слухом, который далеко, как и музыкальный слух, не у всех авторов наличествует. И вот такие глухие на поэзию, как правило, и начинают говорить, что пение по нотам устарело, что только полная свобода от музыкальной грамоты спасёт музыку. Ситуация абсурдная, и любой музыкант, услышав такое от кого-то, просто не станет этого кого-то воспринимать серьёзно. Так почему в поэзии всякий, кому наступил на ухо медведь, пытается свою глухоту выдавать за творческий метод. А закончу тем, с чего начала. Только талант обладает способностью быть новым. Но талант должен доказать, что он способен и к систематическому труду. Ибо есть области, где посредственность просто невыносима: таковы поэзия и ораторское искусство. «Стихи должны быть превосходны, // Иль лучше не писать совсем!». Вот так и никак иначе!

 

Валентина ЕФИМОВСКАЯ, поэт (Санкт-Петербург)
«УМЕТЬ ЧУВСТВОВАТЬ ВРЕМЯ…»
Заданная тема о новизне в русской поэзии обширная, требует специального исследования. У меня такого исследования нет, поэтому буду говорить тезисно, с полной уверенностью, что и в наши научно-технические времена произведения русской классики остаются образцами. Даже с экрана телевизора, заполненного хамскими развлекательными программами или примитивными сериалами, в редкие просветы можно услышать чаще стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Цветаевой, чем произведения модных авторов-новаторов (я не говорю о современной традиционной русской поэзии, которая намеренно лишена места в видео и звуковом рядах). Потому, наверное, эти авангардные модернистские и постмодернистские произведения не звучат по ТV, что попросту звучать не могут, они не гармоничны, изуродованы ритмически, они невыносимы ни речевому, ни слуховому аппарату человека. Анна Ахматова говорила, что настоящим поэтическим произведением может считаться только то, которое поется. Русскую душу, хранящую исконную память о певучей молитве, не обманешь, она всегда отличит нарочитый, выдуманный эпитет, услышит фальшь насильно втиснутой в стихотворение “модной” метафоры, искажающей истинный образ мира.
Архиепископ Иоанн Шаховской назвал поэзию – помощницей молитвы. В конце XX начале XXI в.в. стихи-молитвы, стихи о Православии и жизни Церкви, о бытии души явились долгожданным откровением. Сегодня эта тема у поэтов стала до такой степени популярной, достаточно проработанной, что поиск новых тем и образов приводит иногда художников слова к какой-то фантасмагории от Православия, когда персонажи, названные именами святых, летают под куполом храма, источают огонь, произносят длинные монологи. Но ведь считается недопустимым вкладывать авторские слова в уста Христа или Богоматери. Помните, как говорила Ахматова в стихотворении “Распятие”
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
Никто не посмел даже взглянуть на Пресвятую! А какое панибратское отношение к святости позволяется в современной поэзии на религиозную тему? Есть над чем подумать, что исправить.
Конечно, сегодня в литературе востребованы герои-воины, священнический подвиг, материнское дело. Кстати, тема материнства, ответственности матери перед своим природным предназначением – разработана мало. Каких женщин романтизирует, навязывает нам как допустимый образец современное искусство – обольстительниц, изнасилованных малолеток, ведьм, в лучшем случае злобных матерей-одиночек. Но ведь все они – несчастные исключения из общего правила, которое предписывает матери нести свой подвиг, жить во имя ребенка, а лучше многих детей. Думаю, стихи на эту тему, представляющие женщину во всей ее духовной, душевной и физической красоте, могут просветить женские души, наполнить чувством милосердия и благодатью, а может даже спасти и детей, и семьи. Надо вернуть женщину-мать на пьедестал. Как говорил Иоанн Шаховской: “Жалось, сострадание – есть чудо в мире, Бог хочет этого сострадания”. И современный мир тоже хочет этого чуда. Поэзия может нести эти дары миру.
В большинстве поэтических произведений героем является лирический герой, во много близкий самому автору. Каждая человеческая личность уникальна, творческое ее познание неисчерпаемо. Жизнь души настолько богата, не исследована, что каждый поэт может заглянуть в глубину своей души, осмыслить свой жизненный путь, который сегодня проходит в новых реалиях, в новых социальных и политических условиях, но и они не могут запретить творцу поиск утраченного человеческого Богоподобия. Поэзия - хорошее поле для раздумий, откровений, исповедей. Все это вполне в русле национальной классической традиции.
Еще одной новой темой может стать жизнь самой литературы. Можно назвать много случаев, когда переосмысливаются исконные русские нормы жизни, оскорбляются великие русские писатели Пушкин, Блок, Чехов и др. Последнее время взялись за Сергея Есенина. Поэзия и поэты должны встать на их защиту. Вот достойные герои поэтического произведения. Да и сама русская литература со всеми ее победами и отступлениями, героикой и рефлексией – может быть выражена в образах и сюжетах современного стихотворения.
Корни русского искусства имеют вселенский характер, он несет в себе традиции Востока и Запада, древности и современности. Поэтому нам, сегодняшним, нужно уметь чувствовать время, а не судить его, как я когда-то писала:

...И зеркала осколок на полу,
Как чуткий взор, что в Мирозданье брошен, -
Туда, где возникают, ум страша,
Галактики, где свет берет начало…
О, как должна быть велика душа,
Чтоб не судила время, но вмещала.

Сиюминутное, текущее время выражается в жанровом произведении, время историческое – через проекцию в давние времена. Время вечности может быть выражено через образы “длительных размышлений”. Конечно, так как писали в XIX или XX веках мы писать не умеем и не должны, но должны чувствовать разное время, истину века минувшего и надежду века грядущего, тогда будем писать так, как можем только мы. Чувствование времени - задача трудная, достигается воспитанием души.
Одним из методов современной литературы может вновь стать метод Достоевского, названный полифонией. То есть рассмотрение одного события с разных точек зрения, с разных временных отстояний. Метод близкий и понятный современному человеку, воспитанному на политических токшоу, приученному к плюрализму мнений.
В общем, не все еще поэтами написано, не о всем сказано такими поэтичными образными словами, которые хочется выучить наизусть и помнить всю жизнь. И в заключение, может, следует вспомнить слова известного русского адвоката Федора Плевако, который говорил: ”Не с ненавистью судите, а с любовью”.

 

Анатолий ВЕРШИНСКИЙ, поэт (Московская область)
«ИСКРЕННОСТЬ И ДЕМОНСТРАЦИЯ ИСПОДНЕГО – НЕ ОДНО И ТО ЖЕ…»
Разговор о новизне художества нередко сводится к новаторству художника — к поиску им новых средств самовыражения. Но если рассматривать формальные изыски в контексте всей как минимум тысячелетней русской литературы (о более древних пластах словесности судить не берусь — ввиду отсутствия синхронных записей), то нетрудно убедиться: многие новшества в области поэтической формы, которыми так гордится XX век, суть повторение пройденного. Свободный стих? Так разве не им написано «Слово о полку Игореве»? Тонический (он же акцентный) стих Маяковского и его последователей? Множественные примеры подобного стихосложения находим в «Сборнике Кирши Данилова», составленном в середине XVIII века, в других, более поздних, собраниях фольклора. Ассонансные рифмы и прочие фонетические повторы? То же «Слово...», тот же Кирша Данилов и поэты XVII–XVIII веков. А православные песнопения, переведённые на литературный славянский (русский извод которого назвали церковнославянским) и ставшие, ввиду близости этого языка к древнерусскому, фактом отечественной поэзии? А собственно русские духовные стихи? На таком фоне господствующая у нас более двух столетий силлабо-тоника, правила которой были разработаны Тредиаковским и Ломоносовым, вовсе не выглядит устаревшей: на сегодняшний день это наименее архаичная система стихосложения.
В чём же состоит новизна поэтического произведения? Не в формальных изысках автора, не в особенностях его строфики и лексики, орфографии и пунктуации. Нет, в них отчасти тоже, но в малой, не главной части. Первостепенна — новизна содержания. Тема может быть вечной, сюжет — бродячим, но раскрытие темы, интерпретация сюжета должны быть нетривиальными. Разумеется, это больше относится к пространным произведениям: балладам, поэмам, романам в стихах. А как быть с малыми поэтическими формами? В чём, например, заключается новизна лирики? Степень новизны лирического стихотворения определяется, на мой взгляд, степенью искренности автора: личный, незаёмный опыт одного человека неповторим и потому интересен другим людям. Разумеется, если этот опыт у сочинителя есть и если автор способен его передать, не исказив косноязычием.
Но что такое искренность в поэзии? Предельная открытость, обнажённость, срывание всех и всяческих покровов? Эти качества могут легко обернуться пошлостью, бесстыдством, даже кощунством, если неразвито (или утрачено) чувство меры. Искренность и демонстрация исподнего не одно и то же. Первая — скромна. Вторая — срамна. Об искренности поэтического слова можно говорить тогда, когда имеет место достоверность лирического события, как принято называть то состояние сопереживания, которое объединяет автора и читателя в момент их общения, опосредованного книгой или другим носителем информации. Этой достоверности способствуют доверительное отношение собеседников друг к другу (недаром бытует выражение «найти своего читателя») и верность авторской интонации, её соответствие предмету разговора. Равнодушному высказыванию и, как следствие, холодному его восприятию не придадут существенной новизны (а значит, и долгосрочного интереса) ни усложнённые ритмы, ни вычурные рифмы, ни отсутствие тех и других.

 

Антон АНОСОВ, поэт (Москва)
«ВАЖНО СОХРАНИТЬ ПОЭТИЧЕСКУЮ КУЛЬТУРУ…»
Поэзия – зеркало языка. Бесспорно, она развивается так же, как изменяется язык, поэтому настоящему, хорошему поэту важно не только содержание, образы, рифмы и ритмика, но и сказать что-то новое или по-новому, соответствующее своему поэтическому веку. К сожалению, под чем-то стоящим «новым» всегда пытаются замаскировать что-то бездарное, отвратительное. Но время очищает зерна от плевел. Вспомните, как сменялись поэтические эпохи на примере этих достойнейших: Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин, Маяковский, Хлебников, Гудзенко, Рождественский, Бродский, Рыжий и др. (Не умаляю значимость других уже «классиков» и еще не ставших ими)
Вспомнили?
Так вот, как бы не менялось время, фундаментальные основы и принципы стихосложения оставались неизменными, а именно, важность содержания, ритма и рифмы. Да, менялись образы, появлялись неологизмы, появлялись новые формы. Но базис в России– оставался базисом. Поэтому нам так важно сохранить поэтическую культуру.

 

Максим ЕРШОВ, поэт, критик (Самарская область)
«БОРЬБА ВЕЧНОСТИ ПРОТИВ ВРЕМЕННОСТИ…»
Гёте оказался прав. Творчество стало чем-то вроде броши на псевдо-индивидуальном костюмчике мелкого буржуа – украшением, без которого и в свет не выйти. То есть это именно стандартная, массовая процедура эпохи диктата большинства, не умеющего да и не желающего быть развитым. «Новизна» этого творчества призвана выделять его на фоне «архаики», заявить о себе «новый» стандарт может только отталкиваясь от «старого». Отсюда, чаще всего, и формотворчество. Оно должно подменять содержание.
Уже марксистская трактовка диалектики традиции и новаторства представляет собой высоту, мало кому сегодня доступную. Те же, кто интересуется теорией всерьёз, вольно и невольно подпадают под очарование европейской мысли новейшего времени, что логично – «после совка». Каждая из западных теорий или скорее все они вместе постулируют модерное либо постмодерное видение ЧЕЛОВЕКА и, соответственно, литературы. Они постхристианские, и без декларативного следования им тебя не примут в рукопожатных гостиных. Так обстоят дела. То есть в «актуальности» присутствует большая политика перевода русской культуры на транснациональный паёк. Политика, которую молодежь не всегда понимает, но зато тонко чувствует.
Вспомним Мамардашвили (и не только его, конечно). Кратко: культура это готовность соблюдать правила. Автор сначала растет до правил – до формы, сложнейшей у русского регулярного стиха, а после – перерастая её – становится собой. Любой классик таков. Это очень большой труд. «Срезать» путь нельзя, но именно о стремлении это сделать мы сегодня и говорим.
Но так или иначе новаторство – добросовестное и недобросовестное – всё равно существует благодаря традиции, отталкиваясь от неё (Бродский) либо осуществляясь по принципу минус-приема (Лотман). Таким образом, новизна есть отражение традиции, либо диверсия – если выходит за эти рамки.
Далее. Пруст назвал поэзию чувством собственного существования. Он понимал это очень буржуазно, отсюда его философия, его проза, которую я считаю бредом вещей. И его популярность. Я переформулирую: поэзия есть чувство недостаточности собственного существования. Одно слово включает в себя весь этот мир. Поэзия есть (Цветаева) язык боли, которая боится взорвать собой будни.
Форма в поэзии отвечает её назначению как произведения: борьбе вечности за себя против временности. Отсюда ритм и его противофаза в рифме. И должен быть избыток содержания (или бумаги), чтобы мы решились отменить это правило. Верлибр говорит миру о том, что вечность отменяется. Но хороший верлибр имеет довольно жесткую структуру и должен быть идейно насыщен, чтобы состояться. Всё остальное, что никто не прочитает во второй раз, можно смело называть инновацией в поэзии, а точнее заказной халтурой, призванной засорять русло нормального.
Езда в незнаемое (Маяковский) имеет императив новизны. Это понятно. Но кроме этого, она – «подводное дыхание» (Анищенко) – то есть огромное внутреннее усилие, особенно в наши дни, противостоящее поэзии столь явно. Бродский говорит, что в поэзии дух ищет плоти, но находит слово. Не просто слово – мета-язык, слово вдвойне, если считать просто словом всякое понятие, начало абстрактного. То есть поэзия сродни самой возможной деятельности человека – философской, религиозной. В ней откликается или присутствует ощущение Бога, она всегда решает духовные задачи. Что «нового» может быть в этом? Что изменилось? Да, форма, как и всё на свете, подвержено износу. Но остаётся – время, оно у всех свое. «Им даже время не по плечу» – сетовал Кузнецов. Себе он ставил и более серьезные задачи... Но как духовная практика – которой вполне можно считать занятия поэтическим творчеством – сочетается с формализмом (антиформализмом) новаций? Вот, на мой взгляд, критерий их оправданности. Слишком много стихов, текстов, в которых нет человека-творца, а есть человек-эхо – резонация окружающего и теории. Без прожитого внутренне опыта, без вопроса об истине, который должен звучать безотносительно того, возможен ответ или нет... И страшно то, что никакая внутренняя струна не подсказывает таким поэтам (здесь не применимо это понятие в строгом смысле), неуместность, безжизненность их действия.
Голос ищет формы. Но голос, а не актёр. Поэт – голос из хора своего народа (нации), а это не сыграешь. К этой догадке Бахтина добавлю свою: если поэт не голос хора, то есть в данном случае, отрицает всякую традицию, то он разрушает хор.

 

Дмитрий МУРЗИН, поэт (Кемерово)
«ГРАНИЦА МЕЖДУ ПОЭЗИЕЙ И ПРОЗОЙ ФАКТИЧЕСКИ СТЁРТА…»
Сначала стоило бы договориться о терминах. Что считать  новизной и что – поэзией. На мой взгляд большая часть современных нам «инноваций» являются не собственно поэзией, а убеганием от поэзии, избеганием поэзии. Изначальный вектор поэзии – подчёркнутое отмежевание всеми доступными способами прозаического текста изменен на обратный. Граница между поэзией и прозой фактически стёрта. «Традиции» записывать рифмованный текст в строчку, как прозу – уже больше сотни лет. Существенную часть нынешних «стихов» можно лишить разбивки на строки, и читатель воспримет это за прозу, не почувствовав подвоха. Метроном сдан в утиль. Рифма… Извините, что вообще говорю такие слова, когда речь идёт о поэзии!
После полутора веков непрерывных формальных исканий и экспериментов никакие формальные изыски не дают даже ощущения новизны. Непрерывное ощущение осетрины второй, третьей, пятой свежести. Вот и нужное слово подоспело - свежесть.
Растворённое на зарю окно, расстёгнутый ворот, широко разинутые глаза, душа нараспашку – новое там, где живут, страдают, рвут душу и пишут чувствуют,  как живут – в первый раз, каждый раз – в первый раз.  Хватая для прогулки первый попавшийся под руку велосипед , а не случилось велосипеда – так пешком.

Я не против тех, кто для каждой следующей прогулки изобретает новую модель велосипеда – о семи колёсах, с двумя рулями и бриллиантовыми катафотами. Но мне кажется, важнее в нынешней прогулке не транспортное средство, а цель и маршрут. А нынешние новаторы по большей части забыли о цели. И всё чаще на их навороченных велосипедах нет педалей.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную