Андрей Борисович Ребров

Ребров Андрей Борисович. Родился в 1961 году в Ленинграде. В 1993 году стал одним из основателей Православного общества санкт-петербургских писателей, созданного по благословению митрополита Иоанна(Снычева).Пребывание в святых местах русских - на Валааме, в Оптиной Пустыне, в Дивееве, Святогорском , Псково-Печерском (где получил благословение на творчество) и других монастырях оказало большое влияние на его произведения. Работал оператором газовой котельной, что позволяло заниматься литературой. В тот период были написаны и изданы книги: «Крылица», «Выбор», «Глубокие выси». Секретарь Правления Союза писателей России, член-корреспондент ПАНИ и Совета Собора Православной интеллигенции. Печатался в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Север», «Родная Кубань»,»Поэзия»,»Аврора», «Волга», «Дальний Восток» и многих других. Гл. редактор журнала «Родная Ладога» Живет в Санкт-Петербурге.

ЛЮБОВЬ
Выйди ночью за порог
Со свечой в руке -
И увидишь огонек 
В дальнем-далеке. 

Это я, храня свечу
От семи ветров,
Твоему огню шепчу:
"Выведи под кров".

ЗВЕЗДОЧЕТЕЦ
Месяц пал в глаза коровьи,
Как в колодец, глубоко.
Завтра выдоит Прасковья
Золотое молоко.

На Ванюшкину коленку
Капнет млечная звезда,
Под губой прилипнет пенка -
Дедушкина борода.

СВЯТОЧНОЕ
Блекнет день,
исполнясь ветхим светом. 
В старый сад тропа заметена.
В снежной сфере яблоневых веток
Созревает новая луна.

На дворе – мороз, но временами
Чудится, что в заоконной мгле
Сладко пахнут горними садами
Яблоки, не собранные нами, -
Маленькие луны на земле.

* * *
На церковных окнах - ризный снег Сочельника,
Дымом и хвоею тянет из-под рам,-
Будто бы на облаке возлетает с ельником.
С белою оградою православный храм.

Раздышу молитвою изморозь оконную -
От простора белого - аж в глазах черно…
А в дали над речкою, над долиной звонною,
Как звезда Господняя теплится окно…

Елочки завьюжены и сторожки заперты,
Тропка запорошена - никого на ней,
Только легким-легкие светятся у паперти
Два следа от Ангельских маленьких ступней.

Но запели певчие, сотворив знамения,
И запели сиверком зимние поля,-
Будто бы со знаменным и с метельным пением
Устремилась к Вышнему русская земля.

* * *
Рождественским снегом покрыты соборы.
И солнце играет в родных небесах.
И кажется, будто в глубоких затворах
Печерские старцы творят чудеса.

И вдруг, встрепенувшись от первого звона,
Мохнатые шапки роняют на лед
Сединами зим убеленные кроны,
Сединами лет убеленный народ.

Метали поклоны белицы-березы,
Склонялись и ветви, и сотни голов,
И чудилось мне, отступили морозы,
И душу согрела молитвенность слов.-

То в храме тропарь гулко братия пела,
И отзвук его долетал из леска.
Снегами и елями пахло в приделах,
Свечами и ладаном пахли снега.

А звоны летели над долгим простором,
Пушистым и белым, как Божий убрус.
И вторили им и сердца, и соборы,
И шапки роняла притихшая Русь.

* * *
Я из подъезда два квартала
Иду к Калинкину мосту,
И вдоль петлистого канала -
Одну гранитную версту,
А дальше - тело, будто в гору,
Тащу душою до собора,
Что колокольней, как перстом,
Мне указует вечный Дом.

* *  *
Никольский собор закружил куполами.
И чудится в каждом витке листопада,
Что осени русской кленовое пламя
Бушует в ветвях Гефсиманского сада.

Да будет по вере твоей! И не сетуй,
Да было ли то, и на самом ли деле
Мгновенье тому на промокших газетах
Библейские ангелы тихо сидели.

Есть в осени невской такие мгновенья,
Когда этот город кружит в небесах,
И разных времен и пространств совмещенье
Свершается прямо на наших глазах.

* * *
Над пшеницей, над горушкой 
На языческих ветрах,
Как солонка – на горбушке,
Запустелый древний храм. 

Под невидимым покровом.
Свод отверзнув небесам,
Слушает он Божье Слово –
Свет, глаза слепящий нам.

И спешу я через поле,
К братьям, к вам, Борис и Глеб,
За евангельскою солью –
Без которой пресен хлеб.

СВЕТ ТИХИЙ
 …И реки вернутся в свои берега
 Под своды священных ветвей,
 Воспрянув от смертного сна, на врага
 Воскресшие главы церквей

 Подымутся в ратных шеломах, и ширь
 Обрящет былинную весть
 О том, что Кощея сразил богатырь
 Из наших таинственных мест.

 Лишь русское солнце затеплит в лесах
 Купели крестильных озер, -
 Во дланях благих вознося образа,
 Покинут пещерный затвор

 И схимные старцы, и нищенский люд,
 И витязи древних былин…
 На миг Святогора кольчужная грудь
 Сверкнет из-под рясы земли…

 И реки вернутся в свои берега,
 И станет вдруг ясно тебе,
 Что ныне страшнее меча для врага
 Свет тихой лампадки в избе. 
  
ЛЕРМОНТОВ
Бородино листа,
Свеча горит,
а выше,-
Три сомкнутых перста, - 
Так крестятся  
и пишут. 

БЕРЕЗЫ
Отъярились осенние грозы
И забрезжились в ясной дали,
Столь привычные взору, березы –
Златокрылые светы земли.

Замахали призывно ветвями,
Листвяным опереньем искрясь,
Прикровенно являя пред нами
Немирскую свою ипостась.

И, быть может, во дни увяданья,
Их нетленного вида страшась,
Просветлеет, стяжав покаянье,
Многогрешная чья-то душа.

ВОСХОЖДЕНИЕ
К заветной маковке горы
Вершу свой путь тяжелый:
Все ближе звездные миры,
И неоглядней долы.

И вспоминается в пути,
Как смертно не хватало
Хоть искры веры – чтоб дойти,
Дожить до перевала.

Бывало, свет иных вершин
Сбивал с пути вначале…
Но, здесь в предоблачной тиши,
На гулком перевале

Вдруг ощущается легко:
Что каждый стук сердечный
Созвучен поступи веков.
И верится: жизнь – вечна…

* * *
Месяц речной – все взрослее и строже…
Веет бессмертьем от звездной воды.
Юность ушла… И за лунной дорожкой -
Свежие звезды – как чьи-то следы.

Время течет… Но, о Вечности мысля,
Долго гляжу я, как в детстве, с мостка –
В воды реки, углубленные высью,
И ощущаю: как юность – близка… ПАМЯТЬ.
 
ОКТЯБРЬ 1993
Я помню -
как молитвой и страданьем  
Сам вихрь эпох насыщен был
в те дни,
Как жгуче прорицалось мне
в сени 
Церковных древ,
что крон их увяданье -
Цветенью гефсиманскому
сродни.  

Я  помню -
жар кровавого прибоя
На временной мутнеющей реке;
И доллары в иудиной руке;
Тот бледный дом,
и площадь - поле боя - 
В терновом заградительном венке.

Я помню
все -   
от мук новозаветных 
И до мытарства русских деревень -
Их крест несет
мой каждый
древний
ген.
И может, вас,
предавших Бога Света, 
Лишь этот
путь наследственный наш  
крестный 
От вечной тьмы
искупит 
в судный день. 

К ВЕЧЕРНЕ…
Истончены и землисты лица.
В черных покровах – плоти.
В красном небе –
белые птицы.
День на излете…

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ
Когда ты привычно бредешь от Невы
По линии Первой, взирая на крыши,
То видится – Ангел с церковной главы
Летит над Васильевским выше и выше.

Взмывает в блистанный надневский простор…
Но вдруг исчезает за башенкой старой –
Быть может в кромешный спускается двор,
"Во образе тайном" идет по бульвару.

И, если, когда-нибудь встретишься с ним
На жизненной линии, сродной с окрестной –
Поверишь, что город всечасно храним
Грядущим сквозь век Петербуржцем небесным.

КСЕНИЯ БЛАЖЕННАЯ
Смолк гомон городской.
В ночи разносит ветер
Гуденье фонарей, горящих надо мной,   
И я спешу во храм –
в звучащем этом свете –
На дальний ясный звон,
на тихий огнь свечной.


И, временной предел душой одолевая,
Я вижу в  звонной дали вековой,
Как вдоль Смоленки,
Ксения,
сияя, 
Идет в юдольной мгле по мостовой.

Грядет,
сквозь годы,
в образе бедняцком,
Всю Русь вместив
в ладонях – на груди. 
И я спешу,
спешу,
но не угнаться –
За ней,
идущей тихо впереди.

* * *
Охватила заря скальный город,
И возжглись над варяжской Невой
Леденистые главы собора –
Светоч русской любви огневой.

В этот каменный огненный вечер
К мостовой пристывает мой взор,
Но в душе – как пасхальные свечи,
Многоглаво пылает собор.

И, взглянув на Исаакий,
прохожий
Мне красно улыбнулся на миг,
И – как зарный румянец сквозь кожу –
На лице его, с нищенским схожим,
Прояснел,
Петербург,
твой погожий,
Прикровенный молитвенный лик!

* * *
Рождает время прежние сюжеты,
Но ни строку, ни дни не двинешь вспять,-
Знать, свыше предначертано поэту -
В душе чужие жизни продолжать.

Вживляя в строфы прожитые годы,
Он ощущает смертное родство
С грядущей высью русского народа -
В чьих душах длится вечности его.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Глядится высь в разлившееся Нево,
Наводнены безбрежностью сады.
И с яблонь,
   яко с жизненного древа,
В поток небесный падают плоды.

И, словно чьи-то прожитые годы.
Несут их вдаль речные облака.
И чудится,
  что яблоки на водах,  
В скопленье,
  сочетаются в века.

И те века плывут,
плывут… 
И встречно
Течет им 
жизнь грядущая моя.
И я гляжу на яблочную вечность,
Преображаясь чудом Бытия.

ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Восходит солнышко над лугом,
Над миром, сущим тыщи лет.
И в каждой капельке упругой,
И в каждом миге - длится свет.

И каждой сущею частицей -
Всей сутью - ощущаю я,
Что с тем насущным светом
длится
Душа бессмертная моя.

* * *
Иссяк закат. И ночь черна, как пашня. 
Пишу, пишу… пашу лист белый я,
Чтоб трением пера о грунт бумажный
Возжечь хотя бы искру Бытия.

Чтоб в книге дней, объятой позолотой
Небесных нив, легко бы вы прочли
Хотя б щепотку строчек, где от пота
И слез моих - искрится  соль земли.

*   *   *
 Разверсты двери в церкви запустелой -
 Прообраз запечатанных времен.
 Лишь зимний вихрь поземкой то и дело
 Кадя во тьме у храмовых икон
 Порой тепло доносит из придела
 Страстной Андрея Критского канон.

 Там в алтаре морозной звездной сканью
 Мерцают - утварь, стены и полы,
 Там старцы, словно в гуще Мирозданья,
 Творят канон, чтоб светом покаянья
 Исполнить каждый квант греховной мглы.
 И паки, паки будут дни светлы,

 Светлы, как Рождество в ночной пещере,
 Длинны, как путь несения Креста…
 И может в срок Пришествия Христа,
 Когда времен свершится полнота,
 Той церкви распечатанные двери
 Преобразятся в Райские Врата.

 *  *  *
Взбранила поле речевое
Иноязычных рыков рать.
И силы нет стихи слагать…
Лишь слово древнее, живое -
Потомкам русичей под стать.

Его реченье вечевое
Созвучно рокоту реки.
А за чертой береговою -
Как прежде - вражии полки.

И говор чуждый то и дело
Сечет, 
течет издалека,
И помутнела, побледнела
Река родного языка.

Но вновь,
    сплоченные молитвой,
Как древнерусские войска,
Стремятся буквы вдаль листка…
И полнокровная строка -
Сродни Непрядве после битвы.

* * *
  Вот снова чьи-то дети вдалеке,
  Так по-библейски, плещутся в реке,
  И голышом, на свежем ветерке,
  Простосердечно бродят по мыску.
  А время, уподобившись песку,
  Заносит их следы на бережку.
  И человек, похожий на Луку,
  Им что-то пишет тростью на песке…
 
*  *  *
  Цвели целительные травы  
  Под взором солнечным небес.
  И, как Мамврийская дубрава,
  Дышал иссопом русский лес.

  В душистой дымке золотистой
  Ягненок пасся на лугу,
  И женщина несла тернистый,
  Смолистый хворост к очагу,

  Где, до поры, тая дыханье,
  Заветно тлел огонь костра,
  И старец, будто в ожиданье,
  Стоял у ветхого шатра…

  И голубь реял крестоносно,
  И шло служенье муравья…
  Все было значимо и просто,
  Как в вечной книге Бытия.    

*   *   *

 Хоть ран моих срослись края
 И нет рубцов на коже. -
 Вся в синяках душа моя,
 Синей небес погожих.

 Знать и прадедовы глаза
 Синели с той же силой,
 Когда вздымал под небеса
 Он ворога на вилах.

 И не от тех ли встречных лиц,
 В блокадной мгле синевших,
 Из отчих теплился зениц
 Заветный свет нездешний?

 И полыхает синевой
 Сыновний взор бесстрашный…
 Небесный огнь Руси Святой -
 В очах и душах наших.

НА БРАНЬ ПОСЛЕДНЮЮ…
           Преосвященнейшему Константину
           епископу Тихвинскому
    
   Золотилось небо спелой рожью,
    А в полях синели васильки.
    Шел монах сумняшеся ничтоже
    Вековой тропой и кулики
    Щебетали в долах васильковых
    Под ржаною вязью облаков.
    И лучилась к полю Куликову
    Тропка летописною строкой.

    Шел чернец строкой незавершенной,
    Посох предержа в руце своей,
    Мимо новорусских вавилонов,
    Мимо стойких дедовых церквей.

    А издалека, сквозь птичье пенье,
    Сквозь халдейский ропот городов,
    Доносился грозный гул сраженья:
    Гром гранат, глухой, как стук щитов,
    Посвист пуль, звучащий, словно эхо
    Впившихся в простор ордынских стрел,
    Лязг пропятых танковых  доспехов,
    Трубный гуд страстных монастырей.

    Шел монах без устали и страха
    На армагеддонское жнивье…
    И служило посохом монаху
    Пересвета древнее копье.

* * *
  В долгом омуте метели 
  Тонет черная река.
  К часу пушкинской дуэли
  Нет ни брода, ни мостка…

  Только белая пучина
  Стонет, словно человек.
  Только ягоды рябины
  Тихо капают на снег.

  Только, вдруг, заколыхавшись,
  Щелкнет ветка у виска,
  Будто выстрел, прозвучавший
  Сквозь метельные века.

ЗОРКАЯ СВЕЧА   
Пронзают сумрак зоркие лучи,
Светло глядящей в зеркало, свечи.

И, слившись с отражением ее,
Мой долгий взор лучится в Бытие,

 Где  ныне я… Мой род запечатлен
 В необозримом зеркале времен.

 И я, как в вещем полузабытьи,
 Глазами внуков зрю в глаза свои,

 Из глубины которых на меня
 Взирают предки – горняя родня.

У РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ
Там мир таинственный, согретый  
Воображеньем детворы:
И за спиралью мишуры  -
Не просто полые шары,-
А населенные планеты.

Там детских грез чудесной силой
Гирлянды лампочек цветных –
В неугасимые светила
Невинно преображены.

И, как, сгущенный -  до сверканья,
Овеществленный в форму свет –
Шпиль – над еловым мирозданьем –
Горит, мечтами их согрет.

А здесь, пред елкою, в сторонке –
Весь в чистых, радужных слезах –
Лик обомлевшего ребенка,
Его нездешние глаза. 

Вернуться на главную