Ирина РЕПЬЁВА
ГНЕЗДОВЬЕ НЕНАВИСТИ

Об Александре Потемкине написано больше, чем о любом другом современном писателе. Например, когда у него вышел роман "Кабала", газеты «Коммерсант», «Новая газета», «Независимая», «Книжное обозрение», «Московская правда», журнал «Огонек», регулярно отводили этому событию целые полосы, а на радио «Эхо Москвы» два месяца ежедневно выходила в эфир соответствующая реклама. И среди авторов ловких или натужных, как школьные сочинения, дифирамбов в его честь публика самая пестрая - от либерала Льва Аннинского до какого-нибудь не менее именитого патриота. Да и на сайте Гражданского литературного форума имя Потемкина стоит в одном ряду с почвенниками Владимиром Личутиным и Верой Галактионовой, с постмодернистами Захаром Прилепиным и Юрием Мамлеевым...

А причина такого успеха проста: Александр Потемкин свою безразмерную литературную славу, и свое почетное место в ряду крупнейших современных писателей покупает за большие деньги. Только "Литературной газете", как Потемкин сам заявил, на рекламирование его романа было переведено "около 500 тысяч рублей". "Книга такой же товар, как все другое, создаваемое или производимое человеком. А товар или услугу без рекламы продать нельзя" – утверждает он. Хотя и понимает, что "книга, помимо стоимости, может обрести еще и ценность. Но это случается крайне редко". Хотя даже и подсчитал: "За ХIХ век ценностное духовное качество обрели книги около сорока авторов, в двадцатом веке - ничуть не больше…"

Ирина Репьева, видимо, является единственным в мире человеком, согласившимся без всякого вознаграждения не только прочитать новый опус удачливого литературного негоцианта, но и поделиться своими впечатлениями с читателями "Российского писателя"

 

Признаться, большой роман Александра Потемкина «Человек отменяется» дочитала с трудом, и уж точно не захочу к нему вернуться. Дело не столько в объёме, сколько в тоскливой монотонности этого самого мрачного повествования, в котором практически нет света, одна тьма.

Да и слишком быстро понимаешь, что то многообразие реальной жизни, которое, невольно находит свое отражение даже в самом дешевом чтиве, Александру Потёмкину претит прежде всего потому, что его задача - показать Россию как «свинцовую мерзость». Чтобы, значит, его тридцатилетний герой, аспирант Виктор Петрович Дыгало, вместо того, чтобы жить да радоваться, вдруг приговорил всю нашу планету к смерти…

Такая вот инфантильная, пригодная разве что для самого дешевого голливудского мыла, фабула.

Но не только аспирант, переплюнувший Раскольникова (может поэтому многие критики угодливо пишут о Потемкине, что он "пошел дальше Достоевского"?), «отменяет человека» и человечность. В романе живёт еще и некая личность с раздвоенным сознанием, которая с утра пребывает в облике малоприметного одинокого пенсионера Химушкина, «шестидесяти лет, с невыразительной внешностью, больным воображением, тощим карманом и худым здоровьем», сдающим в наём комнаты в своей московской квартире. А после обеда он почему-то (автор так и не удосужился нам объяснить причину) превращается в Гусятникова Ивана Степановича, «богатого коммерсанта, мецената, красавца».

То есть, опять-таки замах на, понимаешь ли, масштаб Ф.М. Достоевского: раздвоение личности, шизофрения… Вот только метаний совести в потемкинских героях нет. Все трое созданы словно бы под копирку.

Дыгало себя оправдывает: «Я способен реализовать свою самую сокровенную мечту – наказать человечество за никчемность, за низость, за тысячи других грехов, отменяя его навеки!» Но вместе с тем, Дыгало и цепляется за жизнь, ибо на десятирублёвке перед смертью планеты пишет: «Воскресите меня, мечтаю порадоваться вашему миру. Я заслужил такое счастье!»

А пенсионер Химушкин фактически ему вторит: «Чтобы оценить человека, надо взглянуть на его сексуальные связи и извращения». И чуть ниже: «Достаточно вспомнить историю эволюции, чтобы прийти к выводу: она развивалась не от худшего к лучшему, не от простого к сложному, не шаг за шагом, а от поминок к поминкам. …Поэтому в моём проекте необходимо заложить самые радикальные меры». А иначе говоря, «чип Химушкина». «Достаточно к 46 хромосомам добавить лишь одну универсальную, позволяющую существовать новому виду в материи любой формы, чтобы навсегда попрощаться с чудовищной биологией. Окончательно выскочить из неё, о чём я уже давно мечтаю». Химушкину мнится, что человеку неплохо было бы жить и в виде диска, и в образе электронного документа. Мол, это и будет жизнью одними чистыми духовными радостями, без пениса и секса , которые вызывают у этого пенсионера «особую неприязнь».

Что же касается олигарха Гусятникова, то тот тоже, как параноик, живёт только для того, чтобы ещё и ещё раз доказать самому себе, как испорчен, как ужасен современный человек. Тем, например, что в России его очень легко купить. На деньги самого Гусятникова.

Так Иван Степанович покупает даже одну «критикессу», предложившую ему услуги по прославлению его имени.

Что думает сам автор по поводу своих героев – выяснить не удаётся. Видимо, он – органичная часть этой троицы. Видимо, он даже самого себя «отменяет». Чтобы выглядело его повествование как сверхобъективное, как сама правда-матка, как единственная истина.

Трудно человеку с нормальной психикой и с неизвращенным нравственным опытом понять А. Потемкина. Чтобы такой писатель вот так вдруг сам появился, надо предположить, что всякая обыкновенная, человеческая, тем более чистая, тем более духовная жизнь была от него скрыта. Ну, допустим, А.Потемкин вращается только в сферах олигархии, в их куршевельских притонах. Допустим, пожив девять месяцев в году в мировом, так сказать, глобальном сообществе, он иногда прилетает в Россию. Но вместо того чтобы пойти, например, в храм Божий и там хоть недолго понаблюдать за душевной жизнью обыкновенных людей, попадает он на "светский" раунд уже московский и, зажав нос пальцами, произносит с брезгливостью: «Помойка!», а потом, видимо, от негодования строчит свой роман. Неслучайно же, о молящихся в его книге ни слова. Зато, когда Дыгало садится в поезд, чтобы ехать куда-то на Север, где собирается взорвать Землю, автор подсовывает ему соседей, которые очень громко и выразительно пользуются услугами проститутки. А в тамбуре аспирант обнаруживает двух целующихся гомосексуалистов.

Даже самый развращенный и жизни не знающий подросток не нафантазирует такую концентрацию клубники в одном вагоне. А тут ведь – автор с претензией быть "посильнее чем Фауст" у Гёте, тут понукаемая критиками амбиция пойти "дальше Достоевского".

Куда дальше?

Дальше уж и некуда.

Роман очень похож на тот клеветнический донос, который пишется с одной единственной целью: не просто опорочить, а и уничтожить какого-то человека. Дескать, он и иностранный шпион, и диверсант, и у соседки огурцы ворует. Только великое честолюбие подвигает Потемкина уничтожить не соседа или конкурента по бизнесу, а, понимаешь ли, аж всё человечество. В мировом, так сказать, масштабе….

То есть, не только текст романа, а и сам его замысел художественным не назовешь даже под наркозом. И уж если вспоминать тут о Достоевском, то только для того, чтобы дать Потемкину самые первичные представления о том, как создается сюжет романа. Например, у Достоевского рядом с амбициозным Раскольниковым – Сонечка. И еще – чудесная мать-старушка, да и друг добрый, надежный – сестра. А распутник Свидригайлов не Россию к смерти приговаривает, не целый мир, а только самого себя. И не весь Божий мир студент Раскольников порешил, а, что более страшно, потому что более правдоподобно, всего двух женщин. И вот то, как эти разные характеры и миропонимания сталкиваются – уже само по себе интересно.

С другой же стороны, маниакальное стремление автора копить только грязь в качестве улики против человечества, чтобы человечество "отменить", явно не может быть рассчитано только на внимание психиатра. Слишком многие деньги бизнесмен Потемкин вкладывает в раскрутку своих произведений, чтобы довольствоваться репутацией лишь зауряднейшего писателя-антропофоба, лишенного не только художественного, но даже и начального нравственного развития. И, например, можно легко представить, как берёт роман г-на Потемкина в руки какой-нибудь важный субъект информационной войны с Россией или, например, бывший гражданин РФ, пустившийся в бега от правоохранительных органов на берега Атлантики. Разве же не воспрянут такие потемкинскиие читатели, разве не захотят они воспользоваться апокалипсическими картинами пера Александра Петровича! Ведь нужна же им, ох, как нужна некая веская причина для того, чтобы покончить с Россией. А по мнению Потемкина бывшая "империя зла" сегодня способна развратить своею подлостью и низостью весь прочий мир. По сути дела, он написал роман-донос и роман-оправдание для любого проекта Ротшильдов-Бушей-Гитлеров по наведению «истинно демократического» порядка» в нашей стране. Расчленение Югославии, оккупация Ирака, как мы помним, начались с битв на информационных фронтах. А чем ливийский сценарий не подходит и для России?

Вот и получается, что если бы писателя Потемкина не было, то в век информационных войн его бы надо было придумать точно так же, как были придуманы этнические преступления сербов и химическое оружие в Ираке.

Отсюда? видимо, и великое пристрастие Потемкина к слову «русский». Это при том, что нам русским, уже запрещено и в паспортах свою национальность обозначать, и как-то иначе свою русскость проявлять.

То есть, не трудно догадаться, что у Потемкина герои – подчеркнуто русские люди. И вот как "русский" Гусятников рассуждает о себе во второй главе: «…Я чрезвычайно оригинальный русский человек. Если я маскирую самомнение, насмехаюсь, ощущаю благоденствие пороков, торжествую, возвышаюсь над людьми, то, прежде всего, я ублажаю самого себя, подчеркивая свое необыкновенное величие, многосторонний талант к самым низменным и возвышенным желаниям. Тут у меня поистине изумительные способности. Да-с, господа, я безумно влюблен в себя! Так могут восхищаться собой лишь отъявленные нарциссы. … Чтобы чувствовать себя свободно, считать себя хозяином мира и жизни, я, прежде всего, ни во что не ставлю человека. Тьфу! Что он такое? Биологическая масса! Он интересует меня лишь в той степени, в какой можно использовать его для получения собственного удовольствия, чтобы тешить своё высокомерное сознание. Я ещё ни разу не встречал человека, который смог бы стать рядом со мной, как равный и самодостаточный в своих безобразнейших фантазиях»…

Где такого русского человека нашел Потемкин, если русский человек в олигархической среде сегодня является скорее исключением из правила? С себя Потемкин написал Гусятникова, как Лев Толстой Наташу Ростову? Или Гусятников, как и сам Потемкин, русскую фамилию взял, к примеру, у жены, а сам, как и Потемкин, является грузином?

Хотя, я верю, что некий высокий чиновник Мреф способен заявлять: «Мой дом, моя улица, мой квартал, мой округ, мой город, моя губерния, моя Россия, мой м и р! Как хочется владеть всем этим! И плевать, и плевать, и плевать на чувства гордости и достоинство всех прочих. Плевать не куда-то в сторону, а прямо в лица соотечественников, на текст конституции, на слова Библии, на статьи уголовного и гражданского кодексов. Ублажать своё сердце презрением к людям всех народов и рас!»

Видимо, вполне правдоподобно и то, как олигарх Гусятников объявляет конкурс на должность главы автономии, преследуя только корыстную цель: чтобы в результате победы его дружки получали «по вкладу пятьсот, шестьсот процентов годовых». А для этого в белую скатерть прямо на балу жизни срочно собираются семьдесят миллионов долларов. Они-то и «позволят усадить Трепова в кресло губернатора и прирастить личное состояние, в десятки раз превышающее наш вклад».

И еще Гусятников рассуждает: «Господа… если нас уже почти семь миллиардов, то что может быть дешевле в этом мире, чем сам человек? Вот у меня на руках предложение из одной бывшей союзной республики . Фирма, с согласия родителей предлагает: девочек от двенадцати до пятнадцати лет – за 25 долларов, от пятнадцати до восемнадцати лет – за 40 долларов. Меньше доллара за килограмм живого веса. И еще торговаться можно. Процентов десять-пятнадцать могут скинуть. Парни еще дешевле. Свинина и говядина на оптовом рынке на порядок дороже… Кто же станет спорить, что человек не самое дешевое существо?»

В общем, гитлеры и геббельсы в сравнении с пускающимися в длинные рассуждения героями Потемкина – скучные ребята. Потому что, как пишет Потемкин, «большое состояние лишь наводит на человека глянец, но никак не делает из него благородное, умное существо».

Но вот только с точки зрения Потемкина - эти ребята во всем правы!

Сливаясь в единое целое с грязью верхних этажей, автор романа "Человек отменяется" нормальных людей даже и за людей не считает, они стоят дешевле, чем "свинина и говядина на оптовом рынке" . И когда Химушкин бредит: « Я же предложил создать лабораторию по пересадке разума на жёсткий диск. Это позволит каждому из нас жить вечно» , – автор не содрогается. Он придумывает все новые и новые интеллектуальные заботы своим героям-уродам. Иван Степанович задаётся вопросом: « нужно ли» повышать стоимость человека. «Может, ещё больше его обесценить?» И со злорадством отвечает: «Ведь это же в вашей породе, в сути, в вашей человеческой программе – унижать ближнего, стоящего чуть ниже вашего места на социальной лесенке!»

И почти автоматом грязь верхних социальных этажей проецируется автором на все нижние. Тут и судьи берут взятки, и прокуроры могут за взятку выпустить из тюрьмы маньяка, и политики работают только на свой «интерес», и критики продались олигархам. Одна из них, например, бессовестно предлагает Гусятникову за хороший куш поставить на афишах спектакля его имя, вместо имени известного режиссера, который пьесу в действительности ставит. Все мы одним миром мазаны.

Сам же Гусятников создает на Орловщине «феодальную деревню», а фактически концлагерь внутри России, в котором безнаказанно упивается своей властью над теми, кого оценил дешевле копейки. Тут, в разных бараках, он экспериментирует над душой и духом неких новых «крепостных» из голодающих безработных и прочих бедолаг, которые развлекают Гусятникова своей испорченностью, своей личной способностью охотно идти на унижение ради каких-то ста долларов в месяц.

И автору романа не приходит в голову, что изображаемая Россия – всё-таки виртуальная, потому что в ней нет Бога! Нет Его ни в народе, который изображает писатель, ни в одном из героев. А если нет этой великой силы, которая сможет чудесным образом и защитить человека, и преобразить его, то почему бы людей и не «отменить», если мы кажемся такими уродами даже Гусятникову, Химушкину, Дыгало?

В глазах господина Потёмкина есть эволюция, но нет веры в Творца как в движущую силу развития человечества, этой самой эволюции. Тут Александр Петрович более чем определён: «Лицемерному человеческому сознанию, - говорит один из его героев, и автор этого не оспаривает, - необходимо было какое-то чудо для объяснения своего не обременённого никакими нравственными нормами возникновения. Это культурное чудо было найдено в божественном «акте творения». Воистину человек исконно наделён самыми яркими чертами изощрённого хищника и жесточайшего правителя. Поэтому он и развивался».

Умерщвление, "отмену" Бога в собственной душе он воспринимает, похоже, за подлинную «гибель богов». Но не так ли плясали, кривляясь мелкими бесами, людишки и вокруг Распятого на Кресте Сына Божьего, потешаясь над Ним? Им, слепым и жалким, казалось, что распяли самозванца. Это говорил им их мёртвый дух. Но они ошиблись, на третий день Бог восстал из гроба.

Увлечённый генетикой, г-н Потёмкин дух живой пытается заменить своим мёртвым духом, а генетикой – заменить Творца. И потому он просто не способен увидеть Свет Божественной Логики ни в Истории человечества, ни в самих наших верующих сердцах. И потому даже то, что православного человека может излечить от греха некоторое попустительство наказания со стороны Господа, он высмеивает: «Бросая вызов зверю, Гусятников был ослеплён идеей, что страдание, невыразимая, нескончаемая боль, врачует душу русского человека». Олигарх отдаёт себя на съедение тигру, пытаясь постичь новые ощущения, и восклицает: «Страдание для русского – живительный наркотик. Без него у нас ни настоящего, ни будущего».

Что это, если не ёрничанье, не насмешка над нашей тысячелетней верой?

Но воспринимая саму веру как заблуждение, он создает собственный отвратительный миф о русском народе. Вот одна типичная сцена из этого ряда: некая девица на улице просит своего сожителя избить её. А когда поднимается с земли, то кричит: «Ой, спасибочки, мужик, здорово меня треснул! Хорошо! Здорово! Не кулаки, а рождественские подарки! Наконец, и кровь пошла! Кайф! … Дай ещё разок. Не по-европейски, как Лёвка, по-нашему!... Не щади».

Бессмысленная битва сопровождается таким комментарием Гусятникова: «Только русские способны на такие чувства. Ведь боль сопровождает нас на протяжении всей жизни! А, может, тут другое: врачевание души болью. Разве это не является национальной особенностью?»

Потёмкин хочет приписать стремление к боли «русскому экстриму», иначе – развлечению, вроде другой «национальной особенности», охоты или рыбной ловли. Мол, «зачем нужен разум?», «пусть будет страсть!» «Это же по-русски».

Стремясь сделать именно такой, «русский роман», автор и начинает лгать нам уже безудержно. Причём, испытывая от мерзкой своей лжи удовольствие куда большее, чем извращенка-мозахистка от побоев сожителя. Ибо ему кажется, что русский человек устроен необычайно просто, в отличие от иностранцев, например. У тех – «разум», «логика», «прагматизм», а у наших «идиотов» – бессмысленная звериная чувственность.

Надо ли говорить о том, что если бы русский писатель позволил себе говорить такие же мерзости в адрес Грузии, какие позволяет себе в адрес России прикрывшийся фамилией, видимо, своей жены автор романа "Человек отменяется", то его бы давно упекли в тюрьму за разжигание межнациональной розни?

Мы, русские, привыкли, что писатель – это целитель душ.

К писателям-отравителям, писателям, остро нуждающимся в помощи если не священника, то, на крайний случай, психотерапевта, мы еще не привыкли. Но купленные Потемкиным (как и его героем Гусятниковым) критики нас уже приучают к таким писателям. И к тому, что статьи Уголовного кодекса об оскорблении национальных и религиозных чувств применимы только к русским авторам, они тоже нас потихонечку приучают.

Порою думаешь: это сама политическая и экономическая система порождает гнойные метастазы в теле даже Святой Руси.

Но вот не самый выдающийся русский писатель Иван Саввович Никитин (1824-1861) написал:

Измученный жизнью суровой,
Не раз я себе находил
В глаголах предвечного Слова
Источник покоя и сил.
Как дышат святые их звуки
Божественным чувством любви,
И сердца тревожные муки
Как скоро смиряют они!

Написано в середине девятнадцатого столетия. Но разве тогда не было капиталистов, не было олигархов и "интеллектуалов", развращенных сатанизмом? Демоны летали и тогда. Но христианские писатели давали читателям и Слово Надежды.

Этого Слова жаждет народ и сегодня! Слова, в котором пребывает Сам Святой Дух! Слова, которое научило бы «Стать за честь твою //Против недруга. //За тебя в нужде //Сожить голову!» Это Никитин говорит о Родине нашей. Хотя и тогда жизнь миллионам русских людей мёдом не казалась, и враг рода человеческого не дремал, «ловил» в свои сети человека, стараясь его погубить и «отменить». Но Никитин не хоронит свою веру в народ, не смеет над ним хохотать высокомерно и самодовольно.

А вот, что писал чуть раньше Алексей К. Толстой (1817-1875):

Молюсь и каюсь я.
И плачу снова.
И отрекаюсь я
От дела злого;
Далёко странствуя
Мечтой чудесной,
Через пространства я
Лечу небесные,
И сердце радостно
Дрожит и тает,
Пока звон благостный
Не замирает.

Покойный ныне Михаил М. Дунаев, преподававший в Московской духовной Академии филологию, писал: «Важнейшее в нашей отечественной словесности – её право c лавное миропонимание, религиозный характер отображения реальности».

Иначе говоря, чистое сердце отыскивает в жизни чистоту и свет и, отражая их в своей собственной жизни и слове, тем самым их множит, служа Богу и человечеству.

Таким образом, он и собирает в своём сердце Небесное, Божественное и приближает Небо и Бога к человеку на Земле. Вот, истинное, духовное предназначение писателя! А поносить страдающего, обобранного русского человека в своих романах – в этом немного чести.

Смирение – есть познание необходимости в Спасителе. Может быть, его господину Потёмкину и не хватает. А наша религия говорит: что человекам невозможно, то возможно Богу. Достоевский любил Христа, любил и своих героев. Ему было их жалко. А жалко ли человека таким писателям, как Александр Потёмкин? Или он только обрадуется, когда человек и вправду сойдёт на нет? Запишет разум его на диск. А дух-то, душу куда денет? Их отменить невозможно никакой генетикой. Они человеку Богом даны. И Богу принадлежат вместе с человеком. А по роману А.П. Потёмкина, увы, не скажешь, что «Царство Божие внутрь вас есть»(Лк.17,21)


Комментариев:

Вернуться на главную