10 декабря - 5 лет со дня смерти М.П. Лобанова

Геннадий РЯЗАНЦЕВ-СЕДОГИН (Липецк)

«Приметы памяти сердечной»

Воспоминания о Михаиле Петровиче Лобанове

В 2016 году ушли в иной мир два главных человека в моей жизни. Двадцать восьмого апреля отошёл ко Господу мой отец Седогин Николай Яковлевич, ветеран Великой Отечественной войны, не дожив один месяц до  88-летия, а 10 декабря, на 92-ом году жизни, ушёл в лучший мир мой Литинститутский учитель Михаил Петрович Лобанов. Две опоры отлетели,  и я почувствовал сиротство.

Отец показал пример мужества и удивительное присутствие духа. Он упал в своей  квартире, травмировал бедро и решил умирать. Он замолчал и  как воин, неделю шёл навстречу  к «последнему врагу человека» – смерти (Ап. Павел). Он шёл к тому рубежу, который разделяет земную жизнь от жизни будущего века, к той границе, которая пугает всех живущих на Земле. И именно она является проверкой для каждого человека; либо человек перешагнёт из материального мира в мир духовный, либо на него навалится животный страх смерти и придавит его. Я неотлучно находился подле отца и каждый день причащал его Святых Христовых Тайн. В день смерти,  соборовавшись, отец перестал дышать на моих руках. Я крикнул ему:

- Папа, дыши, дыши!

Он, спохватившись, хотел вздохнуть, но не смог и одна слеза покатилась по его побледневшей щеке…

* * *

Михаил Петрович Лобанов, как один из последних столпов русской литературы, должен был упасть, как падает в лесу вековое дерево-великан, с шумом и треском так, чтобы содрогнулось всё пространство. Но он ушёл из жизни, по свидетельству жены Татьяны Николаевны Окуловой, как христианин, тихо. «18 ноября, когда Михаил Петрович ещё мог сидеть на стульчике, соборовался и причащался Святых Христовых Тайн. Затем дважды причащался Святых Христовых Тайн - 26 ноября и 1 декабря. 9 декабря, в последний раз перед смертью, около 11 часов утра его причастил отец Сергий из храма Михаила Архангела в Тропарёве.  Это было уже незадолго до потери им сознания – а вечером 9 декабря мы везли Михаила Петровича в «Скорой» (в кислородной маске) в реанимацию, где, не приходя в сознание, он скончался в полдень 10-го декабря», получив по молитвам Церкви кончину «безболезненную, непостыдную, мирную». Михаил Лобанов умер в Боге, Которому он верил и Которым жил всю свою жизнь, исполнив две главные заповеди (по свидетельству близких людей) Любви к Богу и человеку.

 Однако масштаб его личности ещё предстоит оценить на фоне современной обмельчавшей литературы, которая мало заботится о благодатном влиянии на душу и сознание народа, а заботится о самой себе, угождая низким, страстным проявлениям человеческой природы, культивируя пошлость, вульгарность и цинизм.

Для Михаила Петровича русская литература никогда не вмещалась в рамки искусства, она выходила к проповеди, делалась учительницей и наставницей народа. Он был одним из последних литераторов, мыслителей, которые продолжали верить в непреходящую силу художественного слова. И как ему было, видимо, тяжело наблюдать, как вытесняется живое, литературное слово, имевшее огромное влияние на общество в полемике 60-х - 70-х годов и заменяется телевизионной индустрией, использующей  новые технологии для манипуляции сознанием людей. Как-то на одном из семинаров в Литературном институте в конце восьмидесятых годов, он, сокрушаясь, говорил, приведя тогдашнюю статистику, что на пятьдесят тысяч человек в нашей стране приходится один писатель. Это, по его мнению, было очень и очень мало! Литература связана с мышлением людей, утверждал Михаил Петрович, и как важно, чтобы по-настоящему русских писателей было бы больше, чтобы они могли оказывать влияние на сознание народа правдивой, подлинной литературой. Он много говорил о правде, что это то в литературе, что выжигает вокруг себя всё фальшивое, ложное, искусственное. Для него самым важным на семинарах прозы в стенах Литературного института, где он прослужил профессором более 50-ти лет, было не ремесло писателя и освоение приёмов письма, а личность самого автора, возрастание его духа в те смыслы, которые и рождают настоящую литературу. Личностью можно назвать только того человека, который переживает, говорил Михаил Петрович.

Ключевые слова его семинаров: «понимание», «убеждения», «искренность», «сострадание», «причастность к чужой беде», «сопереживание», «жертвенный поступок», «забота о человеке», «любовь к Отечеству, своему народу и его глубочайшим религиозным традициям».  Я помню, как Михаил Петрович рассказывал о посещении деревни Иншаково, своей родины в Рязанской области, как на него в местном Сельсовете произвёл глубокое впечатление простой крестьянин, истопник, изучающий по книге электрическое дело.

- Зачем вам это нужно?- спросил его Михаил Петрович, заинтересовавшись его внимательным погружением в книгу.

- А, вдруг, свет отключат в деревне, надо же кому-то знать, как поправить.

Михаил Петрович с внутренней радостью рассказывал о простом человеке, думающем о том, как помочь людям, если придёт беда.

Вспоминаю, как на очередном семинаре обсуждался рассказ Васи Головецкого, студента из Украины. В рассказе описывалась трагическая ситуация, конечно, взятая из жизни. Мальчишки выкололи глаза котёнку, жившему в подъезде многоэтажки. Следовала фраза: «Котёнок мяукал и ждал помощи из непонятной темноты»…

Михаил Петрович прокомментировал, указывая на свою голову:

- Вот это имеет отношение к литературе, даже волос на голове зашевелился.

Он часто повторял, что в литературе остаётся только то, что проходит через время.

Он имел в виду литературу, которая отображает саму жизнь средствами художественных образов.

Я в годы учёбы, увлечённый Михаилом Михайловичем Бахтиным, который с поразительной глубиной, как мне тогда представлялось, писал о романе-трагедии Достоевского, о полифонии в его романах, подражал Достоевскому. Михаил Петрович остановил меня на семинаре, где обсуждали первую главу моей повести, похожую по интонации и стилю на «Подросток» Достоевского (как мне казалось) и вернул к реальной жизни, назвав мои поиски риторикой.

Позже я понял Михаила Петровича и вывел для себя писательскую  формулу: труд писателя заключается в том, чтобы создавать живую ткань жизни. Чтобы жизнь, которую он изображает, становилась частью опыта другого человека. Без правды и художественности достичь этого невозможно. А абсолютная художественность не достижима. Как-то на семинаре Михаил Петрович рассказал о чествовании с очередным юбилеем  А.Н. Островского, «русского Шекспира» (слова Михаила Петровича). И один из ораторов назвал Островского драматургом, достигшим в своём творчестве абсолютной художественности! Драматург поправил выступавшего и заверил, что абсолютная художественность не достижима.

В 1982 году в журнале «Волга» была опубликована статья писателя Лобанова  «Освобождение», которая стала событием в литературной и общественной жизни страны. Мы, студенты Литинститута достали номер журнала и вслух читали в общежитии на Добролюбова. Я был потрясён стилистикой автора, его причастностью к трагедии народа, которую он переживал как собственную трагедию. Это прочитывалось в каждом слове, в каждом предложении. И это было написано  правдиво,  мужественно («Мужество человечности», так называлась одна из его книг, кажется 1969 года, которую он подарил мне с дарственной надписью).

 Да, это было именно мужество человечности - отождествиться со своим народом и высказать всю правду тогда, когда «народ безмолвствует». Это, у нас студентов,  вызывало восхищение. Я понимал, что критик Лобанов – русский человек, который отстаивает национальную честь и достоинство своим творчеством, своей жизнью,  как воин на передовой.

Но статья имела большие последствия для писателя Михаила Лобанова,  потому что её прочитал генсек Ю.В. Андропов и отдал распоряжение Г.М. Маркову принять меры. Началась проработка автора статьи. Секретарь ЦК М.В. Зимянин провёл совещание с главами писательских Союзов и поставил вопрос об идейных упущениях. В январе 1983 года состоялось заседание Учёного совета Литературного института, который признал статью «Освобождение» «неправильной и ошибочной». Руководители СП СССР и СП РСФСР в соответствии с указаниями генсека устроили судилище над Михаилом Петровичем Лобановым, автором статьи и редколлегией журнала. Я слышал, что дирижировал этим процессом С. Михалков. Осудили статью тогда А. Алексин, А. Кешоков и другие.

Поддерживали критику статьи Ф. Бирюков, В. Дементьев, В. Оскоцкий, Е. Исаев, Ю. Друнина, А. Чепуров и другие, в большинстве забытые писатели и критики.

Принёс свои извинения Лобанову уже в период перестройки только С. Михалков.

«Славянофилы» В. Кожинов, С. Семанов, Ю. Селезнёв поддержали Михаила Петровича. Главный редактор «Волги» Николай Егорович Палькин был уволен.

Я достал номер журнала и возвращался к статье. Мысли Михаила Петровича совпали с воспоминаниями моего отца о голоде и в средней полосе России, через который ребёнком прошёл и он со своей матерью Анастасией Сергеевной, моей бабушкой. И я решил написать повесть об этом времени, которая станет дипломной работой по окончании Литинститута. Я был так вдохновлён статьёй Михаила Петровича, что написал повесть за один месяц. Я назвал её «Рождественские загары» и принёс на суд руководителя творческого семинара. Михаилу Петровичу повесть понравилась, но на лице его выразилось сомнение. Михаил Петрович едва не подвергся репрессиям вплоть до изгнания из института. Я всё понял по взгляду Михаила Петровича.

- Я переделаю повесть или напишу другую,- сказал я.

- Да, не вовремя для меня вы написали эту повесть,- слегка смущённо, характерно сощурив глаза, произнёс Лобанов,- напишите более невинную вещь,- добавил он.

Я сделал вариант «Рождественских загаров» и назвал его «Солнечный город», прибавил к этой «невинной» маленькой повести несколько рассказов, получив «отлично» за творческую дипломную работу.

Позже в 1989 году я был участником Всесоюзного съезда молодых писателей в Москве, где один из семинаров прозы возглавлял Михаил Петрович Лобанов, который положительно отозвался о моей прозе, предложив издать отдельную книгу.

Съезд обладал силой рекомендации, и издательство уже не могло отказать молодому автору. Я из-за своей скромности  всё спустил на тормозах и не развил представившуюся возможность. Первая книга вышла только в 1993 году в Центрально-Чернозёмном книжном издательстве с предисловием М.П. Лобанова.

Главный редактор издательства Виктор Мустафович Чекиров, увидев предисловие Михаила Петровича, без всяких обсуждений передал рукопись редактору прозы И.А. Сафоновой и с волнением стал расспрашивать меня  о Лобанове. Таким огромным авторитетом обладал Михаил Петрович в литературных кругах.

В середине восьмидесятых я подвергся травле от Комитета Государственной Безопасности (КГБ). Да вот как пишет об этом сам Михаил Петрович:

«Были и другие истории с моими студентами, в которых отразились характерные особенности времени. Ещё одна судьба моего студента, связанная с КГБ. Было это уже в середине восьмидесятых годов, в начале «перестройки».

В Литинститут из какой-то организации города Липецка поступила бумага, в которой сообщалось, что наш студент Геннадий Рязанцев прислуживает в Церкви, прилагалась вырезка из областной газеты с разоблачительным фельетоном о нём. Вскоре в институт явился Рязанцев. Я решил поговорить с ним наедине, прежде чем состоится совместный разговор с ректором.

Меня интересовало главное – серьёзно ли он верит, или тотчас же откажется при первом же вопросе об этом? И когда я спросил его, он как-то растерялся, заговорил, что хочет писать повесть на церковную тему, поэтому ему необходимо знать, что делается в Церкви, как проходит служба, поближе узнать священников. После того как наш разговор у ректора закончился, и мы вдвоём выходили на улицу, он вдруг остановился, сильно взволнованный, с дрожью в голосе заговорил: «Михаил Петрович, я сказал неправду, что пришёл в Церковь, чтобы писать повесть… я верующий». Почему-то я почувствовал облегчение, услышав это: значит, дело очень серьёзное и человека надо спасать. А спасать было от чего. После фельетона на работе его травили, даже зная, что его пятилетний ребёнок с больным сердцем находится на волосок от смерти. Здесь надо заметить, что ребёнку пришли на помощь: я связался с писателем Иваном Дроздовым, другом и соавтором известного хирурга Ф.Г. Углова, и Фёдор Григорьевич через знакомых врачей помог поместить маленького больного в лучшую клинику Москвы, где ему сделали очень сложную операцию, и он выздоровел. А сам Рязанцев был спасён довольно необычным по тем временам неожиданным образом. Ректором Литинститута был тогда Владимир Константинович Егоров (будущий министр культуры России). После наших совместных раздумий – что же  делать? - Егоров решил обратиться за помощью к … КГБ. По его просьбе кто-то из сотрудников Комитета позвонил своему коллеге в Липецк, после чего прекратились как преследования Рязанцева, так и шедшие оттуда в Литинститут требования «принять меры». Признаться, чтобы доставить особое удовольствие липецким недругам моего студента, я постарался добиться того, чтобы его дипломная работа была принята как отличная. Впоследствии я узнал, что Рязанцев был рукоположен в священники и служит в храме в Липецке». (М.П.Лобанов. «На передовой» (Опыт духовной биографии), «Наш современник», 2002 год, №3; М.П. Лобанов. «В сражении и любви» (М., 2003 год).

Так вспоминал Михаил Петрович Лобанов о моих мытарствах. Но я хочу уточнить некоторые детали. Позже, много лет спустя, я случайно увидел по телевидению документальный фильм о Константине Александровиче Кедрове, преподавателе Литературного института. Он вёл у нас курс фольклора, рассказывая о языческих представлениях древних славян. В той части фильма, где передавалась история его изгнания из Литинститута, я обратил внимание на формулировку, по которой Кедров был уволен. Не называя фамилий, она звучала примерно так: своими лекциями оказал влияние на одного из провинциальных студентов, который променял партийный билет на походы в Церковь. Я понял, что меня, студента, разыграли в тёмную. Нужно же было найти мотивацию для изгнания из института неугодного властям преподавателя и выбрали мою кандидатуру. Схема была отлажена: ко мне был приставлен сексот (секретный сотрудник) Юра Байков, студент исторического факультета ЛГПУ (я был его разработкой для вступления на работу в КГБ, как позже выяснилось, он справился).  Разоблачительная статья в областной газете «Нравственный аванс», которую поручили написать журналисту Моргачёву (он вскоре был принят на работу в Москве).

Партийное собрание. Исключение из партии. Предложение показаться врачу психотерапевту. И … исключение из института.

Что особенно поразило Михаила Петровича из моего рассказа о тех давних событиях? Это партийное собрание. Детский садик, в котором я тогда работал сторожем, был ведомственным.

Он принадлежал  Новолипецкому металлургическому заводу. На партийном собрании присутствовали одни женщины, заведующие дошкольными учреждениями. Возглавлял собрание Секретарь парткома завода А. Теплиничев, то есть САМ, на случай если что-нибудь пойдёт не так. Его сопровождал и активно участвовал в моём изгнании из партии  А. Нехорошев – его заместитель. Меня спросили:

- Почему вы ходите в церковь?

- Я молюсь о выздоровлении сына,- ответил я,- и это не мешает мне быть членом партии.

Поднялся ужасный шум, неслись со всех сторон  порицания! И ни одна женщина не выразила сочувствие.

Это поразило Михаила Петровича, он переспросил:

- Что, ни одна?

- Нет.

- Звери,- прошептал Михаил Петрович,- до чего может довести людей рабская психология, до потери живого чувства сострадания и даже до истребления материнского инстинкта.

Литература и жизнь были для Михаила Петровича тождественны. Он жил так, словно шла пропасть по пятам, поэтому его слово обладало властью.

О «перестройке» Михаил Петрович, переживший войну, получивший ранение, говорил с грустью в голосе.

- Это будет пострашнее революции, которая унесла огромное количество человеческих жизней. Эта «перестройка» унесёт несравнимо больше число людей.

И его слова оказались пророческими. Статистика показывает, в годы перестройки, в 90-ые годы и нулевые Россия потеряла более пяти миллионов человек.

В поминаемой мною статье «Освобождение»,  мысль об отсутствии или недостатке глубины социальной, исторической, нравственной и, если хотите, метафизической, - как распространённом заболевании современной литературы,  иллюстрируется романами С.Залыгина,  в которых «вроде бы много всего: и истории, и актуальных злободневных проблем, и всяких событий от гражданской войны, коллективизации, различных общественных перипетий вплоть до какого-нибудь «южно-американского варианта»- но всё это, в сущности, не что иное, как беллетризованная литературная полемика (…) Это, вероятно, и нужно, но маловато для искусства, нет в этих романах того, что делало бы их в чём-то откровением – нет живого, непосредственного опыта (заменяемого умозрительными конструкциями), нет того психологического переживания, из которого и исходят жизненные токи в произведении». (М.П.Лобанов. «Освобождение», журнал «Волга» 1982 год).

В этом понимании литературы и жизни – весь Михаил Петрович Лобанов.

Я никогда не видел его рассерженным или чем-то недовольным, он был цельным и духовно здоровым человеком. Он жил так, как он по вторникам словно вбегал  по лестнице на второй этаж Литературного института, направляясь в аудиторию, где его ждали студенты, его семинаристы. Он это делал до глубокой старости. «В шесть часов вечера каждый вторник. Семинар Михаила Лобанова в Литературном институте» - так и называется сборник (выпущенный в 2013 году издательством института), посвящённый 50-летнему юбилею преподавательской деятельности Михаила Петровича.

В одной из итоговых для писателя книг «В сражении и любви» (М.Лобанов – М., 2003 год), я обнаружил молитву, составленную Михаилом Петровичем.

Вот она:

«Господи, нет предела милосердию Твоему! Ты сохранил мне жизнь на войне, в болезни, дал мне долголетие, и чем я ответил Тебе?

 Ты знаешь все мои грехи и сохраняешь милость Твою ко мне. Прости мне слабость мою и греховность. Ты же знаешь, как я верую, что если есть во мне что-то доброе, способное к добру, то это не моё, а Ты дал мне, как и те неиссякаемые дары благодати, которые к великому милосердию Твоему проливаются на нас, на Твои, Господи, творения».

Воистину, «от избытка сердца уста глаголют» (Матфея 12:34). Так высказалось молитва покаяния и благодарности из глубин сердца ныне покойного раба Божьего Михаила, дорого Михаила Петровича Лобанова, учителя жизни и духовного наставника. И я высказал «приметы памяти сердечной» в память праведного воина, «на передовой» сражавшегося  за души человеческие. «В память вечную будет праведник, от слуха зла не убоится». («Вечно в памяти будет праведник, от злой молвы не убоится»). (Псалом 111).

Геннадий Рязанцев-Седогин - выпускник Лобановского семинара, ныне протоиерей, писатель, действительный член Академии Российской словесности, обладатель «Золотого Диплома» МСЛФ «Золотой Витязь» и открытого Конкурса «Просвещение через книгу».

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную