Роман Владимирович Рубанов
Рубанов Роман Владимирович родился 6 июля 1982 года в д. Стрекалово Курской области Хомутовского района. По окончании школы поступил в Рыльское педагогическое училище, начал писать стихи в 17 лет. По окончании училища работал в школе, преподавал историю. Затем поступил в курский государственный университет на факультет теологии и религиоведения (теолог). Окончил университет в 2011 году. Работает в Театре юного зрителя «Ровесник» руководителем литературно драматургической части. Пишет пьесы, рассказы, стихи. Лауреат Шелиховской медали за большой вклад в развитие поэзии западного региона Курской области (2009 г. г. Рыльск), лауреат ежегодного литературного конкурса «Проявление» (2010 г. г. Курск КГУ), дипломант литературного конкурса «Лира Боспора-2011" в номинации «Поэзия» (Крым, г. Симферополь), Дипломант III степени II поэтического конкурса памяти Константина Васильева «Чем жива душа...» (г. Ярославль 2011г.), Обладатель диплома в номинации «Иностранная литература» литературной премии «Алтын Калам-2011» (г. Алмата, Казахстан). Женат, воспитывает дочь.

***
Курю чужие, а убьют свои…
В каком-нибудь бою под Аустерлицем
Пластмассовый солдатик задымится
И для него закончатся бои,

В игрушечном мирке, под потолком,
Где ничего давным-давно не страшно,
Закусывая пряником вчерашним
Соседский суррогатный самогон

С ранением в пластмассовой груди,
Письмо царапая на обгоревшей пачке
И размножая кляксы детским плачем
Не видя света где-то впереди…

Но, кто-то молча тронет за плечо
И выплывет магическое «если»,
И голос скажет: «Не реви, воскресни,
Бой не проигран, поживи ещё».

* * *
Улица.
Под ногами ломается снег.
Когда это кончится?
Выльется:
«Эх, мать вашу, чтобы вас всех...».
Мочится
бомж
у подъезда, облезлый, как кот.
Стрёмно.
Бог
где-то над нами в квартире живёт
съёмной.

* * *
Летит лист –
Бывшая задача по геометрии,
Глядит клёст –
Бывшая птица, а ныне – чучело,
Звучит твист
Популярный в прошлом столетии,
Поджал хвост
Кобель в ожидании лучшего.

Закрыл дверь
Хозяин в свою комнату,
Забыл хворь
Старик бегущий за поездом.
Идёт зверь,
От него несёт копотью,
А он несёт хор
Таких же зверей, за поясом.

Трубит в рог
Ангел из Откровения,
Пророк жив,
Но чувствует, что не вынесет,
И ждёт Бог
Новое поколение
Из зёрен добрых, которое может вырасти.

ДНЕВНИК АНГЕЛА

07:30 — рассвет

Тонким лезвием свет прорезает дверь -
это утро приходит. Складным ножом
ковыряет в замочной скважине. Зверь,
солнцем посланный, заползает ужом
в нашу комнату, лижет твою ладонь,
на ладони желтеет полоской след,
ты сжимаешь кулак, улетает сон,
в кулаке трепещет зажатый свет -
волосок курчавый. Картавит сквозняк,
пахнет осенью стриженный календарь.
Забирается медленно на чердак
птица-солнце, важная, как глухарь
и рассвет собирается со двора,
прячет в рваный карман перочинный нож -
дело сделано. Стало быть, всё, пора
просыпаться, стряхивать с тела ночь,

07:40 — пробуждение

просыпаться и с чайником в города
начинать игру, пока не вскипит:
—Краков. —Вологда. —Значит тебе на «А».
—Адлер. —Рыльск. —Калачинск. —Камчатка... спит.

07:45 — сборы

Кто-то спит и к кому-то приходят сны,
а у нас это вечное: «Всё, вставай!».
Наши тени разбросаны вдоль стены.
Умывайся, тень свою надевай,
Надевай свою тень, не забудь пришить
пару пуговиц, я вчера оборвал,
потому что с тебя эту тень стащить
в темноте не просто. Никто не звал
нас сегодня на завтрак — и то добро!
Заведённой юлой день почти пришёл.
В нашей комнате солнце своё перо
обронило. Я прибирал — нашёл!

08:00 — полёт

Полетели, нам завтра рано вставать.
Люди, словно верблюды о двух горбах.
В теле, всё-таки, хлопотно ночевать,
а куда деваться — судьба... судьба...

РУБАШКА БОГА

Сшивает дождь с землёю небеса
стежками крупными совсем небрежно -
бывают же такие чудеса...
А утром, еле брезжила надежда

и солнце выползало из-за туч,
термометр за окошком колебался,
и прыгал по шкале бордовый луч:
взлетал до десяти и понижался...

Но ткань небес подогнана к земле
и храбрые небесные портняжки
сшивают воедино небо, лес,
поля и реки - славная рубашка

выходит. Бог наденет и вздохнёт
(мы, как ворсинки изнутри свернулись),
лишь воротник рубашки расстегнёт,
чтоб мы от доброты не задохнулись.

ПЁТР

На полпути к городу вляпался он в рассвет.
Одноногий петух подпирает гнилой забор.
И кричит служанка, и клянёт его на чём свет
стоит. Он идёт и не видит её в упор.

У него одно на уме: лишь слова Христа:
«Нежели дважды споёт петух и взойдёт рассвет,
отрекутся твои растрескавшиеся уста
от Меня трижды...» Он знает, что выхода нет,

он идёт и лежачий камень грызёт стопу
ибо его сандалии сносились давным-давно.
И кровавый след струйкой прокладывает тропу
к райским кущам, где уже врезался ключ в дверной

золочёный замок. И дважды кричит петух
поднимая блин солнца на тоненьком волоске.
Он считает до трёх, но, доходя до двух,
терзаемый совестью падает на песке.

* * *
Я разбил на квадратики небо,
в каждом птица.
Земля обнажила нёбо -
злится.

стучит по асфальту дождь
и крыш пробивает жесть...
Хлеб наш насущный даждь
нам днесь,

Господи! Мы как рыбы нЕмы,
нам жизнь не переиначить.
Ангел в квадратике неба
плачет,

птица рассвет будит:
"Ау! Люди!".
Господи, что с нами будет?
Если будет...

* * *
Не крести меня, я крещёный,
дай воды просто голову смыть.
Прости. Воскресенье прощёное.
—Бог простит.

Бог простит. Прости вместе с Богом.
Нарисованы колокола
в темноте на окне. За порогом
ночь пришла.

Ночь пришла. —Не за мной? —За мною.
Что-то надо ещё ей сказать?
—Ничего. Лишь ладонью закрою
глаза.

Глаза, чтобы дождь в них не падал
продевая в зрачки грусти нить.
Что ж, пора уходить мне. —А надо
уходить?

ЗВЕЗДА РОЖДЕСТВА

Кукушку полночь выгнала из часов:
«Кукуй! Давай, отсчитывай каждый вздох».
Кукушка кукует на тысячу голосов,
В одном из них, неизменно, присутствует Бог,

Он глядит на жизнь комнаты изнутри
На расстоянии вытянутой руки.
И в лампочке тусклой Звезда Рождества горит,
Её зажигают обычные рыбаки,

Их двенадцать. С одиннадцатым «ку-ку»,
Один из них, тот, чей поцелуй острей,
Выходит и молча вешается на суку
Старой вешалки, расположенной у дверей.

Входит хозяин. В комнате гаснет свет.
Полночь на перекрёстке колет дрова.
Роняет небо на землю обломки планет.
Бог со стремянки вкручивает Звезду Рождества.

* * *
У времени взять взаймы,
Купить билеты на поезд,
Сказать машинисту: «Дай мы
Поведём поезд!».

Он спросит: «Куда поведём?».
А мы ему не ответим,
Просто линию проведём
На карте. Отметим

Этой линией ровный путь.
Во избежании новых вех
Мы поедем куда-нибудь
Вверх.

Но вниз потянут нас нити
И ангел летящий на втречу
Спросит: «Куда Вы летите?
Там нет ничего...»

КОЛЫБЕЛЬНАЯ РАНЕНОМУ

Врач не Господь Бог,
врач — это лишь врач,
он не вернёт ног,
так что не плач,

так что давай, спи,
спи и увидь сон,
видишь, по степи
катит ГАЗон,

в этом ГАЗоне ты,
среди таких же солдат...
Снова орут рты?
Снова звучит мат?

Значит опять взрыв?
Значит опять бой?
Видишь, опять ты жив!
Спи, брат, Господь с тобой...

* * *
Родной земли печальный островок -
войны незавершённая работа.
На чёрном небе красный поплавок
бесследно тонущего самолёта.

И снова, раскалённое: «Ура!»,
«За Родину!». Земля сварилась в кашу.
Вчера в войну играла детвора
и выясняли до утра: «Кто наши?

А кто враги?». И вот, четвёртый год
идёт игра, но гибнут в ней взаправду.
Отыщешь ли в крови солдатской брод,
в крови горячей, пролитой за правду...

С землёй смешались люди, имена...
Растёт трава над головами павших...
Война. Война. Четвёртый год — война,
игра, где делятся на «наших» и «не наших».

Как в полусне мелькают города:
Москва, Берлин... На здании Рейхстага
советский, пулей пуганый, солдат
оставил кровью след родного флага.

Казалось, небосвод салютовал
и гас последний огонёк заката,
а это Бог ладонью закрывал
глаза убитому вчера солдату.

* * *
Картавит дорога.
На каждой кочке звучит Вертинский.
Я еду в родимое захолустье.
След от ожога
твоей помады в моей щетине
немного грустный.

Окно потеет.
Водитель шутит: «Наверно выпил
с друзьями, как водится, накануне».
В душе теплеет
и с сигареты слетает пепел,
как пух в июне.

Сон разбавляет
дорожный притор однообразный.
Я просыпаюсь от дикой жажды.
Мой взгляд цепляет
парящий в небе крестообразно
журавль бумажный.

Отстёгнут ремень.
Шагаю шатко, мелькают зебры
в глазах, я падаю у забора.
Такая темень.
Меня тошнит на родную землю -
выходит город.

* * *
Я опять кудрявый мальчик, лет пяти
на плечах отца касаюсь облака.
Чтобы было веселей идти
я жую ржавеющее яблоко.

Ржавчина стекает по щеке,
миска неба надо мной покачивается,
яблоко, зажатое в руке,
как планета, медленно заканчивается.

* * *

Детство моё маринованным яблоком
Падает, падает, падает....
Кто-то по луже в бумажном кораблике
плавает...

Плитка молочного шоколада -
вот и ломается кромка,
всем по квадратику - больше не надо...
Правда, «Алёнка»?

Правда, что всё неизбежно кончается?
Сказано так у прозаика.
-Складывай. Видишь, уже получается
жизни мозаика.

* * *
Сохрани мою старую, синюю, школьную форму.
Я её, конечно, теперь уже не надену...
Детство моё подаёт поезд к четвёртой платформе,
проводник поправляет фуражку, как диадему,

раздается чужой голос: «Займите места в вагонах!».
О стекло сморщив нос, языком облизав окошко
на меня смотрит мальчик. Но уже человек в погонах
отдаёт команду: «Едем!». И достаёт гармошку

крокодил в шляпе, с трубкой, сидящий на крыше вагона,
и поёт: как минуты медленно уплывают
и в вагонном скрипе, с корнем оторванном от перрона,
звуки песни на слёзы всё-таки пробивают.

Мы стоим, разевая рты, пытаясь подпеть, и плачем.
Из окон вагона нам рожицы строят дети.
Мы в их жизни, увы, пока ещё ничего не значим.
А они в нашей... Но нельзя не дать улететь им.

* * *
Поменяй свою грусть на коня
И скачи куда хочешь,
Чтоб позади – ни дня,
Ни ночи,

Чтоб впереди – ни сна,
Ни воздуха,
Чтоб над тобой – луна
И звёзды,

Чтоб под тобой – земля
И камни,
Чтобы в тебе тля
И память

Не истребили страх
И голод.
А в десяти верстах –
Город.

Там заложи коня,
Сними угол,
И набери меня
В google,

И расскажи мне
Мысли,
И пиши на стене
Числа

Чтоб не сойти с ума
Сразу.
И не читай Дюма.
Прозу

Вовсе забрось в окно,
Выбери
В лавке лучше одно,
Но верлибром,

Мысль его ощути
Кожей.
И если что, прости…
Сможешь?

* * *
Ходит ночь беременная снами,
Как большая буква «Б»
(из разговора)

Так как я не умеет никто
Говорить о тебе.
Ночь, как конь, ходит в сером пальто
Буквой «Б»,

Ходит, цоканьем серых копыт
Будит сны.
Мордой в окна: кто, дескать, не спит?
Мы!

Это мы, это я о тебе,
Это сон,
Он спускается вниз по трубе
На газон,

Зарастает травой, сорняком,
Пылью и
Говорит ни о чём, ни о ком –
О любви.

Ночь в пальто чешет бок о фонарь,
А фонарь
Провожает глазами январь.
И как в старь,

Говорит: всё проходит как сон.
Нет, не сон.
Разве сон – эта в небе косом
Рыба сом?

Рыба камбала, рыба луна,
Рыба-сплю...
Ночь в пальто лошадином темна.
Я терплю,

Я не сплю, я могу как не тот,
Не тогда,
Говорить о тебе. И растёт
Борода

Из-под неба, рассветом грозя
Облакам.
Губошлёпую ночь бьёт лоза
По бокам,

И она убегает в луну
Буквой «Б».
Для тебя… лишь тебя я одну…
О тебе…

* * *
Ты свой взгляд расплескала по мне,
тебя ночь не пускала ко мне,
тебе ночь закрывала глаза,
тебя ночь возвращала назад,
тебе ночь нашептала во сне,
чтобы ты не бежала ко мне,
что меня ручейком твоих глаз,
что меня молоком твоих губ
и гаданием скомканных фраз
не вернуть в сон на том берегу,
где на солнечной плеши в лесу,
двое седеньких леших пасут
облака как отару овец,
и один очень старый мудрец
нам толкует недобрые сны
и кукушка кукует: «Усни»...

Прогони сон недужный скорей,
ночь опять всё наврала тебе.
Месяц в небе — тщедушный еврей
режет ножиком сало, в трубе
завывает и спать не даёт.
Ночь стирает чужое бельё
и на ниточке тонкой висит
полночь детской пелёнкой, спрои
у неё, где ночует юла
перебитой луны пополам,
и за что нас с тобой развела
ночь, как в детстве, по разным углам?

ДОН КИХОТ

Сломана старая мельница,
теперь не смолоть муки.
Прячет доспехов мыльница
жжёные синяки,
клячу тащат колбасники,
а в похоронном бюро
тикают злые часики...
-Санчо, клади меня в гроб!

Зло на добро помножено.
Что победило? Зло!
Видимо так положено,
чтобы добру не везло.

Заведено так исстари:
в битве со зримым врагом,
гибнут печальные рыцари
не защитив никого.

В ЕЁ ПРИХОЖЕЙ

Верхняя пуговица...
средняя пуговица...
нижняя пуговица....

-Ну, что ты стоишь в прихожей?
Входи!

нижняя пуговица...
средняя пуговица...
верхняя пуговица...

-Ты что, волнуешься, что ли?
Не уходи!

верхняя пуговица...
средняя пуговица...
нижняя пуговица....

-Ну, давай помогу. Давай
повешу пальто...

верхняя пуговица...
средняя пуговица...
нижняя пуговица....

-Целуй, не бойся, целуй мой рот
своим ртом!

Ртом,
которым потом
скажу, «прощай»
навсегда...



САЛЕHEART

Это поэзия снега, рифмованный лёд,
Это рыхлое небо морозом жжёт
И расписывает, вписывая образа,
Мои чистые, стекленеющие глаза.

Эти фразы оброненные тобой
Разлетаются галками. В голубой,
Бесконечно синей моей душе -
Снегу, как майонеза в борще.

Говори руками по клавишам дней...
Северженщина с улыбкой твоей
Улыбается мне в дымке дня...
...Сделай «ха» на стекле и нарисуй меня.

* * *
Засыпаем в тишине.
Ноги спрячь под одеяло.
Помнишь, ты вчера сказала
мне:

-Засыпаем в тишине!
«Баюшки-баю» и др.
для залатыванья дыр... -
Не придёт волчок ко мне.

Засыпаем в тишине.
Выключаем светофоры,
Прибиваем шифер шторы
К белой раме на окне.

Засыпаем. Ломких спиц
Света фонарей не чуя,
Ночь на нас с тобой ночует:
Тс-с-с-с...

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

-Ну, что, пивка?
-А что, пивка!
-Я из горла, а ты-то, как?
-А я? Я тоже из горла!-
И понеслось: тра-ла-ла-ла...

-Как жизнь?
-Не то чтобы фонтан!
-Ты где? Всё там же?
-Да, всё там.
А ты?
-И я не ухожу.
Да, все сидят, и я сижу.

-Зарплата?
-Можно потерпеть:
не то чтоб выть, не то чтоб петь...
-Закурим?-
Спичка — «чирк» и — вдох.
Молчание. Глубокий вздох.
-А ты всё так же, не женат?-
за этой фразой сразу мат,
потом, как вставка, слово «нет»,
а мне почти что сорок лет.

-А мне ещё нет тридцати.
-Ну, стало быть, тебе идти.
Мне — крепкого.
-А я возьму
«Пикур» гранат. -
затяжка. Ну-у-у...

...Хмелея, смачно матерясь,
они вдвоём месили грязь
у магазина. Таял снег
и время таяло, и смех

их тоже таял в темноте.
Февраль от их тепла потел,
и где-то в небе, облака
ловили частое: «пивка?»...

* * *
Прочти моё имя наоборот,
добавь букву «е», и, вскоре,
тебя хмурый поезд в ночи подберёт
и высадит где-то на моР«е».

У самого берега сделает: пыш-ш-ш...
ты выйдешь на берег с вещами,
и галька зелёная, цвета кишмиш,
зашелестит под ногами.

У берега ялик мелькнёт, зашумит
прибой, как соседский транзистор
и легкий загар на плечах зашипит
и ты удивишься: «так быстро?».

А после прочти моё имя опять,
пусть «е» в окончание встанет,
за тем, чтоб никто не сумел разузнать
о нашем курортном Роман«е».

ЧАЕПИТИЕ
               Полюшке

Будешь чай? Тогда я ставлю чайник на плиту.
Есть конфеты, есть печенье... ну, тебе чего?
Ну, конечно, можно сразу эту и вон ту.
Что тебе с конфет тех будет? Ни-че-го.

Чай горячий. Дай подую. Губы обожжёшь.
Не спеши. Сейчас остынет. Видишь, дую: фу-у-у.
Что? Не будешь? Вместе с мамой? Маму подождёшь?
Мама вечером приедет. Ой! Обжёгся! Тьфу.

Пей. Сейчас попьем, и будет «баюшки-баю».
А когда проснёшься, мама наша тут как тут.
Только не ложись, как в колыбельной, на краю.
Ляг к стене, там на обоях зайчики живут.

Одеяло? Я укрою. Как тебе чаёк?
Знаю, что конфеты лучше, да, чего скрывать.
В дверь звонят. Наверно это серенький волчок.
Спи, давай, а я не буду двери открывать.

ПРИВЕТ, МАЛЫШ!

Вдохни!
А лучше выдохни обиды.
Не оставляй обиды в животе!
Обиды - паразиты: аскариды,
ну где на них на всех набрать аптек?

Раскрой окно,
а лучше подоконник
со злости, напрягись, и оторви.
Смотри, сегодня вечер, как покойник,
при нём таком, нельзя не о любви.

Стань на карниз,
а лучше - влезь на крышу
и крикни в небо! Может быть, глядишь,
тебя залётный Карлсон услышит
и скажет подлетев: Привет, Малыш!

* * *
Засыпает город. Город ночь засыпает
звёздами, мелкой крошкой летящих спутников...
Из тумана на пост ночной заступает
месяц с рогами чёрта, с душой преступника,

достаёт из кармана ножик и режет молнии,
плюёт на прохожих, наступает на хвост собакам,
а потом застёгивает небо на молнию
и всё покрывается липким, холодным мраком.

И ни души. Тишина. Город медленно засыпает .
Засыпают все, даже те кому вечно не спится
И улетают души, в темноту улетают
подышать улетают, чтоб потом опять возвратиться.


* * *
Плачет Таня. Мячик утонул.
Молодость прошла и муж в запое….
Танечка, не плачь, возьми отгул,
Да оставь ты этот мяч в покое,

Отдохни, ведь Агния Барто
Знать не знала о такой концовке:
Мячик, лужи, мальчик под зонтом
На пустой трамвайной остановке,

Пьяный муж и дочка на сносях,
Как пинок ногой в живот – зарплата…
Наша жизнь – несовершенна вся,
Что ж теперь рыдать? А ведь когда-то,

В детстве, было всё наоборот:
Рубль за счастье, эскимо и мячик,
Карусель, последний оборот
И напротив самый лучший мальчик.

* * *
               О. С.
У принца сломался конь. Куда он теперь без коня?
К тому ж, конь не белый был, а цвета морской волны.
А Санчо, вчера, осла на мерина променял...
А девочка молча ждёт. Девочки ждать должны.

У принца — деньга длинней, чем косы у Рапунцель
и он починит коня, за деньги — хоть целый табун.
У Санчо нет денег пока, но есть высокая цель....
А девочка снова ждёт. Ей не обмануть судьбу.

Не скачет чего-то принц — детали не подвезли:
на импортного коня детали долго везут.
А Санчо опять пьян, пьян от хозяйской любви
выпитой из письма, которое, кстати, ждут.

И что ей, девочке той, в холоде съёмных квартир
состариться без того, который застрял в пути?
Девочка молча ждёт и с девочкой ждёт мир,
и только время идёт, поскольку должно идти.

БАХ

Ослепший Бах садится за орган...
В его руках - его глаза и уши.
Он раскрывает чёрный чемодан
органа, выпуская наши души.

А где его заблудшая душа?
В подкладке сюртука? Да он и сам не знает,
ему не до неё, хорал кроша
он ничего не видит, но играет.

Играет, вместо нот открыв псалтирь,
по клавишам почти на ощупь бродит
и ангел Божий, словно поводырь,
его, ослепшего, на Божий свет выводит.

TERRA INCOGNITA

Закричат моряки: «Земля!»
и в дыму ликования пенном
кто-то бросится с корабля,
поплывёт и окажется первым,

проведёт по земле рукой
и песок со следами смешает
нарушая вечный покой,
чистоту тишины нарушая,

растеряв в пути арсенал
и оставшись как есть безоружен,
будет где-нибудь среди скал
соплеменниками обнаружен,

потому, что всю доброту,
окрылённую морем и пеной
не отдаст, поймав на лету
сердцем, стрелы аборригенов.

ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА

Небритый Орфей достаёт из кармана
пачку примы,
закуривает, выходя из шалмана.
Незримы
черты Эвридики в идущей на встречу
путане.
Нет денег. Однако с деньгами не легче.
Достанем!
Достанем из ада заблудшую душу
любимой
легко, как достать из кармана чекушку.
Гонимый
не пропитой совестью прыгнет Орфей
в пекло,
где рваные души умерших друзей
завалены пеплом,
помоями, и каждый, кто чуточку крут
из обслуги
норовит эти души, как следует пнуть.
В округе
сказать «ни души» - значит на смех поднять
себя же,
но нет Эвридики. И надо линять.
Но, даже
когда ты отыщешь её средь теней
размытых,
то вряд ли, глазами ты встретишься с ней...
В копытах
к тебе подбежит козлоногий урод,
блаженно
заблеет и мигом такую сдерёт
цену,
что ты не захочешь ни жить, ни любить,
ни верить,
достанешь чекушку и прежде чем пить,
у двери
нащупаешь ручку и крепко сожмёшь
руку,
и взглядом в толпе Эвридику найдёшь:
по кругу
душа её ходит. Окликни её:
«Эй, ты!»
И тут же прервётся её бытиё,
флейты
споют и душа её в рай полетит
птицей.
Орфей, всё, тебе уже надо идти
и спиться!

* * *

Пролей из глаз своих осеннюю печаль
на подоконник.
Из полутьмы не выходи, свет не включай...
Листая сонник
найди вчерашний странный сон и не поверь
тому, что снилось.
Пролей из глаз своих сентябрь на голый сквер.
Воспламенилась
листва осенняя — обрывки от любви...
Не утруждайся
тушить её. Ты лучше сонник разорви
и разрыдайся.

ВИРИЛОРИ

Пришита к небу коровка божья,
Как пуговица к пиджаку….
А я всё тот же, да, всё тот же я
Иду по старенькому чердаку:

Там тихо всхлипывают доски,
Там гвоздик в кепочке торчит,
Там вечер, как коньяк молдавский
В гортань трубы из стопки влит,

Там голубь на двери качается
И щели пилят полумрак…
Иду. Я знаю, всё кончается.
И всё. Кончается чердак.

На лестницу перекочую,
Вдохнув, чуть-чуть передохну,
Коровку божью откручу я,
Пиджак небесный распахнув.

Вернуться на главную