Анжелика Салтанова

Анжелика Салтанова (по паспорту – Шульженко Анжелика Дмитриевна) родилась 23 февраля 1993 года в селе Покровское Неклиновского района Ростовской области. Автор стихов, прозы и литературных переводов. Окончила РГТЭУ по специальности "Туризм и гостиничное хозяйство". В настоящее время проживает в г. Ростове-на-Дону. Лауреат нескольких конкурсов. Участник III Всероссийского фестиваля молодых авторов  Союза писателей России в городе Химки (2020). В 2020 вступила в Союз писателей России.

ЦЕЛУЮ
Лето прошло, пролетело испуганной птицей,
поздняя осень раскрасила серые будни.
Что уготовит судьба – непременно случится.
Рано ли, поздно – уходят любимые люди.

Старость котёнком запрыгнет в усталые руки,
тихо мурлыкнет, – и выбелит волосы иней.
Вырастут дети, за ними – появятся внуки,
брызнут лучами по коже скупые морщины.

В детстве ты вслух мне читала народные сказки,
звонко смеялась, кормила меня  пирожками,
дула на чай, на коленках меняла повязки,
свято хранила секреты мои между нами.

Время идёт. О тебе говорю я стихами.
Может, когда-нибудь их наберётся на книгу.
Знаю, ты будешь всегда за моими плечами…
Помню. Скучаю. Целую. Твоя Анжелика. 

ПОСЛУШАЙ
Он говорил: «Внимательно посмотри,
видишь, на ёлках ночью горят огни?
Мало кто знает, что это – людские души.
Ты помолчи. Помолчи и меня послушай».

Я отвечала: «Это – гирлянды свет,
вас обманули». Мне было восемь лет,
бабушка ель зажигала под самый вечер,
тонкая шаль обнимала худые плечи...

Разве могла я верить чужим словам?
Он говорил: «Смотри, я построил Храм,
в нём долгожданный покой обретают души.
Ты помолчи. Помолчи и меня послушай».

Я отвечала: «Что мне Ваш храм? Приют.
Рай для бездомных. Завтрак там подают?».
Вечером бабушка чай наливала сладкий,
я заполняла стихами листы тетрадки.

Годы спустя смотря на гирлянды свет,
я возвращаюсь в глупые восемь лет.
Он говорил, что на ёлках – родные души…
«Здравствуй, любимая ба. Это я. Послушай...».

ЧЕЛОВЕЧЬЯ ЖИЗНЬ
Солнца тихо шепчутся в полях, –
чуть качаются.
Казаки на взмыленных конях
возвращаются.

Ветер рассыпает на лугах
колокольчики.
Сохнут слёзы в девичьих глазах, –
всё закончилось.

Завтра весть благую разнесут
в небе голуби.
Запоёт над пашней гибкий кнут
развесёлую.

Там, где реки крови пролились,
будет зелено.
Нам известно: человечья жизнь
всем отмерена. 

ВАСИЛЬКИ
В июне расцвели степные васильки, –
смотрели на меня, как на восьмое чудо.
В смеющемся ручье бесстрашные мальки
под предводительством собрата-баламута
исследовали дно.

Мне было где-то семь, быть может, восемь лет, –
кузнечики в траве без умолку трещали.
И перистый ковыль, ракитника сосед,
к земле склонялся под игривыми ветрами.
Манил простор степной.

Летела песня, раздавался детский смех,
на каменистых склонах зрела земляника.
Сиреневый тимьян тихонечко шумел,
я руки пачкала багряной костяникой,
был на душе покой,
и благодать была.

КОТЫ
Прошлогодние листья сегодня убрали в мешки, – 
а под ними нашлись перекрёстки вихрастых дорог,
два разбитых бокала, забытые кем-то стишки,
золотое колечко, засохший степной василёк.

Не спешили прохожие, спрятался ветер во мгле,
седовласый мужчина орудовал старой метлой.
Онемелые листья припали к усталой земле
и цеплялись, как люди, за мир бесконечно чужой.

Лишь зажгли фонари – отступила безликая тьма,
по углам, вдоль стены и на крыше столпились коты.
Им, как брошенным людям – порой не хватало тепла,
каждый видел о доме счастливые, добрые сны.

Юный ветер жонглировал ночью обрывками фраз,
что таились в глухих подворотнях с начала времён.
Прошлогодние листья осыпались в каждом из нас,
превращаясь в котов без имён.

ОСЕННЕЕ
Ты в жизни моей – перелётная южная птица,
ты – жёлтый листок подступившей осенней хандры.
Лучами закатного солнца успеть бы напиться,
а после – спокойно уснуть и проспать до поры.

Мне в тёплой норе будет сниться мелодия леса,
шуршание трав под босыми ногами, ветра,
густая роса на молочных цветах эдельвейса,
окрестные горы и запах ночного костра…
Там небо над нами смеётся и хочется верить,
что будет по силам любая туманная высь.

Мы в первую очередь – люди, хранящие зверя,
мы в первую очередь – звери. В клубочек свернись
и сможешь понять, каково это – чувствовать осень,
когда что в душе, что на улице – тихая смерть.
Мне в тёплой норе будет сниться дыхание сосен,
беспомощных листьев, летящих в ночи, круговерть.

МОРЕ
Море моё... беспокойное, потемневшее, –
волны сминают гальку, сбивают с ног.
Море моё... сплошь солёное, потускневшее.
Кто же с тобой, родное, был так жесток?

Немощный пирс распластался, – изъеден рыбами,
пляж превратился в острый стеклянный пол,
пенный барашек давно не считает выбоин, –
каждый прилив внутри обнажает скол.

Грохот и шум. Корабли не достигнут гавани,
город смывает за борт. С ним вместе – груз.
Шлюпки от ветхости громко трещат суставами...
Шторм подступает. Чувствуешь горький вкус?

Слышишь, как эхо командует между скалами?
Берег – всего лишь точка. Сомнений нет.
Сердце моё, бескорыстное и усталое,
в полночь на маяке зажигает свет.

ПЛАМЯ
Нарушение правил – мой главный, увы, изъян.
Я стираю границы, как школьный округлый ластик,
заполняю пространство – высокий густой бурьян.
Отдаюсь без остатка желаниям, чувствам, страсти.

По законам природы – я девственно-чистый лист,
по законам людей – ограничена сотней рамок,
по Писанию Божьему… Он уже не простит,
по своим ощущениям – просто живое пламя.

Разгораюсь внезапно, а после – шипят угли,
осыпаются пеплом горячие прежде искры.
А меня ведь, как Жанну – когда-то живьём сожгли...
Тот, с кем жизнь разделила и думала, – самый близкий.

И, пусть шрамы украсят, – твоей не коснусь руки,
не смотри на меня – я не сдамся, и будь что будет.
Для того и ржавеет замок на моей груди,
чтобы чувствами впредь не тревожили пламя люди.

ЗАЙЧИК
Солнечный зайчик играет в прятки:
лужа, трава, окно, –
я нахожу его отпечатки
даже когда темно.

Свет из-под пальцев моих струится,
стоит его поймать, –
лучик становится синей птицей,
только бы удержать.

Над головой пролетают клином
белые журавли, –
я наливаю нам чай с жасмином,
ландыши зацвели.

Мир просыпается от дремоты
и набирает темп.
Скачет воробушек желторотый,
ищет весенний хлеб.

ДЕНЬ В 41-М
На окне поутру заалела щеками герань.
Во дворе толстый кот подставляет июньскому солнцу
золотые бока. У околицы слышится брань,
и соседка спешит за водой к голубому колодцу.

Утопая в ромашках босыми ногами – бежим,
растворяясь в лугах, перелесках, смеясь и кривляясь.
Мы не знаем о том, что окутает улицы дым
через несколько дней. Мы тогда… Мы ещё… Не боялись.

Светлячки освещали наш путь до прозрачных озёр,
где большая луна отражалась в задумчивой глади.
Через несколько дней хуторок превратится в костёр,
а пока «казаки и разбойники» здесь на закате.

Нам в четыре утра диктор скажет, что время – взрослеть.
Но о том, что останутся в прошлом озёра и хутор,
что земля и герань обретут одинаковый цвет
мы узнаем не сразу. И время застынет, как будто...

ЖИЗНЬ
Сорок второй. По Ростову гуляет август.
Герц1 обещает защиту. И люди верят.
Знать им тогда, что в словах нет ни капли правды, –
заколотили бы досками окна, двери.

Где-то стреляют. Колонна подходит к балке,
Хая2 сжимает в ладошках ключи от дома, –
там, во дворе, зацветут без неё фиалки,
мир постепенно становится монохромным.

Вальтер3 кричит: «Эрщизен!»4 , и Курт5 смеётся,
вскидывает парабеллум при виде  жертвы:
юная Хая – ступень на пути к господству,
зондеркоманда пойдёт на любое зверство.

Кристманн не медлит – заполнят тела окопы,
Биркамп напишет отчёты, он всем доволен...
...кто ты, солдат с пузырьком из-под яда, кто ты?
После пред Богом отмолишь грехи в костёле6 ?..

Прячется солнце от страха за облаками:
там – геноцид, там – убийство, там – травят ядом...
Девочка Хая в холодных объятьях мамы
смотрит в Змиёвское7 небо стеклянным взглядом.
_______________
1 Шеф зондеркоманды СС 10-а доктор Г. Герц
2Хая — еврейское имя, означает «жизнь»
3 Командующий айнзатцгруппы «D» — Вальтер Биркамп
4 «Еrschießen» — «Эрщизен!» — «Расстрелять!» — немец
5 Организатор расстрела, начальник зондеркоманды СС 10-a оберштурмбан- фюрер Курт Кристманн
6 Костёл — католический храм
7 Массовые казни в Змиёвской балке — массовые казни жителей Ростова-на- Дону во время Второй мировой войны.

ЮЖНЫЙ РОСТОВ
Огради, всемогущий Боже
от распутий больших дорог.
Мы с тобой – что угодно сможем,
не оставь же меня, мой Бог.
Я молилась святым иконам,
целовала твой светлый лик.
В этом городе сталь с бетоном,
в этом городе спит родник.
Спит и видит стрекоз пятнистых,
спит и видит простор небес.
И под сенью ветвей тенистых
оживает мой Южный лес.
Я дышу… задыхаюсь, Боже!
В этом городе смог и дым.
Но смеётся в толпе прохожий, –
и становится лес чужим.
И становится лес – дорогой
бесконечной, как горизонт.
И людей бесконечно много,
и машин, и везде – ремонт.
В этом городе ночью звёзды
на людей не хотят смотреть.
Разрушаются птичьи гнёзда.
больше некому в небе петь.

А мне чудится шелест крыльев,
и родник у разутых ног.
Этот город окутан пылью, –
не оставь же его, мой Бог.

ЭПОХА ПРЕДЗИМЬЯ
Осенние ночи прохладны и пахнут предзимьем,
в окно, незакрытое мужем, доносится песня.
Там, в небе, над крышами города, – серые клинья
летят в неизвестность. 

А мы – на земле и нам снятся лесные просторы,
живые ручьи убегают в тенистую чащу. 
Как жаль, что на птичьем я не поддержу разговоры
о днях предстоящих.

А мир так прекрасен и тих! Мне бы крылья да ветер, 
луна осветила бы путь до краёв нехолодных.
Но кто-то раскинул на небе воздушные сети
пленяя свободных.

Я утром не вспомню, что видела город с вершины
пушистого облака, видела серые клинья...
У птиц впереди – путь до дома, тяжёлый и длинный
в эпоху предзимья.

Предложил к публикации Алексей БЕРЕГОВОЙ

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную