|
Сибиряк Василий Дворцов давно занял прочное место в постсоветской русской литературе как прозаик о своими романами «Аз буки ведал», «Каиново колено», «Terra Обдория», повестями и рассказами. Почти столь же заметно имя Дворцова-драматурга, а из невербальной сферы – Дворцова - иконописца, театрального художника-постановщика и просто художника: более 500 авторских икон и картин! Громко звучит и слово Дворцова-публициста – заместителя председателя Правления СП России, твердого православного патриота и мыслителя. Но вот поэта Василия Дворцова, увы, знают гораздо хуже, даже те, кому, как говорится, по профессии положено. А зря! Поскольку речь идет не просто об еще одном талантливом стихослагателе, но о некоем явлении в русской поэзии. Соединяющем в творческой симфонии голос современника с голосами предков и ещё не родившимся «эхом» потомков. То, есть, буквально осуществляющим связь непрерывного – до Страшного Суда – русского времени.
Поэма – не самый любимый современными поэтами жанр. Потому, что нелегко, потому, что не хватает идеи и лирического «дыхания». После классиков золотого и серебряного веков русской поэзии, дотянувшихся своей творческой вибрацией до середины прошлого столетия через Ахматову, Пастернака, Заболоцкого – много ли вы вспомните значимых русских поэм? «Тёркин» и «Дом у дороги» Александра Твардовского, «Шествие» Иосифа Бродского, небольшая поэма «Путь Христа» Юрия Кузнецова, и, наконец, совсем близкий к нам шедевр Николая Мельникова «Русский Крест» (хотя, наверняка что-то важное и пропустил). Прекрасной тонкой лирики, глубоких патриотических стихотворений много, есть большие лирические же высказывания, оформленные в виде поэм, но поэм настоящих – сущностных, с идеей и эпическим охватом – кот наплакал. Такими перед читающим народом «внезапу» явились поэмы Василия Дворцова. Внезапу, потому, что перед этим в поэтическом багаже у прозаика него был всего один стихотворный сборник. И вдруг с разницей в один год две поэмы. Обе – знаковые и заметно разные по стилю и слогу. Первая по хронологии «Правый мир» посвящена деду автора – Илье Васильевичу Дворцову – кубанскому казаку, оказавшемуся в Сибири и воевавшему с японцами на озере Хасан, а затем в Великую Отечественную под Ленинградом, в Сталинграде, на Украине и в Венгрии; бравшему Кенигсберг, а затем довоевывавшему с японцами в Манчжурии. Вместе с судьбой деда, через неё внук-поэт, выводит в «биографической» поэме судьбу страны. Как заметил писатель и журналист Игорь Шумейко в своей рецензии «Хасан в поэме Василия Дворцова»: «Это почти фокус, удача поэмы: изначально желая прославить деда (что может быть естественней!), Дворцов постепенно постигает саму суть того времени...». Поэт-художник пишет крупными сочными мазками, как по холсту: «Орёл кружил над купами садов, Тут кроме «живописности» удивляет органичное без натужного «народничанья» попадание не только в лексику и стилистику но и в самый «корешок» места и времени действия. Причём с изменением хронотопа словесная ткань поэмы как будто несколько раз «перешивается» другими нитями и стежками. При этом умудряясь сохранять стилистическое единство. «Тов.Штейн, дивизионный комиссар, Рассказы деда о конкретных событиях явно дополняются в поэме сведениями, цепко почерпнутыми из исторических источников. «Обман, везде обман: Платить за командный бардак и бестолочь приходится, как и всегда, солдатам – своим героизмом. Даже если они были «спешенными» как дед Дворцова казаками-кавалеристами. Автор передает гамму этих боевых впечатлений с мощным эффектом присутствия как в хорошем репортаже военкора: «Пальба в упор – «Банзай! Банзай! Банзай!» И вот уже другая – большая и страшная война. Кавалеристам-сибирякам пришлось стать артиллеристами. И снова Дворцов-внук «рисует» бой Дворцова-деда так, словно он сам в нем побывал. И не утерял от ужаса высокого поэтического слога: «Разведка боем… Первый танк зажгли, Легко поэт меняет ритм стиха, переходя по главам на рысях...От ямба к анапесту, от дактиля к хорею. Строчки подгоняют строфы как всадник коня, но держатся крепко, как в паровозной сцепке. Взгляд на батальные сцены и снизу – от разбитых окопов и траншей, от яростной сабельной сечи и сверху – глазами орла, парящего не только над землей, но и над столетиями. С авторским осмыслением связи русских времен. «Валами здесь возлёг водораздел, Это о святой сталинградской земле, обильно политой кровью новых русских мучеников-героев с красной звездой на ушанке и крестом на груди. Цитировать строфы поэмы хочется до бесконечности: высокий накал смертельных боев в них соседствует с щемящими пейзажными «росчерками» родной земли; историософские розмыслы – с народной «тёркинской» частушечной удалью. «Как фашисту мы поддали, Восходя от героической частной судьбы деда-казака и русского воина к судьбе вечной России и русского народа, Василий Дворцов выписывает, как выдыхает самые главные и всегда современные корневые русские истины: «И вкруг легли: коль смерть – на всех одна. Эта же «корневая» линия русской судьбы, миссии России пронизывает и вторую поэму Василия Дворцова – «Ермак» . Ее можно антиномично определить как прорывное «архаико-новаторство», а еще назвать «исторической оперой в стихах». Недаром, по мотивам поэмы красноярский композитор, заслуженный деятель искусств России Олег Проститов написал одноименную оперу. В поэме, как легко догадаться, есть главный герой Василий Тимофеевич Аленин по прозвищу Ермак. Но, как и в прошлой стихотворной эпопее, обобщенным героем выступает судьбоносное время конца XVI века, когда в поздние годы царствования Иоанна Грозного русские казаки под предводительством служилого атамана Ермака своим лихим и героическим походом на Сибирское ханство положили начало присоединению Сибири к России. Время это выражает себя у Дворцова многоголосием действующих лиц: матери Ермака, Царя Иоанна Васильевича, ханов Кучума и Девлет Герея, польского короля Стефана Батория, князя-воеводы Димитрия Хворостинина, под чьим началом сражался Ермак в великой битве при Молодях; промышленика Максима Строганова, вооружившего казцкую дружину в сибирском походе; Югры –дочери Кантых-Кана, влюбившейся в Ермака, атаманов Ивана Кольцо и Ивана Черкаса... Каждый из них произносит свой монолог – в своем стихотворном размере или без размера – свободным стихом русских былин, разговорным речитативом. В поэму заложена музыкальная система консонансов-диссонансов, складывающаяся в общую сложную, как в произведениях Рахманинова, гармонию. Дворцов приоткрывает эту музыкальную «подложку» своей необычной поэмы: «Когда читаю её на публику, "рапсодирую" каждый монолог – так, если Давлет Гирай был воспитан в Стамбуле, то у него в подложке турецкая мелодия, у Карачи – казахская, у Кучума – монгольская, у Югры – хантыйская…». Полифония этих монологов, дополняя друг друга, сливается в многоцветную летопись судеб-событий, взаимосвязанных и взаимовлияющих – то, что потом в учебниках истории записывают в сухих параграфах с «научными» объяснениями. В поэме же Дворцова предстает летопись душевных движений и духовных порывов – главных движителей исторических событий. Как пишет в своем глубоком исследовании поэмы «Ермак» доктор филологических наук, профессор Людмила Григорьевна Яцкевич (Калачёва): «Поэта Василия Дворцова в исторических героях интересует не внешнее, не сиюминутное, для описания которого было бы достаточно бытовой речи или, наоборот, книжного стиля. Он заглядывает в вечный смысл жизни своих героев, в их сердце как жилище духа». Исследовательница при этом отмечает: «Для некоторых современных критиков такой приём показался чуть ли не ущербным для жанра поэмы. Однако они забыли, что он уже неоднократно использовался в русской и зарубежной поэзии». И напоминает о «Маленьких трагедиях» и «Борисе Годунове», «Песни о Великой матери» Николая Клюева, поэме «Пугачев» Сергея Есенина. У каждого персонажа Дворцова свой голос, тон и свой лексикон.
Так, например, молвит Грозный царь московский: А вот в неутоленной злобе и досаде шипит хан Кучум – потомок Чингис-хана, теряющий власть над сибирским улусом: «Отверженный степью, гонимый от гор, всюду и всеми хватаем за полы, Следом на «сцену» со своей «арией» выступает Кучумов визирь Карач-Бек, готовый переметнуться к Ермаку, коль тот окажется победителем в схватке за Сибирь: «Не по чести казаху моголам служить… Язык персонажей поэмы насыщен диалектизмами, татарскими, вогульскими, казахскими словами, не говоря уже о церковно-славянском. Так что автор прилагает в конце даже словарик. Кому-то это, возможно, покажется вычурной избыточностью. Но именно этот прием усиливает ощущение исторической правды монологов, создает «ауру присутствия». А кроме того придает порой дополнительную этно-поэтическую образность, основанную отнюдь не на голой авторской фантазии, а на тщательном изучении материала. «Спи, сынок, спи, сынок, «…Не былиночка-то в диком поле одинокая шатается – И, наконец, в тяжком походе за «Камень» в Сибир-страну, преодолевая хлад и глад, сражаясь с кучумовцами, ставя остроги обретает Ермак в поэме свой героический и лирический голос. Не «конкистадора», не «вольного разбойника- охотника за зипунами», как предпочитают его изображать до сих пор иные «историки», а православного русского первопроходца, верного слуги Царя и Отечества, настоящего героя Руси. Об этом он говорит своим братам-казакам, товарищам по оружию и страстотерпению: «Други-казаки! Нам брашно не горько, Опять же: некоторым такой образ Ермака покажется «сусальным». Но здесь нужно заметить – при скудности достоверных данных о «сибирской эпопее» Василия Тимофеевича, законное право автора представлять исторического персонажа и его деяния так, как это нужно для патриотического воспитания новых русских поколений. Конечно, если такая трактовка явно не расходится с исторической правдой. А в данном случае – это именно так. Пусть это и коробит тех людей, кто протестует против памятников Ермаку, особенно – с православным крестом! История Сибири четыре с половиной столетия назад уже пошла и продолжит идти по русскому сценарию, который на самом деле есть сценарий Всевышнего. Последние строфы поэмы – именно об этом. О миссии Руси, которая будет вести ее сквозь века и не даст сгинуть, распылиться в истории человечества, при условии, что не отступит она от своих корней, не отречется от Христа. «Чаша Руси – деревянная птица, Там, на востоке, Русь лебедем-гусем «Свет... вижу, Господи, Свет.», – восклицает поэт в отдельной последней строчке. От лица Ермака и от себя самого. К этому можно добавить лишь «аминь», что значит «истинно так». Лишь на первый взгляд вызывает удивление, что две столь замечательные вещи вызвали несколько резко критических отзывов, авторы которых пытаются снисходительно уничижить поэмы Дворцова как «русопятское графоманство». При этом первое слово проговаривают немногие, поскольку оно слишком явно выдает тусовочку светлоликих «детей Арбата», издавна боровшихся с проявлениями «сиволапости». Но дружно, как по команде, недоброжелатели пишут о «корявом языке», «неудобочитаемости», «идеологической заданности» поэм Дворцова. Пусть и не все строфы двух поэм (особенно «Ермака») льются как песня, «отбиваясь» чёткими рифмами и сквозной ритмикой. Да, в иные нужно вчитываться, вдумываться, стопоря «гладкое» прочтение. Но и задача и «вес» написанного лежат в иной плоскости. Да и не плоскости – в пространстве Духа, который «дышет идеже хощет». Но Дух этот приемлем не для всех.
Василий Дворцов своим поэтическим строем возвращает читателя из сконструированных миров модернизма и пост-модернизма к русским истокам – к тем «аз, буки, веди, глаголь, добро, есть», которые для многих нынешних соотечественников кажутся некоей смешной отжившей экзотикой. Но именно на этих стезях лежит путь опамятования, возрождения истинной России. Об этом публицистическим слогом пишет и сам Василий Дворцов в статье «Нам нужна имперская история»: «Художественно оформленные в образы смыслы и чувства впечатляются в генетическую память: культура так же влияет на генетику, как и климат, как и образ кочевой или оседлой жизни, и богатство или бедность хранимого народом мелоса свидетельствует о его, народа, древности или молодости. Беда, когда на переломах эпох сам народ теряет ключи понимания к собственным образным кодам, когда по злой воле и собственной беспечности он обрывает свою художественную традицию культурного воспроизводства и амнезирует, не узнавая свою историю». |
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|
|||||
|
|
|||||
В прозе осмыслить текущее время – в связи прошедшим и будущим – возможно, наверное, только в форме романа. Связать эпохи в поэзии, раскрыть глубинную суть судьбоносных исторических событий через многоголосие героев позволяет, пожалуй, лишь поэма. О двух поэмах Василия Дворцова: 
