МАМЕ
Ты незримым дымком растаяла
В душной хмари июльских дней…
Мама, сердце мне ночь измаяла –
Как ты в царстве ничьих теней?..
В стане общего блага жаждущих
Ты под стягами бедных шла;
Исцеляя заботой страждущих –
Гласа Божьего не ждала…
Одаряла добром убогого
Не за-ради церковных лир,
Не платила ты «богу богово» –
Умягчала реальный мир!
Ты была необманно мужняя,
Ты качала сердцем детей…
Мама, что ещё Господу нужно,
Чтоб тебя звать дщерью своей?..
Знаю: Бога суровы правила
И безверья не отмолить,
Но дрожащей рукой поставила
Свечку – к Небу надежды нить…

ОСЕННИЙ ВИНТАЖ
В строй облупленных пятиэтажек
И листвой заметённых дворов
Ты меня, как на танец, однажды
Пригласил на осенний Покров.
В беспокойных мазках светотени
Застывали, сезонно-бедны,
Клёны в ржавых подпалах старенья,
Тополя в пелене желтизны…
Мы, как дети, врывались бесстрашно
В неизвестные чьи-то миры.
Две собаки на крыше гаражной
Оттеняли условность игры…
Будто сфинксы у древнего грота,
Сторожили собой письмена,
Чей-то крик на железных воротах:
«Оля, солнышко, ты мне нужна!»…
Осенило – мир напрочь остужен, –
Хоть взывай, хоть вопи, хоть стучись, –
Но вот НЕКТО же НЕКОМУ нужен –
Безоглядно, на целую жизнь!
И свидетели юного счастья,
Отодвинув приличий черту,
Мы с винтажной, безбашенной страстью
Целовались с тобой на мосту.

ТЫ МЕНЯ РИСОВАЛ
По картону метался грифель,
В полумгле простыня мерцала,
Вольным росчерком, будто в мифе,
Я уснувшей Венерой стала.
Ты писал, малевал, беснуясь
В перевивах штрихов и линий…
Дерзким помыслам повинуясь,
Я врастала в нутро богини.
Как тиран, – приковал и мучил, –
Но под взглядом твоим – стройнела.
Стан светлел, изгибался круче,
Тетивою звенело тело!
Вызревала душой беспечной,
Я, пророчески понимая,
Что в наброске богини вечной
Ипостась не моя – иная!
Но когда ты волшебной властью
В плоть мою облекал другую,
Ты вершил на вершине страсти –
И меня рисовал, нагую…

* * *
Прозрением или проклятьем
Ничтожа греховный порыв,
Мы сами разжали объятье,
Друг друга умом отпустив.

Усталые, ждали покоя,
Склоняясь к решеньям благим –
И снова, за столиком, двое,
Средь юности бойкой сидим…

Сплетаемся – только глазами,
Не руша запретный порог.
Мы учимся зваться друзьями,
Затверженный помня урок.

Но так эфемерна оттяжка
Минут, разносящих поврозь!
Пустеет кофейная чашка…
Кивок… эскалатор… мороз…

* * *
Снова мы бесприютны и нищи –
Наш очаг разметелился в дым;
В обихоженных тёплых жилищах
Нет лакун, где укрыться двоим…
Обретаясь и в сквере садовом,
И на плитах у жухлой воды,
Мы жонглируем истово словом –
От заклятий до белиберды.
Нас гнобит разухабистый ветер,
Колет дождь, словно веерный душ,
Окружающий мир неприветен
Для неюных рифмующих душ!..
Но заспинный смеющийся ангел
Нам прошепчет, крылами обвив:
Не отказано смертному в благе –
Стать Бессмертным в стихах о любви!»

* * *
Закончились полёты наяву,
Я подчиняюсь медленности шага,
Но снами в неподвластное плыву,
Туда, где на двоих – и жар, и влага...
Пора закрыть проём в Эдемский сад,
Отринуть окаянную дорогу,
Но хитрый ум берёт ходы назад
И не спешит с раскаянием к Богу.

ОСЕНЬ
Грядёт четвёртый акт сезонной драмы,
Помеченный ремаркой: «Снова осень».
Меняет декорации поспешно
Рабочий сцены – злой по пьяни ветер,
Пристраивая хмурую завесу,
Окрашивая в серый и багровый
ненужные лазурь и изумруд.
И костюмер, подвластный режиссёру –
ненастной и промозглой непогоде,
переодел в пальто, плащи и куртки,
придав единостилие зонтами,
востребованный пьесою состав.
И мы идём, послушные актёры,
вершить своё бессмысленное действо –
бродить вдвоём под дождиком сыпучим,
ногами загребать охапки листьев
на вымерших гектарах зоопарка,
где спит зверьё пока в вольерах летних,
лениво положив на лапы морды,
не удостоив взглядами двуногих.
И лишь горилла критиком угрюмым
внимательно за нами наблюдает
и понимает многое, бесспорно,
откусывая бережно банан.

* * *
А стихи в мир приходят рано,
Непрерывной капелью крана
На излёте короткой ночи
Удивляя сравненьем точным,
Магистральной вознёй докучной
В слух вонзившись стрелой созвучий,
Колотя в окна ветром гневным –
Освежающим и напевным…
И вцепившись в живой клубочек
Стоголосицы новых строчек,
В схватках злых ворожу, шаманю,
Стон глуша в предрассветной рани…
И к восходу дитя случится!
Обескровленной роженицей,
Я, младенческий стих качая,
Успокоенно засыпаю…

МЫСЛИ В ДОЖДЬ
Дождь перетасовывает мысли
Заунывной дробною капелью,
Струи-нити с облака повисли
В напрочь отсыревшие недели.
Этот водопад сорокадневный
Кажется карающим потопом,
Посланным на землю силой гневной, –
Доуразумить неверных – скопом…
Но найдётся ль место паре грешной
В заново построенном ковчеге –
Вместе одолев поток безбрежный,
Душу очищать на дальнем бреге?..
Но отбросим мысли о потопе
И неуловимые уловки –
Мой ковчег уютен и натоплен:
Приезжай! Всего три остановки…

* * *
С непроницаемым шофёром
По кругу ночь исколесив,
Ты появляешься так скоро
Из полусонного такси.
Лишь ты имеешь право это –
Медовый сон затмить своим
Касаньем губ небезответным,
Мой предрассветный пилигрим!
Шуршанье шин благословляю,
Покой двора благодарю,
И окна утреннего рая
С тобою вместе отворю…

ПАСХАЛЬНЫМ УТРОМ
Пасхальным утром, в праздник светел,
Я вознеслась на колокольню
Винтообразной крутизною –
К соборной звоннице, где вольно
Носились голуби и ветер…
И, опьяняясь новизною,
Слухонаитием смущённым,
Я высекала перезвоны…
И, стойкой верой осенённый,
Ты одесную был со мною!
Сзывали к храму наши руки –
«Динь-дон», «динь-дон» взметалось выше
Колючих рёбер телевышки,
А приземлённые домишки
Тянулись ввысь под чудо-звуки!
И с каждой нотой, изречённой
Всей мощью звонного накала,
Я откровенье обретала…
Бог есть любовь! – в тот день познала
Душою, к Небу обращённой.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛЕТА
У набережной скрыться летним днём,
Когда в кустах подстерегает осень,
А мы уже с утра с тобой вдвоём –
Часов так семь, а может быть, и восемь.
За столик сесть, вплотную к рубежу
Воды и суши в виде парапета,
Смотреть, как катит длинную баржу
Дон, подуставший на исходе лета.
Поднять глаза в иную синеву,
Случайно опершись на низкий цоколь,
И удивиться, как, разъяв листву,
Раскинув руки, небо обнял тополь!
Виском расположиться возле глаз
Твоих – и превратиться в степень воска,
В упор не видя вперившейся в нас
Скучающей девицы из киоска.
Услышать, как ростовски гомонят
Подростки и подвыпившие дамы
И бросить мимолётный лёгкий взгляд
На выверты донской пивной рекламы.
Посожалеть, что только отвалил
Речной трамвайчик на Зелёный остров,
Присесть, почти без ног, совсем без сил,
На разогретые ступеньки просто...
А Шолохова вдруг вообразить
Живым, а не застывшею скульптурой,
И день последний лета завершить
Содружеством любви с литературой!

* * *
Сюжет приснившейся печали
в разбуженную канул небыль.
Рвёт почву высиненной дали
грядущее, как юный стебель.
Поток солярного сеанса
сочится на сугробы марта;
в узор весеннего пасьянса
листком апреля ляжет карта,
небрежной ветреной подачей
впорхнёт заветная неделя…
Летит забытая удача
ко мне, наследнице апреля!

* * *
Между сонно дышащих деревьев
Светят ниткой жемчуга на шее
Звёзды – украшением неярким
Тёмно-голубой июньской ночи.
А лица небесного не видно:
Скрылось где-то над чужим балконом,
Подарив простор воображенью.

* * *
Белосиянными кострами
Пылают свечи на каштане,
Деревья сонными рядами
Несут дозор в рассветной рани.
Птенцом, скорлупкою обвитым,
Мой день загадочно неясен.
Игра сдана. И карта бита.
Но мир со мною не согласен.

Новые переводы современной болгарской лирики
Избранные переводы болгарской лирики