|
Ирина СЕМЁНОВА
(Орёл)
"...От бурь исцеляющий свет"
* * *
Кружевом скрыты акации плечи,
Словно из фат1 и морган,
Ветви несут кафедральные свечи –
Кажется, слышишь орган.
Ввысь уплывает пушинки воланчик,
С жарким светилом в родстве,
Маленьким солнцем горит одуванчик
В тёмно-зелёной траве.
В городе сотни деревьев сгубили,
Долго, в пространстве пустом,
Грохот от музыки в автомобиле
Не утихает потом.
Кровлю круша не смолкает строитель,
С функцией сторожевой,
С рёвом, к востоку прошёл истребитель
Рядом с его головой.
Вижу сонливое граждан безволье,
Плоский тяжёлый пейзаж,
Поезд вдали, оголённое поле,
Дом заколоченный наш.
Сердцу лишь ведомо, что в нём хранится,
Тут, от столиц в стороне,
Длится история! Близко граница,
Взрывы и сёла в огне.
Доски строгает подвыпивший плотник,
Часть нефтебазы видна.
Там был украинский сбит беспилотник,
Полдень всё ярче. Война.
* * *
С полувмёрзшими в воду стволами,
Потаённо глядит в небосвод.
Тускло-чёрными зеркалами
Ледяная поверхность болот.
Постепенно вторгаясь в картину,
Средь снегов образуя ключи,
Неокрепших дубков сердцевину
На ветру прогревают лучи.
Но стояние лип вековое
Держит свод, не давая ответ,
Где в природе источник покоя
И от бурь исцеляющий свет?
Видя в небе сплетённые ветки,
Можно, вдруг, ощутить благодать,
Но заводится тлен в человеке,
Что посмел обмануть и предать…
Есть глаза, как потухшее пламя,
Словно сущность утрачена в них,
Так ссыхаясь пылят под стволами
Зазеркалья болот ледяных.
* * *
Чем был страшен мой ранний, бесхитростный стих,
Уязвимый для всякой напасти?
Присылая мне клочья от книжиц моих,
Кто-то злился и рвал их на части.
Кем был тайный, в толпе затерявшийся враг,
Я узнать никогда не пыталась,
Но сраженья, что длится в духовных мирах,
Осознанье навеки осталось.
Значит, впредь никуда не уйти от борьбы,
За моря не укрыться, и кряжи,
Нет у смертных своей, произвольной судьбы,
Сочтены даже волосы наши.
Нынче рано темнеет ненастная высь,
Стонут ставни от шквального ветра,
Духи зла изначально в планету впились,
Не оставив нам и миллиметра.
Но, взбираясь на кручи в распадках лесных,
Знаю, истины луч не погашен,
Если даже мой ранний, бесхитростный стих
Был кому-то мучительно страшен.
АНАСАЗИ
Чако – сухой каменистый каньон,
Бывшее русло речного потока,
В солнечном располагается он
Штате Нью-Мехико, с юго-востока.
В нём, за обрядом свершая обряд,
В грёзах о братской космической связи,
Тысячу лет процветала назад
Цивилизация Анасази.
Десять веков протекло, оттого
Так любопытна любая руина –
Стены без крыш, но занятней всего
Здание храма пуэбло2 Ванина.
Всё оно в плоскости, как бы иной,
Окна вверху в эту крепость немую,
Встроены так, чтобы солнце с луной
С ними одну составляли прямую.
Все перекрытья и все кирпичи
Так уложило дотошное племя,
Что из отверстья в отверстье лучи
Шли только в определённое время.
Что замышляли его мудрецы
Ввысь устремляясь мечтой вдохновенной,
Если, вникая в расчеты, жрецы
Центр здесь пытались устроить вселенной?
В сферах воздушных вопросы висят!
Если история в памяти твёрдой,
Год нужен тысяча пятьдесят,
Так, чтоб не обмануть вас, четвёртый.
Важных событий трагический сплав!
Год, как трезубец, удар триединый –
В Господе Мудрый почил Ярослав,
Церковь разбилась на две половины.
Третье застыло на мненье одном!
В прошлом над обществом словом давлея,
Громко учёный изрёк астроном:
- В небе стояла комета Галлея!
Это светило – царица комет,
Вправду смотрело в земные разломы,
Только попозже на дюжину лет,
Может быть, их не учли астрономы?
Чако в июле сжигает жара,
Но какова же была её сила,
Если четвёртого, прямо с утра,
Вспыхнуло в небе второе светило?
Ночь отступила, прикинувшись днём,
Тьму отменив ещё на три недели
Землю двойным опаляя огнём,
В матовом небе два солнца горели.
Необъяснимы и фазы луны,
Если она, побледнев от обиды,
Нервно всходила с другой стороны,
Может быть, временно сбившись с орбиты?
Если смотреть на событья извне,
Можно создать календарь схематичный,
В Чако, на каменной, жёлтой стене,
Выбит петроглиф весьма необычный.
Это космическое полотно,
С редкими точками звёздных форсунок,
Так безыскусно, что сходу оно
Напоминает нам детский рисунок.
Смотрят с него, первозданность храня,
Вместо комет – потрясений предвестниц,
К центру направленная пятерня,
Слева –звезда, а внизу – полумесяц.
Так нам на камне оставив следы,
Став очевидцем, без всяких фантазий,
Врыв записала сверхновой звезды
Цивилизация Анасази.
Фрагмент из вступления к поэме
«ЧУДОТВОРЕЦ»
Анатолийской тенью по дорогам
Ложится ночь и властвует луна
И снова звездным, праздничным чертогом
Сокровищами, одарённым Богом,
Ты предстаёшь, Ликийская страна!
Здесь оживлял когда-то шум портовый
Ленивый жар гористых берегов,
Где ослик воз влачил многопудовый
И рынок, рыбой блещущий дешёвой,
Глазел на фарс купеческих торгов.
Здесь на закате к пастбищам зелёным
Стада гонял доверчивый пастух
И, между скал по тропам раскалённым,
Спешил в долину с цербером смышлёным,
Вблизи костра делить ночной досуг.
Почти до звёзд всплывал над берегами
Плодов осенних терпкий аромат,
Пестрел залив от лодок с рыбаками
И виноградарь смуглыми руками
Снимал с лозы пурпурный виноград.
Здесь всё ещё язычества химеры
Плодила римской антики тщета,
Но потрясали чудесами веры
Те, кто крушили капища Венеры
И шли на плаху с именем Христа.
Тень кипариса бледная олива,
Ступени мрамор, берега овал,
Шуршанье гальки в поздний час прилива
И буревестник, что неторопливо
С утра парит над выступами скал.
Везут парчу торговцы на галерах,
В крутой скале, как ласточки ютясь,
Скрывая плоть во власяницах серых,
Давно живут отшельники в пещерах,
Псалмы читая на ночь и постясь.
Недвижен свод над Средиземноморьем
В дрожащих струях летнего тепла,
Где первый луч, устав блуждать по взгорьям,
Спешит пробиться к утренним подворьям,
Где раздаются скрипы вертела.
Такие иль подобные картины,
Быть может, мирный отрок созерцал,
И, глядя в море с каменной куртины,
Любил его спокойные равнины
И штормовой, неукротимый вал.
Он стать мечтал, быть может, мореходом,
Чтоб узнавать черты материков,
Смолить корабль, не спать перед походом…
Не зря он чтится издревле народом,
Как покровитель дерзких моряков.
Но Бог желал, чтоб знал язычник дикий
И арианин3 , Троицу деля,
Кто в мир жестокий и разноязыкий,
Как чудотворец явится великий,
Что кормчим стать Христова корабля.
ФРОНТОН
«У семьи Фуке был герб со значением:
серебряный с белкой. В просторечии
белка называется «фуке»
Франсуа Плюш –
монография «Людовик IV»
Я в ранние годы в своём дневнике,
Стихи сочиняя про доблесть гасконца,
Не знала о жизни и деле Фуке –
Министра финансов Людовика-Солнца.
Министр, между тем, был безмерно богат,
Безбожно бюджет урезая французам,
Виконт и маркиз – это был казнокрад,
Что средства казённые тратил со вкусом.
Он моря любил освежающий штиль
И, веря в целебные свойства озона,
В Бретани купил себе остров Бель-Иль,
Где крепость отстраивал для гарнизона.
В поместье виконта с названием Во,4
Для кисти Лебрена5 и красок Миньяра 6.
Дворец возводил архитектор Лево,
Что Лувр восстанавливал после пожара.
Искусный Ленотр 7 обустроил сады –
Боскеты, партер, где под солнцем играя,
Фонтаны и статуи в брызгах воды
Гостям представали виденьями рая.
Фуке был не римлянин (и не Катон)!
Зачем же себе он узилище строя,
Латинским девизом украсил фронтон,
Где выбил: - Чего не достигну еще я?
Король, прочитав это, был поражен,
Так дерзость была велика и бесстыдна,
Что, дрогнув, с лицом еле справился он,
Взрыв негодованья смирив, очевидно.
Но в парке, где часто встречался Мольер,
Король обнаружил в подброшенном свитке,
Посланье министра к мадам Лавальер –
Подруге Людовика и фаворитке.
Рискованно выбрать цитату не ту,
Посланья носить в рукавах с обшлагами,
Король не привык, чтоб его высоту
Дворянская знать попирала ногами.
Он помнил о Фронде! Со шлейфом примет,
Дворцы, даже Тауэр, любят вороны,
А в Лувре, его, короля в десять лет,
Дворяне едва не лишили короны.
Но праздника вихрь закружил по садам!
На гравий, срываясь, летит бутоньерка,
Где с лаем собачки бегут по следам,
В глазах отражая огни фейерверка.
На парковых сценах, вблизи Гран-Пале,
Спектакли Мольера, бурлески, балеты,
Как летние звёзды, в сгустившейся мгле,
Мерцают алмазами дам туалеты.
На блюдах, туманясь, искрится мороз,
Украшены и перевиты заране,
Палатки для пиршеств гирляндами роз,
Где выдержкой славятся вина Шампани.
Фуке, оборачиваясь на фронтон,
С придворными вёл разговор беспредметный,
Держа себя, словно король – это он,
А Солнце Людовик лишь родственник бедный.
Король, не желающий здесь пребывать,
В лучах заносящегося светила,
Хотел его сразу же арестовать,
Но мать-королева арест запретила.
В раздумьях о том пребывая с утра,
Едва завершив променад и примерку,
Король объявил, что настала пора
Министру финансов устроить проверку.
Комиссию вёл неусыпный Кольбер,8
Как то завещал кардинал Мазарини,9
Он выявил сразу хищенья размер,
Разгул воровства пресекая отныне.
Людовик узнав, где скрывается зло
И как разгорелась тлетворная искра,
Со свитой решил навестить Фонтенбло,
Чтоб в замке немного забыть про министра.
Однако же, в первые дни сентября,
Совет королевский, собравшийся в Нанте,
Монарха вмешательству благодаря,
Лишил казнокрада всех прав и гарантий.
Виновник, покинув присутственный зал,
Скрываясь в толпе, извивался, как угорь,
Когда капитан мушкетёров сказал,
Вполголоса: - Вы арестованы, сударь!
Любя развлеченья, охотясь на дичь,
Фуке, не постигший глубин изреченья.
Не знал, что ему предстояло достичь
Пожизненного заточенья.
И, всё ж, в ясном деле осталось пятно!
Гигантские скрыть кардинала хищенья,
Кольбер и Людовик старались давно –
Найти оставалось «козла отпущенья».
Чтоб узнику скрашивал дни, капитан,
Помощник аншефа гвардейской охраны,
Герой Шарль де Бац Кастельмор д’Артаньян –
Бессмертный гасконец, вошедший в романы.
|
|
