| |
* * *
Время ты, времечко – прялка бабуси.
Что ни случилось бы – ссучена нить.
– Кончу куделю – другою займуся:
Зиму-то надо хоть как пережить!..
От Покрова и до Пасхи Христовой
Крутится, вертится веретено.
– Будет бойцам на Донбассе обнова…
Было ж такое, пускай и давно!
Нет перерыва у прялки бабуси.
Что ни куделька – Господен ей суд…
Овцы – в хлеву, в палисаднике – гуси:
Хлопают крыльями – время пасут.
– Бабушка хватит, устала, наверно!
Можно ли днями сучить да мотать?..
Русское время – бабусина вера
И в Иисуса, и в Родину-мать.
СОЛНЦЕ НА ПЯЛЬЦАХ
Что вышиваешь ты крестом?
Боюсь душой касаться.
Нить под божественным перстом
Течёт, течёт меж пальцев
То листопадом, то ручьём, то солнышком на пяльцах…
И смысла нет считать года –
Свои, друзей, знакомых…
Не замечаешь их, когда
Не взрыв, а песня в доме,
Не вспышка в небе, а звезда в предутренней истоме.
А на донбасской стороне,
Почти как в сорок первом,
С крестами на стальной броне
Гуляет новый вермахт,
И даже солнце в вышине от страха курит нервно…
Твои мне вышивки даны
Как дар нерукотворный...
Пусть поколеньем без войны
Не стали мы – покорны
Нам пяльцы, солнце и весны извечный круг повторный.
И память в нас – не на пятак.
И крепок дух победы.
На пяльцах солнце – вещий знак…
И мы, как наши деды,
Наперекор живём, лишь так одолеваем беды.
* * *
Разожгу камин. Затрещат дрова.
Между штор луна заглянёт в окно.
Прислонюсь к плечу: не нужны слова,
Всё, что надо нам, сказано давно.
Положу ладонь на твою ладонь.
Меж ладоней – жизнь на двоих одна,
И одна любовь, и один огонь,
Неделимый мир в глубине окна.
Отзаботил день. Ночь под Рождество.
Колокол едва сердцем уловим.
Если б знал камин, было каково
Сберегать огонь наших лет и зим.
Отгоревший миг для сердец – не шлак…
Тихо ходит снег от ручья к сосне,
Не меняет путь, не сбавляет шаг,
Продлевает век и тебе, и мне.
* * *
Нравится мне эта зимняя тишь.
Вётлы – волхвы: все от инея седы.
День Рождества. Очарован, стоишь.
Где-то там – войны, и слёзы, и беды,
Тут из земного – лишь звонкий камыш
От воробьиной весёлой беседы.
Так и примкнул бы, себя оглашал
В мирном, стоклювом семействе отважном,
Чтобы в согласии Бог отпускал
Наши грехи и провинности наши…
Но загалдел воробьиный кагал
И разъярился в бою рукопашном…
* * *
Дождаться апреля – и к предкам
Поехать на родину. Там
Синицей докучной соседка
Вспорхнётся – и рада гостям.
Поманит крылами к погосту,
К родительским тихим крестам.
– Куды дольше жить – девяносто?!
Избави Господь, чтоб до ста…
И выплеснет жалость рекою
Из чуткого сердца она:
– Вон горе-то нонче какое,
Как в нашенском детстве – война!
Одна я на целой серёдке,
Других не осталось годков.
Недавно помёр и Серёнька –
Последний из всех мужиков…
Спасибочки, птица-синица,
За светлые в грусти часы,
Что есть нам куда возвратиться
Из чёрной своей полосы!
* * *
По мёрзлым былинкам бурьяна,
По льдинкам на дне колеи
Зима к нам приходит нежданно,
Как тайная весть о любви.
Как вера – в себя или близких,
Как птичье паренье ресниц
Девчонки из школьной записки
В заоблачных высях страниц…
Как заячий след – на сугробе
И стёжка – по соснам к реке…
Как самое важное – чтобы
От ненависти вдалеке.
Чтоб в поисках нужного счастья
Январь не слетал кувырком,
И к светлому был бы причастен,
И тёмное скрыл бы снежком.
В желанье быть чутким и точным
Черкнёт пусть на полном бегу:
«Останься, любовь, многоточьем
На чистом январском снегу!»
* * *
Вдох – на выдох и выдох – на вдох.
Дышим, дышим и значит – живём.
Ветры сеют свинцовый горох,
Превращая Донбасс в смертозём.
В ветрах – гарь, хоть хватай горстьми.
В хатах рыщет спецназ сквозняка…
У калитки мальчик лет восьми
Укрывает под курткой щенка.
Дышим, мать твою, дышим в такт!
Нам дыхалка в сраженьях – как Спас.
Сердце – сорванный танковый трак
Под огнём с терриконовых трасс.
Вёсны будут, и будет тут сев.
Ты погодь-ка, дружок ячменёк!..
С гранатомётом на холм присев,
Дышит через прицел паренёк.
Он оставил за Доном поля,
Для него страда сегодня – война.
Он-то знает, как дышит земля
И как стонет от боли она.
Вдох – на выдох… И новый вот вдох…
В счастье – выдохнем, в горе – вздохнём.
Слушай землю, пока не оглох:
Не помёрла… И мы не помрём!
* * *
Плывут облака от зари до зари.
И движутся камни, боками врастая
В речные откосы, луга, пустыри,
В крыло стрекозы на цветке молочая.
И движемся мы: кто – с бедой, кто – с войной…
Нетронутым разве осталось лишь солнце…
И движется сердце из клетки грудной,
И кажется, в мир этот камнем воткнётся.
УЛИЧНЫЙ ГАРМОНИСТ
На углу Комиссаржевской,
Вдоль пилястр кинотеатра
Ходит люд, мужской и женский,
То туда, а то обратно.
Ходит, думает о всяком,
О плохом, и о хорошем,
И о том – пора бы слякоть
Заменить уже порошей…
В перекрестье судеб встречных
В тёмной курточке кургузой
Гармонист поёт сердечно
Песни бывшего Союза.
Токарь высшего разряда
С оборонного концерна,
В горбачёвскую разрядку
Для державы стал не ценным.
Слава улиц – мёда ложка.
Нет обид на век коварный.
Даже рад, что на гармошку
Поменял станок токарный.
Он по кнопочкам пройдётся
И зальётся баритоном.
На столбе фонарь качнётся,
Вспыхнет ярче на полтона.
Мастер уличного пенья
Ладит гаммы, как детали,
В общей массе – для веселья
И отдельно – для печали.
Сохранил он честь и душу,
Пережил позор и беды…
– Спой-ка, батя, про Катюшу…
– Не-е, сперва про День Победы!
ДАЛЬНЯЯ ПАМЯТЬ
Лет девять назад в Петербурге, в ноябрьскую сырость,
В кафе Эрмитажа мы кофе с художником пили.
Лениво вели разговоры про жизнь, про искусство,
Как словом и кистью нам выразить дальнюю память,
Живущую в сердце под пологом детских мгновений.
По ходу беседы его карандаш на салфетке
Штрихами набрасывал странные абрисы мира,
Где белое с чёрным являли единство творенья.
– Вот – дальняя память! В моём представленье, конечно…
Чем глубже она, тем абстрактней в людских ощущеньях, –
И он протянул мне с дарящей улыбкой салфетку.
Уже стали памятью сами кафе с Эрмитажем,
Сумбур карандашных фантазий на мятой салфетке,
Но суть той беседы жива, актуальна, забавна.
Мне дальняя память теперь – как набросок художника:
Вот белое – с левой руки, а по правую – чёрное…
…Пасхальной неделей апрель завершает себя.
К соседям приходит он в светлом, весёлом наряде
Цветущего тёрна в конце огорода, на спуске к реке,
А к нам опускается тенью – суконной и плотной,
Как ворона крылья на старой раките в лощине…
…Уже через день после Пасхи хороним отца.
На улице грязь, а люди идут и идут за машиной.
Иконы. Венки. Раздирающий голос оркестра…
На кузове мы – всей роднёй вокруг красного гроба:
Бабуси, и мама, и тёти, и я, и два брата.
Мне нет девяти, а Серёжке – семи, Коляну – три года:
Вчера беззаботно по улице бегал и встречным
Как будто бы хвастал: «А у нас папу убило!..»
От жалости бабы-соседки его целовали в макушку,
Крестились: «Спаси и помилуй Господь сиротину!»,
А их мужики рукавами фуфаек слезу утирали…
Ах, дальняя память, в каких ты оттенках ютишься?
К тебе продираюсь сквозь хаос штрихов или линий,
Но жизнь не выводит к небесным чертогам твоим.
Кругом – лишь смешенье невнятного, зыбкого фона.
Куда-то плывёт всё, клубится, свивается в облако,
Потом на глазах рассыпается вдруг на фрагменты
Неявных деталей, как с той петербургской салфетки.
…Вот плачет бабуся в саду среди тёрна навзрыд
На утренней зорьке, а также на зорьке вечерней…
…Вот мама, Пеструху в хлеву подоив, в причитаньях
Лицом утыкается в холку, чтоб мы не слыхали
Рыданий, не видели губ её, съеденных в кровь;
Лишь Шарик скулит возле будки, жалея хозяйку…
…Что было до гибели папы – вдруг стало неправдой!
А тёрн по весне на обрыве, в конце огорода,
Опять и опять расцветал – весь пасхальный и белый.
И ворон, как прежде, гнездился на старой раките,
И жадно на крыльях держал уходящее время…
Но жизнь повторяется снова, и снова, и снова…
Готовит в дорогу с собой нам две вечные краски.
Маститый художник макает в них сразу две кисти,
Чтоб тут же рождались эскизы – и с белым, и с чёрным,
В палитре тонов и в божественном замысле сути…
Так дальняя память приходит к нам в гости на Пасху,
Уже не одна, а с ватагой наряженных внуков.
* * *
Мой век – не глашатай,
Но в чём-то – предтеча.
В армейском бушлате
Шагнул нам навстречу.
На плечи саженьи
Примерил тельняшку:
Готова к сраженью
Душа нараспашку.
Век мог бы в Европе
Пить пиво со шнапсом,
Но выбрал окопы
И правду донбассцев.
И бабушкин дворик,
И мудрость училки…
Был в веке том Дворжак,
И Рубенс, и Рильке.
В нём равно творили
Бетховен, Россини…
Мой век отменили
В отместку России.
Простите их, Гейне,
Да Винчи и Гойя!
Вы тоже – в отмене,
Навылет – без боя.
А в русском сюжете
Мелькнёт простодушно
Под бронежилетом
Обложка «А. Пушкин».
В минуты затишья
С блиндажной истомой
Читаем (чтоб слышно!)
Потрёпанный томик.
И кто-то не сдержит
Себя и в ударе
Чайковского врежет
(До слёз!) на гитаре.
Притихнут опушки
У поймы днепровской…
Мой век – это Пушкин,
А также – Чайковский!
* * *
А в час ледохода – погода дождлива.
И нет ощущенья высокой весны.
Лишь в краешке сердца пацански шумливо
Бурлят молодые короткие сны.
И в чём-то – тревожно, и что-то – не важно…
И много в овражках скопившихся вод…
И склоны над Доном во всём камуфляжном
Готовятся выйти в военный поход.
* * *
Когда-то Он скажет: «Хорош… Остановка…
Пора разобраться – зачем и куда…»
И жизнь улыбнётся довольной плутовкой
И с удочкой сядет на берег пруда.
И ветер в затылке остатками прядей
Тряхнёт и стыдливо исчезнет в тени…
И я попрошу Его, в очи не глядя:
«Не время мне, Отче, обратно верни!»
* * *
Прости мне, земля, что тобою я редко любуюсь,
Что чаще на фоне твоём я собою красуюсь,
И в камеру лыблюсь, и верю в уродца из селфи –
Кривлянье нам стало единственной жизненной целью.
Себя утешаю: ведь я ж – человек, мне простится,
Успею ещё я под старость землёй насладиться,
Помножив восторги скупые на возраст и риски
На даче среди помидорных кустов и редиски…
Жаль, годы, как кадры, мелькают в режиме просмотра,
И нет в них другого – смартфонная сытая морда.
Но стоит лишь взгляду уткнуться в кладбищенский холмик –
Земля тебе тут же про долг первородный напомнит.
* * *
Делим жизнь на любовь и потери,
На дожди и на ночи без сна,
На скрипучие подлые двери
Наших душ: в них отныне – война!
Бьёмся насмерть мы с собственной тенью
И никак не поймём, почему
Кто-то в нашем с тобой облаченье
Свет крадёт и меняет на тьму.
Неустойчивой психики бруствер
Не укроет от пуль и тревог,
Где босые кончаются чувства
И ступает армейский сапог.
* * *
Летят беспилотники. Время падает в тартарары.
В сердца человечьи заходит страх, пустота – во дворы…
Я раньше в небо смотрел с надеждой и дышал синевой.
Ни солнца, ни звёзд – беспилотники жужжат надо мной.
Когда-то так пчёлы жужжали, роем устремляясь в полёт
К окрестным лугам, пыльцу приносили в ульи – на мёд,
И было чуть боязно, но радостно у деда в саду…
А беспилотные твари приносят лишь смерть и беду.
Наивно и долго мы верили: в небе – один Господь,
Что Он един во Вселенной, а мы на Земле – его плоть;
Плоть согрешала и каялась – Бог прощал, заботясь о ней:
Он знал, что плоть без души – как космический мрак без огней.
Теперь в небе селятся беспилотники – за роем рой.
Гаснет песня души и плоти под вспышкой пороховой.
На всех – по беспилотнику, на каждого – по сатане…
Хочешь, не хочешь, мы все давно уже на своей войне.
Мы – беспилотники: ни плоти, ни душ не осталось в нас.
Кто-то – осколочный, кто – кумулятивный, а кто – фугас…
* * *
Чем дальше в жизнь, тем больше веры в Бога
И тем дороже куст ракиты на лугу.
Мне для любви не требуется много:
Дышать и видеть – всё, что я могу.
Я двум векам служил по чести-правде,
Советским был, теперь – российский весь.
Не отдавался скуке и браваде,
Хранил лишь нежность ко всему, что здесь.
Не предавал ни друга и ни брата,
Не ныл, не хаял Родину отцов,
Когда её крушили подловато
Лакеи всех мастей и образцов.
Я двум векам, как двум богам, молился.
И горд, что верю в Бога одного.
Мне в двух столетьях куст ракиты снился,
И я, мальчонка, около него…
|
* * *
На день своего рожденья
Куплю я билет на поезд,
Уеду без промедленья,
Пусть даже на самый полюс.
К медведям – чтоб порыбачить,
Вразвалку пройтись с пингвином.
Средь айсбергов сердце спрячет
Всё главное в тех глубинах.
Не знаю, что будет после.
Но сквозь города и веси
Мой поезд летит на поиск
Душевного равновесья.
Гордыню заткну за пояс,
Не выдам ничем обиду,
Лишь только б счастливый поезд
Для всех не исчез из вида.
Уляжется пыль, как повесть
О суетных днях, но всё же
Грохочет, грохочет поезд,
И нет ничего дороже…
* * *
Привет, Кольцов! Молчишь себе, а зря.
Мне грусть певца – почти ножом по горлу.
Я тоже не восторженный, не гордый,
И даже хмур, как ветер октября.
Нам всем сегодня важно говорить,
Хотя бы жестом, звуком, но от сердца.
Другого Бог нам не оставил средства,
Чтоб братской крови в ссоре не пролить.
Среди утех безудержных и войн,
Среди любви, предательски натужной,
В мятежный омут погружает глубже
Не крик вороний – орудийный вой.
Мечтал вдвоём в воронежских степях
Пройтись с косой под песню жаворóнка
По мураве, но на душе – воронка,
И чей-то не остывший в муках прах.
Мне твой бульвар – прифронтовой рубеж,
Мне песнь твоя теперь – передовая…
И я иду, тебя не предавая,
И не готовлю для других мятеж.
* * *
По всем направленьям взъярённой души –
Засады, броски и пальба…
Ты сердце моё в добровольцы впиши,
Пока не утихла борьба.
Впиши меня в пасмурный этот рассвет,
В июньскую морось с Донца…
Что было – к тому возвращения нет,
Что будет – к тому до конца.
И вязнет в густой чернозёмной грязи
Хвалёный заморский сапог.
Ты только назад ничего не вези –
Нет в мире обратных эпох.
Впиши в добровольцы надежд, и побед,
И скорых на смену погод,
Чтоб сердце себе ж не стучало во вред,
Впадая в безвольный разброд.
Ненастье закончится с первым лучом,
Пройдёт с пробужденьем от сна…
И взгляд устремляется вслед за ручьём
Туда, где пока что – война.
* * *
Что ж ты, птаха горихвостка,
Вьёшь гнездо на гараже?
Знать, тебе совсем непросто
Жить в глобальном мираже.
Будто чуешь духом птичьим:
Там, где люди во дворе,
Можно петь хотя б привычно
Гимны солнцу на заре.
А над трассою мятежной,
Где недавно «Вагнер»* шёл,
Гул тревожащий и грешный
До сих пор рождает шок.
В птичьем крике, в детском плаче
И, близка как никогда,
С вертолётами над дачей
Пронеслась тогда беда…
А за трассой М4
И на запад – в тыщу вёрст
Много далей, много шири,
Только места нет для гнёзд.
И куда ни глянь – погосты,
И какую пядь ни тронь –
Словно хвост у горихвостки,
Трепыхается огонь.
И летят под пулей хлёсткой
На восток, за трассу «Дон»,
Горемыки горихвостки –
Ближе к людям ладить дом.
___________________
*Частная военная компания «Вагнер».
* * *
Стремительна, порывиста, вихраста,
Не женщина – всплеск молний, шум дождя,
Она идёт, прочерчивая властно
Диагональ по площади вождя.
Шарахается ветер от кокетки,
Боясь под зонтик в рабство угодить.
И только вождь сжимает крепче кепку,
Жалея, что не может рядом быть.
В весёлом платье из больших ромашек,
Где каждый лепесток – как поцелуй,
Она вождю игриво ручкой машет,
Прервав на миг полёт небесных струй.
Не зная революций и баталий,
Она идёт, чтоб в мире площадей
Ромашками улыбки расцветали
На строгих лицах бронзовых вождей.
* * *
Пока по ночам над стихом я корпел
ненасытным романтиком,
Пока чистоплюйка душа
городила из строчек своё естество,
На улице Мира
к «хрущёвке» в гробу привезли лейтенантика:
Он был вертолётчик,
под Бахмутом сбили в горячие дни СВО.
И нет естества…
Лишь пустая,
без детского смеха песочница,
Гараж ветерана из ржавых листов,
с тополиных серёжек – пыльца…
И брови мои –
крылья раненой птицы –
сползли к переносице,
Не вскинуться им,
будто тоже хватили в небесном паренье свинца.
В ХОСТЕ
От санатория к вокзалу
И от вокзала до моста
Вело нас солнце и вонзало
Лучи в открытые места.
Покорно мы его качали
На спинах вместо рюкзаков
То с перекуром у причала,
То с банкой пива у ларьков.
И было всё бы понарошку,
Случись в истории другой,
Но подвесная путь-дорожка
Вела на рынок городской.
Ты там от цен чуть не чумела,
Сжимая кровные свои.
За лист лавровый и чурчхелу
Вела торговые бои.
И до того довоевалась,
Что солнцу – без обиняков! –
Тут ничего не оставалось,
Как улизнуть из рюкзаков…
Вся вечереющая Хоста
Дневную блажь души своей
Сжигала весело и просто
В тени платановых аллей.
Мы мимо шли влюблённой парой,
Не торопясь, несли в руках
Чурчхелу с местного базара
И лист лавровый – в рюкзаках.
* * *
Душой располовинен,
Чтоб не сказать – распят…
Не знаю, в чём повинен,
Но знаю – виноват.
Я виноват, что, смертью
Другую смерть поправ,
Душа кричит: «Прозрейте,
Кто прав и кто не прав!»
Я виноват, что много
Из нас, чей дух в плену.
И нет другой дороги,
Одна – через войну.
Развеют ветры дымку
И явят ту страну,
Где души-половинки
Сливаются в одну.
У той страны есть имя,
Оно через запрет
Над далями земными
Живительный льёт свет.
Враг в собственном бессилье
От злобы рот кривит…
И имя то – Россия,
И души в ней – гранит.
* * *
Эта осень бежит
от весёлых и пёстрых мгновений к ненастью
Под холодные струи дождей
и разбитые судьбы каштанов
Во дворы, где живёт тишина
замурованной в сумраке страстью
Из лихих девяностых
с настенной нетленкою от хулиганов.
Эта осень давно не влюблялась
в горящие взоры мальчишки,
Не рыдала девчонкой,
сюжету несчастной любви сообразно,
Просто молча теряла листву
в подворотнях столетья,
не слишком
Понимая, зачем человек
так подвержен безумным соблазнам.
Эта осень теперь на войне –
добровольцем, контрактником, песней
Журавля в приазовских степях,
над донским безымянным обрывом…
Мы у осени этой в резерве с тобой состоим –
честь по чести,
Хоть листву здесь разносят пока не ветра –
миномётные взрывы.
* * *
Что я хочу от осени, от неба?
Что мы хотим?.. В погодной кабале
Несбыточное ищем на земле,
А в небесах никто при жизни не был.
И утешаю сам себя: не парься,
Господь поймёт и на себя возьмёт
Твои грехи и всех, кто здесь живёт,
И тех, кто бредит покореньем Марса.
Я рвусь за это время роковое,
Сверяясь с небом, осенью, со всем,
Что грузит нас тележками проблем,
И дух в себе креплю не для покоя.
Прошу у туч с их поднебесной квотой
На отвлечённо-равнодушный ход,
Чтоб поравняли век, мгновенье, год
Хоть с каплей человечьего чего-то.
* * *
Ещё навскидку чувства петушатся,
И день галдит с сорокой вперебой,
И старый клён выходит в люди в штатском,
Но с выправкой для глаза строевой.
И не поймёшь – подвох или загадка,
Играющее красками бытьё...
Кленовый лист, как в юности, украдкой
В тетрадку положу я – для неё!
Всё неспроста, и всякое возможно
По логике сердец или времён…
И, глядя на меня, мальчишка тоже
Лист в ранец прячет, пристегнув ремнём.
* * *
Когда затревожит, когда не отпустит,
А градус к нулю устремится впотьмах,
Храни себя в бойких, недремлющих пульсах,
Что бодрствуют с дней сотворенья в висках.
Храни листопад вперемежку с дождями,
С ресницами милых обветренных глаз.
Всё сущее проще измерить нулями,
Когда не касается сущее нас.
Храни ноябри, что в досаде без солнца.
Им в помощь листва на берёзах – желта…
И тёплая жилка спасительно бьётся,
В улыбке расправив морщинки у рта.
КАЛЕНДАРЬ
Александру Нестругину
Листаю мысленно и в чувствах
Свой календарь – мгновений плод:
Чуть-чуть смешно, немного грустно,
А если в целом – год как год.
Не хуже тех, что были прежде.
Какие ждут – наверняка
Не обойтись тут без надежды
И веры в лучшее пока…
Дней большинство совсем забуду,
Другие – в память: приберечь.
Их, если что, всегда оттуда
Легко при случае извлечь.
Вон мой коллега из райцентра
Прислал пяток донских лещей.
Его гостинец стопроцентно
Для памяти ценнее щей…
Тарань прикладывал к ладони
И от восторга верещал
В мобильник другу: «Жду чехони…»
И тот серьёзно обещал!
К лещам – пивка, чтоб было смачней.
К столу супругу пригласил.
Чтоб легче думалось о мрачном,
Рюмашку водки пропустил.
За этим простеньким приёмом
Ожил, воспрянул календарь
Высоким духом обновлённым,
Играя солнцем, как янтарь.
А без лещей весь год бы этот
Тянулся серым полотном
На редкость с неуютным летом,
С его прохладой и дождём.
С лещами вспомню «Вагнер» разом,
Мятеж, и сбитый самолёт,
И дым с горящей нефтебазы,
И перепуганный народ…
В том календарном жутком сбое
Стыл стыд бойцом на рубеже.
И злость вскипала, будто к бою
Себя готовила уже.
Но как признался русский классик
В сердцах: всё врут календари…
Три дня сосед по даче квасил,
Страх изгоняя изнутри.
Шептал в похмелье, глядя тупо:
– Хоть миром кончилось ещё…
И за бесхитростный поступок
Я поделился с ним лещом.
Живи, мой год, и длись, как длишься,
Твори бесстрастный календарь,
Чтоб всё осталось в нём, как вышло,
С чем к Богу ходим на алтарь.
Когда-то спросится с любого –
И не в расчёт казна и чин.
Там от вопроса лобового
Не увильнуться – нет причин.
В Москве, Сибири, на Донбассе,
В глухих провинциях, в Крыму
Календари сердца дубасят:
Мы – кто, зачем и почему?
И если совесть в дефиците,
И если правда вам – не в честь,
Не календарь – себя вините,
За грех предательства: он есть.
Ни в Астане и ни в Дубае
Не создал Бог волшебных мест,
Где от себя тебя избавит
Твой календарь. Скорее, съест!
Себя и время не порочьте.
В любое ваше естество
Не по воцапу, не по почте,
Придёт вживую СВО.
И потому без всякой брани,
Спокойно и не трепеща
Вкушаю пряный дух тарани –
Достопочтимого леща.
От друга жду теперь чехони,
Его за то благодарю,
Что с ним живём на этом фоне
По одному календарю. |
