Александр Илларионович Щербаков

Александр Илларионович Щербаков – коренной сибиряк, родился в 1939 году на юге Красноярского края, в селе Таскино, в крестьянской семье. В различных вузах окончил факультеты истории и филологии, экономики и журналистики. Работал учителем, корреспондентом краевых и центральных изданий, возглавлял Красноярское отделение Союза писателей России.
Александр Щербаков – автор более 20 книг, в том числе прозаических – «Свет всю ночь», «Деревянный всадник» (Красноярск, Москва), «Месяц круторогий», «Душа мастера» (Красноярск), поэтических – «Трубачи весны» (Москва), «Глубинка», «Жалейка», «Дар любви», «Венцы»… (Красноярск). Печатался во многих журналах СССР и России: «Наш современник», «Молодая гвардия», «Огонёк», «Уральский следопыт», «Сибирские огни», «Сибирь», «День и ночь», «Дальний Восток» и др. Член СП России. Заслуженный работник культуры России. Лауреат первой премии Международного конкурса детско-юношеской литературы им. А.Н.Толстого (проза), дипломант VII Московского международного конкурса современной поэзии «Золотое перо». Живёт в Красноярске.

***
Илларионыч был Кутузов,
Как я. Но есть иная связь:
Кутузов сдал Москву французам,
Я – либералам Красноярск.

Смоленский князь прогнал французов,
Очистил родину свою.
Илларионыч был Кутузов…
А я в раздумии стою.
И этим тёзку предаю.

БОЮСЬ…
То жажда мести, то тревога
В ожесточившейся душе.
Мне говорят: «Побойся Бога!», -
А я давно боюсь уже.

Боюсь. Но даже в страхе Божьем
Простить едва ли соберусь
Тех самозванцев лжевельможных,
Что оседлали нашу Русь.

Прощать невольных прегрешений
И заблуждений тьму бы рад,
Но, на мошеннике мошенник,
Они ведь знают, что творят,

И упиваются гордыней -
Грехом первейшим сатаны…
Боюсь, народ опять подымет
Дубину классовой войны.

УХОДИТ ПОКОЛЕНИЕ
А пули падают всё ближе,
И ворон кружит за спиной…
Ещё один скоропостижно
Собрался сверстник в мир иной.

Подкатит чёрная карета,
Контора выпишет квиток –
И закопают спешно «предка»
В леске ногами на восток.

И что трудягой прожил честным
И был Державой награждён,
Ему зачтёт лишь Царь Небесный,
В Которого не верил он.

До срока наше поколенье
От «прав» уходит и «свобод»,
Чтоб милостей до околенья
Не ждать от нынешних господ.

ОТЦУ
Прости меня, Илларион Григорьич,
Природный пахарь, красный партизан,
Не защитил я честь твою. И горечь
Самонеуваженья выпью сам.

Не бросил я клеветникам России
Каленых слов в бесстыжие глаза.
Меня Россия, может, и простила,
Но мне себя простить никак нельзя.

Я поднимусь на гору за деревней,
В тот самый тихий и печальный лес,
Где меж иных осьмиконечный, древний
На холмике стоит знакомый крест.

И сноп цветов – пунцовых, белых, синих –
Я положу в подножие твоё.
Спокойно спит вчерашняя Россия,
Мне больно, но не стыдно за неё.

В ОТСТАВКУ
Патрон заверил обходной листок,
И, словно тот бездельник из бомонда,
Я оседлал финансовый поток,
Даруемый нам Пенсионным фондом.

Пускай не бурный, восемь тысяч лишь,
Но непересыхающий, как речка.
Винцом, мясцом зазря не пошалишь,
Зато от пуза - молоко и гречка.

И вообще, старик, всё хорошо.
Что делать? Возраст…Не горюй особо.
Ведь не «ушли», а как бы сам ушёл
И вроде не без выходных пособий.

ДАР ЛЮБВИ
Приди, весна, и чувства обнови,
Чтоб взор любимой засветился тайной.
Глазами слушать – тонкий дар любви,
Неповторимый и необычайный.

Глазами слушать – тонкий дар любви,
Ласкать глазами, умолять глазами,
Та музыка звучит у нас в крови,
Покуда мы живём под небесами.

Та музыка звучит у нас в крови,
И потому нам дорог взгляд любимый.
Живём, покуда он велит: живи!
И эта воля непоколебима.

Живём, покуда он велит: живи, –
Все звуки и цвета в себя вбираем.
Глазами слушать – тонкий дар любви,
Его лишась, мы тихо умираем.

ДЕВЯТОГО МАЯ
Я знаю, что в сегодняшнее утро
Отец проснётся раньше, чем обычно,
Побреется с тройным одеколоном
И, сняв с гвоздя армейский старый китель,
Воинственно медалями блеснёт.
За завтраком нальёт стакан гранёный
Настойки той, что с осени берёг,
И потекут его рассказы-были,
Которыми богата память ран.
Вот партизан, в папахе с лентой красной,
Отец стоит у штаба на дозоре,
И, подходя к калитке, сам Щетинкин
Ему, как другу, руку подаёт...
А вот отец в Крыму, в степи сожжённой,
Прижав к груди винтовку, как ребёнка,
Ползёт вперёд, до боли стиснув зубы,
Под пересвистом врангелевских пуль…
А вот его без чувств, едва живого
Под Сталинградом через Волгу-реку
Переправляет незнакомый парень,
Чтобы в ближайший госпиталь отдать…
И, человек суровый и неробкий,
Отец заплачет тягостно и мокро
И станет сокрушённо удивляться
Тому, как смог остаться он в живых.
Потом закурит, по избе пройдётся,
Молодцевато ус седой подкрутит
И скажет бодро: «Да, несутся годы…
Но только у солдата порох сух.
И если что (не дай тому случиться) –
Ещё тряхну, ей-богу, стариной!»

ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Я этот день подробно помню.
Я не знавал краснее дней.
Горели яркие попоны
На спинах праздничных коней.
Гармошки ухали басисто,
И ликовали голоса
Людские. Ветром норовистым
Их выносило за леса.
Качались шторы из бумаги
У нас в избе. Качался дым.
И в кадке ковш на пенной браге
Качался селезнем седым.
В тот день гудела вся округа.
Под сапогами грохал гром,
И пол поскрипывал упруго,
И сотрясался старый дом.
В заслонку ложкой била шало
Варвара – конюха жена.
Мелькали юбки, полушалки,
Стаканы, лица, ордена.
А в стороне на лавке чинно
Курили едкий самосад
Деды и средних лет мужчины
Из тех, кому уж не плясать.
Тот с костылями, тот с протезом
Или с обвислым рукавом.
Их речь размеренно и трезво
Велась в масштабе мировом.

С печи, где валенки сушили,
Украдкой жадно слушал я,
Как вражью силу сокрушили
Соседи, братья и дядья.
И мне казалось, что я знаю
Свою и всех людей судьбу
И что проходит ось земная
Через отцовскую избу.

НА ОСТАНКИНСКОЙ ИГЛЕ
Я на вождей смотрю с опаскою,
Увы, живущих как в дыму…
Спросили хоть бы в нашем Таскино,
Там растолкуют, что к чему.

Понятно всё любому таскинцу,
Но не поймут никак в Кремле,
Что мы на башне на Останкинской
Сидим, как будто на игле.

Её когда-то взяли танками,
Народу дали по башке.
С тех пор на башне на Останкинской
И власть сидит, как на штыке.

Но это долго не протянется.
Наш дом построен на песке.
Не усидеть нам на останкинских
Ни на игле, ни на штыке.

***
Я о том подумал как-то,
Ряд газеток полистав,
Что пожары да теракты –
Это, братцы, неспроста.
И ещё роились думки,
Что ведь это приговор,
Если правящие – душки,
А вокруг – на воре вор.
Я о том подумал разом,
Что не дремлет сатана,
Коль торгашеской заразой
Вся страна поражена.
И о том подумал даве,
Что калечится душа,
Если мы друг друга давим
Из-за лишнего гроша.
Я о том подумал ныне,
Что нам нужно вообще,
Не впадая в грех унынья,
Больше думать о душе.

ЁЛКИ-ПАЛКИ
Ёлки-палки, семь десятков
Лет я прожил на земле!
Только радость та с осадком,
Коли мир лежит во зле.

Коли тропок наших прошвы
На песках времён видны,
Но – ни жизни доброй прошлой,
Ни – родной большой страны.

Впору братьям по Союзу
Подымать единый стан
На буржуев толстопузых,
За рабочих и крестьян.

Молодёжь тревожить жалко,
Но и ей довольно спать…
Впору делать, ёлки-палки,
Революцию опять.

К ДОМУ
Покатились колёсики к дому,
Побежали поля и леса
Мне навстречу, скитальцу седому,
Взгляд косящему под небеса.

Благо, что ещё не «под лопату»,
Как у нас говорили когда-то.
Но и не в ожиданье погоды,
А с невольной оглядкой на годы

И щемящею думой о нём –
О гнезде родовом, о начале
И возможном последнем причале,
О пристанище вечном моём.

Неспроста же родительский дом
Для меня стал властителем дум.

ЖИВЫЕ ТЕНИ
Снова снилась родная деревня.
Вечер. Небо в закатном венце.
И какая-то Марья-Царевна
В сарафане на школьном крыльце.

Это ж, вспомнил я, наша Маруся.
Молода и светла, как была
В годы оны, когда у нас русский
И немецкий в придачу вела.

А по улице вроде под мухой
И, как я, подсутулен и сед,
Улыбаясь от уха до уха,
Шёл ровесник мой, бывший сосед.

Удивлённо воскликнул я: «Костя!
Да никак ты, дружище, воскрес?
Я ведь только что был на погосте,
Видел твой, с фотографией, крест».

Посмурнев, погрозил он мне пальцем:
«Приходил бы к живым иногда.
Посмотри, не тебя ли, скитальца,
Предки ждут у родного гнезда?».

Я с волнением вытянул выю
И вгляделся в родительский дом.
Там и вправду сидели… живые
Мать с отцом на скамье под окном…

Какова наша участь в итоге,
Нам неведомо. Верится лишь,
Что на небе нет мёртвых для Бога,
Как для нас - у родных пепелищ.

СМИРЕНИЕ
Я уже не бунтую,
Я смирился со всем.
Даже с тем, что бытую
До поры в мире сем.

А поскольку навряд ли
Долго мне бытовать,
На земные порядки
Глупо негодовать.

Чту законы и догмы,
Не перечу судьбе.
Верю Господу Богу…
И немного - себе.

***
Куда вы так летели
Мои года и дни?
В глазах, как от метели,
Лишь промельки одни.

Уже без упований
Полёт ваш приструнить
Ищу я между вами
Связующую нить.

Пытаюсь поразмыслить
Об этом и о том,
О дыме коромыслом,
И о душе винтом.

О юности беспечной,
О старости смурной
И, наконец, о вечной
О жизни внеземной.

С небес не жду потачки,
Едва ли заслужил.
В грехах, как пёс бродячий
В репейниках, прожил.

Ну, разве только будет
Отпущен лишний балл
За то, что в грех иудин
Я всё-таки не впал.

***
Слабеет память. Ум за разум
Заходит. «Едет» голова,
И с лексиконом раз за разом
Сверять приходится слова,
Когда писать садишься что-то:
В блокнот – стишков галиматью
Или, чреватую зевотой,
В журнал урочную статью…

Но вот душа осталась та же.
Ей, видно, впрямь износу нет.
Она живей трепещет даже
На всё в ответ, чем в двадцать лет.
Давно пора б её бессмертье
Принять всерьёз и до конца
И курс от дольней круговерти
Держать на горний мир Творца.

***
Запуржит, заметелит, завьюжит,
Все дороги утонут во мгле –
И опять ретивое затужит
Об оставленной отчей земле.

Как живут там родимые наши,
Потерявшие лад и уют?
Говорят, что не сеют, не пашут,
Только с горечка горькую пьют.

Я не верю подобным наветам,
Не такие мои земляки…
Ну, а всё же на сердце при этом
Давит камень вины и тоски.

Никогда не простит мне, конечно,
Избяная моя сторона,
Что подумал однажды беспечно:
Без меня обойдётся она…

Потому и болит ретивое
О покинутой отчей земле,
Как пурга заметёт, да завоет,
И дороги утопит во мгле.

ЗЕМЛИ ТРЯСЕНИЯ
И вот опять землетрясенье…
Погибших тьма – в огне, воде.
Живые мечутся, спасенья
Искать от бед не зная где.

Освобождается, похоже,
Земля от нас, от дураков,
Как лошадь, вздрагивая кожей,
Сгоняет хищный гнус с боков.

И тектонические плиты
Кромсают наши потроха
Затем, что нами позабыты
Бог и понятие греха.

ПОСЛАНЬЕ ИЗ СИБИРИ
Во глубине сибирской Азии,
Где Енисей берёт разбег,
Рифмую я свои фантазии,
Безвестный, нищий человек.

Из недоходного – в отходные
Мое скатилось ремесло.
Теперь поэзия не модная,
Всех на торговлю понесло.

Все продается-покупается:
Талант и слава, и чины.
Менялы в золоте купаются,
Бал правят слуги сатаны.

И, обобрав страну-покорницу,
Рыгочут эти холуи
Над нами, кто трудами кормится
И, если пьёт, то на свои.

Да чтоб я с этим безобразием
Смирился – Боже, упаси!
Ведь я пишу свои фантазии
Не просто в глубине Евразии,
А посреди Святой Руси.

ИВАНОВКИ, ТАТЬЯНОВКИ…
То степь, то лес с еланками…
На сердце свет и грусть.
Татьяновки, Ивановки –
Бревенчатая Русь.

Мелькнет церковка Божия,
Старушки у ворот –
И вдруг почуешь кожею,
Что ты попал в народ.

Что это небо синее,
Берёзы, избы, пруд –
Спокон веков Россиею,
Отечеством зовут.

За эти ставни с кружевом,
За те кресты могил
Твой дед во всеоружии
На ворога ходил.

А ты на разорение
Край отчий отдаёшь?
От горького прозрения
Невольно бросит в дрожь.

Ивановки, Татьяновки,
Сосновки да Ключи…
И весело, как пьяному,
И больно, хоть кричи!

ХУЛИТЕЛЯМ НАРОДА
Я не хватаюсь за дреколье
Пока… Но сердце вопиёт:
– Доколе, господа, доколе
Порочить будете народ?
Доколь, жуируя в столицах,
Не создавая ничего,
Надменно будете глумиться
Над мнимой леностью его?
Считать отсталым, косоруким
И невоздержанным к вину
И на него за все порухи
В России сваливать вину.
И, обзывая голодранцем,
Жить не способным по уму,
Богатых немцев да британцев
С укором тыкать в нос ему?
Я не хватаюсь за дреколье
Пока, но тоже ткну вам в нос:
А кто на Прохоровском поле
(Как и на Куликовом поле,
Как и на Бородинском поле)
Освобожденье всем принес?
Вы по невежеству не в курсе
Иль вам отшибло память злом:
Под Сталинградом и под Курском
Кто взял отвагой и умом?
А кормит хлебом кто нас с вами?
Неужто сэр? Неужто хэрр?
И чьими топится дровами
Европа та же, например?
И создал кто страну раздольней?
Так что, лжецы, заткните рот.
Я не хватаюсь за дреколье,
Но… не ручаюсь за народ.

УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ…
             Олегу Пащенко
С часу гибели державы
И по нынешние дни
Всё ношу я в сердце жало,
Всё в душе моей саднит.

Этой болью, этой былью,
Словно пылью, ест глаза.
Как ты там в степи ковыльной
Чабанишь без нас, казах?

А тебе за синь-горами
Как торгуется, грузин?
Рвут ли янки чай с руками
И щедреют ли от вин?

Ну, а ты, хохол упрямый,
Незалэжнее ли стал,
Как на их же кнут и пряник
Наше братство променял?

Не примите, Бога ради,
За злорадство речь сию.
Я не рад, мы все не рады,
Что утратили семью.

Только кто вернет Державу,
Утолит мою печаль?
Кто из сердца вынет жало,
Чтоб не ныло по ночам?

БЛАГОДАРЕНИЕ СЕЛУ
А мне после горькой утраты,
Неправой молвы и суда
Иной не бывало отрады,
Как вновь возвращаться сюда,

Где столько простора и света,
И вечной лесной тишины.
Все люди видны и предметы
И все отголоски слышны.

Отсюда все наши интриги
Казались мелки и пусты,
Как наши бескрылые книги,
Бескровные наши холсты.

Здесь пела мне песни овсянка
На чистом родном языке,
И был я для всех просто Санька,
Который свихнут на стишке.

Не видел я сельских идиллий,
Но всё же был счастлив вполне.
Меня если люди судили,
То с явным сочувствием мне.

Мол, слишком неловкий и гордый,
И чин потому небольшой.
Носился, как с писаной торбой,
Всю жизнь со своею душой.

СЕДОМУ ЗЕМЛЯКУ
          Анатолию Байбородину

           Да будут чресла ваши препоясаны…
                                                  (Лк.12,35)

Брось печалиться, старый кержак.
Пусть судьба выдаёт оплеухи
И повис над ушами куржак,
Но ведь искры в глазах не потухли!

Что куржак? Нам же не под венец,
Нам - радеть о Державе и людях.
Не остыл ещё пламень сердец
Правдолюбов и родинолюбов.

Да и мыслей огонь не угас.
И пока не сыграли мы в ящик,
Препоясаны чресла у нас,
И светильники наши горящи.

НА ПОБЫВКУ
На пароме утром чутким
В борт ударило весло.
Колыбель моя, Качулька,
Подтаёжное село.

Я в зареченском лесхозе
Нынче первый пассажир.
Дед меня на перевозе
Специально сторожил.

От росы дымятся травы.
Кошениной пахнет луг.
Мы идём от переправы
Через гору Кузурук.

Золотою кистью срубы
Красит утренняя рань,
И дымки пускают трубы
Через Белую Елань.

Из-за дома на пригорок
Нам навстречу вышла ель.
Что-то в горле стало горько…
– Подержи-ка, дед, шинель.

Оглянул я всю окрестность,
Папиросу задымил.
Дед смеётся:
– Наша местность,
Неужели подзабыл?

Скажет тоже бородатый –
«Подзабыл»…
Родной ты мой,
Будто не был сам солдатом
И не шёл вот так домой.

НА ПРОЩАНЬЕ
Когда-то жаждал с ней свидания,
И сон теряя, и покой…
Теперь - одни воспоминания
О той девице городской.

Она, окутанная тайною,
Взошла над нашенским селом,
Но вскоре облачком растаяла,
Осиротив мой небосклон.

Одно единственное летечко
Дышал и жил я рядом с ней.
Ромашки памятной розеточка
Иссохла в книжице моей.

А я всё думами досужими,
Мол, позабыла или нет,
Томлюсь. Да только нужен ли
Теперь какой-нибудь ответ?

Пусть будут снами и поверьями
Прощанья наши на мосту,
Стиравшие между деревнею
И между городом черту.

НАСЧЁТ КАРТОШКИ
Откочевали тучки пегие,
Как гуси-лебеди на юг.
Пропел бы им вослед элегию,
Да петь мне нынче недосуг.

На дачной солнечной деляночке
Картошку рою, словно крот.
Забыть про песни, про гуляночки
Меня заставил низкий МРОТ.

И то, что я сегодня делаю, -
Не для пиара и пера.
Стучат со звоном клубни белые
О жесть дырявого ведра.

Мою картошку звать «адреттою»,
Она элита из элит.
Я бы назвал её «едрит твою…»,
Да только статус не велит.

Готов принять за привилегию
Рытьё картошки для певца.
Но всё же мне писать элегии
Заданье было от Творца.

НАШЕСТВИЕ С БОЛОТА
А туда ль тащит нас, голытьбу,
Поводырь и по той ли дорожке?
Присмотрись и увидишь – на лбу
У него проявляются рожки.

Что бесовский напор налицо,
Лишний раз не дают усомниться
То заметно хвостатый Менцов,
То вполне козлоногий Беснидзе.

От экранов, от жёлтых газет
Тянет жжёным копытом и серой…
И другого спасенья нам нет,
Кроме как православною верой.

Только вера отцов соберёт
Нас, сегодня рассыпанных в мире,
И воспрянет единый народ
От Карпат до таёжной Сибири.

Слуги дьявола хвост подожмут,
И мы сбросим позорный хомут.

ЗИМНЯЯ ЭЛЕГИЯ
Нам покуда весна и не снится.
Степь в сугробах и лес в серебре.
Но весенние трели синицы
Начинают звенеть в декабре.

Ничего, что морозы трескучи,
Ничего, что ветра ледяны,
Лишь бы только надежда, как лучик,
Нам сверкала сквозь хмурые дни.

Пусть не очень-то греют нас трубы
И кончаются в топках дрова,
Поделиться последнею шубой
Мы готовы и до Рождества.

Не за это ли русскую душу
Я так светло и горько люблю?
И тревожусь за всех, но не трушу,
И страдаю, как все, но терплю.

Пусть живём нелегко и непросто,
Но уныние нам не к лицу.
Будем бодрствовать, братья и сестры,
Остальное доверим Творцу.

ПОКАЯННОЕ. ВЕЛИКОПОСТНОЕ
Час пробьет, и в землицу
Захоронят мой прах,
И душа растворится
Меж деревьев и трав...
Или всё же на Небо
Призовёт её Бог,
Хоть «одним на потребу»
Жизнь прожить я не смог.
Голос совести властный
Заглушали подчас
То мирские соблазны,
То – живущие в нас.
Я не вор, не убийца
И не лжец-лицедей,
Мне не надо виниться,
Что морочил людей.
Значит, каяться не в чем?
Если б так! Но не раз
Был в гордыне замечен,
В женолюбии гряз…
Да и с ленью, похоже,
Не сумел совладать,
Чтобы искорку Божью,
Коль была, оправдать.
Не избудешь такое
Покаяньем одним,
И не знать мне покоя
По закатные дни.
Остаются смиренье
Да молитва с постом...
Вот и стихотворенье
Я закончу на том.

ПОСЛЕДНИЕ ДРУЗЬЯ
Череду своих нынешних дней
Стариковским окинувши оком,
Не скажу, что живётся трудней,
Но становится мне одиноко.

На погостах родные лежат.
Из друзей, как помыслишь, отчаясь,
Лишь остался Ахмадинежад
Да ещё, может быть, Уго Чавес.

ПРИВЕТ ИЗ АЗИОПЫ
Не нужен мне язык эзопов,
Я напрямую вам скажу:
Сижу в глубокой Азиопе
И на мели притом сижу.

Моё ж открытое забрало
Обезоружило меня –
В итоге шайкой либералов
Обобран я средь бела дня.

Но мало им, что нас лишили
Державы, крова и зарплат:
Вчера карманы потрошили,
Сегодня – души норовят.

Так неужели же я струшу
Или разину рот опять
И Богом вдунутую душу
Позволю нехристям отнять?

Не склонный к басенкам Эзопа,
Отвечу без обиняков:
Да, есть разини в Азиопе,
Но не ищите дураков!

ПРОБУЖДЕНИЕ
Март подвинул вперёд
Час восхода зари –
И зима, как болезнь, отступила.
Вновь синица поёт,
Ток метут глухари,
Мужики подымают стропила.

Собирается жить
Мир, надежный, как встарь.
Копят силы под снегом зажоры,
Рубит избу мужик,
Топчет самок глухарь,
И синица зовет ухажёра.

Хорошо б нагадать
По движенью планет
Жизнь для нашей –
Без мрака и сроков
И проснуться опять
С ощущеньем, что нет
На разбуженном свете
Ни хищных ракет,
Ни дымящихся энергоблоков.

РУКИ
С младенчества запомнил их я.
Движеньем ласки и добра
Коснулись бережно и тихо
Они мальчишьего вихра.
Потом метнулись в изголовье
Прощальной тенью два крыла…
Тогда в тревожном Подмосковье
Страна заступников ждала,
И вот отец ушёл на запад,
Ушёл на тот свинцовый бой
И горьковатый хлебный запах
Крестьянских рук унёс с собой.

Но в дни пожара и разрухи
В сей мир пришедшего мальца,
Меня хранили эти руки
И хлебопашца, и бойца.
Потом я, как на пьедестале,
На них был поднят к потолку,
И пахла порохом и сталью
Ладонь, прижатая к виску.

Поныне вижу их, литые,
То на сохе, то на руле.
По ним прожилины витые
Текут, как реки по земле.
Ороговевшая их кожа,
Натруженная тяжесть их –
Пример наглядный и надёжный
В трудах и помыслах моих.

РУССКОЕ СЛОВО
Скажи, луг росистый, скажи, бор сосновый,
Скажите, речные буруны,
Ну, чем оно так, наше русское слово,
Тревожит душевные струны?

Ответь, отчий дом, свежим хлебом пропахший,
Согретый дыханием печи,
За что с юных лет слово русское наше
Люблю я до боли сердечной?

Шепните, заветные книжек страницы,
Зачем в одиночестве снова
Листаю я вас и, как отблеск зарницы,
Ловлю самородное слово?

Оно – и молитва, и клятва, и песня
В устах наших грешных и душах.
Неужто и впрямь победит чужебесье
И русское слово задушат?

Наверно, беспамятным быть и беспечным
Мне к слову родному негоже.
Не зря ж на кресте моём осьмиконечном
По-русски напишут: «Раб Божий...».

СОБРАТЬЯМ ПО ПЕРУ
«Что ты ржёшь, мой конь ретивый?
Что ты шею опустил?…»
Все мы, братцы, примитивы,
Лишь признаться нету сил.

«Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…»
Нас в земельку всех зароют,
Не услышав, не прочтя.

«По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит…»
К нам читатель равнодушен,
Нами он не дорожит.

Выпьем с горя, где же кружка? –
Сердцу будет веселей…»
Слава Богу, что хоть Пушкин
Нужен родине своей.

СТАЛИН
Зима. Трещат сороки,
Поскрипывают ставни,
А я учу к уроку
Стихотворенье "Сталин".

Мать занята починкой
Моих штанов отпетых,
А я – стихом с картинкой,
Верней сказать, с портретом.

Разглядываю трубку,
Усы и строгий китель,
Что у Вождя и Друга
Белей, чем вьюги кипень.

В углу пыхтит буржуйка,
Как паровоз, с подсвистом.
И нравится мне жутко
Начальник всех министров,
Гроза капиталистов
И вообще – фашистов…

Великомудр, как Маркс, он,
Как Ленин, человечен.
И жизнь кругом прекрасна,
И я на свете вечен,
И для Державы сроков
Последних не настанет...

Метель. Трещат сороки.
Поскрипывают ставни.

СТАРЫЙ ПОЭТ
Отсияло, ушло, закатилось
Невозвратное время твоё.
Многоцветная жизнь превратилась
В полусумеречное бытьё.

В прозябанье на свете на этом,
В ожидание света того…
На посаженный голос поэта
Нету отклика ни от кого.

Мир оглох. Стал он глуше подвала.
Иль зиндана, уместней назвать,
Потому как всех замуровала,
Заточила бандитская рать.

Мы в темнице сидим за решёткой,
И орёл не зовёт молодой…
Перестройки закончились шоком,
Обернулись великой бедой.

Кто же вызволит нас из неволи?
Как вернуть нам свободу и свет?
Выход знает кричащий от боли,
Но неслышимый старый поэт.

ТАЁЖНОМУ БРАТУ
Видно, пращуры были древлянами,
Коли нам так любезны леса
С родниками, грибными полянами
И деревьями - под небеса.

Мы с тобою лесные, древесные,
И почти деревянные мы.
Жизнь степная нам кажется пресною,
Городская – теснее тюрьмы.

Хоть дровишки таскаем вязанками,
Но мы любим удел наш лесной.
Как Есенин с берёзкой рязанскою,
Повенчались с ангарской сосной.

Уважаем соседа топтыгина,
Лося потчуем хлебом с руки
И в избушке охотничьей с книгою
Засыпаем под шелест реки.

Пусть кондовые мы, но бедовые,
И в тайге (дальше в лес - больше ГЭС)
Сотворили плотины бетонные,
Чтобы стало светлее окрест...

А когда нами жизнь будет пройдена,
Словно эхо в лесных голосах,
Наши души, дышавшие родиной,
Растворятся в сибирских лесах.

Новый мир


Комментариев:

Вернуться на главную