|
* * *
И длился день, и длилась вечность,
И звёзды стыли у лица.
И Млечный путь светил, и млечность,
Которой не было конца.
* * *
Вчера я встретил Александра Блока,
С ним Данте и Вергилий молча шли
По райским кущам, пастбищам, дорогам
И мрачный Ад в Чистилище несли.
* * *
Не выйти из ночного круга,
Когда до ýтра далеко,
И катится в лесу упруго
Живой туман, как молоко.
Луны не видно. Мрак на небе.
Земля пустынная темна.
Но солнца петушиный гребень
Уже воспрянул ото сна.
«ЧТО ПЕРЕДАТЬ ВОРОНЕ?..»
В порту Байкал, где затаилась мгла,
Жила ворона, в скалах застревала.
Она неотличимою была
От этих скал, где пряталась, бывало…
В порту Байкал Распутин бытовал,
Ворону видел и внимал которой.
Он образ русской доли создавал
И называл погибшею Матёрой.
Со дна уже Матёру не достать…
И для меня останется загадкой,
ЧТО он хотел вороне передать?
О смерти весть или о жизни краткой?
Ворона не покинула Сибирь,
Не сдвинулась Байкала панорама…
Крест у могилы. Женский монастырь.
…Молчит ворона на воротах Храма.
* * *
Не рассуждай, не хлопочи.
Безумство ищет, глупость судит…
Ф. И. Тютчев
Я видел Тютчева во сне,
Он проносил себя по жизни.
Служил и слову, и Отчизне,
И частью жил уже во мне.
Я встретил Тютчева в окне:
Он постучал в окно не строго
И показал – его дорога –
Невольно привела ко мне.
Я прошептал: – Не может быть!
Наверно, это всё условно.
И он исчезнет – безусловно,
Его не надо торопить!
И он сказал: – Не хлопочи,
Не рассуждай в пределах света.
И если ты узнал поэта,
У окон встань и помолчи.
Себя безумству не учи,
Не добавляй для сердца смуты
И в эти редкие минуты
Стихов поспешных не строчи.
…Он постоял и помолчал,
И в небо улетел сквозь тучи…
И я подумал: – Может, Тютчев
Кого-то третьего встречал…
* * *
А.И.Фенину. построившему в порту Байкал
часовню Всех Святых
в земле Российской просиявших
Часовня, церковь – всё одно,
Всё близкое – одно к другому…
Оно под Господом, оно
И неизвестно, и знакомо.
Здесь с нами мощи всех святых,
Иконы Божьи и молитвы,
И в небеса уходят битвы,
Себя, как звук пустой, избыв.
Стоим у церкви. И монах,
Из камня вставший, освящённый,
Затмит внутри и боль, и страх,
Каким ты был отягощённый…
И ты молчишь, а в небесах,
Стоят прозренья и поклоны.
И мироточат на глазах
Мироточивые иконы.
* * *
Дочери Кате
Стоишь в пустом и звонком храме,
И молишься за всех живых.
Во многом мы виновны сами,
Что часто забываем их.
Но ты о прошлом не забыла,
Где бился жизненный исток.
Ты приносить цветы любила
На поэтический шесток.
И ты под взлёты рифмы шалой,
Сидела около меня,
И услыхать смогла, пожалуй,
Заветы будущего дня,
Где обретенья и страданья,
И восхожденье испокон,
И в церкви с Господом свиданья
Среди молитвенных икон.
ДВОЙНОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
1
Сестре Вале
А на Байкале я летаю,
Байкал распластанный лежит.
Я здесь Антипина читаю,
Делюсь с сестрой и точно знаю:
Она – им тоже дорожит.
Привет, моя сестрёнка Валя,
Вот я опять тебе звоню.
Мы, как и прежде, на Байкале,
И я опять листаю дали,
И тучи со двора гоню,
Чтоб дождь устал и откатился
Куда-нибудь в Улан-Удэ,
А я бы рифмой засветился
И в великана превратился,
Допустим, где-то в Усть-Куте.
2
Андрею Антипину
Меня, наверно бы, Антипин
В свои Казарки пригласил.
Я с ним бы посидел и выпил,
И слов-щедрот ему насыпал,
Чтобы ему хватало сил
Для русской прозы, тяжких буден,
Для верной цели и мечты,
Где путь России нашей труден
И где Вампилов и Распутин
Живут в пределах высоты,
Для многих нас недостижимой,
И каждый знает это сам…
Любой из них, Всевышним чтимый,
И на земле своей родимой,
Всё также будет нужен нам.
И с ними близок, неусыпен,
В Казарках зреющий Антипин…
Его способность такова,
Да и сестра моя – права!
ГРАД В НИЖНЕУДИНСКЕ
Пришёл июль, мальчишки рыбу удят,
Томат в теплице первый покраснел.
Но грохнул град! Оглохший Нижнеудинск,
Из окон глядя, весь оцепенел…
В июле град! Столбом стоит природа,
Сошедшая – и с неба, и с ума…
Июль, как будто перевёртыш года,
Упал на огороды и дома!
Затихли птицы от такой напасти,
Молчат собаки, лают петухи.
У нас погода отбирает счастье
За наши несусветные грехи.
Вон женщина, ладони погружая
В бессмертье града, тихо говорит…
Ну, вот и всё! Лишилась урожая!
А, может, завтра и земля сгорит?!
ВОРОНА
Сижу с Распутиным на даче:
Он на портрете – близкий, свой…
Мы говорим, а это значит
И он живой, и я живой.
На лиственнице, где ворона
Обыкновенная жила,
Вверху была не просто крона,
А разветвлённых три ствола.
И в сердцевине этой кроны
Среди стволов, среди тепла
Небезызвестная ворона
Гнездо высокое свила.
Живое лето пахло тмином,
Цвела саранками гора,
И у Маруси с Валентином
Была придумана игра.
Жила ворона, как на троне,
Маруся думала своё…
– Что передать твоей вороне? –
Распутин спрашивал её.
Была ворона быстокрыла,
Летала в ад, летала в рай,
Маруся тихо говорила:
– Привет вороне передай!
…Прошли года, ворона где-то,
Её искать никто не стал…
И ей последнего привета
Уже никто не передал.
САРАНКИ
Байкал дымился спозаранку,
И я увидел сквозь туман:
Из леса к нам пришли саранки,
И это правда – не обман.
Они спустились друг за другом
В той, непроглядной нам, поре
И, встав заметным полукругом,
Расположилиь во дворе.
А солнце огненным рубином
По-над Байкалом поднялось,
И у Распутинской рябины
У них волненье улеглось.
Сказать по правде, было лестно
Им тёмный лес преодолеть!
С рябиной рядом жить полезно
И за потомство не болеть.
…Они ютидись на полянке,
Где загремели топоры,
И побежали вниз саранки
Во двор с Распутинской горы!
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
Смирнову Петру Алексеевичу
Дорога мерцает, подобная стону,
Теряется в травах на склоне пустом.
Тропа зарастает к отцовскому дому,
Оглохший, ослепший, осунулся дом.
И вот я приехал к бездомному дому,
Он еле узнал меня, глухо сказал:
«Ты был самым близким,
а стал незнакомым,
Хотя бы однажды письмо написал…
Ведь я не исчез, да и адрес остался,
Поэтому – было бы кстати письмо,
Я почерк твой знал,
но тебя не дождался,
Твой облик остался, как в сердце клеймо».
Двор слушал, томился,
в нём не было злаков,
А только крапива. Я встал на крыльцо,
Дом вздрогнул, и замер,
и тихо заплакал,
В туманный рассвет окуная лицо.
Написано в Петров день
в День рождения моего отца
12 июля 2023 года
ВОДА БАЙКАЛА
Памяти Сергеева Славы
и Анатолия Игнатенко
Живительная радуга Байкала,
Его неисчислимая вода
Быть своенравной вовсе не устала
И не ушла, не скрылась никуда.
Она бывает тихою, немою,
Податливой, с волною небольшой…
Но вдруг взорвётся дикою Сармою,
Тогда держитесь свой или чужой.
Байкал гудит невиданный, ужасный,
Угрюмый и тяжёлый, как свинец,
Для рыбака и моряка опасный,
Непобедимый в схватке, наконец.
Из мягкого, спокойного тихони
Он превратится в МОРЕ – и готов
В Песчаной Бухте или на Ольхоне
Не пощадить ни лодок, ни судов.
Его ветра, как грозная удавка!
Бой на воде, Байкал непобедим…
В таком бою погиб Сергеев Славка
И Толя Игнетенко вместе с ним.
Байкал суров, непредсказуем, труден,
Ему свой нрав не хочется скрывать…
С ним мог общаться Валентин Распутин,
«Господней мерою щедрот» назвать.
В сравненье с небом он и мал, и крупен,
Несёт Творцом означенную роль,
И пониманью нашему доступен,
Хоть о погибших не проходит боль.
СТРЕНОЖЕННАЯ ЛОШАДЬ
Широкий луг не тронут и не скошен,
Там слепота куриная горит,
Став тишиной, стреноженная лошадь
Во тьме ночной с собою говорит.
Храпит село до самых до окраин,
Не слышно петухов или коров.
И знает лошадь: спит её хозяин,
Молчат собаки посреди дворов.
И я подумал: кто хотя бы грошик
Подал ей, чтобы путы развязать.
В ночи молчит стреноженная лошадь,
Поскольку спящим нечего сказать.
Во мгле деревня на автопилоте
Куда-то в лютом космосе летит,
Петух скорлупку месяца проглотит,
И снова тьма кромешная стоит.
ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО
Сестре Гале
Мой дом, моё пространство не выглядят усталым,
Когда я вижу небо и берег мой родной…
Мы в детстве укрывались лоскутным одеялом
И земли назывались лоскутною страной.
Была семья Смирновых тем искренним началом
Священного единства народа и страны.
Мы в детстве укрывались лоскутным одеялом
И были несомненно стране своей нужны.
Светили огороды, как лоскуты надежды,
На бытованье лучшей, не призрачной страны.
Мы в детстве надевали нехитрые одежды
И видели с отцами счастливейшие сны.
В деньгах не прогорали, поскольку было мало
Поганых этих денег у каждого в семье.
Зато мы укрывались лоскутным одеялом
И распевали песни в деревне на скамье.
А нынче в новых далях, где всё иное стало,
И песен наших прежних Россия не поёт,
Лоскутную судьбину с лоскутным одеялом
В лоскутном этом мирем моя сестрёнка шьёт.
СТАРЫЕ АКТРИСЫ
Я жил в коммерческом подворье*.
Обыкновенный, вроде, дом,
И жизнь с десятками историй
Актрисы проживали в нём.
Их ослепительная юность
И зрелость, бывшая вчера,
И возростная бесприютность
Смешались, как одна игра,
Одна тоска, одна забота
Не потерять людской любви,
Чужими быть им неохота
И неизвестными людьми.
Я жил в коммерческом подворье
Там засверкал мой первый стих…
Актрисы жиди мне на горе,
Поскольку я влюблялся в них.
Любовь была летучей, мнимой,
И недоступной для меня,
Актрисы пролетали мимо,
Своей доступностью маня.
Ну, это же – актрисы были!
И посреди своих щедрот
Они тогда других любили,
А не совсем наоборот.
Среди ролей, трагедий, споров,
Где есть начало и конец,
Они любили режиссёров
Или актёров, наконец.
Актёры были кипарисы,
А я совсем – не кипарис.
Но старше делались актрисы,
Да и страна катилась вниз.
Мелькала жизнь, как кинокадры,
Года стремительные шли,
И уходили в ночь театры
И возвратиться не могли.
В бессмертье не даются визы
И в новой жизни не видны…
Святые, грешные актрисы,
Театру стали не нужны.
Давно зачахли «кипарисы»,
Иных на белом свете нет,
И только старые актрисы
Свой дивный излучают свет!
_________________________________________________
*Коммерческое подворье – бывший купеческий дом в Иркутске, где в прошлые времена сорешались коммерческие договоры, а в наше время находилось общежити Иркутского драмтеатра
|
ЛИСА В ПОРТУ БАЙКАЛ
Стояло лето. Двигались туманы
И предвещали белые грибы.
Пришли жарки на тучные поляны,
И волны поднимались на дыбы.
Байкал гудел, тугой волной швырялся,
Как будто торопился в небеса,
Но затихал и умиротворялся,
И тут к нему спустилась с гор лиса.
Вода уснула, лёгкий бриз с Байкала
Едва касался мирного угла…
Лисица воду чистую лакала,
Почти не озиралась и пила.
Она, как будто мимо пробегала,
Но ей хотелось утром показать,
Что и она защитница Байкала,
А Скиф об этом может написать!
…Я подтверждаю: девочка Алиса*,
Которая к Распутину пришла,
В гостях сказала: – Лучше эти лисы,
Чем волки из медвежьего угла! ________________________
*Алиса – реальная девочка пяти лет, которая вместе с папой Кириллом и братом Тимофеем приходили на дачу Распутина посмотреть его отреставрированный дом.
P. S. Лисв тоже реальная.
ЗАБУЛДЫГА
Вот небеса, вот чьей-то жизни книга,
А вот деревня, девица-краса,
Живёт в моей деревне забулдыга
И даже не глядит на небеса.
Любой хозяин и любой барыга
Обходят стороною этот дом,
У них водяру клянчит забулдыга
И без закуски пьёт её при том.
Мир отупел! И этот дом постылый
Корячится над грешною землёй,
А во дворе – недвижная пустыня,
Заросшая могучей коноплёй.
Пни от ворот и возле них булыга,
Где коршун прилетает и сидит,
Он ждёт, когда подохнет забулдыга
И в тёмный дом с надеждою глядит.
Я к забудыге шёл – поэт-задрыга,
Которому совсем не всё равно,
Что умирает в доме забулдыга,
И нёс ему приличное вино…
Мы сели с ним на сломаные стулья
И выпили, чтоб жизнь его продлить.
Он мне сказал: – Ищу для «тулки» пулю,
Чтоб коршуна из «тулки» застрелить!
ОКОЛОТОК
Ну, сколько он?
Допустим, триста соток!
Определился и зажил уже,
Вполне желанный людям околоток,
Да и моей взыскательной душе.
Я в околотке жил и не был кроток
С такими же другими наравне.
Гремел своею жизнью околоток,
Давал свободу и другим, и мне.
Я веселился, как заправский ухарь,
Мы пели песни о былой войне,
Гранёные стаканы с медовухой
Звучали, как в далёкой старине.
Не ведали мы «сити» и «высоток»,
Но знали лучший, посреди тайги,
Для многих поколений околоток,
Где не селились тати и враги!
ВСТРЕЧА С НЕЗНАКОМКОЙ
…Потом выползали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело,
Александр Блок «Поэты»
Будущей жене Молчановой
Евгении Ивановне
и юной девочке Кате
Стоял февраль. Семнадцатое, вроде,
Любимое, счастливое число.
И вдруг тебя по солнечной дороге
Куда-то мимо дома пронесло.
А я стоял, как будто псы у Блока,
Из будок выползавшие в тот день,
Но от меня ты не ушла далёко,
Я за тобою двинулся, как тень.
С тобою рядом девочка шагала,
Мне показалось, будто лет семи,
И руку из твоей не выпускала…
И что мне было делать?
Чёрт возьми!
Упасть на снег и сделать кверху лапки?
Вдруг я увидел нотные листы,
Как будто снег летит из нотной папки
С немыслимой февральской высоты.
Что б мог придумать воин Сухэ-Батор,
На улице под именем его?
И я, как призрак или гладиатор,
За ними шёл, не видя ничего…
И я молил и Господа, и Блока
Не дать отринуть женскую ладонь.
Наверно, это было бы жестоко
Мне упустить пылающий огонь!
…Прошел февраль и март,
и только осень
Мне подарила женщины любовь…
Пускай на небе кто-то горний спросит:
«А это может повториться вновь?»
БЕСКОНЕЧНОСТЬ
А что такое в мире бесконечность?
Наверно, это странная печаль,
Что не прелставим я и даже Млечность
Бескрайнюю космическую даль.
Я ввысь смотрю. Заходит ум за разум.
И чёрный свет дымится у лица,
Где необъятность, видимая глазу,
Мне говорит, что нет у ней конца.
О том твердили Пушкин и Державин,
Я слышу их немые голоса!
Неужто космос всеми нами правит?
И у планет меняет полюса?
Ночами мне подсказывает вечность,
И пахнущий бессмертием чабрец:
«Не представляй разлуку-бесконечность,
Об этом с неба говорит Творец!»
ШАМАН
Скульптору Евгению Тимковичу
Вы слышали дыхание шамана?
Его камланье или ворожбу?
КÁК из бревна, из кедра-истукана
Извлечь шамана странную судьбу?
Бревно живое. Скульптор с ним беседу,
О чём-то доверительном ведёт...
Оно, быть может, не отдаст победу
И скульптору навстречу не пойдёт…
Тогда придумай для него движенья,
Чтоб он вздохнул, ожил, заклокотал,
И ты не испытаешь пораженья…
Шаман к тебе приглядываться стал.
Он где-то рядом, кажется, в начале
Рожденья из кедрового бревна,
Его глаза и губы повстречали
Твой взгляд ответный –
суть его видна!
И вот уже он ахнул, удивился,
Что он не побоялся и возник…
Упорный скульптор своего добился,
Настал рожденья просветлённый миг!
У твёрдых скал и зыбкого тумана,
Где кувыркался чокнутый баклан,
Затеплилось дыхание шамана,
И к пляске приготовился шаман!
ОБИТЕЛЬ
Я общий знаменатель и числитель
Своих и поражений, и побед.
Ну, что ж, входите все в мою обитель,
Пути другого в моё сердце нет.
У вас у многих будет глаз навыкат,
Когда вы суть узнаете мою,
И что живу я безо всяких выгод,
И ем коренья, Божью воду пью.
Что чую я – обыкновенный житель –
Любого, кто является ко мне…
Совсем не дно, а скит – моя обитель –
Пристанище в зелёной глубине
Необычайно дикого простора,
Где прямо в окна входят небеса,
Над лесом проницательные горы
Распознают чужие голоса.
Вы несомненно станете чуть ближе
К святым и недоступным небесам,
Слух обретёте, чтобы ближних слышать,
Каким я так же становился сам.
Вы на камнях оставите пожитки,
Войдя в обитель тихую мою,
И возродитесь, чтоб идти по жизни,
А не страдать у света на краю.
Увидите, как утро рассветает,
Как Ангел прилетает налегке,
И на окне свои стихи читает
Герань на древнерусском языке.
7 ИЮЛЯ В ДЕНЬ ИОАННА ПРЕДТЕЧИ
И вот я в июле увидел тебя в Междуречье,
Где справа и слева одна и другая река
Стремятся из гор и мне кажется по-человечьи
Зовут за собою тебя и мои облака.
Ты с давней эпохи любила своё Междуречье.
Там ты говорила на странном своём языке,
В котором сливались слова неистраченной речи
С травою и небом, и дедом, что шёл налегке.
А ты семенила с ним рядом по краю дороги
И пыль загребала, как пепел родимой земли.
Вы шли на покос и звенели крылатые боги,
Которые землю родную от зла стерегли.
Плыл праздник святой Иоанна Предтечи,
Которому дед поклонялся, но шёл на покос.
Тебе говорил, что простит Иоанн –
Междуречье,
Не каждый сегодня молитвы Предтече вознёс.
А рядом текли – своенравная, быстрая Мама
И с нею сливался желтеющий глиной Вилюй…
Ты с дедом шагала по стёжке легко и упрямо,
В тебе созревала любовь
и наш первый с тобой поцелуй!
МУКИ СОВЕСТИ Счастлив тем, что целовал я женщин…
Сергей Есенин
Евгении Ивановне Молчановой
посвящается
А муки совести – они неизгладимы,
Проникли в сердце бедное моё,
Неодолимы и непобедимы,
Пронзающие сердце, как копьё.
Я молод был! Без страха и упрёка
Летел по жизни, был в любви горазд,
Большого не наследовал порока,
Но жил, и целовался много раз.
Я скорости свои не преуменьшил,
И, как поэт, был счастлив и любим…
Я обнимал и не ославил женщин,
Которым тоже был необходим.
С друзьями был заботлив и участлив,
А дружбу предававших, я прощал.
Зато с врагами был,
как в битве счастлив,
Их головáми путь свой устилал.
А годы шли, как зэки по этапу,
И женщины былые отцвели,
Прощаясь с ними, поднимал я шляпу,
И мучился, что все они ушли
К иным мужчинам. Я читал им Блока,
От них не отлучаясь никуда.
…Другие просто жили одиноко
И вспоминали Блока иногда.
Нет, муки совести навеки не проходят
Не потому что я тому виной,
А потому что при своей свободе
Был дорогим для женщины одной,
Которая и мудро, и спокойно
Жила со мной во сне и после сна…
Любви и поклонения достойна,
Единственная женщина – жена!
БАЙКАЛЬСКИЕ БАКЛАНЫ
Неужто вражья рать его искала
И отправляла из далёких стран?
Как будто наказание Байкала,
Вернулся к нам на озеро баклан.
Он, ввинчиваясь в пазухи Байкала,
На глубине всю живность достаёт.
Себя экосистема напугала:
Опомниться Байкалу не даёт.
Баклан жирует, царствует – и слёзы
Берёзы льют сквозь утренний туман.
На берегах – облюбовал берёзы
И селится среди ветвей баклан.
О рыбе не заботится нимало
И омуля, как оглашенный, жрёт –
Стремительная пагуба Байкала –
Лихой баклан, живой шуруповёрт!
ИВАН И ЛЮБА
Любе Шуваевой
В порту Байкал, в родной стране сугубо,
Любили, жили просто и светло
Счастливцев парочка – Иван и Люба –
Ведь на Байкале жить им повезло!
Хватало им своей любви и хлеба,
Работы, огорода, ремесла,
Крутой волны и ветреного неба,
И вместе с ним – Господнего угла.
Иван однажды вечером, стесняясь,
Меня на дачу пригласил свою:
– Петрович, я резьбою занимаюсь
По дереву, поэтому не пью.
Глянь на мои дурацкие поделки,
А может, не дурацкие, а так
Никем не оценённые безделки,
А, может, я и сам Иван-дурак?!
Мы с ним вошли в уютную светёлку,
Где здесь и там фигурки обрелись:
Иные молча взобрались на полку,
Другие по светёлке разбрелись.
Иван стоял, рассказывал, как режет
Их лица, руки… Волка на бегу…
– Всё это раньше делал я, а свежих
Уже сегодня сделать не могу.
…Ивана нет ни дома, ни у клуба.
Ушёл он незаметно сквозь рассвет.
…И только ходит мимо дома Люба,
Где проживает горестный поэт…
ПАРОМ «БАЙКАЛЬСКИЕ ВОДЫ»
Леониду Коськову
Обычный, но работой одержимый,
Как будто с человеческим нутром,
Он пассажирам кажется двужильным,
Бесхитростный, стареющий паром.
Его работу не представить сказкой,
Допустим, где-то среди жарких стран.
Спешит паромчик по воде байкальской,
Где моторист, кассир и капитан.
Паром вздыхает: пусть я неказистый,
Мне, всё же, воздаётся по труду,
Ведь я иду не по реке бразильской,
А по Байкалу грозному иду.
По великáну русскому, где скалы,
И неземной, сияющий рассвет,
По избранному, Божьему Байкалу,
Какого на планете больше нет!
И нет нигде такой водицы чистой,
Несметной, упоительной, живой,
И потому так ломятся туристы
К Байкалу, к его славе мировой!
Увидеть, искупаться, прикоснуться,
Сказать: «Здорóво, батюшка Байкал!»
Как будто в детство чистое вернуться,
Побыть с ним рядом у могучих скал!
Смотреть на вечный снег Хамар-Дабана,
И на минутку у штурвала встать
С Коськовым Лёней, добрым капитаном,
И о пароме новом помечтать…
|