Владимир СКИФ (Иркутск)

МНЕ ЖИТЬ, ЛЮБИТЬ И ТОСКОВАТЬ…

(Новые стихи)

 
 
 

СТЕНА
Смотрю из зимнего окна,
Ищу свиданья лет минувших,
А там возводится стена
Из наших чувств, давно уснувших.

Молчит стена, а в ней сполна
Тревог, событий самых разных…
Всю ночь возводится стена
Из слов и помыслов напрасных.

Зачем стена? Зачем она
Ворочается в окнах белых?
Зачем возводится стена
Среди деревьев индевелых?

Моя в ней оторопь видна,
Твоя придуманность величья.
И долго ходит у окна
Свинцовый холод безразличья.

*   *   *
Ты лиловая, ты фиолетовая,
На тебе – фиолетовый цвет…
Ты из космоса, страсти, из лета ли,
Из земных фиолетовых лет.

Помню лето бормочущим лепетом
Прорывалось сквозь сумрачный лес.
Плыл над миром пожар фиолетовый
В фиолетовом море чудес.

Я навеки душой унаследовал
Посвист лета и трель соловья…
Заклубился и стал фиолетовым
Среди тёмных столбов бытия.

НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Да, она ощущает невестой
Всю себя среди вечных высот.
Потому что она – неизвестность,
Неизвестность, как в космос бросок.

Неизвестность – не боль и не робость,
С нею можно сойти со звезды,
Как с ума – это вечная пропасть,
Где бесследно теряешься ты.

Отыщу в неизвестности местность,
Где идёшь – неизвестная – ты
И несёшь сквозь
                          свою неизвестность
Неизвестные миру плоды?!

ПЕТУХ
Так вот он – царь мой деревенский,
Взлетевший на престол зари,
Блюститель времени вселенский
С часами точными внутри.

Встающий ночью над Россией,
Поющий в пять часов утра,
Оранжевый, зелёно-синий,
Кричащий нам: – Вставать пора!

Несущий, как корону, гребень…
Ты, царствующий во дворе
И, пребывающий на небе,
Совсем забыл о топоре.

*   *   *
Я видел снег. Он в небе длился,
Как нескончаемые дни,
Он распадался и двоился,
И на земле гасил огни.

Он в небесах не умещался,
Вращался на путях стальных
И вдоль земли перемещался,
Мерцал в пристанищах лесных.

Мне слышался небесный ропот,
Шуршанье ангельское крыл.
Я слушал снег и этот шёпот
На свой язык переводил.

 *   *   *
Вот мой Харик* – зелёный, берёзовый…
Вдоль дорог – беспокойная пыль.
И летучий, серебряно-розовый,
Будто в небо бегущий ковыль.

Нынче Харик, звеневший покосами,
В поле сеет траву курослеп…
Здесь когда-то крестьяне обозами
Вывозили для Родины хлеб.

Мой куйтунский простор Украиною
Был для наших сибирских краёв.
Пал Союз разорвавшейся миною
И воскреснуть ему не даёт.

Предки наши, вы где? Вы послушайте,
Как осколки над полем свистят…
И пылает над вашими душами
Вдоль погоста бредущий закат.
__________________________
Харик – станция, посёлок в Куйтунском районе Иркутской области, недалеко от станции Зима, моя малая родина

*   *   *
Есть что-то от Блока, от Блока ли
В мистическом высверке дней,
И в этом мятущемся локоне,
И в тайной улыбке твоей.

Я думал – дышала туманами
Твоя истомлённая грудь.
А ты прожигала обманами
Мой верный и ветреный путь.

Спешила неверными тропами,
И рифму решила изгнать.
Летящую в даль – за сугробами –
Судьбу не сумела догнать.

Решила отринуть поэзию,
Уйти, не спасая любовь…
А надо всего-то по лезвию
Пройти и порезаться в кровь!

*   *   *
Земля разверзнется. Покатится
Во мглу веков земная твердь.
И, может быть, тогда расплатится
За всех живых подруга-смерть.

Она за что-нибудь ухватится,
Чтоб ей самой не пропадать.
А жизнь по космосу раскатится,
Чтобы чужою жизнью стать.

На небе кончится мистерия,
Возникнет в космосе дыра,
И сквозь неё скользнёт материя,
Как из Байкала – Ангара…

ПРИБОЙ
Ударяется в сердце прибой Достоевский,
В далях дыбится Лермонтов – дикий прибой,
И стремительный Пушкин
                                          выходит на Невский,
Расшибая дуэлей прибои собой.

Бьётся Тютчев-прибой
                                        и тревожно, и бурно,                              
Блок-прибой рассыпается снежной крупой…
Разбивает Есенин чугун Петербурга
И молчит в «Англетере», как стихший прибой.

ГАНИНА ЯМА
              Памяти убиенной
               царской семьи
Тёмный лес, тёмный бор,
                              темень тьмущая
Потекут, как из сердца печаль.
Прялка неба, века наши ткущая,
Опояшет безвременьем даль.

Запоют перепёлки, бекасы ли,
Закричат журавли в облаках.
В небесах засверкают балясины
У Архангела в сильных руках.

Он построит земную хоромину
Для святых, что явились из ям,
Где сожгли их, едва захороненных,
Царских деток, оставленных нам.

К яме Ганиной мчится Заступница,
Чтоб к спасению не опоздать.
И земля перед нею расступится,
И Царя не посмеет предать.

*   *   *
Мне жить, любить и тосковать
Начертано на длани Божьей.
Судьбу, как дольний мир, свивать
И вдаль идти по бездорожью.

Мне, не трезвея, суждено
Жить с хитроумною тобою.
Твоей судьбы веретено
Вдруг стало и моей судьбою?

Земная ось – веретено,
Она всё вертится и вертит
Тобою, мной, стучит в окно
И не покинет нас до смерти.

ДВЕ ДОРОГИ
Есть две дороги у судьбы:
Одна дорога тьмой забита…
Другая – смертный звон стропы,
Летящей сквозь пучину быта.

Одна дорога – хруст песка
И запах падали окрестной…
Другая – ночь и облака,
И вспышка молнии над бездной.

ТАНЕЦ
Есть танец Вечности и Смерти,,,
О, этот танец на двоих!
Он обоюден, как в конверте,
Лежащий о бессмертье стих!

О, танец Вечности и Смерти
В обнимку там, где свет пропал,
Над бездною, где правят черти
Свой несусветный чёрный бал.

Ты этим танцем очарован,
А бездна манит дурака,
И Вечность хмурится сурово,
И Смерть глядит исподтишка.

*   *   *
Я замечал: подвижны мысли,
Когда я мыслю о тебе,
И я – мыслитель – в этом смысле,
С моими мыслями в борьбе,

Во всём пытаюсь оправдаться,
Тебя, себя ли оправдать,
Быть правдой иль неправде сдаться,
Но лишь тобою обладать.

Ты говоришь, что я и вправду
Тебя, как собственность блюду.
Но неужели ты не рада
Со мною быть в раю? В аду?

Быть на седьмом, десятом небе
От близости, от той любви,
Что вознесла на самый гребень
И взмах души, и гул в крови!

…Так кто я – Авель или Каин?
Мне каяться или страдать?
А кто сказал: – Ты мой Хозяин!?
И после этого – роптать?!

*   *   *
Подвожу нелёгкие итоги
Времени, предательства, любви.
Люди – не властители, не боги,
Но идёт война между людьми:

Кто сильней, значительней, суровей?
Кто паденьем мерит облака,
И, умывшись собственною кровью,
Создаёт шедевры на века.

Кто несёт любви живое пламя
И, в венце терновом заключён,
На кресте возносится над нами,
Ну, а мы, как будто ни при чём.

*   *   *
Железный век, железное исчадье
Неужто ада? Или существа,
Которое, как вечное проклятье,
Живёт во мне и пестует слова…

Холодные,  железные сужденья,
Чтоб сам в себе я трепет вызывал,
Чтоб сам себе устраивал гоненья
Свои проступки кровью отмывал.

Я жду себя, нещадно жгу свободу,
Не воду в ступе, боль свою толку.
Ищу смиренья Господу в угоду,
По камням века душу волоку.

БЕЗДНА
Из тесной сутолоки дня
Едва ли выберусь я к ночи.
Там нет огня, там нет меня,
Мне бездна выедает очи…

Раскроет бездна жадный зев,
Проглотит всё, что есть и было.
Там жизнь текла, звучал напев,
Там ты была и ты любила.

И я любил тебя одну,
Звалась ты дочерью небесной.
Теперь мы шаримся по дну
Сглотнувшей нас
              глубокой бездны.

И не находим ни себя,
Ни мысли трепетной,
                                      ни света…
Проплыли Ангелы, трубя,
Позвали нас, но нет ответа…

Мы слову агельскому внять
Не можем в бездне,
                                словно в тине,
И крыльев сломанных поднять
В её чугунной горловине.

СТРАСТЬ
Какой полёт и свет в глазах!
Как нам встречалось и любилось,
Да так, что горячо в лесах
И жарко в небе становилось!

Когда-то – ты умела красть
Меня у всех! Стрелой звенела…
И так вздымалась кровью страсть
Что даже время цепенело,

Остановившись возле нас,
Оцепенев, не уходило.
Я забывал и день и час
И спал, не закрывая глаз,
И ты, как зверь, меня будила!

Ты обрывала струны лир,
Ты в зорях смешивала краски.
И превращались в плотский пир
Твои стремительные ласки.

Ты вся – стремнина, вся – забег
По тёмным далям сквозь ненастье.
Вставал Тибет, гремел Казбек,
Твоей разбуженные страстью.

Была ты – Нимфа, я – Сатир,
Себя из страсти мы лепили.
И пело в нас сто тысяч лир!
И пели – мы! И мы – любили!

ПОЭЗИЯ
Неизречённых слов произносить
Уже не можешь. Их не стало.
Их, словно плод, под сердцем бы носить,
Но ты их нянчить перестала.

Ты – не Орфей, спускаться в тёмный ад,
Не хочешь – Цербера боишься.
К тому же знаешь, чувствуешь: назад
Из ада ты не возвратишься.

Поэзия, как тонкая вуаль,
С твоей основы соскользнула.
Из ада в рай непроходима даль, 
И ты в чистилище уснула.

Поэзия, ликуя и скорбя,
Навек ушла, не оглянулсь.
Наотмашь бьют метафоры тебя,
Чтоб ты в чистилище проснулась.

*   *   *
Я вижу неподвижные деревья,
Они смогли во сне захолонуть.
Весь в грёзах лес за спящею деревней,
Туда ведёт мой заповедный путь.

Слетают с неба хлопьями вороны,
Немеет дней осенних череда.
Пустеют лица и пусты перроны,
С пустых небес свисают холода.

Уже цветы упали в день вчерашний,
Пожухли травы, обмелела даль.
И сумерки бегут по чёрным пашням,
Как поздняя осенняя печаль.

*   *   *
Молчит сосна, молчит осина,
У леса – обнажённый вид.
И за околицей рябина
Бягряной ягодой кровит.

Но всё ещё восходит ярко
Сноп поднебесного огня,
И ярко-красная боярка
Иглой впивается в меня.

Спешу за осенью из лета,
Лечу вперёд или назад.
Как выстрелы из арбалета –
За мною ласточки летят.

БАЙКАЛ
И развернулся, расточил Байкал.
Свои немыслимые воды.
В нём столько глуби, донных скал,
И столько ветреной свободы.

В нём кочевали облака,
Из века в век свой дом искали,
И застревали на века,
Чтоб белой пеной стать в Байкале.

Бессмертные роились сны,
Шли волны, будто бы на дыбу,
И когти молнии-блесны
Кромсали тучу, словно рыбу.

И несмотря на битвы гроз,
В Байкале нежились бакланы,
И волн целебный купорос
Залечивал у тучи раны. 

МАРИНА ЦВЕТАЕВА
«Красною кистью рябина зажглась…»
Боли и крови напробуюсь всласть.

Выспрошу Прагу, Париж и Москву,
Как и зачем я на свете живу?

С первой любовью застыну в мирах,
Вызвездит небо любимого прах.

Страха не видится. Душно – душе,
Но и она затвердела уже.

Осень. Елабуга. Злая земля,
Где лишь надёжною стала петля.

Море-Марина… Я выбрала мель.
Здравствуй, могила!
                          Прощай, Коктебель! 

 *   *   *
Спросонок выйду в молодую осень,
В ней золота и алости сполна.
Поёт синица или хлеба просит,
Подсолнуха ей брошу семена.

Ещё калитка в лето приоткрыта,
Малиной опадающей манит.
Дорога к солнцу в небесах прорыта,
Под ней Байкала синего магнит.

Ещё ничто не предвещает стужу,
На солнце сушит лапки иван-чай.
И почернел, как будто занедужил,
Торчащий у заплота  молочай.

Ещё в Байкале радуга искрится,
Когда в затон моторка пробежит.
В пустом гнезде скукоженная птица
День уходящий будто сторожит.

Хотя и камень, и земля нагрета,
Я дров несу и крепкий чай варю…
В лесу прошла рябина мимо лета
И на прощанье запеклась в зарю. 

ГОВОРЯЩИЙ КАМЕНЬ
Упала ночь у моего порога,
Не ходит дом и не скрипят полы.
Звезда глядит в моё окошко строго,
Высвечивая тёмные углы.

Вон в том углу я обживал разлуки,
В другом углу я целовал тебя.
Внутри огня сплетались наши руки,
Друг друга пасть в объятья торопя.

Из дома шла пустынная дорога,
По ней судьба отмеренная шла.
По ней пытались мы дойти до Бога,
Но к камню нас дорога привела.

К нему в ночи мы обратили взоры,
Он оживал, оглядывая нас,
Потом сказал:
              – Здесь раньше были горы,
Теперь один я с вами в этот час.

Вдали вам счастья вечного не будет,
Берите всё, что ныне вам дано.
Вы оступились, вас любовь рассудит,
Ей быть судьёй – единственной – дано.

И замолчал. Мы трогали руками
Его окаменевшее чело.
Но не сказал нам говорящий камень,
Нам – вышедшим из дома – ничего.

А дом стоял – забытый и печальный –
В начале нашем и в конце пути…
И в нём тоска, как будто на причале,
Ещё не успевала к нам сойти.

…Дорогу дом отмеривал шагами,
Которую мы, кажется, прошли.
Сплотился с домом говорящий камень,
Где мы соединиться не смогли.

*   *   *
Скажите, где у нас такое было?
Когда и где – ума не приложу,
Чтоб дочь России Гитлера любила,
И молвила – я с Гитлером дружу.

Быть может, это мода на фашистов,
Быть может, это поза: я – не я!
А, может, это игры фетишиста:
Ползучее блаженство бытия.

А я иду, склонённый долу инок,
И думаю – откуда эта боль?
Ведь вот: сестра родная Украина
Сегодня – это Гитлера юдоль.

Моя земля родным теплом согрета,
Девчонке русской ещё жить и жить…
Взирает Гитлер на неё с портрета,
В постель мечтая пулей уложить.

 *   *   *
Мы разные, мы разные, мы разные.
Мы – серые, мы – белые, мы – красные.
В Гражданскую мы были рысаками,
Но только никуда не прискакали.

Война, как Молох века, полыхнула,
Навстречу нас друг другу развернула.
Достали мы винтовки и наганы,
Друг другу стали вечными врагами.

Мы разные, мы – чистые, заразные.
Мы – белые, зелёные и красные.
Как раньше мы друг друга окрыляли,
А нынче мы друг друга расстреляли!

Заботливо мы целились друг в друга,
Чтоб сбиться в центре солнечного круга,
Мы все убиты, но теперь мы – солнце,
У каждого на солнце есть оконце,

Откуда мы на грешный мир взираем
И никогда на солнце не сгораем.
Здесь нет зелёных, красных нет и белых,
Замёрзших нет и нет заиндевелых.

В одежде мы не ходим арестантской,
Мы все убиты на войне Гражданской…
Себя и вас мы вовсе не забыли,
Тогда зачем друг друга мы убили? 

В ТАРУСЕ
С Цветаевой я встретился в Тарусе,
Она с цветами мимо дома шла,
Пришла к реке.
                         Там пролетали гуси,
Там Мур летел из дальнего села,

Где пал в бою, снарядом рассечённый,
И вот на юг летел, не умирал…
С ним чёрный гусь.
                         Наверно, Саша Чёрный,
Который с Муром маленьким играл.

Цветаева рванулась, опоздала
На небо крикнуть: «Мура береги!»
Рукой махнула, будто бы взлетала,
Кольцо упало у неё с руки.

А небо опустевшее синело,
Бессмертием тянуло от реки…
Цветаева в тот день окаменела
На берегу стремительной Оки. 

КОКТЕБЕЛЬ
Я еду в Крым. Неужто я увижу
Волошина. Он ждёт меня пождёт.
С ним Пра сидит и рядом море дышит,
Где юная Цветаева поёт.

Я еду в Крым. Я буду там не вчуже.
Я там слонялся в бесконечных снах.
Вон Пра готовит запоздалый ужин,
Ахматова купается в волнах.

Свет киммерийский ниспадает с неба,
Поэтов-пташек раздаётся трель.
Здесь всем хватало воздуха и хлеба,
Здесь всех любил и помнил Коктебель.

И каждого без лишней канители
Волошин принимал и согревал.
Как лучший гость,
                         встречался в Коктебеле
Любой поэт и робость забывал.

Здесь каждый был удачливым и юным,
Живым, свободным, не убитым влёт.
…Стою и вижу: по песчаным дюнам
Волошин сквозь бессмертие идёт.

*   *   *
Когда же сверхестественная сила
Поможет  нам? Когда она спасёт
Всех тех, кого ещё не воскресила?
И на порог Господний принесёт…

Когда же вновь спасительная вера
Взойдёт в душе у каждого из нас?
Поверится: от козней Люцифера
Избавит нас Нерукотворный Спас,

Чтоб злоба никогда не восходила
Над беззаветной русской стороной.
…И чтоб ты моё сердце разбудила,
Которое сегодня не со мной…

*   *   *
Рыдает цыганская скрипка
В байкальской моей стороне.
Ах, зыбкое время! Как зыбко
Мне плыть по житейской волне.

Срываться, как будто скрываться
По тёмным углам бытия.
Меж мной и тобой разрываться
И думать: где ты и где я?

Мне так неохота двоиться,
Свой облик искать вне себя…
И там, где двойник мой таится,
Там вдруг обнаружить тебя.

Ах, жизнь, ты такая поганка!
Весь век заставляешь страдать.
Быть может, поможет цыганка
Самих нас – в себе разгадать.

Какому такому тирану
Мы отданы были с тобой?
…Цыганка сердечную рану
Нашла и теребит струной.

Скорей погадай нам, цыганка!
Скорее печаль отними!
Но смотрят тиран и тиранка
Друг в друга, так смотримся мы…

…Забрезжит улыбка подранка –
Твоя ли, моя – в стороне…
Мы ждём, но пропала цыганка
Русалкой – в байкальской волне.

 *   *   *
Клубилась осень красною пургою,
В овраг ссыпала золото осин.
Перебирала струны над рекою
Берёз и жадных до огня рябин.

Пустующую украшала ниву,
Отдав поклон последнему цветку.
Моим стихам, мне самому на диво,
Вдруг подарила лучшую строку.

И принесла метафоры и рифмы –
Которые ликуют над стихом,
Несут поэта, будто бы на рифы,
Со счастьем
                 и таинственным  грехом.

А Пушкин рядом ходит,
                                     как преданье,
Он дарит тайный взлёт моей душе,
Где пышное природы увяданье,
Свет женщины, оставленной уже.

Ах, осень, осень!
                         В тщании глубоком
Ты мне великим Пушкиным дана,
Осенена его великим слогом
И светочем любви осенена! 

КОРШУН
Вот ласточка. Вот коршун.
                                           Между ними
Волна широких, как земля, небес.
И каждый          здесь соседствует с другими,
Имея свой излюбленный насест.

Ныряет в небо ласточка. И ветер
Её не может над землёй догнать.
Но коршун в небе ласточку приметил,
(Он может в небе точку распознать).

А ласточек сегодня изобилье,
Куда бы лютый коршун не взглянул.
Он мощные распахивает крылья,
И вот он в мягком небе утонул.

Пробив крылом тумана оторочку,
Он высоту собою измерял,
И ласточку, как маленькую точку,
На дальней высоте не потерял.

Там, древнему инстинкту на потребу,
Всё разгонялось, как смертельный вал.
И падал коршун, будто камень с неба,
И ласточек бессильных убивал.

…А эта знойной высоты вкусила,
Остановилась в призрачном окне
И понеслась (в ней было столько силы!)
Ко мне, внизу стоящему… Ко мне!

Я видел: мир тревожно изогнулся,
И вспыхнул надо мною горячо,
И замер: дерзкий коршун промахнулся,
А ласточка мне села на плечо…

*   *   *
       Мне снилась осень в полусвете стёкол,
        Друзья и ты в их шутовской гурьбе.
        И как с небес, добывший крови сокол,
        Спускалось сердце на руку тебе…

                               Борис Пастернак
Что делать с сердцем? Как его умерить,
Чтоб не частило, чтоб нашло зазор
Меж сном и явью. Блок себя проверил,
Обжёгшись, бросил сердце с белых гор.

И так всегда. Как больно жить поэтам
В тисках любви, и в зонах нелюбви.
Жил Пастернак и тьмой, и полусветом,
Купая сердце в жертвенной крови.

Любовный быт – отчаянный, московский
На части рвал поэтовы сердца…
Разбился, словно поезд, Маяковский,
С любовью воевавший до конца.

Поэтов путь и вправду не изменен,
Тоска – она стреляет на излёт…
Из прошлого вздымается Есенин:
Во лбу дыра, а в сердце – чёрный лёд.

Цветаева всем сердцем восходила
К желаниям, не свергнутым собой.
Не с небесами счёт она сводила,
А с сердцем, разворованным судьбой.

Стонал Рубцов, а в небе стыла дверца,
Открытая, как тёмное окно…
Он вздыбил жизнь и пробуравил сердцем
Российское незыблемое дно.

 *   *   *
Стучусь в тебя,
                 как в собственные двери,
Но ты закрыта, как в берлоге зверь.
Свидетельствую – вот они потери,
Стучусь к тебе, но ты закрыла дверь.

Не отвечаешь на мои вопросы,
Накинув ночь на плечи, словно шаль.
Вонзаешь нестерпимые занозы
В мою неистребимую печаль.

Как будто молвишь: – Неужели больно?
Ведь я-то мышка, ну а ты – гора.
Мне слышится из-за дверú невольно:
– Забыл, как больно было мне вчера?!

Я с содроганьем чувствовал бывало:
Ты отомстишь, вернувшись из огня,
Из той любви, где мной ты обладала,
И знала точно – победишь меня!

КАНОНЕРКА И ФРЕГАТ
                      По морям, играя, носится
                      С миноносцем миноносица.

                      В. Маяковский
Неужели, жизнью битый,
Не во сне, а наяву,
Я, как тот фрегат разбитый,
До любви не доплыву?!

Всеми знаемый изустно
Знатной радугою чувств,
Я, наверно, от безумства
Никогда не излечусь.

Вот плыву я, не отвергнут,
Не заброшен на плаву,
И встречаю канонерку:
Пионерку, не вдову.

Я кричу ей: – Канонерка,
Нам пора у дока встать,
Чтобы выдержать проверку,
Чтобы трюмы опрастать.

У меня с добычей строго,
Хоть и много есть грехов,
Но стихов и рыбы много
И не взятых мной верхов.

И сказала канонерка:
– О, любимый мной фрегат!
У меня такая мерка:
Знатный должен быть богат!

Вон тебя уже корёжит…
Как с тобою вдаль бежать?
Что любовь? Она не сможет
Канонерку содержать.

И вздохнул фрегат упрямо
До шпангоутов-стропил.
И в пучине, словно в яме,
Канонерку потопил.

*   *   *
И светится осень, и светится небо,
И светит байкальская даль.
А жизнь –
          это мной неразгаданный ребус,
А жизнь – это удаль-печаль.

Всё в мире первично: и солнце, и небо,
Где с солнцем сливается кровь.
И там, где я буду, и там, где я не был,
Там властвует только любовь.

И полосы жизни от зла оградимы,
Где мы проходили с тобой,
Но дали далёкие – непроходимы,
Хоть был горизонт голубой.

И там, где у моря иззубренный берег,
Мы шли… Между мной и тобой –
Блеснула разлука,
                        как вздыбленный Терек,
И он тебя сделал слепой.

Ты видеть уже не могла ни разлуки,
Ни нашего счастья вдали…
Махнула рукой и небесные руки
На небо тебя унесли.  

ОЛЬХА
Выбираю слова из-под неба,
Выдираю из сердца стихи,
В них достаточно боли и гнева,
И изнанки, как в листьях ольхи.

Вот ольха, вот кромешная туча,
Вот ликующий клич петуха.
Моя русская доля живуча,
Как живучая в долах ольха.

Её встретишь на ближней дорожке
И – на дальней – за щёткою мха.
Распускает живые серёжки
И стихи мне читает ольха.

Подойду к ней весною поближе,
Задержу рядом с нею дыха-
нье…
          и, кажется, даже увижу:
Стала вдруг человеком ольха.

 *   *   *
Хочу себе я душу раскровавить
И выпотрошить все свои стихи.
Не надо, Скиф, смеяться и лукавить.
Твои стихи – они твои грехи!

Они в тебе, как иглы, как занозы,
И ноют сладострастрно, и болят,
И колются… Неужто это розы!
Да, нет, не розы! Это кровь и яд!

В них восстаёт и бьётся средоточье
Нелёгких мыслей
                             и безумных чувств,
Которые тебя терзают ночью,
Покоя не дают тебе ничуть.

В них сущая любовь непостижима,
Она – твоя невольная беда.
Она уже с тобой нерасторжима,
Увы! – нерасторжима никогда.

ШЕКСПИР
Стою и слышу море,
Из тёмной ночи встав.
В небесном коридоре
Мне чудится Фальстаф.

Он то ли слёзы точит
Под небом там и тут,
То ль весело хохочет –
Изгой и полушут.

И, кажется, что море
Свой начинает пир:
В небесном коридоре
Является Шекспир.

Он – виндзорских
                     насмешниц,
Язвительности полн,
В толпу
           русалок-грешниц
Бросает среди волн.

Одна из них до смерти
Целует босяка.
А, может, это Верди,
Непризнанный пока…

*   *   *
         Над розовым морем вставала луна,
         Во льду зеленела бутылка вина…

                                           Георгий Ивáнов
А мир неизменен. Смотрю из окна.
Во льду зеленеет бутылка вина.
Но только вино до сих пор не раскрыто…
Серебряный век, твоё сердце разбито.

Георгий Ивáнов, мой друг дорогой,
Вы жили тогда на планете другой.
А той, о какой вы в Париже мечтали
Не стало давно, да и мы не застали.

Вернуться в Россию уже не дано,
Хоть рублено было в Европу окно.
Вы были когда-то великие франты,
Поэты России, потом эмигранты.

Вы жили тогда на планете другой,
А нынче её уже нет никакой.
Нет вашей России, России-планеты,
И нет эмигрантов, и Родины нету.

Весь мир изменился. Смотрю из окна,
Где выстрелом сбита бутылка вина…

*   *   *
Листвы нападало так много
На крышу, тропки и крыльцо…
Дыханье пушкинского слога
Мне ударяется в лицо.

Я чувствую души движенье,
Багряной осени разгон.
Идёт земли преображенье,
Церковный раздаётся звон.

В душе печаль уже не мглится,
Душа не плачет, не болит.
Во мне мерцают листьев лица,
А осень у церковных плит

Стоит, как нищенка простая…
Ночь отчернела и ушла,
И Богородица святая
Зарю сквозь небо пронесла.

*   *   *
Занимается свет между звёзд и былинок,
Он едва ещё виден. Он чист и лилов.
Я иду через лес, где роса и суглинок,
Где так радостно черпать мелодии слов.

Занимается свет, он ещё с полутенью,
Пробивается, стынет в пределах земных,
Но уже начинают являться растенья
Из густой темноты, из объятий ночных.

Полусвет, полутень ещё в небе играют,
Но восходит заря из сырой полумглы.
И виденья ночные в кустах замирают,
Покидая обжитые ночью углы.

Вот и рябчик проснулся, упала кедровка
Из ожившего кедра в сухой бересклет.
И упала звезда, зазвенев, как подковка
С твоего сапожка… И явился рассвет.

*   *   *
И скосы гор, и рваный ветер,
И в небе тот же старый мост,
Где я тебя однажды встретил
И через небо перенёс.

Но зренья не теряли горы,
Им было видно всякий раз,
Как наша суетность и ссоры
К земле придавливают нас.

По небу ласточки летели,
Покинув Родину, погост…
О, как они спасти хотели
Нас, не вернувшихся на мост.

Старинный мост во тьме качался
Среди упавших с неба звёзд…
И от небес не отличался,
Покрытый звёздами погост.

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную