Николай СЛАСТНИКОВ (г. Кирово-Чепецк Кировской области)

Рассказы

 

«...Бабушка, а ты за кого?»

Шумит улица. Словно ульи на колёсах, гудят переполненные автобусы. Одни едут в Голодаево, другие обратно. Волнуется электорат: будут ещё заморозки или нет?

– Наверное, не будут...

– А кто их знает – всякое бывало...

И тут какой-то подвыпивший мужичишко, хитровато улыбаясь, вворачивает: «Да что вы переживаете? Вот придут наши...».

Цепная реакция срабатывает мгновенно – разговоры о цене на навоз, о сортах капусты и прочих садово-огородных делах переходят в политические диспуты. Салонный электорат делится вначале на две, затем на три, четыре... пять... шесть групп. Ещё теснее становится в автобусе.

– Да что вы понимаете в демократии, папаша?! Прожили век по стойке «смирно», теперь хотите, чтобы мы так жили? Дудки! – вскипает молодая особа, едва удерживая высокий коммерческий саквояж. – А вы: дерьмократия, дерьмократия...

– …Я только сказал, – что, мол, нужна твёрдая рука. А этого слова я не говорил... это у меня так само сказалось, потому что зубей не хватает...

Впереди на сиденье расположились офицер в милицейской форме и человек в штатском, госслужащий. Одним словом, два товарища.

– Ты-то, Николай Петрович, за кого голосовать будешь?.. – обращается офицер к штатскому.

– Только за коммунистов, – убеждённо отвечает штатский. – При них хоть порядок был. – И, видимо, что-то вспомнив, добавил, – какой-никакой... А ты, Леонид Иваныч?..

– Нет, ни в коем разе за них. Это же опять – учёт, контроль, очереди, пайки?. Да и не отдадут они миром то, что перешло в частные руки. Я за нынешнюю власть. Конечно, интересно было бы на месяц-другой дать покомандовать Жириновскому – посмотреть, каков он в деле. Или Явлинскому. Или Зюганову... – начал теоретизировать офицер.

– Ну, ты, брат, ошибаешься – не те нынче коммунисты. Нынешние сами за частную собственность, за многоукладность. Простой народ – весь за возврат к прежней жизни.

Самые простые из всех «простых» примостились сзади; где больше трясёт, и при всякой встряске поднимается пыль. Среди «простых» две старушки из одной деревни, даже дома по соседству. Друг друга только по отчеству величают: Ефимовна да Филипповна. Первая – старая дева, вторая – многодетная, сама вся иссохла, а шестерых вынянчила, в люди вывела.

– Пойдём ли нынче, Филипповна, голосовать? – спрашивает первая.

– Как же не пойти – пойдём…

– И чего ты надумала? Поди, за коммунистов?..

– Не-е-ет... Я теперь хорошо живу... Вот опять пенсию прибавили, да компенсацию в два раза увеличили. Не забывает про нас президент – за него голосовать буду...

– А я так думаю – за Явлинского, уж больно басок мужик, и говорит складно...

Не утерпел подвыпивший мужичишко, начал агитацию разводить:

– Мыслимое ли дело, в нашем совхозе только вчера ноябрьскую зарплату выдали?.. Денег в кассе ни гроша, так перед посевной директорша по деревням ездила – у пенсионеров занимала. На бензин... А прежде и премии выписывали. Некоторым... Продался ваш Ельцин американцам... Стыдобушка – себя прокормить не умеем, из заграницы пропитание везут. А как перекроют крантики-то?..

В дискуссию включился интеллигент-бюджетник:

– Сам заблуждаешься, старик, и другим мозги пудришь. Конкуренция нужна, рынок – понимаешь? Думаешь, почему наше сельское хозяйство убыточно?..

– Так налогами и тарифами задушили...

– Опять неправильно мыслишь, старик. Потому убыточно, что семьдесят лет показухой занимались. Сеяли по приказу и жали по приказу – из райкомов. Паспортов-то крестьянам не давали, чтобы никуда не сбежали... Рабы вы, не более. И рабская психология у вас. О себе думаете, спросили бы тех, кому после вас жить.

Едет, трясётся электорат в автобусе. Забыли – откуда и куда. То ли из Голодаева, то ли в него, проклятое и желанное, где, пусть впроголодь, за трудодни да за вымпелы – но была юность, была любовь, были надежды... Сбылись ли они, или как черёмуховый дым, обернулись очередными заморозками?.. Забыли. И вдруг:

– Бабушка, а ты за кого? ;

Оглянулся электорат, видит: на самом дальнем сиденье белокурый мальчонка на коленях у такой же белокурой, с таким же ясным взглядом, старушки. Она улыбнулась, прижала внука к себе и негромко произнесла: «Маленький мой! Ну, конечно же, за тебя!».

1996 г.

Когда поют соловьи

За деревней была кузница. И сразу от неё тянулись в два ряда избы и бани. По субботам из бань валил дым. От кузницы – во все остальные дни. Впрочем, в старые времена, дым из всех банных щелей мог идти в любой другой день – бани топились по-чёрному. У кого-то гости приехали, кто-то порося обделывает – убрал на мясо. Это в первые заморозки. Но сейчас вовсю пели соловьи, никто ни к кому в деревне не приехал, а из бани Семёна Иваныча тянулся дымок. Лёгкий, почти незаметный. Ничего особенного. Вдеревне такие дымки тоже привычны – самогон перегоняют все. Дело нужное: за бутылку первача можно дров раздобыть или стожок сенца привезти, или огородец вспахать. Раньше. А нонче вышел указ: нельзя. Самогоноварение карается законом. Говорили, даже и посадить могут…

Семён Иваныч работал с оглядкой, а всё равно не углядел. Только-только начали капать в алюминиевую кружку первые капли, прибежал старший сын Мишка и как-то обрадованно закричал: «Ура! К нам дядя Володя приехал». А дядя Володя – это участковый милиционер. Он свой, местный, корнями отсюда. Только зачем приехал, когда рабочий день закончился? – думал Семён Иваныч.

– И чего дядя Володя спрашивает?

– Он только спросил, где хозяин. А мамка сказала, что баню топит.

Семён Иваныч расстроился. Сегодня не суббота, и вообще…

Баньки стоят вдоль крохотной речушки, в низине. Из деревни поглядишь – виднеются только крыши. Семён Иваныч осторожно поднялся на пригорок, посмотрел в сторону избы. Никто не идёт. Только Мишкина стриженая головка мелькнула за калиткой. Э-эх! Ещё бы час-другой, и никаких страданий! И соловьи, как нарочно, распелись в кустах. Будто дразнят. Нет, придётся сворачиваться…

Ещё не начал Семён Иваныч разбирать хитроумное приспособление с деревянным корытом-охладителем и печкой-прачкой, как в дверь предбанника постучали. Деликатно так. По-городскому.

– Да входи, Владимир Андреич, чего там… Вот, видишь, нужда заставила. Избу надо перестраивать, венцов пять снизу менять и весь верх – со стропилами, слегами и тёсом. А где же денег взять, чтобы плотников цельную неделю поить?..

У Семёна Иваныча большая семья: шестеро ребятишек – мал мала меньше, он с хозяйкой и старушка-мать с пенсией в девять рублей. Сам на инвалидности – пол-лёгкого отхватили после простуды. А у хозяйки что за заработки – смех один: по сорок пять рублей дают. Это за телёнков, которых надо кормить с утра до ночи, воду носить, солому, комбикорм. Говно за ними убирать. А их двести голов – шутка ли… Мальцов надо к школе готовить, какую-никакую одёжку-обувку купить…

– Да ты проходи, лейтенант… Присаживайся…

Дядя Володя сел на лавку, снял фуражку, вздохнул тяжело.

– Я-то понимаю, дядя Семён. Да ведь циркуляр есть, приказ такой: двух самогонщиков на участке в месяц выявить. Понимаешь?.. А то с работы попрут… Тебе ведь только штраф выпишут. Хоть бы ночью гнал, что ли…

– Ладно уж, оформляй свои бумаги, – Семён Иваныч вздохнул ещё тяжелее, чем лейтенант. – А давай хоть первых капель отведаем, – неожиданно предложил он. И так же неожиданно лейтенант согласился.

Алюминиевая кружка была уже почти полная. Семён Иваныч отхлебнул первый, его передёрнуло. Он отломил от каравая большой кусок и весь отправил в рот. Только после этого протянул кружку участковому. Тот поднёс кружку к жиденьким усам, затаил дух и выпил сразу полкружки. Закурили, помолчали. Потом заговорили. Семён Иваныч как всегда о войне, будь она неладна. Сорок мужиков из деревни ушли, а назад вернулись четверо… Лейтенант, захмелев, начал вспоминать про свои героические дела. Не заметили, как набежала вторая кружка самогону.

– А давай ещё помаленьку – и всё, пиши протокол…

В ивовых кустах, в пяти метрах от баньки, вовсю заливались соловьи. Казалось, их было не меньше десятка. Они перепархивали с ветки на ветку, перелетали с куста на куст. И ещё казалось, что они будто соревновались, кто кого перепоёт. Семён Иваныч обернулся на кусты, замолчал. Он любил слушать птиц, любил русские народные песни и ещё стихи Сергея Есенина.

– Нет, ты послушай, как они, стервы, поют! А давай, за них ещё понемножку, и всё…

…В деревню они возвращались в полной темноте. Шли в обнимку и пели песню «Ты жива ещё, моя старушка…». Семён Иваныч держал в левой руке полную четверть и старательно вытягивал: «…Я ви-и-рнусь, кагд-а-а раски-и-не-е-т ветви па-весе-е-ннему наш бе-е-лай са-а-д…». Участковый не отставал: «Толька-а-а ты ми-и-ня уж на ра-а-ас-све-е-те…».

В избе к их приходу всё было готово: стол накрыт, на столе простая деревенская еда – капуста, солёные грузди, щи. Хозяйки не было видно – она хлопотала где-то во дворе. Мужики уселись, лейтенант отстегнул ремень с кобурой, повесил на спинку стула.

– Вот вы нас, служителей порядка, не любите. Я ведь знаю, – заговорил участковый, будто продолжал давно начатый разговор. – А мы такие же люди. Только в форме. А форма – эт-т-а… эт-та всё равно, что образ. Уважение к ней должно быть.

– У меня тоже форма была. Когда на войне был. И когда почтальоном работал. Даже наган с патронами давали, потому что деньги пенсионные возил. И что?..

– Это не то… П-ппа-нимашь. Милицейская форма – эт-та что тебе уведомление про власть…

Семён Иваныч не соглашался. О власти у него были свои понятия. Он её просто не уважал.

– Скажи, Андреич, ты партейный?

– Дд-д-да, – протянул участковый. – Эт-та первое дело. А как ты думал? Власть беспартейным не дают.

– Вот и мне не дали, – вздохнул Семён Иваныч. – Сперва дали, а посля отобрали. Сняли с председательства колхоза. А за что? Два плана давал, школу начал в деревне строить, магазин. А пришёл Никита, и попёрли меня. Всё строительство закрыли, брёвна и те увезли на центральную усадьбу. Поставили к управлению коммуниста. Тоже такая установка была. А к чему? Он своё домашнее хозяйство толком-то вести не мог – всё у него пропало…

– Н-н-нет, Иваныч, ты коммунистов не трожь… Кабы не они, так и войну бы п-п-проиграли. Людей в кулаке держать надобно.

– И про кулаков тоже. За что их всех? Самые работящие люди – а всех под нож. Как скотину какую. – Семён Иваныч поперхнулся и с расстройства налил ещё по стакану первача. – Давай, Андреич, помянем наших отцов…

Помянули. Потом участковый опять заговорил про власть, которая народная и стоит на защите народа. Но бывший председатель колхоза не соглашался. Тогда милиционер достал из кобуры казённый пистолет и стал махать им возле носа Семёна Иваныча, пытаясь доказать, что власть истинно народная. Мишка, Николка и самый младший Толька смотрели на мужиков с полатей – с испугом и удивлением. А когда дело дошло до пистолета, и вовсе испугались. Но батянька оказался сильнее дяди Володи, отобрал у него пистолет и забросил на полати.

– Это что же за власть такая на мою голову?.. – сокрушался Семён Иваныч. – Он уволок пьяного участкового в полог в сени, сам вышел на улицу покурить. Возле речки продолжали на все лады заливаться соловьи, ближе – будто стеклом по жести – стрекотали сверчки. То и дело пролетали в слабом оконном свете летучие мыши. И всё это не создавало шума и суеты, а как-то гармонично вписывалось в общую вечернюю деревенскую жизнь.

…Утром долго искали пистолет. Вспоминали, куда он мог деться. Вспомнили, что его забросили на полати. Поискали – не нашли. Вспомнили, что на полатях спали мальцы. Начали их допрашивать. Братья сознались, что спрятали пистолет в укромном месте.

– А ну, быстро его сюда!!! – замотала головой власть и стукнула кулаком по столу.

Мишка, как старший, принёс оружие, шмыгая носом. Отдал дяде Володе. Батяня для острастки дал Мишке подзатыльника.

После завтрака участковый неловко попрощался, «оседлал» потрёпанный мотоцикл и укатил в райцентр. Протокола на Семёна Иваныча он так и не составил, но план по выявлению самогонщиков перевыполнил. Через полгода его повысили в звании и должности…

2007 г.

Тихая ночь сторожа Семёнова

Георгий Иванович Семёнов, мелкий служащий одной из бюджетных организаций города, ведущей статучёт по городским коммуникациям, жил скромно, потому что зарплата его была тоже скромной. Если заплатить за квартиру, за телефон и за Интернет, на пропитание оставались сущие крохи. Сухощавый, но еще довольно крепкий, Семёнов был согласен на любую подработку, хоть дворником, хоть сторожем. Увы, все подработки расхватывали более ловкие люди.

Как-то в конце рабочего дня к Семёнову подошёл его коллега Сергей Андреевич Белов и сходу предложил поработать сторожем в зверохозяйстве, которое находилось неподалёку, километрах в десяти от города, и что работать придется ночь через две. За смену платят штуку. Белов сам было намеревался посторожить зверей, но подвернулась более интересная подработка. Георгий Иванович согласился не раздумывая, совершенно не представляя, что за работа, каковы условия. Но тысяча рублей за ночь его вполне устраивала. Он представил небольшую уютную сторожку, с печкой-буржуйкой, тёплый полушубок, берданку. И как он обходит многочисленные клетки со всевозможными зверьками. А утром сдаёт «пост» хозяину – без каких-либо нарушений на объекте.

В тот же вечер Георгий Иванович и хозяин зверохозяйства созвонились и в тот же вечер они встретились. Хозяин назвался Аркадием Петровичем.

– Здравствуйте, сейчас я покажу вам свое хозяйство, расскажу, что к чему, и можете приступать к работе.

Хозяин был деликатен в обращении и, как показалось Семёнову, искренен. За полчаса он провёл Георгия Ивановича по всему периметру с клетками. Хозяйство у Аркадия Петровича оказалось солидным: десятка три клеток с пушными кроликами, примерно столько же с чернобурой лисицей, около десятка с соболями. Были ещё нутрии и хорьки.

На всей территории зверохозяйства горели яркие фонари. По низу, вдоль высокого забора, прицепленные к стальному проводу, кружили две сторожевые собаки. И ещё три находились, как выразился хозяин, «в вольном походе».

– Вот вам ружьё, пять патронов. Умеете обращаться? Вот и хорошо. – сказал хозяин. – Впрочем, ружьё вам не пригодится. Даже на улицу можете не выходить – все-таки пять собак охраняют… А в шесть утра я вас сменю.

Когда хозяин ушёл в свои покои, Семёнов вышел на крыльцо, больше для порядка. Как никак, сторож. Падал крупный снег. И стояла непривычная для горожанина тишина. Георгий Иванович облегчённо вздохнул, словно освобождаясь от тяжёлых мыслей о суетной жизни в городе, о хлопотной работе с её бесконечными отчётами. Однажды он спросил своего начальника отдела: кому эти отчёты нужны? Как кому? – будто переспросил начальник. – Для управления. А управлению зачем? – не унимался Семёнов. Для департамента, – всё больше раздражаясь, ответил начальник, и как бы упреждая следующий вопрос, хотел поставить точку в разговоре: а департамент составляет отчёты для Москвы. А Москва для кого? – спросил Семёнов и тут же осёкся. Начальник тогда махнул рукой и скрылся в своём кабинете.

Времени для воспоминаний и размышлений у Георгия Ивановича было много – целая ночь. Он периодически вставал из-за предоставленного ему стола, выходил на крыльцо. Но территория зверохозяйства встречала его всё той же тишиной и падающим неслышно снегом. Даже сторожевые собаки словно задремали.

Вот Аркадий Петрович занят конкретным полезным делом – производством меха, – снова начал размышлять Семёнов и представил красивых женщин в соболях да чернобурках, молодых мужчин в сурковых шапках. У самого Георгия Ивановича была старенькая шапчонка из кролика и такое же старенькое пальтецо с искусственным воротником.

Уже за полночь Семёнов услышал за стеной какой-то странный шорох. Подошёл к окну и увидел «вольных» собак, все три стояли у стены дома на задних лапах, опершись передними на обшивку стены, смотрели вверх и при этом приветливо помахивали хвостами. Семёнов решил, что это сам хозяин вышел по каким-нибудь делам, и собаки таким образом встречали его.

В течение ночи сторож ещё несколько раз выходил на крыльцо, но всё оставалось без изменений – тишина и падающий снег. Он не заметил, как в сторожку вошёл Аркадий Петрович.

– Ну, как дела на объекте? – бодро спросил он.

– Никаких происшествий не было, – так же бодро начал Семёнов, и уже тише добавил: вот только в первом часу ночи «вольные» собаки у окна вертелись, хвостами повиливали. Вот тут… Наверное, вы выходили…

Хозяин подошёл к окну, посмотрел вниз, затем вверх и быстро направился к двери. Минуты через две он вернулся, уже без прежнего настроения.

– Шкурки украли… – упавшим голосом произнёс Аркадий Петрович. – Соболей, чернобурок… Пойдём, покажу, где были. Как раз над этим окошком…

Хозяин провёл Семёнова вокруг домика, подошли к тому самому окну.

– Вот здесь они у меня хранились. В карнизе… – и надолго замолчал, будто впал в оцепенение. – Ладно, я разберусь. А ты езжай домой…

Что произошло? Георгий Иванович испытывал жуткую вину перед этим человеком. Договора они так и не заключили, за прошедшую ночь «штуку» он не получил. Да и спрашивать после всего случившегося было неловко.

Спустя месяц Семёнов встретил Аркадия Петровича в городе. Разговорились. И зверовод рассказал следующее: в тот же день он обратился в милицию, написал заявление о краже двадцати ценных шкурок. И тогда же назвал подозреваемого – своего бывшего работника, которого уволил за пьянство на работе и за прогулы. Собаки его хорошо знали и потому не подняли лай. Всё украденное нашли у вора в гараже. Аркадий Петрович извинился за случившееся, деликатно вложил в руку Семёнова однотысячную бумажку, и скрылся в массе городского народа. Больше они не виделись.

2015 г.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную