Несколько лет тому назад прочел я в Лебяжской районной газете (п.г.т. Лебяжье райцентр в Кировской области) «Знамя Октября» обычный журналистский материал. Материал обычный, а я онемел недоуменно. И только сейчас, пытаюсь как-то складывать смыслы, открывшиеся мне, словно бы ответила лебяжская районка, не то, чтобы на важный, а на самый главный моей жизни вопрос. «Переправу строили всем миром», - так была названа статья.
Алексей Смоленцев
«Переправа, переправа! «И самый грустный все же «Может, это и есть переправа Переправлять переправить кого, через что, перевозить, переводить чрез реку, болото, горы, теснины, особенно чрез воду. Весь обоз переправлен. | - что, ис(по)правлять или править, чинить, переделать (…) Дом весь переправлен заново. | Один пишет, другой поправляет, а третий переправляет, еще раз, сызнова (…) Переправленье ср. действ. в значеньи по(вы) правки; исправленье; переправленье, действ. в знач. перехода, перевоза; переправка, починка и переделка; переправа, переход, переезд, перевоз через реку, а иногда и через иное, неудобное место, и | самое место, со всем устройством для перехода, с лодками, паромами (…) Переправщик, -щица, пере(ис,по)правляющий что. (Словарь В.И. Даля)
«Шутники, острословы кто-то сказал, «ничего, там за мной два стотридцатьтретьих должны идти, они сейчас покажут, как надо». ЗИЛ-133 имелся в виду. И подошли. Народ и транспорт, словно расступился перед ними, освобождая дорогу. И я увидел «великое безмолвие рубки». «Услышал» у Бабеля сказано, но я – увидел. Один ЗИЛ разгонялся и врубался, в сплошную, как казалось, стену рушил ее, тупо упирался, ревел, не скользя, но надрываясь, стихал. Второй стотридцатьтретий за фаркоп выдергивал брата из снежного вязкого месива, вновь разгон, удар. Ударов в пять, два этих «зилка» прошибли непреодолимую преграду. Колонна вновь пошла, за ними, как за вожаками. Я ехал в уютной кабине сквозь тьму и снег, сквозь Россию, и думал: отцовский характер, воля, напор, сила, мощь его внутреннего стремления его были сродни – возможностям стосильной тяги, но, отец был – один; один на один с Россией, оттащить назад было некому. Вот и ехал я с похорон, тридцатидвухлетний механик прокатного цеха, пятикурсник-заочник Литературного института, похоронив отца своего, Ивана Ивановича Смоленцева, - ученого, поэта, изобретателя, - которому 1 сентября 1993 года, должно бы было исполниться 58 лет, но Бог судил иначе. «Кажется, переводятся такие люди» - ? Поэт, ученый, изобретатель, так на отцовском могильном камне выбито, выбито еще и: Знал и сам я: если серо, все так и есть, но думаю сейчас, почти достигнув меры отцовского возраста, времени его ухода, что и поэзия, и наука, и техника – главные дела жизни отца, но не главное его человеческое определение. Статья Ивана Бунина о замечательном русском человеке, поэте Иване Никитине названа «Памяти сильного человека». Отдавая должное поэтическому таланту Никитина, считая его великим поэтом, Бунин – не в поэзии видит, основу его жизни: «Вспомните его жизнь (…) В его жизни - «дело идет своим чередом». К нему приучила его нужда и крепость и серьезность отцов и дедов. Оно «шею ему переело» (все выражения самого поэта), но он не бросает его». Бунин показывает неразрывную связь жизни Ивана Никитина и его поэзии с родной землей, с почвой, с народом, и заключает – «Я не знаю, что называется хорошим человеком. Верно, хорош тот, у кого есть душа, есть горячее чувство, безотчетно рвущееся из глубины сердца (…) что называется искусством (…) видеть перед собою живых людей, чувствовать веяние живой природы, заставлял трепетать лучшие струны моего сердца. Все это умел делать Никитин, этот сильный человек духом и телом. Он в числе тех великих, кем создан весь своеобразный склад русской литературы, ее свежесть, ее великая в простоте художественность, ее сильный простой язык, ее реализм в самом лучшем смысле этого слова. Все гениальные ее представители - люди, крепко связанные с своей почвой, с своею землею, получающие от нее свою мощь и крепость. Так был связан с нею и Никитин, и от нее был силен в жизни и творчестве. Кажется, переводятся такие люди» (Бунин, «Памяти сильного человека», 1894). Памяти сильного человека, - так думаю я и о моем отце. Основой его натуры и характера была сила, и сила физическая (лежа под стареньким «Москвичом», ремонтируясь часами, чтоб размяться - вставал на борцовский мостик, и колеса машины легко отрывались от земли) и сила духа. «Люди, крепко связанные с своей почвой, с своею землею, получающие от нее свою мощь и крепость» - Бунин открыл формулу русской силы, секрет ее, в природной органической связи русской земли, почвы, с сердцем русского человека. Связь с родной землей – это дар Божий, возможно дается как зрение, слух, другие чувства, каждому человеку, родившемуся на русской земле, но дается как возможность, дается, может быть, не в равной степени, но в равной для всех открытой возможности – достигнуть предела. Дары различны, Дух один и тот же. Дух есть любовь. В каждом даре можно достигнуть высшей меры, меры Любви. Любви к родной земле. Любви к своему народу. И дело еще, отцовское дело жизни, «оно ему шею переело», но он так и не бросил его до смерти. Какое же это было дело, дело моего отца? Ведь, по роду и по традиции нашей земли, должен бы я его дело продолжить. Как же продолжить, не понимая, что есть это дело, в чем состоит оно, дело жизни русского человека, на родной земле живущего? Даже и вопроса такого не было у меня, но возник и вопрос и ответ сразу был подсказан, несколько лет назад. Небольшой, незаметной газетной статьей, обычным журналистским материалом, да еще и не центральной газеты, не областной даже, а, всего лишь районной, Лебяжской, в Кировской области, «районки» «Знамя Октября». В статье журналист Наталия Лаптева рассказала о том, как собрались жители вятские, района Лебяжского, села Кузнецово, сначала на сход собрались, а потом решили, всем миром решили: будем восстанавливать-ремонтировать плотину-переправу, через невеликую речушку Лаж, что бежит под угором у подножья села, живит-веселит жизнь сельскую, но и отделяет кузнецовских жителей от земли марийской, от соседей добрых. «Переправу строили всем миром», очень точно сказано, по существу. Думаю о профессии журналиста, - как это важно, когда основой профессионального мировоззрения человек избирает – созидание, работу жизни. И говорит и свидетельствует о том, что к жизни направлено. И, тем самым, противостоит на маленьком своем участочке фронта, который только ему, этому конкретному человеку, и доверен, противостоит смерти за жизнь, противостоит злу за добро. Как это важно… И когда бы каждый из нас, вот также – стоял бы на своей линии обороны. И – ни шагу назад. Журналист, удивится, наверное, моим словам, скажет: «я ни о чем таком и не думала». Еще думаю я о районной прессе, о многострадальных «районках» наших, все-то под угрозой их судьба, все решают: объединить их, разъединить, перестать финансировать… «Районка» - последний оплот государства на местах. Государство – это, ведь, «не машина», «не система», «не схема», которую надо разрушить, нарушить. Государство – в первом и основном своем смысле, от древних мыслителей еще – это живой организм, все усилия которого направлены к тому, чтобы этому «организму» и всем его составляющим, то есть гражданам, населению, а если сильное государство, то и - народу - жить было хорошо. Мы забыли об этом, а «районки» - помнят. Не просто помнят, работают идее настоящего государства. Работают жизни. «Районка» - живое свидетельство общей жизни области, губернии, страны, весть о том, что живо Отечество, и чем живо. А пока есть свидетельство о жизни большой, о жизни общей, есть и на местах – в деревнях и в районах и селах – надежда и пример и, даже, настояние: Надо жить! И завороживший мое существо материал в «районке» как раз, такое свидетельство и настояние: «Надо жить!». И не просто лозунг, а пример, самый настоящий пример того – как Надо Жить: самим мыслить, самим решать, самим дело делать, всем миром, вместе. Так и Валентин Распутин писал: «Как на фронте было, (…) Кто кого: перекрестимся втихаря да с криком «За Родину за Сталина!» - в атаку. Вот так-то бы и теперь всем оставшимся народом!» (В. Распутин, «Дочь Ивана, мать Ивана»). - Всем оставшимся народом. Значит, - остались, значит, - есть мы. А как же, «кажется, переводятся такие люди»? Особенность русской жизни в том, что всегда «кажется, что переводятся такие люди». Неизбывность же русской силы в том, что все-таки, - не смотря ни на что, на внешние обстоятельства, «иго» ли чуждое, «благословенная ли, отеческая монархия», «советская» ли действительность, нынешнее ли «раздвоенное» время, вне зависимости от внешних контуров цивилизационного осуществления, - «такие люди» не переводятся на русской земле и в русской жизни, в этом «военная тайна» наша, о которой советскими, в интонации эпохи, словами сказал Аркадий Гайдар. Жизнь села и деревни давно требует ответа «Всем миром» - это первостепенно, но «задела» меня статья не этим. Важно было мне прочесть: «Для начала нужно рассказать историю создания этой плотины. Ещё в 80-е годы прошлого века… И.И. Смоленцев, кандидат технических наук из республики Марий Эл. Приезжая в гости к своему знакомому, И.И. Смоленцев не раз видел, в какой «западне» находятся селяне: рады бы выехать, да дороги нет. Вот и решил Иван Иванович помочь жителям Кузнецова: по его проекту смонтировали переправу, то бишь плотину». Насколько точно и правдиво сказано: «Приезжая в гости к своему знакомому, И.И. Смоленцев не раз видел, в какой «западне» находятся селяне». На уровне бытовом, житейском, в реалиях – это было не совсем так. И «знакомый» и «западня», скорее – символы, но сколь же они точны, какой удивительный смысл раскрывают в контексте жизни, эпохи. Не было никакого знакомого человека в селе Кузнецово, к которому бы приезжал мой отец. Но, ведь, журналист и не уточняет, пишет просто – «к знакомому». А какой это «знакомый» надо в стихах Ивана Смоленцева посмотреть: Вот луг - мой знакомец, и долы - или другие его строки: Узнаю, сбавив шаг от волненья, - К началу своего рода, к истокам своей судьбы и возвращался отец в Кузнецово, всю свою жизнь возвращался на Родину, к знакомому лугу, знакомым долам. Но не гостем, тружеником, трудником родной земли возвращался отец на малую родину. И о «западне», в которой находятся селяне, надо в стихах и письмах Ивана Смоленцева смотреть. Пишет отец Михаилу Алексееву, писателю, автору горького в правде романа «Драчуны», главному редактору журнала «Москва». О сельской «западне» последний абзац говорит, но в письме – жизнь, а жизнь цитирования не терпит, полностью надо смотреть. «Уважаемый Михаил Николаевич! Вот она, «западня» - «Жизнь села и деревни давно требует ответа на главный вопрос - как случилось и где та точка излома, что наш человеческий мир потерял экономические и нравственные устои, оказался в тупике». Отец добровольно в «западню» эту вошел, - вместе со своим народом быть. Но не для того, чтобы сгинуть, вывести же хотел, хотел, хотя бы начать, «западню» рушить. Верил – по силам ему. Восемьдесят восьмой год, уже три года отец на малой родине – в «западне» (?). Москва, не журнал, а символ власти, так и не услышала, ни публикаций, ни ответов. «Проверяя на прочность совесть» Война свой счет вела на роты, Двое старших, Петр и Мария, тоже ушли на фронт, но им суждено было возвратиться. Остальные дети остались с матерью, Анной Алексеевной, - на новом месте толком не обустроены, к колхозу не приписаны, потому что Иван Кузьмич до фронта служащим был, – как они выжили… А ты за стол с бедою-ношей Тракторист, плотник, грузчик, лесоруб, даже избой-читальней до армии заведовал – вехи трудовой биографии, - Борозда пошла не ровно: Отдельно надо сказать о том, как Смоленцев пишет работу, это именно поэзия труда, народное чувство: Долго раны страна лечила. Энергия строки, энергия образа, - энергетика радости. Служил на Тихоокеанском флоте. Не просто служил, служил толково, как и «память военных лет», служба флотская въелась в сердце. Скупые строки исторических свидетельств, говорят о том, что воздушная восточная граница СССР в пятидесятые годы постоянно нарушалась, американские самолеты-шпионы прощупывали систему ПВО, был нанесен и прямой удар по аэродрому на Сухой Речке близ Владивостока. Отсюда и то неимоверное напряжение во время вахт, о котором отец вспоминал: Прикован к экрану, прикован к рации, Трехтомник А.Ф. Писемского (изд. Москва, 1956), память об армейской службе, - в подарок отцу, и надпись: «Отличному воину, скромному и отзывчивому товарищу ст. с-нту Смоленцеву И.И. - От ст. л-нта Кошевого А.И. - В память о совместной службе. 18.07.57 г., г. Владивосток, в/ч 03107». И это не к тому, что, как в детстве моем говорили: «чего отцом выхваляешься». Не отцом, если и выхваляюсь, так Родиной моей, которая и в советском наряде (от летописного «наряда в ней нет» - есть, и всегда был; и, я уверен, всегда будет), все той же Русью была, Россией. Писемский (!), я вот, его до сих пор не осилил всего. Какой же флот был у нас?, - советский, он же – русский: офицер флота старшине второй статьи дарит (!) собрание сочинений Писемского. Да и сочинения в 1956 изданы в Москве, а дарят в 1957 во Владивостоке, - не было ни времени, ни расстояний, ни «сословных» границ, Россия – была. Окончил Иван Смоленцев Поволжский лесотехнический институт. Жил и работал в Кирове. Приехали в Киров родители мои в 1962 году по распределению, мне один год был от роду, молодые специалисты, комнату получили хорошую у Вечного огня, на высоком берегу Вятки. Обустроиться не успели, отец вернулся с институтского собрания, говорит маме: «Собирайся, в Кирс едем, в леспромхоз». Оказывается, директор института, на собрании сказал: «едут к нам молодые специалисты, зачем?, елки на Театральной площади рубить будут?». Молодых специалистов тогда в институт более десятка приехало. В Кирс отправилась только наша семья, через год вернулись, комнату уже в полуподвале получили на Челюскинцев,– Не восполнив, крупицы не трону Заведовал лабораторией в НИИ Лесной промышленности, был главным инженером Волго-Вятского спецуправления «Союзорглестехмонтаж». Участник международной выставки «Лесдревмаш-79» (Советский раздел, Москва, Сокольники, 29 августа – 12 сентября). Представленная на выставке установка по разделке древесины, ГРУ-3 (по итогам – отмечена бронзовой медалью ВДНХ), - двадцать (!) узлов которой были изобретены Смоленцевым, защищены авторскими свидетельствами (всего, в ходе работы над установкой было, подано в Комитет по делам изобретений и открытий при Совете Министров СССР – 35 заявок), в целом содержала принципиально новое инженерное решение. Ни в СССР, ни за рубежом не было аналогов гидропривода, созданного Смоленцевым, и работающего со скоростью движения поршня свыше трех метров в секунду. Дело, ведь, не в самой скорости, - производительность установки возрастала вдвое. Из Стенограммы заседания специализированного совета при Львовском Лесотехническом институте от 30 декабря 1980 по защите кандидатской диссертации Смоленцева И.И. известно, что – «в мировой практике применялись гидроприводы, работающие со скоростью до двух метров в секунду, более высокая скорость, в научной литературе, определялась как критическая». Уже один этот факт давал право поставить вопрос не о кандидатской, но докторской защите. Однако отец считал, «лучше крепкая кандидатская, чем сомнительная докторская». Да и место защиты Львов, «они», ведь, и тогда Европой себя считали, отцу даже отказали сначала: «Из России нам вместо диссертаций, работы на уровне курсовых, да рефератов везут, мы такое не рассматриваем». Но ознакомившись с отцовским трудом, приняли. Защитился, спрашивает, «банкет, вроде бы положено мне организовать?», отвечают – «с такой защитой, какой банкет?, по бутылке пива оппонентам купить, и хватит». Тысячу рублей брал с собой отец на защиту (по тому времени серьезная сумма, один доллар шестьдесят копеек стоил, напомню) все деньги – обратно привез. Такая защита, такая кандидатская - в очередной раз - «проверяя на прочность совесть» (И. Смоленцев, «В те нелегкие дни»), таков был его характер, его натура. А в биографии и, правда, сухо все. - Кандидат технических наук, автор более 40 научных трудов и 27 изобретений, подтвержденных авторскими свидетельствами. Еще одну строку добавим, она в биографии – есть, почти у многих в старшем поколении есть, но почти все об этом почему-то предпочитают молчать, - «член КПСС», как-то не упоминают. А я думаю, если б все коммунисты, были как мой отец, с болью о родной земле, с любовью к родной земле, то жили бы мы сегодня в Настоящей России, не советской, но и на современную, совсем не похожей. Есть у отца стихотворение «Поветрие»:
Еще кто жил И вот, к 1981 году, к двадцать шестому, верно, съезду КПСС, вновь, та же кампания - «Письмо Съезду». На партсобрании НИИ лесной промышленности, вышел отец на сцену и выступил против письма. Фигурой он был в институте заметной, мало того, что одну из лабораторий возглавлял, то есть – руководитель, так возглавлял и в свое время парторганизацию учреждения. Это не перестройка была, это был 1981 год, и выступление осталось без последствий, только благодаря позиции обкома, не райкома даже, партии, признанием факта, что рапортовать действительно не о чем, но это не сразу признали и не так просто, обернуться это выступление могло иначе. Объясняя свой поступок, не тогда, гораздо позже, отец сказал мне: «а как я мог промолчать, «Поветрие» было уже написано…». Но среди какофонии 1991, когда, - то бросали, то сжигали партбилеты, я спросил отца, «ты выходить не собираешься из партии»? Он ответил: «я не мальчишка, туда-сюда бегать». А гибель Царской семьи, о подробностях, которой стало известно тогда, воспринимал как личную трагедию. Читал ставший доступным труд генерала М.К. Дитерихса. Из книжного магазина принес Библию в двух томах, отдал маме, - читай, только это и надо читать. И ежедневным чтением его в редчайшие мгновения отдыха было – «Полное Собрание Русских летописей». Сейчас, вдруг, стали внятны мне, понял я, наконец-то, другое его стихотворение: Спрос не с них сейчас – Мне всегда больно было за эти стихи, за эти строки, чего-чего доносов отец точно не писал. Я думал, зачем он так о себе, да – это высшая мера, но она избыточна, не так понять могут. Так. - Сейчас понимаю, это он так с себя за «партийность» свою спрашивал, за ту большую ложь, которая в итоге и обрушила страну. И отец лично себя винил, и за ложь и за крушение Державы. – «А кто матросил?», всем бы нам себя так спрашивать, в другой бы стране сегодня жили. Отец партбилетом «не кидался», и «туда-сюда» не бегал. А вот Церковь, в которой его крестили, в селе Кузнецово, день на плотине своей, отработав с мамой моей вместе – взялся очищать, сначала внутренний придел от мусора, грязи. В Кузнецово только колоколенка, как сейчас понимаю, осталась от Церкви, стояла, распахнутая на все стороны света, окна отверсты и врат входных нет, внутренний предел был не замусорен даже, - загажен. Я не понимал – «зачем, тут чистить, все же открыто, опять загадят?». Отец, ответил: «кто и загадит, а мы опять – уберем, а кто и – увидит, что люди делают дело и тоже возьмется, мы один угол очистим, кто-то другой, так и – пойдет дело». Это был уже 1992 год, последний полный год его земной жизни. Вот бы все коммунисты, к концу восьмидесятых - началу девяностых, пошли бы Храмы Православные, расчищать. В партии, ведь, немалое число населения было, и парторганизации во всех уголочках жизни нашей, то есть могли за собой всю страну повернуть - прозреть только надо было, за дело взяться. Удивительно, но начало девяностых в России, тот же пример разъсеянья, как и в семнадцатом, Арсений Несмелов, горько и требовательно недоумевал: Как же это могло так статься, - Несмелов, кстати, себе так же высшей мерой мерит, не отделяет себя от предавших Царя. В поступке отца, в возвращении в село, в строительстве плотин, в расчистке Храма было - и покаяние и пример. И надежда, - увидят люди, опомнятся, очнуться. Но не так просто все было. В 1986 году отец вернулся на малую родину. Заведовал лабораторией механизации в Марийском НИИ сельского хозяйства Россельхозакадемии. Жил и работал в селе Косолапово, где располагалось опытно-показательное хозяйство НИИ. За это время им разработан целый ряд устройств, приспособлений, облегчающих труд крестьянина, земледельца и животновода – «машина для резки семенного картофеля», «транспортная тележка», «самоходный плуг», лишь некоторые из них. По собственному проекту, так же подтвержденному авторским свидетельством, построил две плотины на реках своего детства р. Буй (с.Косолапово, Марий Эл.) и р.Лаж (с. Кузнецово, Кировская область). Последняя дата земной жизни – 11 февраля 1993 года. Похоронен на Косолаповском сельском кладбище. А хотел быть похороненным в селе Кузнецово, на кладбище сельском, где несколько поколений Смоленцевых лежат. Так и говорил маме моей: «Хорошо бы в Кузнецово… но не знаю, устоит ли плотина». Плотина на реке Лаж в Кузнецово - последнее дело земной жизни отца. И мера совести, то есть, если не устоит плотина, так – не достоин рядом со своим родом лежать. Плотина устояла, первый паводок на ней моя мама и провела и сдала плотину Государственной комиссии, есть и акт Земельного комитета Кировской области. В плотинах отцовских – тоже оригинальное инженерное решение применено было, недаром же – изобретением, труд называется. По плотине, официально – «Цельнокорпусный Водосброс плотин на малых реках», отец несколько лет вел переписку с Комитетом по делам изобретений. В ответах Комитет ссылался на Патенты США, Германии, как на уже существующие решения. Но Смоленцев, изучая эти Патенты, в ответах своих, показывал, принципиальную новизну, его конструкторских находок. И его позиция была принята. Авторское свидетельство пришло после его ухода. Не застало его дома. Но мы с мамой, авторское свидетельство это на могилу отцовскую принесли – показать. Плотины для отца были важны – не сами по себе, а как возрождение жизни сельской, крестьянской, - вот в чем труд отца состоял. Отец писал: «Но ведь были прежде пруды на всем протяжении рек. У каждой деревни, села, как правило, была мельница. Пруд, кроме удовлетворения чисто хозяйственных нужд, давал еще людям и рыбу и пернатую живность, что кормилась на пруду. Вот вам и источник пополнения продовольствия … Пруд, если он благоустроен, является местом и для отдыха и для занятий спортом, и тем, чего нам очень не хватает с эстетической точки зрения» (Из статьи И.И. Смоленцева «Река и плотина», «Марийская правда», 08.08.1989). «Водосброс Смоленцева» - по праву, так бы и надо называть, - «его принципиально новая конструкция обеспечивает сокращение в шесть-восемь раз стоимости и сроков строительства плотин, полное исключение бетона и железобетона и уменьшение расхода металла в два раза. Скорость потока гасится с помощью специального рассеивателя, исключающего размыв дна и берегов русла рек … Наличие в конструкции шпунтовых стенок и диафрагм, позволяет строить плотины с таким водосбросом практически на любых грунтах» («Мелиорация и водное хозяйство», теоретический и научно-практический журнал Минсельхоза РФ, №3 (май-июнь), 1993). Статья эта так же вышла после ухода отца. Музей теории Правда жизни в биографии не читается, а вот в статье газетной не просто правда жизненного материала открылась, а сама - правда жизни. «Западню», в которой оказались селяне, отец видел не в отсутствии дороги-переправы, а в сломе уклада жизни человека на родной земле, в потере сельским человеком ориентиров жизни. Исчезала и сама деревня, из почти тридцати пяти тысяч вятских деревень, по дореволюционному счету, осталось к восьмидесятым годам ХХ века Советской России – пять тысяч (цифры примерно пишу, но порядок верный, а отец точные цифры знал, приводил их в своих статьях, так и канувших бесследно в редакциях «Москвы», «Нашего современника», «Литературной России»). –
И в статьях не ее печатали, Видел отец, сердцем проживал беду и боль русской деревни, и от юности, и от зрелых лет и до средины 80-х годов, и напряженно размышлял об этом в своих стихах, искал выход из «западни»: Деревня падчерица века, как точно это его горькое определение, сказанное еще в шестидесятых годах. Интеллигенция «оттепелью» жила, а он о деревне думал. *** *** *** «Музей теории», одним словом – «Снова - луга и выгоны. Горькие строки, и больно читать, больно думать о русской деревне. И, все-таки, в строках Смоленцева нет уныния, нет рефлексии, но есть природная интонация русской поэзии - «Тоска его звучала в стихах энергией великого народного духа, силой энергичных своих слов, пережитых всем сердцем» (Бунин, «Памяти сильного человека»). *** *** *** *** *** Одним словом - «Русь Крестьянская» – «Сотню верст пройди Думал отец о деревне, о крестьянском труде, искал ответ поэтическими средствами и вновь горько свидетельствовал, в очередном письме, в очередную центральную редакцию: «Так уж сложилось, что в Кирове преобладает «женская поэзия», - считается, что тема «Деревни» не вопрос дня». Надо помнить, что под датами стихов отца – четкая черта проведена, год 1993, даже - 1992, последнее стихотворение помечено пятым ноября: Уж как бы ветры не грозили, Черновик это, конечно, стихи не доведены, не сделаны, но последней его творческой мыслью – была мысль о России. Еще из последних строк, черновых: Иссохла Русь. Строю плотину Строки черновые, но через «правду слова в башке» многое открывается. «В башке», это в сердцах сказано, силы уже на исходе были. Отец говорил мне, летом 1992: «иной раз проснусь, думаю – не встать, сил вообще никаких нет; потом думаю, сегодня «гаситель» на плотине сваривать надо… а днем расхожусь, так, вроде и ничего уже…». Потом выяснилось, что болезнь уже выгрызала в это время его нутро, люди в таком состоянии в больнице лежат, уколы получают обезболивающие, отец – плотину строил, переправу. Но боль его в сердцах, не от физической боли, а потому, что не принималось дело, не приживалось, продуманное им, понятое как «правда жизни» дело, «западню» даже поколебать не могло, прижились люди в «западне», «угнездились», - как отец говорил. Отсюда и «прожигатель» и «плут» и «словоблуд». Но, какой же драгоценный русской поэзии выход из боли несусветной – «Молитва, быт – скудный и серый, и вера… Что надо еще?». Здесь, ведь, и ответ – ничего больше не надо. А про дату последнюю его стихов напоминаю, потому, что позже, к средине девяностых, про двухтысячные и говорить нечего, многие – и прозрели, и осмелели, и о деревне вспомнили. А отец писал об этом в те времена, когда глухое поэтическое молчание стояло над русской деревней, проза смогла дорогу пробить, даже имя собственное обозначилось – «деревенская проза», почему «деревенской поэзии», «поэзии крестьянской» знать не хотели?, - загадка. А уж в Вятке тогда в семидесятые, начале восьмидесятых - «душно было от любовных томлений» (в кавычках – это отзыв поэта и директора кировского издательства А. Мильчакова о стихах одной из местных поэтесс, средины шестидесятых годов). Рудное тело Метели дат - как взрывов эхо. 11 февраля 1993 года отошел отец ко Господу на малой родине своей – село Косолапово – от Уржума вятского 30 километров, от Сернура марийского тоже 30. Словно – центр мира. Тело отца лежало строго вытянувшееся, на табуретках сначала, отец одет был в костюм, светлый, а зима, мама все переживала, он зимой – светлое не носил, летом только, может, обидится, но выходной костюм один только был и - светлый. Светились на отцовской груди, на бортах пиджака, небогатые отцовские награды. Лицо его было спокойно, лик ясен, обычной строгости не было в чертах лица, горечь была – уголки губ, слева, чуть-чуть вниз ушли, замерли, полуулыбка получилась, не разочарование, а – чуть свет, чуть печаль, - горчинка, словно распробовал, наконец-то, горчичное зернышко русской жизни. Сегодня, в моих днях, когда готовлюсь ко Причастию Святых Христовых Тайн, достаточно часто готовлюсь ко Причастию, и постоянно, получается, вычитываю обязательный Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу. Песнь Восьмая, требует быть повторенной дважды, так Канон требует. - «Како не имам плакатися, егда помышляю смерть, видех бо во гробе лежаща брата моего, безславна и безобразна? Что убо чаю, и на что надеюся? Токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяние. (Дважды)». И каждый раз, дважды, предо мной тело отца, сухое, вытянутое строго на табуретках, и - лицо отца. Я видел отца своего во гробе… но, Прости меня, Господи, - «не безславна и не безобразна»… сколь же достойно, сколь же спокойно, сколь же трезво лежал он. И без Тебя, Господи, так быть не могло… Достоинство, человеческое достоинство, по образу и подобию Божию, вдруг проступающее, сквозь и над, смертью, не есть ли, Твоя последняя награда верным? Причитали в тесной комнатке женщины, и сквозь плач, сквозь Псалтирь, шел ровный, словно дикторский настойчивый голос, тоже женский: «помню, помню, хоть мала была, после войны сразу - сорок подвод нагнали, они кругом, друг за другом глину возили, народу было невидимо, засыпали Буй, перекроют, лето – стоит, весной, все сначала – люди, подводы – все впустую. А он, один, один-одинешенек, поставил, перекрыл запруду, и стоит, ведь, стоит пруд». Пришло время прощанию, гроб отцов выносить, а косяки не пускают дверные – тесны. Выбили рамы, благо первый этаж, в окно и ушел, прямо… ко Господу. Лег я потом, после, на отцовский диван, на котором несколько месяцев, дано было отцу претерпеть боль болезни, лег и… - Небо, Небо только в окне перед глазами, в том самом окне, куда ушел он… веточки вишни, он ее сам посадил, когда жить здесь начали, и вот поднялись деревца, веточками как сеточкой окошко затеяли-затенили, на эти веточки еще, после тоже, все снегири прилетали, всегда три снегиря, трое, как и мы, как и нас было - отец, мама и я, а за веточками – Небо. Один на один с Небом отец был последние месяцы жизни. Лицом к лицу с Небом. Отец верил в человека, верил в русскую жизнь и в русского человека, он не просто на малую родину вернулся. Он вернулся, чтобы население в народ вернуть. Он знал людей, к которым возвращался. Он – рос вместе с ними, не просто рос – войну вместе пережили. Знал земляков как часть народа, который в войне победил и в тылу выстоял. Поднял отец плотину. Пруд раскинулся, огромным – в несколько сот «квадратов» (квадратных метров) – зеркалом. Небо средь земли отразилось Зеркале. Посреди села – Небо. Красота. Красота в первозданном смысле этого слова. Берега зазеленели. Вид стал совсем другой у села… Рыбачили мы с отцом одним из рассветов на этом пруду его. И домой уже собирались. Вдруг видим - стадо, коровушки, и прямо по тому месту – пляжику, где дети купаются. Там подходить к воде очень удобно. Детям удобно. И коровам, естественно, тоже удобно. Отец аж подобрался весь, желваки на скулах заиграли. Характер у отца железный был, сила – тоже в молодости, поэтому голос он редко повышал. И здесь пастуху он спокойно сказал, но так, что у меня на сердце неуютно стало. «Николай, ты зачем сюда стадо гонишь, вот ниже водопой хороший, а здесь – дети купаются, знаешь, ведь». Зачастил мужик. Да я, да с утра, да я наломался… Смотрел отец на него, спросил потом, горько и строго спросил. «Не стыдно, тебе Николай?». Тот замолчал. Молчал и отец. Пошли мы с отцом. Мужик уже в спину закричал виновато: «Иван Иваныч, да, пойми ты…» И отец голос повысил, не оборачиваясь, отрезал: «Нет, Николай, тут мы с тобой друг друга не поймем». Шли молча. И сказал потом отец, то что я на всю мою дальнейшую жизнь запомнил. И над чем мне, когда в стать отца возрастать буду, также предстояло биться мысленно: «Народа – нет, Алеша. Я, думал, остался Народ, внутри еще спит народное. И надо людям Красоту мира показать, подсказать. Пруд – это же Красота, увидит человек и душа в нем очнется, а с душой и народное и воля к жизни. Но - нет, ничего нет. Все уничтожили». Думаю, это открытие и испепелило внутреннее существо отца. Жить стало нечем. А Господь Милостив – вот и болезнь, отцу как награда. Маме в одном из русских монастырей сказали: «От рака умер? Рак, еще - заслужить надо. Радуйся!». Стыдно, но я тогда Николая этого, больше, чем отца понял. Коров-то, действительно, куда? И только сейчас начинает доходить до меня отцовская правда о Народе. Столкнулся я как-то с судебными приставами – настоящие современные «комиссары в пыльных шлемах», то есть, если бы им наганы выдали, они бы расстреливали не задумываясь. По возрасту дети еще, я с двадцатилетними столкнулся, а от «химеры совести» освобождены уже, а на слова о законе – просто хохотали – «не докажешь». Они ночью пришли, в десять вечера. Сын мой, тогда - десятиклассник, потом Солженицына взялся читать, говорит: точно пишет, они, оказывается, по ночам и приходят. Сына у меня Иваном звать. Так, что я своей судьбой Валентина Распутина прозу – дополнил, получаюсь я по роду моему – «внук Ивана, сын Ивана, отец Ивана». Ночь с приставами случилась под Родительскую субботу. На следующий день молился в Храме, не приставы, так глядишь и на Литургию бы мог не пойти, а тут – бегом побежал. Молился дедов своих, раскулаченных, вспоминал. Мама с Кубани у меня, казачка, там еще страшнее было: дети от уполномоченных попрятались на деревьях, так по кронам, дробью били. Молитвой как-то выровнял я себя. Думаю, вот я бы завтра за современную Россию воевать бы пошел, после встречи с ее приставами? Дед мой – пошел. Опись, при раскулачивании изъятого, читать больно, страшно, горько. – Все обычная деревенская утварь – ковшики, там всякие, но это же из рода в род передавалось, из поколения в поколение. И вот Советской власти без этих ковшиков - никак? И – девять детей. Кулак. Это как Александр Трифонович Твардовский писал в стихах, что отец его ложку взять не мог, пальцы к вечеру не разгибались от работы – вот и «кулак». И мои, Смоленцевы старшие, также. Девять детей в семье – какое «кулацкое» хозяйство, откуда? Чтобы с сумой не ходить, только крепким и надо было быть крестьянином. Девять детей, вот она – крепость. И пошел ведь дед на фронт. И пропал без вести, с сорок третьего года – известий нет. И, думаю я, не за ту власть, которая детей его по миру пустить хотела, а – за что-то другое. Я думаю, и дед мой и отец, они, знали Божию Правду и о Народе и о России. За это дед воевал. За это отец в мирное время сердце свое не щадил. Отец мой Народ настоящим знал. Без Народа не было бы Победы. Недаром Сталин тост за Русский народ поднял, в Первый праздник Победы. И остальной был народ вместе с Русским. Но в основе народа Советского, – был Русский народ. В этом секрет всех побед и успехов эпохи. О чем говорил отец тогда на берегу его руками созданного сельского пруда? Я так сегодня понимаю. Если есть Народ, он самим фактом своего существования держит Нравственную планку в людях, не позволяет «безобразничать». То есть жить вне Образа Божьего. И нравственное народное, отсутствие его, оно окончательно не в «большом» раскрывается, а в «мелочах». Есть – народ, и – нельзя стадо на берег, там, где дети купаются. А если не подумал, забылся, напомнили тебе, тут же – исправил. А не исправил один раз, не исправил второй, и - после третьего раза – ты жить больше в этих местах не сможешь. И не скажут тебе ничего. Посмотрят просто, но так посмотрят, что или выводы сделаешь, или другое место искать будешь. И в другом месте – Народ тот же, значит менять надо свое поведение. Это и есть – Народ. Просто очень все. Пруд в Косолапово – «ушел». Несколько лет держала мама моя «оборону», паводки проводила, но однажды, пробило все-таки грунт не по основному направлению, плотину отец – намертво поставил, а сбоку прорвало, «по отводному лотку». И надо-то было бульдозер, да сварщика смены на две, и – все. Мама могла бы выбить, выходить, вытребовать, вытеребить – скорее. Но, вдруг, не стала, сказала: мне, кажется, без отца тут не обошлось, отец не хочет. Пруд в Кузнецово – жив, да еще и всем миром налажена плотина-переправа, отремонтирована, обновлена. Значит ли это, что в Косолапово народа нет, а в Кузнецово – в тридцати километрах (а напрямую, так и вообще рукой подать) – народ есть? Думаю, все сложнее, все глубже. О Народе говорить страшно, здесь суесловие гибельно. Но Валентин Распутин по совести взвесил, осторожно: «Да и что такое сегодня народ? Никак не могу согласиться с тем, что за народ принимают все население или всего лишь простонародье. Он – коренная порода нации, рудное тело, несущее в себе главные задатки, основные ценности, врученные нации при рождении. А руда редко выходит на поверхность, она сама себя хранит до определенного часа, в который и способна взбугриться, словно под давлением формировавших веков» (В. С. Кожемяко «Валентин Распутин. Боль души», 2007). Рудное тело, Народ. В Кузнецово, вдруг вышло на поверхность рудное тело народа, а в Косолапово, пока – нет. Вот и все. Может, это и есть Переправа И вновь, вспоминаю статью в Лебяжской районке. Удивительная статья. Смерти нет, строками статьи со мной мой отец говорит, говорит затаенной своей болью и радостью о народе. «Окраина района – село Кузнецово – граничит с Сернурским районом республики Марий Эл. Уже много поколений жителей добираются до д. Лоскутово (Марий Эл) разным способом: кто пешком, кто на попутной машине, когда еще было хозяйство и возили молоко в Сернур…Соседнюю республику жители Кузнецова посещают по разным причинам: кто-то за необходимым товаром на рынок или в магазин, кто-то к стоматологу… Да мало ли найдётся причин посетить посёлок Сернур. К слову нужно сказать, что через село Кузнецово ездят жители и Лажского, Индыгойского, Изиморского поселений, случается, и лебяжане. Вот такое связующее звено, это село (…) С ходатайством глава поселения обратилась в районную Думу, по решению которой из районного бюджета выделено 20 тысяч поселению. Собрали с населения более 12 тысяч рублей: в основном люди были не против, отдавали, сколько могли, понимая, что дело затевается нужное. Да еще некоторая сумма появилась благодаря сдаче в аренду представителям соседней Татарии укосов. Вырученные средства (20 тыс. руб.) ООО «Кузнецово» выделило на ремонт плотины. Перед тем, как началось строительство, была проведена большая подготовительная работа (...) В Сернуре делегация Кузнецовского поселения получила поддержку. Начальник дорожного управления тепло встретил кузнецовцев: считай, земляки пришли (…) Был выделен современный экскаватор немецкого производства для копания водоотвода. До прихода экскаватора приезжала маркшейдер, специалист, которая дала профессиональные советы по планировке (…) определяла необходимый уровень воды, задавала высоту отметок на трубах, закладываемых в дамбе, с целью понижения уровня воды между озерами… Есть умельцы в Кузнецове» (Н. Лаптева, «Переправу строили всем миром»). Еще удивительней комментарий к статье, сейчас же все – в интернете и версия «Знамя Октября», также в интернете есть. – «Помню со школьной семьи стихотворение В. Маяковского, название примерно «О Кузнецкстрое и жителях Кузнецка», что-то такое. Село Кузнецово и его люди, живущие в нём, и в дали от него, и у соседей в Марий Эл - все они заслужили такой же стихотворной поэмы. Если бы Владимир был очевидцем этих событий, уверен, родилась бы ещё одна стихотворная версия о людях из села Кузнецово. Хорошо когда глава с головой дружит, и с селянами своими тоже!». Повторю, это удивительно, невозможно – но в данном случае это так: говоря о бытовом, житейском, журналист, сама того не ведая вдруг сказала о бытийном, сущностном; сказала не просто – «правдиво», сказала – правду. Ту самую Правду Жизни, которую, хоть раз увидеть и понять – за это и жизни собственной не жалко. Потому что в Правде этой ответ: «зачем живет человек, почему, для чего? Что это такое жизнь человека? Для чего дана, ему?». Ответ на те вопросы, которые для нормального человека, человека, не потерявшего себя, на определенном этапе жизни своей, становятся важнее и самого собственного существования. Потому что без ответов на эти вопросы, жизнь человека и есть – существование только. Конечно, для того чтобы открывать под бытом Бытие, как сейчас и я пишу о том, нужны основания. То есть очень заманчиво и просто взять «быт» и высветить через него Бытие как основу жизни, подвести под хилое строение человеческого существования фундамент Бытия. Но в случае Ивана Смоленцева не надо ничего додумывать и подводить и притягивать. Фундамент жизни Ивана Смоленцева, бытийная основа его жизни, жизни русского человека в условиях России второй половины двадцатого века, Советской России, все это на Бытийном уровне открыто и явлено им самим. Открыто и явлено в поэзии Ивана Смоленцева.
Теперь вглядись, проникнись болью И не просто открыто и явлено. Но – на этом фундаменте, он и строил свою жизнь. И подтверждением тому – возвращение на малую родину. Две плотины на реках детства Буй в селе Косолапово и Лаж в селе Кузнецово. «И лишь одна строка не лжива, Но, если строка была свидетельством о трагедии русской деревни. То как же могла судьба не стать продолжением строки. И преодолением строки и преодолением гибели, смерти, - Переправой. Это преодоление осуществил Иван Смоленцев возвращением на малую родину. И не просто возвращением, но возрождением родной земли. Именно это главное было для отца в строительстве плотин - показать человеку красоту мира, показать, что еще возможна жизнь и человек, увидит - очнется, опомниться начнет жить иначе и будет жизнь. Жизнь вместо смерти. Может так и с Россией получится у нас, если вот так же, всем миром?
ИВАН ИВАНОВИЧ СМОЛЕНЦЕВ НА НЕСЛОМЛЕННОМ КОРНЕ | ||
КРУТОГОРОВО Семь дорог да семь ветров к нему За селом ни особых заслуг, Испокон тут и берег и дом, Где оно? Сколько их над рекой, Где же даль, что улыбкой живой ПУТЬ К СЕБЕ БОР Узнаю, сбавив шаг от волненья, Вижу дом за каемкою вяза, С этим чувством я в путь от порога Знаю, ложь это чувство не сломит, В этом чувстве, как к радости вехи, Бор, - родное мне сызмала небо, Сколько раз в час сомнений, в час грусти ЗАРОК В ДОРОГЕ Пусть поет она, дело такое: У ИССОХШЕГО ПРУДА Сюда с полей, томимых жаром, В тех долгих днях, пропахших хлебом, Теперь приют здесь только зною Зачем ответа ищет дума. СТРОКИ И СУДЬБЫ В иной строке ее герой Строка печали, мук полна Сквозь чарок звон, тоску и лень Строка навязчива порой, ТЕМНОЕ ВРЕМЯ ПОВЕТРИЕ * * * ПРАЗДНИК 46-ГО * * * Помнится, все было - как вчера. * * * КЛАД В ДУШЕ Старье и хлам ложились в груду, И люди шли, не торговались, ЛЮБОВЬ К ЗЕМЛЕ Ты замирал, когда с восхода, С тех давних дней, как тихий голос, Теперь вглядись, проникнись болью ПОЛЕ Дай мне, поле, в предстрадную пору И напомни, сквозь всполох заката, Сколько их, опаленных войною, Но твоя неприметная сила Лихолетья нелегкую долю ШЛИ КОНИ ЧАЛЫЙ В травах - росы тихой ночи, Помнит он, как мы косили Тихо, сонно. Вьюга пашет КАРИЙ КУПАНИЕ КОНЕЙ СТИХИ РУСТАВЕЛИ В СОРОК ВТОРОМ За окнами вьюги гудели И лихо и голод средь сказок Прошло это время, метели, НАБАТ Безжалостней вьюга завыла, Мы подняли, сладя с подпругой, Мы сгинем, казалось порою, Под утро нас вывел из ада ВЕТЛА ХЛЕБОРОБ |
ДЕРЕВНЯ * * * ПРЕДЗИМЬЕ Была, но такой ли? Над лугом Не так ей когда-то смеялось, Теперь... Да ее ли забота Молчать ей, обманчивой синью, СЕЛО УГОР * * * * * * ОБМОЛОТ На девчонке обнова - Кони в приводе ходки. На работе проворной Это быль или небыль. СТРАДА ЗЕМЛЯ ДАЛИ
* * * Долгий путь Долог путь. От избы ли, от сакли Солнце жжет все сильней, но не зряшен облако над полем Проселки сбежались к деревне, Поля его жгли неуроды, Заботою дума задета. НЕБО Как оно над вербами весной От земли у неба красота. Небо - по-над нами и вдали, * * * Знал и сам я: если серо, Как кому: в ином потребу МУЗЕЙ ТЕОРИИ ЗАМОЛКШИЕ СЕЛА НА ОТШИБЕ * * * Возрождать время дом и сад, В чем забота Руси, спроси ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР Погуляй, конь, по вешнему лугу, Завтра, конь, праздник сельского быта - Так все, конь: СМУТА А Русь глубинная по весям СЕДАЯ РУСЬ СМЕРТЬ СКИФА ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ ТЫ ДА Я КРЕСТЬЯНСКИЙ ПОСТ КОРЕНЬ ДУХА |
|