Андрей СМОЛИН
ОТ МИГА К ВЕЧНОСТИ
(Короткая проза)

От автора

Нынче трудно рассчитывать на долгое внимание читателя. Это почти аксиома. Спорить с этим не будешь. Писатели давно ищут выход из этого положения. Один из них – небольшие по объёму рассказы. Иным удаётся даже перейти к стихам в прозе. Другие зарисовки похожи на заметки в газете, так они бывают насыщены житейской информативностью. Но смысл один – краткость и ещё раз краткость. Буду и я следовать этому правилу.

 

 

В ПОСЛЕДНИЙ МИГ

Памяти Вячеслава Белкова

Вот иногда в часы долгого одиночества или длинных размышлений преследует негаданно-странная мысль: что буду вспоминать в последнюю минуту жизни? Самую-самую, уже на краю…

Говорят, что в последних вспышках сознания проносится вся жизнь. Я не очень верю в это. Просто не могу представить тот бесконечно-зигзагообразный сериал, который и есть наша жизнь в земном бытие. И думается, что это не зависит от числа прожитых лет, а количество их ещё не показатель того, что тот «сериал» будет длиннее в ту последнюю минуту. Ибо мы помним только то, что отражает наша «память сердца», как сказал об этом мой земляк Константин Николаевич Батюшков.

Быть может, для пущей верности вспомнить те отражения жизни, которые приходили во снах! Знаю довольно много людей, умеющих убедительно-ярко поведать о тех видениях, посетивших их в сладостной или кошмарной дрёме. Вологодский писатель Роберт Балакшин записывает все свои сны. Он иногда публикует выдержки из своей тетради. Я не знаю, более занимательного чтения. Бедный Фрейд и прочие психоаналитики, пытавшиеся что-то объяснить на этой почве, оказались бессильны.

Различные сонники стараются придать снам вид пророчества. «Если вам приснилась красивая девушка – это предвестник радужных перспектив и семейных радостей. Ведьма, увиденная во сне, означает, что вам предстоит некая авантюра. Сон, в котором мужчина видит себя девушкой, может символизировать затмение рассудка…» Вот и славно. А главное – понятно. Но, между тем, сны настигают внезапно.

Недавно приснилась маленькая девочка Таня из далёкого-далёкого детства, которую пьяный отец застрелил случайно из ружья. Мы сидели с ней за одной партой в первом классе. Я сразу понял, что это она! Особенно, когда она таинственно улыбнулась по-девчоночьи скромной улыбкой, которая осталась на групповой фотографии нашего класса. Я давно забыл её фамилию, но когда она вдруг зачем-то посетила меня сейчас, весь день мучился: откуда и зачем залетел этот осколок давней-давней жизни в мои нереальные виденья?

Но чаще всего долгие годы снилась моя славная рота военного училища. Бог его знает почему? Если считать, что наши сны некая фантастическая связь между близкими людьми, то выходит, что чаще всего к нам обращаются друзья детства и юности.

Собственно, в тех снах не было ничего ирреального. Вот вижу ясно: молочное небо раннего утра над жёлтым полигоном в Гатчине, радостное лицо Димки Прокофьева, только что пославшего ПТУРС за восемьсот метров в полуфигуру танка «противника».

Или: наш замкомвзвода Витя Староверов всё заставляет и заставляет чистить целую ванну картошки.

Или: бледно-розовая ночь над Невой, десятки пар счастливых влюблённых у парапета, а мы с Сашкой Шестаковым всё идём и идём мимо них в ночном патруле, стараясь не смотреть на легкомысленное блаженство наших ровесников…

Когда недавно мне показали снимки четвертьвековой встречи после выпуска, я в тех майорах и подполковниках никак не мог признать те дорогие лица, которые с завидным постоянством приходили в мои сны.

Где-то читал, что так называемые «армейские» сны, о которых приходилось слышать от многих-многих бывших солдат, это отражение того психического напряжения, которое оставляет «почётная обязанность» в нашем сознанье. Впрочем, нужны ли тут научные объяснения, если всё, похоже, много сложней.

Я и сейчас верю, что каждый из нас – частичка вселенского Разума, который называется Бог. И все мы связаны в этом ( и том) мире ниточками памяти и благодарности за то, что просто встретились в этой жизни.

Ещё о снах. Довольно часто «посещает» меня бабушка. Ей давно бы исполнилось много за 100 лет. Я никак не могу поверить в реальность этой цифры в отношении её. Ибо часто вижу живой и здоровой. Иногда – поразительно молодой. По каким-то причинам не сохранилось ни одной фотографии из её юности. Не так много она и переезжала с места на место. Впрочем, до того ли было! Две революции, гражданская война, рождение детей, ликвидация безграмотности, а она многие годы работала библиотекарем, Великая Отечественная война, на которую ушли четыре её брата, вернулся только один, весь израненный, и тоже немного протянул, заботы о престарелой матери… Такая была судьба!

Кстати, странно, что почти никогда не снятся самые близкие люди. Тоже ведь загадка. Фрейд и тут не поможет. Надо догадываться самому. Возможно, мои родные не нуждаются в моей помощи или сострадании? А может, просто умеют не тревожить мой сон, ибо в жизни забот и тревог привносят предостаточно.

Так что же я увижу в последний миг? Пользы от этого не будет никакой. Но, быть может, в этом разгадка того в каком виде предстану перед Вседержителем? Поэтому и мучают такие бесполезные вопросы.

Но будет ли тот миг только мигом между прошлым и будущим? Мой друг, философ и умный писатель, считал, что будущее намного реальнее прошлого. Помню, я спорил с ним. Прошлое имеет множество материальных знаков от египетских пирамид до креста на могиле безвестного мирянина… А будут ли такие «знаки» у будущего, ещё неизвестно.

Да и каждый из нас – сумма своего прошлого, всего-всего потока жизни, в котором нас несёт к земным пределам. Правда, ушлые американцы уверяют, что надо уметь зачеркнуть своё прошлое, а жить только настоящим. Не знаю, как им это удаётся? Но, может, они правы? Кто его знает….

У каждого из нас есть дни в прошлой жизни, в которые мы готовы вернуться, хоть сейчас. Дни радости и покоя, мгновения счастья, когда душа поёт, а сердце что-то там просит. Но нет такой машины времени…

Самой большой загадкой для меня остаётся время. Любые философские системы, сколько я их ни пытал, оказывались бессильны объяснить его сущность. Ведь я-то волен вызывать в памяти любой миг, прожитый на этой грешной земле. Я твёрдо знаю, что будет последний миг моей жизни. И всё чаще кажется, что я немного уже готов!

 

ТИШИНА

Константину Паскалю

Вот и сентябрь. Я провожу многие дни своей жизни в уютном и древнем городке Тотьме на севере страны. Жёлто-серые облака. чуть подпираемые звонницами православных храмов, сплошняком нависли над городом.За моим окном под дождём никнет к земле малинник. А рябины в этом году! Почему-то вспоминаются строки из Анны Ахматовой: «И снова осень валит Тамерланом, в арбатских переулках тишина…». Но я не в арбатских переулках. Хотя бывали времена, когда мог хоть каждый день отправиться на прогулку по запутанным лабиринтам Старого Арбата или Замоскворечья.

Жил я тогда в Москве. Ах, как приятно произнести это провинциалу! Сколько тут наивности, преувеличенной значимости своей персоны и ещё чего-то такого, едва ли выразимого словами. Скажем так: сопричастности! К великому городу, к его историческому прошлому, к его русскому духу, ко всему, что называют «московским образом жизни»…

Думаю, подобное чувство должен испытать каждый русский человек. Хотя на один день. Или – на одну ночь. Быть может, ночью даже лучше. Нет этого навязчивого шороха машин, многоголосья огромного города, извечной суеты, непростительной торопливости на каждом шагу. Только в первые часы после провинциальной спячки это может увлечь, ошарашить, поднять настроение. Но быстро и приедается. Да и не в этом суть московской жизни. Нет, не в этом.

Если бы сейчас после милой Тотьмы оказаться в Москве, то первым делом, наверное, поехал бы в какой-нибудь Дегтярный переулок. Или в Самотечный… Или – на Кузнецкий мост…

А когда-то так рвался на Красную площадь! Это было давно. Это было тогда, когда в столицу, по большей части, ездили за продуктами; когда все вокруг были одеты одинаково скромно; когда юные москвички казались неземными существами; когда больше всего тянуло в книжные магазины, когда не захлёбывались пивом из банок на каждом углу, а прорывались в кафешки «Пиво-вода».

Помню такое заведение на Калининском проспекте в полуподвале. Толпень, давка, сигаретный смог. А ты – наверху блаженства, сдувая пенку с заветной кружечки «Жигулёвского», за которой выстоял битый час. На зимней стуже, между прочим. В огромной очереди.

Почему-то это запомнилось. Как бывает причудливо неразумна наша память. Ей подавай какую-нибудь забегаловку в Москве, а не дом с берёзой у подъезда, в котором живёт Ира с нашими детьми. И, быть может, вспоминает обо мне в эту минуту.

Так вот: почему-то в то время больше всего хотелось побродить по Красной площади. Крупная брусчатка, мохнатые ели, памятники за Мавзолеем… Всегда чуть приглушённые разговоры туристов. Временами – смех! Такой счастливый, такой беззаботный. Всегда – группа людей у Мавзолея, ожидающая смену караула. И ты, причастный к родной стране, тоже спешишь посмотреть, как под бой курантов на Спасской башне уверенно-чётко чеканят свои шаги напряжённо-значительные кремлёвские часовые.

Почему это так волновало? Зачем это было нужно? Боже ты мой, была ли в этом глупость? И сердце давило от причастности: ты побывал в Москве, ты её увидел! Ты – частица нашего народа!

Через день-два где-нибудь в Вологде или Рязани будешь восторженно рассказывать об этом друзьям и подругам, что побывал, посмотрел своими глазами. И видеть сопричастность своего личного чувства уже в других людях. И снова понимать, что есть что-то главное в каждом из нас, что объединяет в великий народ!

Так почему сейчас я перестал чувствовать себя частицей народа? Почему в Москве не бываю годами. И меня туда совсем не тянет? Может, нет никакого народа? Может, нет никакой Москвы? Да есть, конечно. Только не хочется слышать больше её грохота на улицах, дышать бесконечным смогом, видеть её многолюдья, суеты и алчности в глазах «дорогих москвичей».

…Вот и дождь перестал. Пойду прогуляться по славной Тотьме. Так хочу услышать сейчас её завораживающую тишину, которая опадает на плечи моих земляков. Что-то в этой тишине есть от вечности бытия, быть может, самое дорогое в остатке жизни моей.

 

ЭТЮД С МУРАВЬЯМИ

Детям Маше и Ване

Тебе было года три или четыре. Мы с тобой отправлялись гулять. Обычно через квартал, в парк Ветеранов. Теперь мне не описать того нежно-доброго чувства, которое рождалось от прикосновения твоей ладошки, доверчиво лежащей в моей ладони. Ну, скажем, так: бесконечная доброта и сила.

Мне было только за двадцать пять, по утрам я поднимал гири, потом мог работать по десять-двенадцать часов, не замечая усталости. Потом находить время на прогулки с тобой. И ещё оставались силы. А больше всего хотелось совершить что-то необыкновенное, что мог совершить в этой жизни только я!

Теперь в выходные я подолгу сплю, гири по утрам давно не поднимаю, работу выполняю по заведённому порядку, имея навыки и знания. И мне мало чего хочется по-настоящему. Не потому, что всё испытал, о чём мечталось, а просто нет отчётливых желаний. Достаточно долгая жизнь – заведомая пропажа желаний. Есть необыкновенные люди, умеющие сохранить мечты и надежды на всю жизнь. Но, как видится, удаётся это далеко не всем.

Но как мы с тобой гуляли тогда! Особенно – летом. Почему-то всегда твоя мама нас отпускала охотно, в полной уверенности, что мы всё равно вернёмся. Мы пользовались её доверием, уходя из дома на три-четыре часа. Для меня это было сравнительно мало, для тебя – целая вечность.. Ты был упорен, неутомим, настойчиво желая постичь свой мир, свою вселенную.

Ах, если бы при этом ты мог объяснить свои открытия, показать свои достижения, мне, к сожаленью, давно и прочно известные. Но ты не умел тогда этого сделать. Я же был нагружен бесполезными знаниями, по-современному говоря, как компьютер. И то, и другое, в сущности, мешает воспринимать мир до сокровенной тайны, до постижения главных вопросов бытия.

Что ест Бог? Что есть Природа? Что есть сокровенная тайна моей ли, твоей ли судьбы? Что есть всё остальное, чем одаривает жизнь: дружба юных лет, первая любовь, единственно-желанная женщина, огромно-неподъёмные знания, неминуемые болезни, искушения и соблазны, судьбы детей и внуков? А ведь это и есть продолжение тех вопросов, которые зачастую мы так поздно задаём себе.

Я брал книгу или газету, удобно располагаюсь на скамье в тихой аллее парка. Но всегда слышал твоё присутствие, чаще – возбужденно-радостное, даже – оглашенное (!) – как это состояние определяла твоя мама. Но хорошо помню ту минуту, когда вдруг установилась тишина, будто бы я перестал чувствовать твоё присутствие за спиной.

Ты сидел на корточках, что-то усиленно рассматривая на асфальтовой дорожке. Я подошёл. Муравьи бесконечной вереницей, встречным потоком таскали хвоинки, очевидно, собираясь обустроить свой дом на новом месте.

Ты долго смотрел на них, а потом – впервые (!) – осознанно, как показалось мне, задался непонятно-странным вопросом:

– Почему они не летают?

– Эти не знаю. В Африке, кажется, есть такие, которые летают. И потом, какая разница: летают – не летают?

– Как ты не понимаешь: сколько нужно сил потратить, чтобы так долго ползти по этой дорожке. А так, раз – и в муравейнике…

– Значит, им не дано летать. Да и пусть они ползают себе на здоровье.

Ты посмотрел на меня, быть может, в первый раз как-то вызывающе, возможно, удивляясь моей бестолковости. И правда, я был непонятлив в своём самомнении. А у тебя впервые, как я теперь думаю, проснулось воображение, та велико-приобретённая мощь мышления, доступная, вероятно, только человеку.

Боже ты мой! Как счастлив муравей, остановившийся в своей эволюции. Он, переживший человека на сотни миллионов лет, не захотел выбираться из рая своего муравейника, лишившись перспективы развития.

А мой сын, только-только научившись говорить, только постигая окружающий мир, уже моделирует иной способ бытия, иные возможности даже для насекомого, которое никогда не помешает его жизни.

Что же это? Первые проблески нового разума? Или то высшее превосходство над природой, зачем-то заложенное в человеке. Но можно ли понять то высшее, выделившись из природы своим превосходством? Ибо человек возвращает в природу другие качества, прежде всего, разрушение её, чаще всего преждевременную погибель для всего живого… Но почему так несправедливо устроен Божий мир? Или человечество – не вершина Природы, а только её «выгребная яма»?

Нет мне ответа.

…Сын вырос, он давно другой. Теперь он тягает по утрам гири, бегает утренние кроссы по периметру парка Ветеранов, потом исчезает на целый день в университет, а, возможно, манкируя семинарами и лекциями, на свидание с очередной подругой.

Иногда мне кажется, что у него наступила прекрасная жизнь, лучше, чем моя или его мамы, его бабушек, моих сверстников и друзей. Опираясь на свой опыт жизни, зная в нём свои гены, я мог бы предположить канву его судьбы, его будущее. Всего скорей ошибусь. Но почему его первый разумный вопрос: Почему они не летают? – до сих пор не даёт покоя. Быть может, я уверен, что он сам полетит, он построит свою жизнь лучше и краше, чем была жизнь его родителей.?

Или объяснит: «Почему муравьи не летают?» И что надо сделать, чтобы они полетели? Пока не объяснил. Я буду ждать до конца дней своих: а вдруг, ещё через какое-то время…

Но как быстро идут стрелки часов, никто их не остановит!

 

ВОЛКИ

Генка Бутырин, скотник Зосимовской фермы, высокий, как сосна, с копной густых рыжеватых волос, в ватных штанах и телогрейке, наконец-то дождался ночного сторожа Еремеева, задержавшегося по случаю Рождества у тёщи и явившегося на смену только в десятом часу.

– Ты, Генаха, прости! Оторваться от стола не было моих силов, с меня причитается, – гнусавил пьяно Еремеев, но Генка его уже не слушал. Нахлобучив шапку на голову, он поспешно уходил от фермы в ночь.

Бутырин спешил. Его, двадцатитрёхлетнего парня, понять можно: в праздничный день да целый день на ферме. Хотя, однако, днём прикатывали на тракторе деревенские дружки, распили на всех бутылку «Столичной», но разве Генка мог заметить такую порцию – так, губы отмочить! И теперь он спешил в Зосимово, чтобы на квартире у доярки Вали Стебловой погулять до полного удовлетворения души. Водка, правда, сегодня была не так и важна, но праздничные посиделки должны были дать ответ на важный вопрос: выйдет ли Валя за Генку замуж? Так он загадал ещё в ночь под Рождество. «О, вот бы дело решилось, – размечтался Бутырин. – Смотришь, на майские и свадьбой бы громыхнули на нашей улице». И он прибавил шагу. До Зосимова было минут пятнадцать-двадцать быстрого хода.

Дорог до деревни было две. Одна – основная, бетонная, её кое-где тускло освещали заиндевелые фонари на столбах. Другая была прямо по поскотине, её накатывали трактора, возившие силос на ферму. Эта времянка – заметно короче. Но ходить по ней зимним вечером мало кто решался: в двух местах она совсем близко прижималась к густому сосняку. В эту пору на неё выходили оголодавшие волки, коих развелось многовато даже для этой лесной стороны. Бутырин только сегодня читал в районной газете, оставленной доярками после дневной дойки, что в декабре волки напали на женщину из Фефилова, а это и всего три километра от их деревни.

Но сегодня Бутырин выбирал недолго. Как только вышел из фермы, сразу увидел, что над безмолвной местностью повисла здоровенная луна. Даже снежинки искрились в её красном свете. И скотник уверенно свернул на временную дорогу, чтобы опрометью добраться до Зосимова.

Генка не оглядывался по сторонам: чего ему бояться? Он прокручивал в голове предстоящий разговор. Двадцать дней назад, когда встречали Новый год – тоже собирались у Вали. И он, как бы между делом, намекал ей, что сильно она ему по душе. Только смутил девушку. Но щеки её зарделись, и он догадался, что девушка давно ждала от него какого-нибудь решительного слова. Валя переехала в Зосимово около года назад, когда закрыли ферму в отдалённом отделении совхоза.

Тут надо сказать, что не одному Гене пришлась по душе одинокая доярочка, а девушек в округе и всех-то наперечёт, вечерами стал захаживать в девичье общежитие и Стаська Бухтеев, молодой ещё парнишка из соседнего Нефёдова. Явился Статька, нагловатый такой, и в новогоднюю ночь. А когда пошли догуливать вечеринку в клуб, Бухтеев от порога как-то сразу заактивничал, не давал прохода Вале, приглашая её на танец почти под каждую мелодию. Генке и досталось всего ничего: так, два-три танца, а перекинуться серьёзным разговором почти не удалось.

И потом, когда проводили девушку до общежития, то Славка вдруг набычился на Генку:

– Ты это, давай… переставай к ней ходить! Ты… понял, надеюсь?

Генка, слегка заторможенный от выпитого, не сразу и понял, чего хочет от него Станислав. А когда до Бытырина дошло, он неожиданно брякнул:

– Кто это – перестань? Я уже предложение сделал. А тебе ещё жениться рано, верно?

– Моё дело: хочу – гуляю, захочу – женюсь. Но и тебе Вальки не видать…

Генка сейчас попытался припомнить тот «базарный» трёп. Он вдруг довольно отчётливо представил, что именно в этот вечер может оказаться у «шапочного» разбора: толком-то неизвестно, что у Вали на уме, а Стаська, всяко, уже давно сидит на диванчике у девушки в комнате, а он ещё только идёт к ней… И Генка прибавил шагу, но тут услышал какое-то рычание, будто где-то далеко-далеко заводили трактор. Он оглянулся. В шагах тридцати за ним бесшумно трусили серые тени. Это могли быть и собаки, сбивающиеся иногда в стаю, чтобы поохотиться в ближайшем леске. Но таких крупных псов у них в деревне вроде бы не водится.

Генка остановился и встал лицом к волкам. Он уже догадался, что это за «серые тени», преследующие его по следам. Волки тоже остановились, присев на дорогу. Только один, наверное, молодняк, прыгнул за обочину и прыжками пошёл по снежной целине, по-видимому, намереваясь отрезать намеченной жертве отход к деревне.

– Пошли отсюдова! – что есть мочи заорал Бутырин. Но в морозном воздухе голос явно потерял силу. Хищники даже не пошевелились.

«Надо идти! Только не бежать!» – пронеслось у парня в голове. Он прикинул сколько осталось до ближайших светящихся окон. Выходило метров сто, не больше. И Генка, вопреки своим желаниям, проскальзывая галошами по накатанной дороге, вдруг бросился бежать. Волки, казалось, только этого и ждали. Через несколько секунд Генка спиной почувствовал, что его догоняют. Он оглянулся на бегу. Раскрытая пасть ближайшего зверя была при лунном свете так хорошо видна, что парень мог при возможности сосчитать в ней зубы.

– Поди прочь, скотина! – хрипло выругался он, ещё немного ускорив свой бег.

Тут Генка, едва не споткнувшись, понял, что будто бы кто-то хватанул его за фуфайку. Он, не останавливаясь, что есть силы отмахнулся и попал по морде волка. Тот коротко взвыл, припав на задние лапы от боли. Другие преследователи, наткнувшись на вожака, остановились в секундном замешательстве. Это позволило парню заметно оторваться от нападавших зверей. И вот оно спасенье: Генка в темноте разглядел чью-то изгородь, стремительным махом перекинув через неё своё тело.

Почти по пояс утонув в сугробе, он понял, что волки сюда уже не сунутся, их явно отпугивал свет из ближайшего дома. Генка, тяжело дыша, вдруг скатал снежок и запустил им в стаю. Волки метнулись обратно к лесу.

Через пару минут по пояс в снегу Бутырин выбрался на улицу. У ближайшего фонаря он глянул на ручные часы. Было около десяти вечера. «Э, все верняком уже в клуб двинули, – подумал Генка. –Сейчас ребятам сказку обскажу, как от волков драпал! Во, смеху-то будет! А не поверят ведь! Хотя, вроде, сзади на фуфайке клок ваты вырван!..»

У клуба было пустынно. Только двое ребят пьяно пошатывались у входа, обволакивая себя сигаретным дымом. Подойдя ближе, Гена в одном из парней признал Стаську Бухтеева. Возбуждённый счастливым спасением, он и подзабыл в данную минуту, что это его соперник.

– Мужички, – весело начал Бутырин. – Вечер ещё не начался? В самый раз поспел…

– И ты прискочил? Думаешь, Валька тута? – Нервно ответил Бухтеев. – Нету её. Всех гостей по домам отправила… Спать легла, ей на дойку завтра рано…

– А-а, – потянул Генка. – Мне тогда тут и делать нечего…

– Как это нечего? – неожиданно встрял напарник Стаськи, в котором скотник признал Борьку Вершинина, шофёра из леспромхоза. – Мы тута тебя поджидаем, разговорчик имеется…

И парни, видно, сговорившись заранее, двинулись к Генке. Он понял, что Стаська решил этим вечером «разобраться» с предполагаемым ухажёром Вали-доярки.

«Что? От энтих побегу, как от волков? Не миновать драки, раз такое серьёзное дело назрело!» – Генка тоже пошёл на парней, даже скинув по такому случаю тёплые рукавицы.

Но скользкие галоши подвели его. Размахнувшись для первого удара, он будто подкошенный, упал, а Стаське с Борькой только этого и надо было. Тяжёлые удары сапогами последовали один за другим. Генка, обхватив голову руками, пытался подняться, но Стаська с напарником снова опрокидывали на землю, всё больше разъяряясь от беспомощности соперника.

И второй раз повезло Генке в этот вечер. Видимо, в танцах наступил перерыв, на крыльцо клуба стали выходить зосимовские ребята. Увидев, что идёт какая-то драка, многие тут же сорвались к месту события.

– Вы чего это, пацаны! Наших бить?

– Мы за дело, за дело, – ерепенился Стаська. – Будет знать, как девчонку отбивать. Но зосимовские, навалившись толпой, быстро отогнали драчунов в сторону. А те под шумок незаметно будто растворились в ночной темноте.

Когда Генку повернули на спину, в свете фонаря все увидели вместо лица сплошной синяк. Его подняли на руки и понесли к дому деревенского фельдшера Ивана Васильевича. Генка в бреду всё твердил:

– Хуже волков, хуже волков! Я им ничего не сделал… А они, а они!..

Тут он затих, и вдруг стало отчётливо слышно, что где-то за околицей взвыли волки. И все стали прислушиваться к этому вою, стараясь понять: далеко это, или совсем рядом?..

 

ФИЛОСОФ

В том апреле провёл я несколько дней в красивой деревушке на правом берегу Сухоны. Весна запаздывала, студёно было даже в солнечные дни, в лесах снег лежал ещё метровыми сугробами. Но вдруг, в один день, пришла настоящая летняя жара градусов под тридцать. Той же ночью на реке затрещал лёд, будто какая-то гигантская рука разрывала его на части, как плохонький картон. Вода в Сухоне поднималась буквально на глазах. А ещё через день водополье подступило вплотную к окраине деревни. Жители поднимали вещи и запасы продуктов на чердаки или в мезонины, подклеивали старые бродни и резиновые сапоги, вытаскивали из чуланов надувные лодки: сказывался старый опыт, в иные годы деревню подтапливало вполне серьёзно. Живность заходилась в истерике: тревожно трубили коровы, из угла в угол метались в своих загонах овцы, петухи и курицы старались не покидать своих насестов в сарайках. Даже собаки, жалобно скуля, скреблись в двери хозяев, прятались под лавками, если их запускали в дом. Один гусак по прозвищу Косой (и правда, косой, с одним глазом, выбитом в какой-то гусиной драчке), спокойно ковылял по деревне, с презрением наблюдая за суматохой людей и «братьев меньших». Иногда он подходит к кромке воды, изгибая шею к ней, словно пытался попробовать клювом: а не холодна ли водичка? Косой всем видом своим показывал, что весенний потоп его никак не коснётся, мол, и не такое видывали. Несколько дней деревня переживала тревогу перед большой водой, но Сухона отступила. Стали готовиться к Пасхе. И первым делом под нож был отправлен Косой. Под свою «гильотину» он пошёл с тем же спокойствием, с каким недавно бродил по деревне при наводнении. Одним словом, философ, всё познавший в жизни. Мне потом говорили, что гусь с мочёными яблоками на праздничном столе удался на славу!

 

ГОРЕ

В полдень зашёл Травнин, сосед справа по нашей улице. Ему под семьдесят, но, похоже, здоровье ещё в порядке. Да и что ему годы: лет сорок просидел бухгалтером в совхозной конторе. Травнин – «мужик с головой», как о нём многие говорили в Святогорье. Дома – достаток, дети устроены по городам, а пасека даёт устойчивый доход. В этот раз сосед был что-то не в себе: как-то суетливо предложил выпить, поставив на стол чакушку, хотя было видно, что он уже в «дозе»: вчера вернулся с побывки у сына. Мы выпили по стопке. Вдруг на глазах гостя появились крупные слёзы, он уткнулся лицом в ладони, разревелся в полный голос: «Горе у меня, горе…» – «Какое горе-то, Иваныч?» – «Сын в Вологде совсем спился, пьёт по-чёрному…» – «Ну, может, ещё вылечить можно, кто теперь не пьёт?» – «Да, пусть хоть все запьются, а тут – сын, мой сын!...» Потом мы до сумерек сидели друг против друга и молчали, каждый думал о чём-то своём.

 

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную