* * *
Мои стихи — моя надежда,
Что есть порядок мировой.
Пускай начитанный невежда
Мотает лысой головой.

Пусть я старею и слабею
И жизнь моя сплошной хаос —
Пока я вас писать умею,
Мне нет причины вешать нос.

Когда случается упадок,
Когда я слаб, и зол, и пьян,
Меня спасает мой порядок —
Бессмертные хорей и ямб.

Не просто рифмы и размеры
Выводит гибкое перо —
Оно сломалось бы без веры
В конечный разум и в добро.

И сами подтверждают строки,
Их смысл, и музыка, и строй,
Что пусть немыслимо высокий,
Но — есть порядок мировой.

* * *
Изнемогает ветер над равниной,
Не в силах пролететь такой простор,
И издает протяжный стон тоскливый
И умирает у мышиных нор.

И тучи, превращаясь в клочья дыма,
Не могут перейти твои края...
О степь моя, ты непереходима,
Родная и лихая ты моя!

И одинокий волк, голодный, сильный,
Бежать не устающий день и ночь,
Не может твой волнистый бег ковыльный
Своим железным бегом превозмочь.

И ворон опускается на падаль,
Чтобы немного силы подкрепить...
О степь моя, какую жилу надо,
Чтобы с тобою, бесконечной, жить!

Ты стольких убаюкала до смерти
На необъятной ледяной груди...
Иду — и словно бесы меня вертят:
Ты позади меня и впереди.

АТКАРСКУ
Ты прости меня, город степной захолустный,
Что давно я покинул тебя навсегда:
Летом жарко в тебе, слишком пыльно и пусто,
А зимою под ветром поют слишком грустно,
Словно волки, стальные твои провода,
И зимою и летом туда и сюда
Слишком быстро летят,
Слишком громко кричат,
Пролетая тебя, поезда.

Я не первый изменщик такой, не последний —
Испокон беглецы все твои пацаны.
Слишком тихий ты, слишком ты скучный и бедный.
Слишком громко вещает и слишком победно
О великих свершеньях великой страны
Репродуктор на площади, бывшей Базарной...
Слишком резво бежишь ты за модой бездарной,
То обузив без меры,
То слишком расклинив штаны.

Не в угоду каким-нибудь плоским мыслишкам
Говорю о тебе я все "слишком" и "слишком" —
Слишком ты дорогой и родной для меня!
Слишком был я твоим белобрысым мальчишкой,
С самодельным мольбертом, с гитарою, с книжкой,
Слишком сладко я мучился, влюбчивый слишком,
Слишком жарко мечтал и на счастье надеялся слишком,
И лежала вокруг тебя степь,
Бесконечною далью маня...

Сам меня провожал ты с надеждою, болью, тревогой
За наукой, на службу солдатскую, славы искать.
И снабжал меня сам ты котомкою легкой, убогой,
И пускал бесконечной прямою железной дорогой,
Научив меня видеть и думать, читать и писать
И совсем ни к чему,
Не к добру — если правду сказать —
Водку пить и рыдать
Или песни орать и плясать.

Так спасибо тебе, ты мой город родной захолустный,
Уж за то, что однажды родился в тебе — навсегда.
Что вдали от тебя иногда мне тоскливо и пусто,
И пишу потому я порою отчаянно, грустно,
Но в стихах моих красная кровь — не пустая вода.
И в каких бы ни жил я известных больших городах —
Я аткарским останусь, степным, коренным,
то есть русским,
И не стану другим никаким
Ни за что никогда!

Такова уж судьба у российских селений бессчетных:
Для столицы поэтов и мясо, и хлеб поставлять,
Как у всех матерей, молчаливых, согбенных, бесслезных, —
Всех согреть, накормить-напоить, а себя забывать...
Но клянусь я тебе — пусть не свидеться нам никогда:
Да горит мне в России и в целом Советском Союзе
В нерушимом и строгом с Кремлевской звездою союзе
Над могилой отца моего
Жестяная звезда. 

ЗИМНИЕ ПЕСНИ
Тусклые, как отраженные, дни.
И нескончаемыми вечерами
Колются горько на черном огни
В белой заснеженной раме.

Что-то нам скучно, родная, с тобой.
Взгляды, движенья и речи устали,
И в тишине, белизне неживой
Сами мы тихими стали.

Только нечаянно иногда
Смех, как чужой, сам собой засмеется,
Словно вода из-под ровного льда 
Выплеснется-разольется...

Старость нашептывает нам зима,
Белым незрячим уставившись глазом...
Так ведь недолго сойти и с ума,
Коль не встряхнемся мы разом.

Печку затопим, на стол соберем,
Сядем и стопки наполним литые,
Выпьем и песни свои запоем,
Долгие песни простые.

* * *
Над землею косматой, седою,
Дымом-инеем завитою,
Заколдованной лютой зимой,
Небо синее, молодое.

В небе — облачко золотое,
С нежно-розовою каймой.
От усталого, старого тела, 
Что почти уже окоченело

И притихнуло не дыша,
Высоко и легко отлетела
И на солнышке заблестела
Нестареющая душа.

* * *
Услыхал я кукушку в весеннем лесу —
Тихо ёкнуло сердце в груди:
Прокукуй, хоть и знаю, что смерть на носу,
Сколько лет у меня впереди.

Прокричала тревожно кукушка раз пять,
И — молчание... Так я и знал.
И собрался уже уходить, но опять 
Сладкий голос мне закуковал! 

И опять замолчал... И опять ворожит
Страстный голос грудной с переливами. 
И со счета я сбился. И вышло, что жить
Очень долго мне. Но — с перерывами.

* * *
Тонкою плотною дымкой
Небо заволокло.
Солнце горит невидимкой
И ни темно, ни светло.

Ни синевы и ни сверка.
Словно сквозь белый плафон
И отовсюду, не сверху —
Ровно весь мир освещен.

Нету игры светотени,
Нету игры никакой —
Серые плоские стены,
Черные дыры окон...

Дождик хотя бы иль ветер,
Невыносимо смотреть:
В этом бестрепетном свете
Жизнь помирились и смерть.

И не тягаются втуне                                                            
Равные силы — к чему? 
Это противно натуре,                                                                  
Хоть и понятно уму.

* * *
Любимый мой пейзаж: бурьян и снег, дорога
И небо серое иль сизое над ней.
А ежели стожок да ивняка немного,
То нет и ничего не может быть милей.

А если над стожком иль ивняком — ворона
Да вдоль дороги телеграфные столбы,
То я готов шагать до края небосклона
И больше ничего не надо от судьбы.

Чтоб только снег скрипел под валенком подшитым
И холодно глазам, а сердцу горячо.
И чтобы ветер пел о чем-то позабытом
Или неведомом, что ждет меня еще...

А ежели навстречь мохнатая лошадка
И видящий насквозь таинственный ездок,
То мне, как пацану, и боязно, и сладко,
И только б не спросил: "Далёко ли, милок?"

Поскольку я иду немыслимо далёко,
Минуя россыпи заманчивых огней,
Шуршит в бурьяне снег, теряется дорога,
Все ниже небо опускается над ней...

А мне, как будто бы за пазухой у Бога,
Все легче, и покойней, и теплей...
И веет сладкий воздух родины моей.

* * *
Медленный серый рассвет, 
Как затянувшийся вечер... 
Сколько стремительных лет
Буду мучительно вечен?

Солнышко зимнего дня 
Тихо глядит и печально... 
Больше и дольше меня
Всё, чем владею случайно.

Снова надвинулась ночь... 
В гулкой тиши мирозданья
Спать и не спать мне невмочь
От непосильного знанья.

Сердце все громче стучит
В непримиримой обиде,
Вечность все глуше молчит,
Видя меня и не видя...

Снова забрезжил рассвет,
И проясняются выси...
Нет утешения, нет,
Кроме взыскующей мысли.

ЗЕМЛЯ РОДИМАЯ
Вспомнилось мне,
Когда час мой был горек,
Место одно на земле —
Тот небольшой неприметный пригорок
В дальней моей стороне.

Нет, никаким он особенным не был —
Гладкий пригорок пустой,
Вечно открытый бездонному небу,
Травкой поросший сухой.

И, глубоко прогреваемый солнцем,
Жаром живым он дышал.
И, прижимаясь мальчишеским сердцем,
Тихо на нем я лежал.

Грудь мне былинки кололи легонько,
Жаворонок надо мной
Пел в вышине... И уснул я глубоко,
Крепко обнявшись с землей.

Долго я спал, ничего мне не снилось.
Холод меня разбудил.
Встал я — уж солнце давно закатилось,
Месяц над степью светил.

Полон железной неведомой силой,
Шел я и видел впотьмах...
Много с тех пор ко мне бед приходило -
Все разбивалися в прах.

* * *
Удаляются звуки земные,
Гул машинный и гомон людской.
Приближаются звуки иные —
Одиночество, воля, покой.

Я дошел до предела, до края,
Не умея ни стать, ни свернуть.
И лежит предо мною, пугая,
Без дорог во все стороны путь.

Никому не дано двух жизней.
Сердце плачет, а разум глядит,
Где звезда моя над отчизной
Одиноко и тихо горит...

Нет, не брошу я камнем в небо.
Хоть душа от боли черна.        
Разный вкус у правды и хлеба, 
Только горечь у них — одна.

Я пойду, куда дует ветер,
Чтоб забыть о счастье своем. 
Нет дороги мне на всем свете. 
Только путь мой. Во мне самом.

* * *
Мой город малый засыпан тихим снегом.
Я медленно хожу по белым улицам.
Они пусты под низким серым небом.
Дымы, как в детстве, над домами курятся.

Несильно светит солнышко сквозь дымку
Над каланчой пожарной, деревянною.
И где-то музыка играет под сурдинку,
Напоминает что-то, окаянная.

А я не помню! Мне пес бежит навстречу,
Глядит глазами умными, прилежными.
Вот-вот кивнет, и я ему отвечу.
Но не здоровается он с приезжими.

А у колонки, что вся обледенела,
Тихонько дышит на розовые пальцы
Такая — ох, аж сердце зазвенело...
Взглянула: старый, а туда же, пялится.

Куплю-ка водки. Обрадуется дядя
И в погреб за огурчиками сбегает,
И посидим мы тихо, на ночь глядя,
Пока свое, проклятая, не сделает.

Потом, качаясь, и всё мне будет в рифму,
В потемках — берегись, шпана аткарская! —
Я не дойду до дома, вспомнив Риту,
У ней в любви была повадка царская...

А впрочем, хватит. Сегодня буду умница.
Пешком, пешком утишу боль сердечную.
Пускай выводит меня Пушкинская улица,
Минуя кладбище, в степь бесконечную.

ДУРАК
Напился Иван и свалился
От скуки в глубокий овраг.
Но вылез и похмелился.
А что ему станет? Дурак.

В красивую Ваня влюбился.
Она ему: как бы не так!
Он взял тогда и удавился.
Спасли. Оклемался дурак.

На нищенке Ваня женился,
И ей подарил он пятак.
И женушкой очень гордился.
Известное дело — дурак.

Детишек они наплодили.
И жили они натощак
И еле одеты ходили.
А он улыбался, дурак.

Все с Ванею водочку пили,
А как доходило до драк,
Всегда выходило, что били
Его, потому что — дурак.

Пошли у Ивана внучата
Курносые — целый косяк.
И все как один дурачата.
Силен был, однако, дурак.

Всё грузчиком Ваня работал,
Ворочал мешки как ишак.
И грыжу себе заработал.
И рано он помер, дурак.

Без музыки похоронили.
И, выпимши, Ванин шуряк
Гвоздем написал на могиле:
ЛИЖИТ СДЕСЬ ВИЛИКИЙ ДУРАК.

ТЕНИ ТИХИЕ ПО ПОЛЮ
Блещут солнечные выси,
Облака кочуют в ряд...
А по полю, словно мысли, 
Тени тихие скользят.

Чередою бесконечной
Уплывают быстро вдаль —
Как природы вековечной
Преходящая печаль.

Мимолетны, невесомы —
Ни былинки не пригнут...
Ветром времени несомы,
Так и дни мои бегут.

Радость светлая на сердце
И внезапная тоска —
Словно ясно светит солнце
И находят облака...

Тени тихие по полю...
Глаз не в силах оторвать,
Я стою... А в детстве, помню,
Я пытался их поймать.

Наступал на них ногами,
Обгонял их даже, но
Убегали, убегали —
Убежали все равно.

Тени в поле, тени в поле...
Сколько мне хватает глаз.
Мои радости и боли!
Задержать я вас не волен —
Мне бы видеть только вас...

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА
Днем и ночью далекий
Стук железной дороги —
Я слыхал его с детства,
Как биение сердца.

И гудки мне кричали
В жизни самом начале
Удалявшимся криком
О пространстве великом.

Очарованный ими,
Я простился с родными,
И в погоне за эхом
Далеко я заехал.

Я узнал, что пространство
Велико и прекрасно.
Но стальная дорога
Не довозит до Бога...

Постарел я, скитаясь.
И сошел я шатаясь
На какой-то из станций,
И решил я остаться.

На бугре или в яме
Врос я в землю корнями
И от горького хлеба
Дотянулся до неба...

Но железной дороги
Бесконечные вздроги
В неизбежном соседстве
Всё сжимают мне сердце.

* * *
Заспать бы всю жизнь и внезапно проснуться
От крика скворца и горячего солнца.
И выйти во двор босиком, оплеснуться
Водой ледяной, только что из колодца...

В отцову большую железную кружку
Налить молока из бадейки до края,
И черного хлеба отрезать краюшку,
И съесть не спеша, молоком запивая...

Потом на плечо свои удочки вскинуть,
Пойти вниз по Пушкинской, не обернуться
И там, на Медведице солнечной — сгинуть.
Заспать бы всю жизнь и внезапно проснуться...

ЖАВОРОНОК
Над землею горячей,
Над полынью сухою и горькой,
Там, где синь от жары выцветает и тает,
Погляди, если зрячий,
В стоге неба звенящей иголкой,
Видишь, жаворонок на глазах пропадает.

Он все выше и выше,
Перепады полета и песни —
Замирания неутомимого сердца...
Вот уже и не вижу:
Поглотило его в поднебесье
Золотое жерло раскаленного солнца...

Только тысячи точек —
Бездна бездн проглянула сквозь небо,
Иль в глазах у меня потемнело, не знаю...
Но не молкнет звоночек,
Все звенит!.. И заслушалась немо
Вся залитая светом равнина родная...

Степь моя! Осенило
И меня неизбывностью сини,
Что горит над тобой, неизвестность скрывая.
И поет во мне сила,
Но в ответ — только шорох полыни,
И сжимает мне сердце тоска вековая...

Но я видел и слышал,
Как твоя невеликая птица,
Устремляя в зенит свое певчее тело —
Выше, выше и выше, —
Там, где вечность невидимо длится,
Канул жаворонок — и все небо запело!

* * *
Как невзрачна и неуютна
Осень в стенах больших городов. 
Все темно, и уныло, и мутно,
Ветер свищет меж длинных домов...

Там, в лесу или в поле, раздумье —
Здесь тоска и досада берет.
По асфальту, как мусор, в безумье
Листья мечутся взад и вперед...

Там природа, со сроком согласно,
Примиряется с долей своей —
Здесь всё больно, тревожно, опасно
Накопляется в душах людей.

Там покой и печаль увяданья,
Вековая, вселенская грусть —
Здесь привычная ноша страданья
И забот нескончаемый груз.

О скопленья жилья и несчастья,
Строй глухих и незрячих домов...
Тяжела, неуютна, невзрачна
Осень в стенах больших городов.

* * *
В Москве свобода и разор,
И ветер, словно в поле, свищет,
И тяжело блуждает взор
И отдохнуть на небе ищет.

Но из-под туч пустая даль
Блестит в глаза полоской узкой,
Как хладная слепая сталь
Над забубённой жизнью русской.

И ниже выбитой травы
Родимый дух земли бессмертной,
И выше Пушкина главы
Ярлык закусочной всесветной...

Иду с подавленной душой,
Не узнавая человека,
Вдруг постаревший и чужой,
Как будто из другого века.

Иду, а сумрак все красней,
И нет мне, кроме неба, кровли,
И жутко мне в толпе теней,
Сходящихся на запах крови...

Я узнаю тебя, прости,
Безумное лихое племя.
И снова нам не по пути —
Куда б ни повернуло время.
Нам вместе просто жизни нет.
Пускай заплачу от бессилья.

Я — персть земли, мне тыщи лет,
Ты — гной ее, и жар, и бред.
Тебе — огонь, мне — Божий свет,
Тебе — весь мир, а мне — Россия.

* * *
Душа все одиноче, тише, выше,
Животной оскорбленная грызней, 
Которая все злобней и грязней, 
Душа от жизни все свободней дышит. 
Земля все отдаленнее и тише, 
И небо мне все ближе и ясней, 
И реже воздух, и дышать трудней, 
И на земле никто меня не слышит. 
И, молча плача по родной земле, 
Без слез по брошенной рыдая жизни, 
Я в разреженной выси — как в петле. 
И на моей никто не выпьет тризне. 
Но что я в горнем свете — не во мгле 
Умру — спасибо Богу и Отчизне.

Настали опять её чёрные дни.
Бесчинствуют в доме иуды и воры.
И друг перед другом ярятся они.
И нету дубинки для бешеной своры.

И сохнут леса, каменеют поля,
Бесовского шáбаша вынесть не в силах.
И вся шевелится, бугрится земля –
Все русские воины стонут в могилах…

Простите, Ослябя и Пересвет,
Простите, безвестные все, поимённо,
Но нынче России защитников нет,
И, славные некогда, никнут знамёна.

Все тёмные силы сорвались с цепи
И рвут на куски тебя, топчут и лают…
О добрый народ мой, терпи не терпи –
Они доброты твоей не понимают.

Они не отпрянут, пока не убьют.
Не будет ни хлеба тебе и ни кровли.
А будет бесстыдный невиданный блуд
На горе твоём, на слезах и на крови.

И чтó не давалось ударам мечей
И палу огней никаких супостатов,
Берут они нынче лишь ложью речей
И гладкой личиною демократов.

Очнись же, покуда не поздно, и встань
За землю и волю свою, за Отчизну!
Припомни, как было недавно и встарь.
Иль справят они на костях твоих тризну.

От горя и гнева я вижу в ночи.
Я вижу Россию от края до края.
Я слышу, как грозно Россия молчит,
Последние силы свои собирая…

* * *
Нет места ни чувству, ни мысли, ни слову
В пространстве, пропитанном кровью и гарью,
Прострелянном танками. Стали мы снова
Тупой и трусливой, покорною тварью.

И нет мне ни правды, ни счастья, ни жизни
В пространстве, пропитанном злобой и ложью.
Я снова изгнанник в родимой Отчизне,
Я снова в ночное иду бездорожье.

И снова, лишённого права и слова,
Лишённого Родины, дома и доли,
Меня укрывает как сына родного
Лес тёмный, овраг и широкое поле.

Коль нету в Отчизне мне места для жизни,
Незримою вечною тенью повсюду
Я буду гулять и свистать по Отчизне
На ужас и гибель ворам и иудам.

В пропитанной гарью и кровью России,
В России, отравленной злобой и ложью,
Я буду сбирать её душу и силу,
Скитаясь в родимом ночном бездорожье,
Копать для её супостатов могилу
Под каждым пригорочком, с помощью Божьей.