Евгений ТАТАРНИКОВ (Ижевск)

Путешествующий поэт-символист как «вечная тревожная загадка»

Эссе к 155-летию со дня рождения русского поэта Константина Дмитриевича Бальмонта (1867–1942)

Константин Бальмонт — одна из самых противоречивых фигур Серебряного века: любимец публики и объект насмешек, певец свободы и эгоцентричный скандалист, поэт первого ряда, которого сегодня почти не издают и не изучают. И про как - то мало упоминают, а ведь он был интересным человеком, писателем, переводчиком многих произведений.

Помимо Бальмонта-поэта и Бальмонта-переводчика существует еще один, хотя и менее известный Бальмонт - прозаик, критик и публицист. Бальмонт оставил после себя ряд прозаических произведений (рассказы, автобиографический роман «Под новым серпом», лирическую пьесу «Три расцвета»), а, кроме того - множество статей, очерков и рецензий.

Бальмонт был полиглотом, знал множество иностранных языков, во всяком случае - большинство европейских (среди них такие разные, как португальский, норвежский, литовский, сербский).
В одном из писем Бальмонт признавался, что «прикасался» к египетскому, еврейскому, китайскому и японскому языкам, а, кроме того, «лепетал» по-самоански и по-малайски. Однако языки не были для Бальмонта самоцелью: он изучал их для того, чтобы приблизиться к «душе народа», с поэзией которого знакомился в тот или иной период жизни.

Любил Россию, чувствовал её, и даже эмигрировав в 1920 году во Францию, не приняв революцию и гражданскую бойню, оставался особняком и на чужбине. Он по-прежнему активно работает, занимается переводами, издает поэтические сборники. Лейтмотивом его лирики становятся тонкие ностальгические переживания. Он впервые пишет о себе: «Я русский, я русый, я рыжий». Образ потерянной родины, становится центральным в эмигрантских сборниках: «Марево», «Мое — Ей», «В раздвинутой дали», «Северное сияние» и других. Поэт пишет о ней с болью и проклятьями и в то же время не теряет надежды на возможное примирение.

Современники Бальмонта называли его «вечная тревожная загадка». Он представлялся на Нобелевскую премию в области литературы в 1923 году как великий поэт. У него была масса последователей, он был образцом литературного стиля для Марины Цветаевой и Игоря Северянина, Максимилиана Волошина и Ильи Эренбурга. «Он впервые открыл в нашем стихе «уклоны», открыл возможности, которых никто не подозревал, небывалые перепевы гласных, переливающихся одна в другую, как капли влаги, как хрустальные звоны», — писал Валерий Брюсов.
Сам Бальмонт так писал:

Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.

«Бальмонт был вообще удивительный человек. Человек, иногда многих восхищавший своей «детскостью», неожиданным наивным смехом, который, однако, всегда был с некоторой бесовской хитрецой, человек, в натуре которого было немало притворной нежности, «сладостности», выражаясь его языком, но немало и совсем другого — дикого буянства, зверской драчливости, площадной дерзости», — говорил про него Иван Бунин.

«Он не сумел соединить в себе все те богатства, которыми наградила его природа. Он — вечный мот душевных сокровищ... Получит — и промотает, получит и промотает. Он отдаёт их нам. Проливает на нас свой творческий кубок...», —отмечал необычайную щедрость его натуры Андрей Белый.

К сожалению, до сих пор не существует полного издания творческого наследия К.Д. Бальмонта.

 

«Любознательность и подвижность тянули его к приключениям»

Он хотел увидеть и познать весь мир. И он это сделал.

16 августа 1911 года он сообщает Ф. Д. Батюшкову о своих планах: «Я хотел бы вернуться все же — не отклоняя приезд (с его вероятной карой мне, той или иной) по свершении своего большого путешествия. Если после этого посадят в тюрьму на неограниченное время, буду там писать „Заокеанские Видения”». К кругосветному путешествию Бальмонт специально готовился. Он писал Михаилу Васильевичу Сабашникову, другим близким людям, чтобы ему прислали книги по буддизму — труды русских и зарубежных ученых (среди них академики И. П. Минаев и В. П. Васильев, Р. Пишель, Г. Ольденберг), книги о путешествиях в страны Индийского и Тихого океанов. Особый интерес проявлял к традициям и религиям народов Востока, по этому поводу консультировался с видным этнографом и антропологом, профессором Московского университета Дмитрием Николаевичем Анучиным, создавшим при университете Музей антропологии. Его называли кругосветным, так как Бальмонт предполагал вернуться в Европу через Америку. Забегая, вперед скажем, что этого не получилось: из Океании (Полинезия), минуя Гавайские острова, он повернул свой маршрут в сторону Индии и вернулся через Суэцкий канал, пропутешествовав одиннадцать месяцев вместо намеченных тринадцати.

 

«Я с бакланом, быстрым, чёрным, по морям лечу…»

В январе 1912 года, стартовав из Лондона, Бальмонт совершает настоящее кругосветное путешествие, длившееся почти год — до 30 декабря 1912 года. Судно взяло курс из Лондона к берегам Южной Африки через Плимут и Канарские острова, далее путь лежал к Австралии, Новой Зеландии, Самоа, Фиджи, Новой Гвинее, Яве, Суматре, Цейлону и Индии. От этого путешествия поэт просто «утонул» от эмоций.

«…Чем дальше уплывает корабль, тем острее чувствуешь, что на неизвестное течение дней и месяцев ты ушёл от своих, отделился от земного, и одна осталась убедительность – зори и звезды, Море и ты. Никогда на суше не увидишь такого широкого разлития зари, с отсутствием каких-либо природных или человеческих преград между тобою и небесным светом. Разве только в пустыне или у нас в степях, где равнинное царство земли разлилось подобно морю. Но и в степях, и в пустыне слишком много человеческого. Там есть шатры и караваны. Там есть станицы и стада. И хоть ветер степной – зловещий, а самум пустыни – губительный, и в пустыне, и в степях каждый миг ты ступаешь по земле, достоверной земле. А здесь на Океане, в качающейся люльке неверных вод, ты со своим могучим кораблём не более, как малый ребёнок. Хорошо понимаешь, как легко утонуть. Сознаешь безошибочно, что, если тонут целые материки, твое маленькое человеческое я не больше, чем капля в безмерном Океане, тебя родившем, тебя лелеющем, тебе грозящем, тобой играющем. В одно и то же время чувствуешь, что в нераздельном целом слились в тебе Великий Мир и Малый Мир, человеческое сознание, и то безграничное, звёздное, миротворческое, на чьем ночном лоне мы мчимся среди мировых светил…» (очерк К. Бальмонта «Океания», стихотворения, навеянные путешествием поэта по Океании в 1912 г. и поэтические обработки легенд Океании из сборника «Гимны, песни и замыслы древних»).

Прочитав эти строки из его очерка, так и хочется самому попасть на этот корабль и плыть вместе с Бальмонтом, слушая его стихи:

Я с бакланом,
Быстрым, чёрным,
По морям лечу.
Я туманом,
Бесповторным,
Вью уют лучу.
И лучами,
И волною,
Я пленён равно.
Лишь очами,
Только мною,
Миру жить дано!

«Позднее, когда на диком побережьи Новой Гвинеи, в этом последнем оплоте замкнутой обособленности, возле свайных построек, я был окружён толпой папуасов и папуасок, умеющих радоваться на каждую минуту жизни, в ослепительном солнечном свете я видел все лица и предметы окаймлёнными золотой дымкой, а в ночной темноте, при неверном свете первобытного факела, мне было легко о чём-то шептаться с причудливой маленькой папуаской. И я подумал, какое это счастье, что есть ещё страны, где каждый миг может быть, как сияющий кристалл в Океанической оправе Вечности, но из всех видений, мною увиденных, я люблю более всего органное пение коралловых морей и отрешённую тишину золотого Самоа». (очерк К. Бальмонта «Океания», стихотворения, навеянные путешествием поэта по Океании в 1912 г. и поэтические обработки легенд Океании из сборника «Гимны, песни и замыслы древних»).

Прочитав часть этого очерка, я захотел туда же, чтобы порадоваться вместе с ним каждой минуте жизни.

«Но лишь теперь увидев страну Зулю и изумительный край Гавайики с его последними маори и вольных самоанцев, и угрюмое Фиджи, и улыбчивое Тонга, и сказочный Целебес, и оглушительно яркую ликующую Яву, я понимаю, почему Миклухо-Маклай, с детства меня пленивший, так возлюбил Папуа и был ими возлюблен. Я думаю, что сейчас на всем земном шаре есть только две страны, где сохранилась святыня истинной первобытности: Россия и Новая Гвинея. И вы пишете мне о Миклухо-Маклае, а я думал о нем, когда, ступая как по святой земле, я шёл в селение Анабада, на деревьях же скучивались каркающие вороны, точно я шел к русской деревне. Так встречаются души. Если куда мне хочется вернуться, так это к Папуа». И посмотреть, наверное, опять пляску колдуна, которую он описывал так:

«Один, ничьи не ощущая взоры,
В ложбине горной, вкруг огня кружась,
Он в пляске шёл, волшебный Папуас,
Изображая танцем чьи-то споры.
Он вёл с огнём дрожавшим разговоры.
Курчавый, тёмный, с блеском чёрных глаз,
Сплетал руками длительный рассказ,
Ловил себя, качал свои уборы.
Хвост райской птицы в пышности волос
Взметался как султан незримой битвы.
Опять кружась, он длил свои ловитвы.
Я видел всё, припавши за утёс.
И колдовские возмогли молитвы.
Как жезл любви, огонь до туч возрос…»

Вообще Океания, образ жизни ее народов увлекли Бальмонта так же, как когда-то французского художника Поля Гогена, поселившегося в свое время на острове Таити. Два путевых очерка поэта о Полинезийских островах имеют емкие по смыслу названия: «Острова счастливых. Тонга», «Острова счастливых. Самоа». Океания станет темой многочисленных литературных вечеров Бальмонта после возвращения на родину, во время поездок по России в 1914–1917 годах.

Приведём для примера программу одного из вечеров, опубликованную в газете «Речь» 17 октября 1915 года: «Океан — лик вечности и неистощимой жизни. Свежесть вечного возврата. Очарование Атлантики. От туманов снежного севера к солнцу Южной Африки. Предполярные области Южного Океана. Тасмания. Австралия. От Белоликих к Смуглоликим. Маорийское царство Новой Зеландии. Полинезия как острова счастливых. Царство смеха, улыбок, красивых лиц. Тонга. Табу. Тишина Золотого Самоа. Остров Фиджи. Новая Гвинея — последний оплот красоты первобытности. Кристалл мгновения в оправе вечности».

 

«И он вернулся почти из кругосветки»

Возвратившись из этого путешествия, поэт пришел к очень показательному выводу, который он сформулировал в своем письме Ф.Д. Батюшкову: «Я видел моря и океаны... и снова, сидя у окна в моем парижском домике, среди своих книг и цветов, я говорю: «Я рад, что я родился русским, и никем иным быть бы я не хотел. Люблю Россию. Ничего для меня нет прекраснее и священнее её. Если воистину я что-нибудь сделал для России, то это не более как малость, и я хотел бы сделать для неё, для торжества русского художественного слова в сто, в несчетность раз больше». В это же время поэт писал в одной из своих статей: «Я рад, что я родился русским, и никем иным быть бы я не хотел. Я люблю Россию и русских. О, мы, русские, не ценим себя! Мы не знаем, как мы снисходительны, терпеливы и деликатны. Я верю в Россию, я верю в самое светлое ее будущее. Ничего для меня нет прекраснее и совершеннее её. Верю в нее — и жду. Напряженно жду. Золотые струны русской души утончатся, вытянутся. Час идёт, когда грянет Музыка».

 

«Одно лишь слово нужно мне: Москва»

«Русское слово» 12 мая 1913 года опубликовало письмо поэта «Привет Москве». «Сколько пытки и боли, говорится в нем, сколько безысходной тоски возникает в душе, когда на семь лет оторван от родины. Можно жить в стране, где люди говорят на таком изящном, красивом языке, как французский <…> но по истечении известного времени, что мне все эти красоты, я хочу русского языка, который мне кажется красивейшим в мире. Я хочу, чтобы он звучал мне отовсюду, как птичий гомон в весеннем лесу, как всеохватная мировая музыка 9-й симфонии Бетховена, как гул пасхальных колоколов священной, древней, русской, воистину русской, Москвы!!!».

В беседе с корреспондентом «Русского слова» Бальмонт подробно рассказал о своей жизни вне России, о путешествиях и работе. И снова всплыла тема языка, чрезвычайно важная для писателя: «За границей мне особенно тягостно было без русского языка. Я вот теперь хожу по Москве и слушаю. И сам заговариваю, чтобы слышать русскую речь <…>. Не хватало мне и мужиков, и баб. Сегодня утром пошёл в Кремль, зашел в Благовещенский собор и там увидел мужиков, тех, кого хотел». (Русское слово. 1913. 20 мая)

Я был в России. Грачи кричали.
Весна дышала в мое лицо.
Зачем так много в тебе печали?
Нас обвенчали. Храни кольцо.
Я был повсюду. Опять в России.
Опять тоскую. И снова нем.
Поля седые. Поля родные.
Я к вам вернулся. Зачем? Зачем?
Кто хочет жертвы? Её несу я.
Кто хочет крови? Мою пролей.
Но дай мне счастья и поцелуя.
Хоть на мгновенье. Лишь с ней. С моей.

А в 1922 году, уже в эмиграции, Бальмонт написал сонет «Только», где во всю силу прозвучала его тоска по далекой Родине:

Ни радости цветистого Каира,
Где по ночам напевен муэдзин,
Ни Ява, где живёт среди руин,
В Боро-Будур, Светильник Белый Мира...
Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук — услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада,
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо,
Одно лишь слово нужно мне: Москва.

Татарников Евгений Феликсович родился в Удмуртии в 1959 году. После школы в 1976 году поступил МВТУ им.Баумана, которое закончил в 1982 году и работал на ПО "Ижмаш" в отделе главного технолога, печатался в заводской многотиражке «Машиностроитель» на производственные темы. В 1988 году закончил высшие курсы МВД СССР и был направлен в МВД Удмуртии на оперативную работу, где и проработал до пенсии. Подполковник милиции в отставке. Проживает в Ижевске. Печатался в журналах: «Истоки», «Бийский вестник», «Литкультпривет», «Автограф», «Чайка» (США), «Александръ» и др..

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную