Андрей ТИМОФЕЕВ

НЕСКОЛЬКО ДЕРЗКИХ СЛОВ ОБ ОДНОМ РОМАНЕ

Я не считаю возможным писать о статье Николая Ивановича Дорошенко, потому что она представляет собой слишком масштабное и содержательное высказывание, для ответа на которое наиболее подходит формат комментария. Так и писалась эта заметка, но неожиданно разрослась до объёма, который технически не позволяет в комментариях разместиться. Поэтому я и решился предложить её для отдельной публикации на сайте.

Прочитал статью «О русской литературе и вокруг неё» залпом, погрузившись в текст, как погружаются в роман. Потому что статья Николая Ивановича организована не столько как публицистический, сколько как художественный текст: и если читателя и ведёт сквозь него мысль, то эта мысль именно художественная. Вместе с лирическим героем мы проходим процесс становления от безотчётной веры ребёнка до горького принятия мира человеком зрелым, на долю которого выпало пережить трагический разлом. Личная судьба здесь разрастается до судьбы поколения русских людей: стихи Михаила Анищенко, Светланы Сырневой или Валентины Ефимовской воспринимаются не как цитаты в критическом тексте, но как ввод новых персонажей – соратников лирического героя, и каждый из них говорит вроде бы своё слово, но одновременно присоединяется к общему хору, потому что слово его созвучно словам остальных. «Интеллектуальные главы» также воспринимаются как части романа, подобные, скажем, толстовским отступлениям в «Войне и мире». Они позволяют выйти за рамки судьбы человека и поколения, расширить пространство текста до общемировых масштабов. Вступление же Союза писателей России в Ассоциацию становится элементом сюжетным, эстетически скрепляя произведение и на этом уровне.

Статья и действует как полноценный роман. И потому после её прочтения глаза автора становятся как бы моими глазами, его боль – моей болью. В полном соответствии со словами Толстого о том, что после прочтения произведения истинного искусства кажется, что стало оно как бы полностью «твоим».

 

Здесь можно было бы и закончить. И возможно это было бы правильнее. Но есть детали, о которых отчаянно хочется сказать. Например, с досадой я прочитал главу об Алексее Иванове. Нет, оставаясь внутри пространства статьи и воспринимая Иванова как «героя романа», автору веришь вполне. Однако возвращаясь в реальность и сличая свои впечатления от «Сердца Пармы» или «Тобола», уже не можешь согласиться с его безапелляционностью.

Статью Ларисы Вигандт о «Тоболе» Иванова я прочитал ещё раньше. К сожалению, не знаком с произведением Родионова. Аргументы Вигандт вполне убеждают, что Иванов пользовался его текстом как источником. Конечно, если есть следы прямого плагиата, то с этим должен разбираться суд. Но «Тобол» как художественное произведение не сводится к описанию конкретных личностей в конкретный исторический период жизни России.

Приведу пример. У Иванова – множество героев, но два из них стержневые. Первый – подлинно русский (в высшем смысле этого слова) человек Семён Ремезов всю свою жизнь положил на изучение Сибири, создание её карт и летописей. Второй – его друг губернатор Матвей Гагарин, профессиональный хозяйственник, решающий важные для государства задачи, но из соображений личной корысти отправляющий на смерть отряд из трёх тысяч солдат (в том числе и сына Ремезова). Две линии смыкаются в конце, когда Ремезов узнаёт правду о Гагарине и не может в неё поверить. Так история Сибири у Иванова становится одновременно историей подвига русских людей и историей продажных чиновников. И правдой является и то, и другое.

Умение сопрягать различные «картины мира» и придавать художественному миру объём, никак не может быть позаимствовано из другого текста, пусть даже первичного, пусть более точного исторически. Да, губернатор Гагарин не описан Ивановым как зло (что возможно заслуживал бы по делам его), но демонизация лишила бы нас возможности понять этого человека до конца, увидеть его «правду». Автор «Тобола» же пытается посмотреть глазами и пленных шведов, и бухарских торговцев, и джунгарских вождей, максимально расширяя границы художественного мира.

Дать каждому явлению жить в меру его силы и веры в него людей – этот принцип относится и к изображению мистического пласта в «Тоболе». Существуют у Иванова именно те силы, в которых верят люди. И языческие духи, заклинаемые остячкой Айкони, и бог неистовых старообрядцев (который на поверку оказывается бесом и не может проникнуть в монастырь «сквозь» еженощную молитву сестёр) – все они проявляются себя «по вере» своих «хозяев». Христиане же долгое время действуют только как люди, опираясь на ум, смекалку и исключительно «человеческие» качества. Христианская мистика впервые явно проявляет себя только во второй книге «Тобола» в сцене благословения солдат владыкой Иоанном, когда тот вдруг замечает «мрачную тень» на лицах большинства уходящих в поход. Возьму на себя смелость сказать, что так вот и должен появляться христианский Бог в произведениях типа «Тобола», не по пустякам, а мощно и «эпически» вторгаясь в человеческий мир.

Спорить же с тезисом о «сугубо отрицательных» православных у Иванова всерьёз невозможно: и владыки Иоанн и Филофей, и новообращённый остяк Пантила – каждый идёт по своему духовному пути и каждому мы сопереживаем в его взлётах и падениях. И когда я вижу в этом месте статьи Николая Ивановича «простодушную» ссылку на слова Сергея Белякова из Википедии, я теряюсь. Как теряешься, заметив в характере одного из «героев романа» явную психологическую недостоверность, так что дальше читаешь уже с настороженностью.

Чтобы закончить тему «Тобола», нужно добавить ещё одну мысль. На самом деле Алексей Иванов пишет не только и не столько об истории Сибири, а в полном соответствии с тезисом Вадима Кожинова «искусство живёт современностью» пытается показать, как устроен сегодняшний мир. Мир предельно атомизированный, в котором никакое явление нельзя описывать в «общих» категориях, где любая воля есть суперпозиция множества частных воль. Но разве попытка найти подходящую оптику для описания текущего состояния мира это недостаток? Возможно, «веяние» (термин Константина Леонтьева, которым он пользовался для определения верности отражения Толстым событий 12 года) романа Родионова и адекватнее событиям XVIII века (насколько мы знаем из статьи Вигандт, Родионов глубоко погружался в исследование архивных документов), однако «веяние» «Тобола» соответствует времени настоящему (сопоставьте, скажем, Гагарина, отправившего молодых солдат на смерть ради наживы, и чиновников высших эшелонов власти, продававших оружие в Чечню в 90-ые годы). Не знаю, что же лучше и что ценнее – в любом случае это разные по своей сути художественные миры.

Но мне как современному читателю хотелось бы в литературе не «общего» процесса (описанного в «правильных» целомудренных координатах), а понимания всего до конца: до последней детали, до последнего человека. Пусть открывшаяся тогда картина и лишена будет целостности (толстовская или шолоховская целостность – удел авторов «первого ряда», и она обретаема, а не знаема наперёд, как это зачастую бывает у апологетов «целомудренного» взгляда). Зато окажется правдивее.

 

И вроде бы всё сказанное касается только «литературных» вопросов в статье-романе Николая Дорошенко. Но возвращаясь к жизни и её толкованию, приходится говорить о том же.

И если я спотыкаюсь в «жизненных» главах «О русской литературе и вокруг неё», то именно там, где Николай Иванович рассказывает о двух мешках доносов на него, обнаруженных в архивах Краснопресненского райкома. Лирический герой подавлен, он не в силах прочитать и десяток этих доносов от отвращения, и мы чувствуем отвращение и растерянность вместе с ним. Но как читатель «романа» я хочу не только сопереживать герою, но и увидеть лица тех доносчиков и жалею, что автор не показал мне их. Что это были за люди? Все ли они карьеристы и завистники? Как складывались их отношения с лирическим героем до этого? И тогда я, может, лучше смогу понять, что же случилось не только в данном конкретном случае, но и со всей страной в то время. Или пойму, что за каждым таким доносом – своя судьба и своя мотивация. В этом месте «романа» остаётся не прописанное «белое пятно», словно бы я подошёл к краю художественного мира, а край этот почему-то закрашен сплошной краской. Хочу различить детали и понять до конца, но не могу.

Тоже касается и отношения к современной власти. Я ведь понимаю, что власть состоит из конкретных людей, которые в том числе – имеют амбиции, боятся, обижаются, стремятся к личному достатку и т.д. И уже если нам с властью взаимодействовать и от неё в какой-то степени зависеть, то не должны ли мы лучше понять, как эта власть устроена на самом своём, так сказать, микроскопическом уровне. Чтобы в соответствии с этим с властью потом работать.

Вот упомянуты Николаем Ивановичем, например, премии Шукшина и Гончарова так, будто с ними всё понятно. Одним росчерком оставлены они за рамками ценностного поля Союза писателей. Но вот подумаешь – ведь общался лично с министрами культуры и Ульяновской области, и Алтайского края, и ничуть они не русофобы. Где же объективная реальность? И как разобраться в процессах, а не только заклеймить их?

И вот для начала скажешь себе: да, не могу согласиться с победой Дины Рубины, и как член жюри голосовал за Василия Килякова, и ждал его победы, но всё же не могу не заметить, что в том же году в «молодёжной» номинации победил с повестью «Танцы» Евгений Эдин, замечательный молодой прозаик почти что лунинского уровня психологизма. И вроде бы и лауреата Шукшинской премии крепкого писателя Игоря Корниенко с его рассказом «Змея кусает себя за хвост» стоило назвать, чтобы и он стал героем «романа», чтобы «светлый» штрих к общей картине добавить.

А потом разрешишь себе лишнее да и вспомнишь некстати, как приглашённый на официальное мероприятие в один из этих регионов гость из Союза писателей свой пятиминутный по регламенту доклад превратил в сорокаминутный, и никак не хотел покидать трибуну, и прямо в лицо губернатору бросал слова о «продажной олигархической власти» (наверно, той самой от которой принял и оплату билета из Москвы, и гостиницу, и питание). И ситуация примет вдруг неожиданный объём, и модель «русофобской власти», которая во всём виновата, возьмёт да и даст трещину. И откроется путь к осмыслению не то чтобы собственной вины, но по крайней мере – ответственности за последствия поступков. Не чьих-то там чужих, а непосредственно наших.

 

Мысль о том, что в любой ситуации важно думать именно о своих возможностях и своей ответственности, возвращает к трезвости. Может, это поколенческая разница, не знаю. Но любой человек, большую часть жизни проживший вне советского строя, ясно понимает простую истину – никто никому ничего не должен, в том числе и государство. Вернее, может, оно и должно в идеале, но в любом случае – единственный, на кого ты можем опереться в мире, это ты сам.

И потому видя, как успешно существует в современном литературном процессе редакция Елены Шубиной, как продвигает свои книги в победители крупных премий, как хвалит эти книги имеющий большую аудиторию популяризатор литературы Галина Юзефович, думаешь не о том, что в этом «виновато» государство (или отдельные чиновники). А о том, что преимущество редакции Шубиной «всего лишь» в умении продвигать книги на рынке (и возможно в определённых отношениях с жюри премий и популяризаторам а-ля Юзефович). А ещё думаешь, что «продвижение» это нейтральный профессиональный навык, подобный, например, верстке книги или её корректуре. И то, что мы не можем «отработать» в этой сфере на уровне Шубиной и «раскрутить» лучшие произведений современной литературы (например, роман Михаила Попова «На крессах всходних»), кого же нам в этом винить? Да, позорно то время, в котором писатели вынуждены не только писать и определять лучших среди коллег, но ещё и вступать в конкурентную борьбу в непрофильной для себя области, чтобы книги этих лучших дошли до читателей. Но если обстоятельства этого требуют, значит, нужно принять бой на той местности, где пришлось оказаться.

Ассоциация как возможность получить от государства финансирование на собственные нужды это хорошо и незачем отказываться пусть даже от эфемерного шанса. Но, прежде всего, стоит надеяться на себя. Государство в общем даёт определённые механизмы поддержки, те же гранты. Да, их получение требует серьёзных профессиональных навыков (и это тоже непрофильная для писателей область). Но опять-таки – если мы где-то упускаем такую возможность, кого же нам винить, кроме себя?

Впрочем, всё не так однозначно… Ведь есть же столько людей, которые продолжали бороться все эти тридцать лет в неравных условиях? Ведь и журнал «Наш современник», хоть и катастрофически потерял подписчиков, но всё-таки остаётся лидером по тиражу среди остальных толстых литературных журналов. Ведь работает же двадцать лет «Российский писатель» на энтузиазме семьи Дорошенко. Ведь входит же издательство «Вече» в десятку крупнейших российских издательств. Жизнь идёт, наиболее активные наши коллеги работают, внося свою лепту в общее дело. Эти люди разные, зачастую не сходящиеся друг с другом в частях (но серьёзно ли мы считаем публикацию романа Прилепина принципиальным вопросом? не мелковато ли?). И всё-таки – разве не силами этих отдельных личностей, носящих внутри то общее, что определяет принадлежность к национальному целому, сошьётся постепенно русское пространство и обретёт опять свою силу?

 

Хотя не исключаю, что похож сейчас на 26-летнего Николая Дорошенко, который слушал слова Юрия Селезнёва на дискуссии «Классики и мы» о «третьей мировой» и не воспринимал его «полемическую фигуру речи» со всей серьёзностью…

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную