Михаил БОРИСОВ

* * *
На фронте мы не думали о нервах –
Война кроила землю под погост,
А из траншей бойцы в шинелях серых,
Бывало, поднимались в полный рост.
Он так и встал
Однажды в сорок первом,
Мой командир, почти ровесник мой,
И поднял роту собственным примером
В последний и решительный наш бой.
Мой лейтенант, я видел краем глаза,
Как ты взлетел над бруствером:
– Вперед!
И показалось – перед нами сразу
Раздался вширь поникший небосвод.
Такой рывок губителен, во-первых,
Он, во-вторых, не легок и не прост...
Но за тобой
И мы в шинелях серых
Уже надежно встали во весь рост.
В те дни судьба не каждому светила.
Мой командир, тебе того рывка
Всего на шаг единственный хватило.
Всего на шаг... в грядущие века.

СТРОКА, ОБОРВАННАЯ ПУЛЕЙ...
Памяти В. Стрельченко

Не голова – пчелиный улей,
А вздох как стон издалека:
Строка, оборванная пулей, –
Не полновесная строка...
Но, истекающая кровью,
Она до боли дорога,
В ней пепелища Подмосковья,
Огнем крещенные снега.
И на нее, на вскрик поэта,
Пророка горестной земли,
В тот миг крылатая Победа
Уже откликнулась вдали.

* * *
Я возвращаюсь всякий раз туда –
В окопный быт,
В обугленные дали,
Где мы не так уж много и познали,
Но без чего не вышли бы сюда.
Тогда ни ночи не было,
Ни дня,
Тогда земля и небо цепенели,
И мы нередко различали цели
В пределах только сектора огня.
Без выси, широты и глубины
Казался мир в винтовочную прорезь.
Он и сейчас спрессован,
Словно совесть
Мальчишек, не вернувшихся в войны.

Егор ИСАЕВ

* * *
Вчера одна мне женщина сказала:
«Вас на земле осталось очень мало,
Фронтовиков». А я ей так ответил:
«Да, мало нас, но мы ещё посветим
Своими боевыми орденами
И попоём, поплачем вместе с вами.
А край придёт — посветим вам оттуда
Бессмертным светом звёздного салюта».

СЕДОЙ АККОРДЕОН
За годом год идёт, идёт за вехой веха…
И вдруг — как будто я свернул за угол века
И замер вдруг на пересменке света:
Передо мной она — сама Победа! —
Сидит на стульчике у каменных ворот!
Вокруг Москва торопится, снуёт,
Гудят машины, плещется неон…
А он, солдат, седой аккордеон,
Кричит на все лады и ордена:
Не забывайте, что была война!

* * *
          Михаилу Алексееву
Моё седое поколенье —
Оно особого каленья,
Особой выкладки и шага
От Сталинграда до
рейхстага.
Мы — старики, но мы
и дети,
Мы и на том, и этом свете,
А духом все мы —
сталинградцы.
Нам Богом велено:
держаться!

* * *
Спороть со Знамени Победы
Наш серп и молот?
Так ведь это
Равно приказу срыть могилы
Бойцов советской нашей силы.
Позор вам, думские «вашбродь»!
Пороть Сигуткина, пороть,
Сняв генеральские штаны,
На главной площади страны.

* * *
            Юрию Бондареву
То донимает боль в спине,
То барахлит сердчишко…
Держись! Ты дед — по седине,
А по душе — мальчишка.
Давно остыл последний бой
В развалинах рейхстага,
А честь бойца всегда с тобой,
С тобой твоя присяга,
Живи, солдат, пока живой,
Не остывай на марше.
Салют тебе, наш рядовой!
Ура тебе, наш маршал!

ПРОСЬБА ВЕТЕРАНОВ
Площадь наша Красная, порадуй
Молодым лицом своих парадов,
Превеликой памятью повей
С наших вечно фронтовых полей
И позволь нам встать, хоть мы и деды,
В караул у Знамени Победы.

Михаил ТИМОШЕЧКИН

***

КОГДА ПОТРЕБУЕТСЯ СПРАВКА
Когда потребуется справка,
Я дать ее всегда готов:
Был отделенным — Бородавка
И слева по цепи — Петров.
Я вспоминаю, как во сне,
Как хлопцы на ходу курили
Одну закрутку на войне,
Пока еще живыми были.
Еще их немцы не побили
И в плен не взяли в западне...
Я некурящим был в цепи.
Неловко вылез из траншеи,
Втянул мальчишескую шею
Истал фигуркою в степи...
Мы шли повзводно и поротно
На пулеметы белым днем.
А залегали безрасчетно
Перед убийственным огнем.
О нет, я правды не нарушу
И не скажу наоборот —
Мне до сих пор пронзает душу:
«Вперед! Тимошечкин, вперед!»

* * *
...А я боялся на войне,
Чтоб сдуру в плен не захватили
И чтоб случайно не убили
От взвода где-то в стороне.
И в охраненье боевом
Чтоб след мой вдруг не затерялся,
Чтоб мертвым я не распластался
Пред торжествующим врагом...

АПРЕЛЬ
Стоял апрель.
Взбухали реки,
Жизнь пробуждалась ото сна.
Рождалась в каждом человеке
Одна великая весна.
Не перекликом журавлиным
Она была для нас близка, —
Гремел апрель, и шли к Берлину
Смертельно храбрые войска.

Владимир КОСТРОВ

ЭХО ВОЙНЫ
Памяти Николая Старшинова

Встану рано и пойду в поле.
Вот и солнышко встаёт – Божье око.
Только пусто без тебя, Коля.
Одиноко без тебя, одиноко.
Видишь: белая парит в небе чайка.
Тут к тебе бы постучаться в окошко.
Где-то тихая поёт балалайка,
С переборами играет гармошка.
Посмотрю на небеса – воля,
Глаз на землю опущу – доля,
Поднимаю у мостков колья
И живу я без тебя, Коля.
По осоке я плыву и по лилиям,
Впереди чиста вода – суходоны.
И брусничная заря и малиновая
По-над домом, где тебя нету дома.
По заливчику летят цепью утки,
На лугу любовно ржут кони.
Да чего там, и в Москве, в переулке,
Без тебя, как без себя, Коля.
Горько, Коля, на Руси, очень горько.
Всё, что сеяли отцы – всё смололи.
Мне бы рядышком с тобой горку –
Всё тебе бы рассказал, Коля.

* * *

Мы - последние этого века,
Мы великой надеждой больны.
Мы - подснежники.
Мы из-под снега,
Сумасшедшего снега войны.

Доверяя словам и молитвам
И не требуя блага взамен,
Мы по битвам прошли,
Как по бритвам,
Так, что ноги в рубцах до колен.

И в конце прохрипим не проклятья -
О любви разговор поведём.
Мы последние века.
Мы братья
По ладони, пробитой гвоздём.

Время быстро идёт по маршруту,
Бьют часы, отбивая года.
И встречаемся мы на минуту,
А прощаемся вот навсегда.

Так обнимемся.
Путь наш недолог
На виду у судьбы и страны.
Мы - подснежники.
Мы из-под ёлок,
Мы - последняя нежность войны.

Николай БЕСЕДИН

СЫНОВНЯЯ ПАМЯТЬ

Я над белым молчанием Свири стою.
Что тревожит в разливе спокойного света
Даль полей, и деревья, и душу мою?
Что мольбой леденящей вплетается в лето?
Эта белая ночь до вершины полна
Ненавязчивым зовом и нежным и гордым.
И сжимает мне сердце сыновья вина
У безвестных могил сорок первого года.
Сколько раз заклинали забвением леса,
Сколько трав отцвело с той поры лихолетья,
Но по-прежнему смотрит глазами отца
Та деревня, где стал неподвластен он смерти,
Но вплетается в шорох бессонных осин
Тихий голос его, все зовущий кого-то.
Он идет бесконечной дорогой один,
По которой ушла вся стрелковая рота.
Я сажусь в поезда, к самолетам спешу,
Но встречаю всегда только белую заметь.
И тогда неприметной тропой ухожу
В ту страну, что хранит еще детская память.
Мне оттуда не видно еще ничего –
Ни войны, ни победы, ни звезд обелисков…
Там смеется отец, поднимая легко
Меня к самому небу, что сказочно близко.
Там рассветы летят безмятежно чисты,
Там еще наши матери, словно девчонки,
И еще для тетрадей готовят листы,
На которых напишут потом похоронки.
И когда я вернусь, через беды пройдя,
Через годы потерь и вселенское пламя,
Я увижу: стоит, ожидая меня,
У солдатской могилы сыновняя память.

СТАЛИН
Кому за это поклониться:
Судьбе, России, небесам?
Мелькают царственные лица
Подобно прожитым векам.
И среди разных в списке длинном
В двадцатом веке роковом
Стоит он грозным исполином
И верноподданным отцом.
В простой одежде, без отличий,
Погасшей трубкой жест скупой...
И свет державного величья
Над поседевшей головой.
Его с Россией обвенчали,
Продлится жизнь его доколь,
И венценосные печали,
И человеческая боль.
Его народ мечтал о небе,
Круша врагов, смущая плоть.
Он дал насущного нам хлеба -
Из Божьей житницы ломоть.
Его всеношная молитва
Звездой алеет в небесах.
Идёт невиданная битва
За царство светлое в сердцах.
И слово плавится от боли
И, мрак пронзая, рвётся ввысь.
Воскресни, сталинская воля!
И мудрость Сталина, явись!
Ещё не ночь, еще не поздно
Соединить две высоты:
На храме - крест,
                  на башнях - звёзды -
Две вековечные мечты.

Любовь БЕРЗИНА

СТАЛИНГРАД
Моему отцу,
Александру Алексеевичу Берзину,
рядовому Великой Отечественной войны

С берега до берега –
Птица не летит.
На полоске берега
Мой отец лежит.

В него пули целятся,
Как снега, густы.
А сквозь их метелицу
Взрывы, как цветы.

Не поднять головушки,
Холодна постель,
И в чужой во кровушке
Вымокла шинель.

Ах, как мало пройдено
В каше кровяной.
За спиною Родина,
Волга за спиной.

Он сжимает рацию
И лежит, безус,
Землю сталинградскую
Пробуя на вкус.

Сколько крови отдано
За клочок земли.
Чтоб к Берлину, к Одеру,
Русские пришли.

Анатолий ГРЕБНЕВ

БЕРЕГ ВЯТКИ. ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Не гадал, не знал, не ведал –
Знать судьба ведет меня:
Берег Вятки.
День Победы.
А вокруг – моя родня.
А вокруг - раздолье Вятки,
С водополья ветерок.
На костре бурлит стерлядка,
На мха моей двухрядки
Вспрыгнул рыбничек-пирог!
Пересчитывать не станем
Кто тут есть, кого тут нет:
Брат, племянники с братаном,
Дед за восемьдесят лет.
Я гармонь сниму с коленей:
- Ну, славяне, в добрый час!
Три солдатских поколенья
Тут сошлись, как на показ.
И за каждым – поле брани,
Всем досталось по войне:
Под Берлином дед был ранен.
Сын – в Афгане.
Внук – в Чечне.
Вдосталь всяк хлебнул-изведал
Лиха – каждый на своей.
- Ну, славяне, за Победу –
Шестьдесят сегодня ей!
Тем, кого не ждать обратно –
Поминальное вино.
За погибших третью, братья,
Стоя, как заведено…
О судьбе своей солдатской
Не болтай – таков зарок.
Но влетает – залихватский,
В говорок родимый вятский
Правды-матки матерок:
«Чудо-жизнь!
Да жить погано!
Без верховной сволочни
Что нам было до Афгана
Или долбанной Чечни?..»
Заведет другой – не с дуру! –
За родителей налив,
Про паденье Порт-артура,
Про Брусиловский прорыв.
Слышу я ради броженья
Голос брата своего: -
«Батя наш лежит под Ржевом.
Вот, давайте за него…»
Сладко родину проведать,
Сердце памятью пьяня.
Берег Вятки.
День Победы.
Разлюбезная родня!

***
Владимиру Крупину
Не в те ль времена Святослава
В моем древнерусском краю
Я вижу,
Как мальчик кудрявый
Бежит босиком по жнивью.
Бескрайней подхваченный волей,
Держа в узелочке обед,
Бежит он по желтому полю,
Которому тысячи лет.
Известно уже мальчугану
Зловещее слово — война.
Отец его —
В битве с врагами,
Мать — в поле
с темна до темна.
Той давней,
Но памятной яви
Я, видно, забыть не смогу.
Не я ли тот мальчик,
Не я ли
В страду к своей маме бегу?
Не я ли тем августом ясным,
Хоть ростом всего с полснопа,
Стараюсь завязывать свясла
И ставить снопы на попа.
Не я ли,
У дня на изломе,
Колосья зажав в кулаке,
Уснул в золотистом суслоне,
Как в сказочном том теремке.

И мать,
Моя матерь-Россия –
Солдатка,
горюха,
вдова –
Над будущим пахарем-сыном
Склонилась в слезах у жнитва.

Валентина ЕФИМОВСКАЯ

“КОРИДОР СМЕРТИ”
Вечная память героическому подвигу
железнодорожников, которые водили поезда с
продовольствием в блокадный Ленинград под
прицельным вражьим огнем по легендарному
“Коридору смерти”

Я верю, - с посекундным постоянством
Вернется время к нам – за часом час,
Поскольку искривляется пространство
Вблизи огромных необъятных масс.
Когда любви энергия лучится,
То массы большей во Вселенной нет,
И жизнь над смертью неизбывно длится:
Меж телом и душой в квадрате свет!
И в этом свете жертвенном не меркнет
Простая и незыблемая суть:
Мчит бренный поезд “коридором смерти”,
Для жизни вечной проторяя путь!

ПОД АНДРЕЕВСКИМ ФЛАГОМ
Блаженно дыхание бриза
Томительно чайки кричат,
И, как золоченая риза,
На волны ложится закат.

Рокочет угрюмое море,
Что зыбок и призрачен мир.
В пучине лежат, как в соборе,
Священник, матрос, командир.

И вижу я, глядя на воду,
Картины геройских смертей –
В сраженьях морских за свободу
Великой Отчизны моей…

На палубе крови без меры,
И вот уже близок конец…
Своею молитвенной верой
Спасает духовный отец.

Волна заливает каюты,
Корабль оседает кормой,
Кадит до последней минуты
Священник с седой головой.

Детей своих – добрую паству –
Светло осеняет крестом,
Чтоб каждый из гибнущих спасся
И был бы утешен Христом.

“Сдавайтесь! – стихия бесилась –
И жизнь вам враги сохранят”.
Но насмерть герои стоят,
Приемля лишь Божию милость
К погибшим за други своя.

Николай ЗИНОВЬЕВ

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Воспетый и в стихах, и в пьесах,
Он, как отец к своим сынам,
Уж много лет как на протезах —
Что ни весна — приходит к нам.
Он и страшнее, и прекрасней
Всех отмечаемых годин.
Один такой в России праздник.
И слава Богу, что один.

***
Я своего совсем не помню деда,
Но в этом вовсе не моя вина:
Его взяла великая Победа,
А если проще — отняла война.
Мы с братом на него чуть-чуть похожи,
И правнук тоже, хоть еще малыш.
Совсем не помню деда я, но Боже,
Кого в России этим удивишь?

Александр ИВУШКИН

БАЛЛАДА О НЕЖЕЛАННОМ СЫНЕ

Немым укором ветер дул с Востока.
Бойцы шагали хмуро - ветру встреч.
А к вечеру в селенье одиноком
звучала немцев лающая речь.

Гуляла громко пьяная забава.
И женщину,
приставив к горлу штык,
втащила в дом орущая орава,
потехи ради – «Тринкен унзер Зиг!..»

А чуткой ночью, часовых пугая,
шла по дороге к дому, вдоль села,
покачиваясь, тень полунагая
и смерть себе в помощники звала.

А по утру село ругало фрицев,
но были и другие на селе:
«…Уж лучше б этой сучке удавиться,
свою вину перехлестнув в петле!»

Но – чья вина,
уж коли есть такая?..
Округа в спорах встала на дыбы.
А может тех, кто сёла оставляя,
страну бросал на произвол судьбы?..

«Ужо настанут дни, -
роптали люди. -
И надо ещё будет отвечать!..»
Вот и Россия залпами орудий
победный путь свой стала отмечать.

Уже война к Зееловским высотам
свои пути-дороги подвела.
А женщина пугливо, без охоты
супруга с фронта, словно суд, ждала.

Она-то знала, что понять не сможет
и не ждала прощенья от него.
Ведь сын рождён -
войны на год моложе.
И на селе расскажут - от кого.

Доложат, озираясь воровато,
что носит по деревне мальчуган
фамилию советского солдата
и отчество – от имени Иван.

И потому, к груди прижав ребёнка,
она, рыдая, не свалилась с ног,
когда прочла на мужа похоронку,
а испустила облегчённый вздох.

И лишь потом – до боли исступленья! -
созналась, плача, что себе лгала.
Что вздох души –
не подлость преступленья:
ждала ведь мужа, видит Бог, ждала.

И что детей ему бы нарожала,
как самая надёжная жена.
И что всю жизнь его бы обожала.
Скорей бы только кончилась война…

И что хулу народную просила:
не укоряй, мол, душу не тревожь.
И что пока дитя в себе носила,
хотела, чтоб на мужа был похож.

И что растёт он, словно отщепенец
в родимой стороне садов и хат,
где все его зовут заглазно: « Немец!..»
Как будто бы мальчонка виноват.

И что в лицо ей, может быть, не бросит
досадных слов обиженный юнец.
И что, взрослея, никогда не спросит:
«Скажи мне правду,
кто же мой отец?..»

И, может быть, груз непосилья скинув,
ей не придётся, как в холодном сне,
уклончиво бубнить чуть слышно сыну:
«Без вести где-то… канул на войне.»

Из цикла «Картинки детства»

ИГРА В ВОЙНУ

А в нашем детстве не было вины.
что слёз и бед военных не застали,
что на десятый год после война
в свою войну отчаянно играли.

В лесу за Ламой, где окопы - в ряд,
мы кучковались, гордости не пряча.
И, как взаправду, строили отряд,
и наступая, верили в удачу.

Послушно шли в разведку и в дозор,
и прятались под лапником ершистым.
Да вот беда – шёл постоянный спор:
никто не соглашался стать фашистом.

Никто не соглашался лезть в окоп
в немецких касках,
чтобы за фрицев драться!..
И в жизни, как тогда, мы жили, чтоб
в продажной шкуре вдруг не оказаться.

ГОРЬКОЕ ЭХО

В окопах и подгнивших блиндажах,
на свежей пашне и по кромкам леса –
после войны, в нас не вселяя страх,
ещё живое пряталось железо.

Снега в апреле, стаявши на треть,
ручьями звонко по земле бежали
и дней военных брошенную смерть,
не весть зачем, повсюду обнажали.

Ах, как кипел наш боевой задор,
как волновал мальчишеские души!
Мы стаскивали мины на костёр,
и, в ямы спрыгнув, затыкали уши.

Кололся воздух - как врагам назло.
Мы ликовали: «Во, рвануло!.. Сила!»
Но так однажды вдруг не повезло:
троих из нас осколками скосило.

Прощальный плач у края тишины…
Но кто б посмел
вину свалить на детства?
…Мы жили горькой памятью войны.
И от неё куда нам было деться?..

Владимир КОРНИЛОВ

ПАМЯТИ ПИСАТЕЛЯ-ФРОНТОВИКА
ИННОКЕНТИЯ ЧЕРЕМНЫХ

1

Мастер

Вы, Иннокентий, мастер в прозе!
Душой восторжен и раним.
Был век для Вас жесток и грозен –
И потому неоценим…
Но Вы прошли горнило века.
… А кто сгорел и пал в боях, –
Взывают к скорби человека
В святых скрижалей письменах.
… И эхо этих грозных буден,
Мгновенья редкой тишины
Вы донести сумели людям
В правдивых очерках войны.

2

Стихи о грозных днях
минувших

От грозных лет до юбилея
Пронёс он сердце, не жалея…
Пройдя все адовы круги,
С друзьями съев по пуду соли,
Вдрызг поразбил он сапоги –
И не одни на ратном поле
…И сам со смертью был на «ты» –. .
Она вблизи его держала, –
Но всякий раз из темноты
Небытия звала держава.
И он, поднявшись в полный рост,
Шел в рукопашную без страха.
И лишь в груди дышал мороз,
Да сердце билось в ней, как птаха.
…Терял в боях однополчан
Под Курском…Прагою…В Лозани…
И сердцу снилось по ночам,
Как плачут вдовы их слезами.
…Пройдя тот жуткий перевал
Войны длиной в четыре года,
Не раз вопрос он задавал:
«А как на родине погода?..
Поди, намаялась земля? –
От рук мужских совсем отбилась?
…Ужель, где хлебные поля, –
Там сорняками всё затмилось?..»
И, взяв в ладони горсть земли,
Понюхал жадно и ноздристо.
И померещилось вдали
Что пашут в поле трактористы.
… «Скорей бы дембель – и домой!
А там, эх-ма, держитесь, бабы!..
Да и земле, поди, самой
Пора родить и славить свадьбы!»

ЮРКИНА ПОЭМА

1
Встреча у реки

В стылый вечер я набрёл случайно
На костер, пылавший у реки.
Там рыбак сидел и грелся чаем.
Был он стар и без одной руки.
По-отцовски просто он приветил:
«Подходи, сынок, не прогоню!
До чего же нынче лютый ветер! –
Все живое тянется к огню.
… В непогодь такую – и собаку
Человек не гонит со двора.
Вон луну – и ту, как старый бакен,
Раскачали зябкие ветра»…
Пламя все неистовей плясало –
И под эту пляску в старике
В думах его что-то воскресало
В том, видать, суровом далеке.
… И за кружкой чая он поведал
Мне судьбу простого паренька:
«Юркой звали. Ждал он всё Победу…
Да не до́жил сорок три денька…
Ты, сынок, рассказ послушай деда!
Время многих не вернет назад.
А вот Юрка – русый непоседа –
До сих пор живой стоит в глазах…
Бой, бывало, смолкнет лишь за лесом, –
Юрка шутит: «Гитлеру капут!»
И глаза у озорного беса
Нас огнем лукавым обожгут…
А потом, в минутные затишья,
Всё писал, да нам и невдомёк,
Что в его скупых четверостишьях –
Боль людей, спрессованная в слог

2
Память сердца

Мы прошли через сумрак смерти,
Воскресали из пепла вновь,
Чтоб жилось вам светло, поверьте,
Пусть ценой тому наша кровь». …
И, достав из кармана куртки
Уцелевшей рукой кисет,
Он добавил: «Стихи у Юрки
Понял я через много лет…
Был он парень, скажу, рубаха:
Хлеб и шутку делил на всех.
Только смерть с одного размаха
Оборвала веселый смех.
… А поэму его из боя
Вынес я – и она жива.
Правда, вот в рукаве пустое…
Да к чему уж теперь слова.
… Вот она, – протянул мне книжку –
В сердце книжки кровавый след, –
Мы любили того парнишку –
И не знали, что он – поэт»…
Завернув самокрутку ловко,
Постоял, покурил молчком…
«Юрка строки писал винтовкой –
И убит был в бою штыком.
В час суровый он не был гостем –
Люто с нами врага крушил.
…Ты, сынок, сбереги наброски
В память светлой его души».

* * *
Ветеранам и участникам Великой
Отечественной войны посвящается

Позади грозовая эпоха –
Сколько жизней взяла на погост?!
Но никто до последнего вздоха
Не свернул с этих огненных вёрст.
… А живые, кто хмеля отведал
Из кровавого чана войны, –
Вы огромной ценой за Победу
Заплатили для нашей страны…
Вас сегодня осталось немного –
С каждым годом редеет в строю…
Но по воле провидца и Бога –
Я о вас, о героях, пою…
Пели вам и Бернес, и Вуятич
О саднящей тоске журавлей.
И в сумятице дней тех горячих
Мнился мир вам добрей и светлей.
…От души мы желаем вам счастья,
Самых светлых и солнечных лет,
Чтоб великое ваше участье
Русь хранило от будущих бед!

Владимир ЛАНГУЕВ

***
Провонявший порохом,
Небритый,
С розоватым шрамом вдоль лица,
Прибыл я с войны незнаменитой
И попал в объятия отца,
И лилось вино.
Шкворчало сало.
И расспросы. Так уж повелось...
"Значит и тебя она достала?
И тебе испробовать пришлось?.."
Но развеял грусть, ещё могучий
И любимый, дед Затонский мой:
"Ты бы не расстраивался, внучек,
главное – вернулся...
И живой!"
И за Волгу угоняя эхо,
Грянули про Стеньку, обнялись:
Порт-артурец,
Сокрушитель рейха,
Воин-интернационалист.

У ВЛАДИМИРКИ НА ГОСПИТАЛЬНОМ ПОГОСТЕ
У Владимирки на госпитальном погосте,
где шоссе от машинного гула дрожит,
и куда, что ни год, прихожу я, как в гости,
под плитою могильною воин лежит.
Ты, горящий желаньем пройти поскорее,
не спеши, на минуту замедли свой путь.
Здесь лежит капитан, командир батареи,
за Россию под Курском подставивший грудь.
Помнят разве что старцы, да эта обитель,
да в лазоревой выси недремлющий бог,
что не спас умиравшего ангел-хранитель,
знать длинна была очередь, вот и не смог...
Но, бывает, спадет над Владимиркой рокот
и на старом погосте опять ни души,
вдруг объявится в небе неузнанный кто-то
и крылами по кронам дерев прошуршит...
И заметит, огонь поднося к папиросе,
старикашка, из леса идущий с водой:
«Это ангел-хранитель прощения просит
у давно отлетевшей души молодой...»

* * *
Надежды спасительный лучик
вспорхнет и растает, как дым...
Да, опыт здесь нужен, но лучше
здесь все-таки быть молодым,
как этот радист наш у пульта
влюблен он и в трепете весь:
«А здорово, что катапульта
на этой конструкции есть...»
Мелькали деревни и села
за блистером ночью и днем...
Он был молодым и веселым,
как вечная память о нем...

Алексей ПРАСОЛОВ

***

Тревога военного лета.
Опять подступает к глазам
Шинельная серость рассвета,
В осколочной оспе вокзал.

Спешат санитары с разгрузкой.
По белому красным - кресты.
Носилки пугающе узки,
А простыни смертно чисты.

До жути короткое тело
С тупыми обрубками рук
Глядит из бинтов онемело
На детский глазастый испуг.

Кладут и кладут их рядами,
Сквозных от бескровья людей.
Прими этот облик страданья
Мальчишеской жизнью твоей.

Забудь про Светлова с Багрицким,
Постигнув значенье креста,
Романтику боя и риска
В себе задуши навсегда!

Душа, ты так трудно боролась...
И снова рвалась на вокзал,
Где поезда воинский голос
В далёкое зарево звал.

Не пряча от гневных сполохов
Сведённого болью лица,
Во всём открывалась эпоха
Нам - детям её - до конца.

...Те дни, как заветы, в нас живы.
И строгой не тронут души
Ни правды крикливой надрывы,
Ни пыл барабанящей лжи.

***

Когда прицельный полыхнул фугас
Казалось, в этом взрывчатом огне
Копился света яростный запас,
Который в жизни причитался мне.

Но мерой, непосильною для глаз,
Его плеснули весь в единый миг,
И то, что видел я в последний раз,
Горит в глазницах пепельных моих.

Теперь, когда иду среди людей,
Подняв лицо, открытое лучу,
То во вселенной выжженной моей
Утраченное солнце я ищу.

По-своему печален я и рад,
И с теми, чьи пресыщены глаза,
Моя улыбка часто невпопад,
Некстати непонятная слеза.

Я трогаю руками этот мир -
Холодной гранью, линией живой
Так нестерпимо памятен и мил,
Он весь как будто вновь изваян мной.

Растёт, теснится, и вокруг меня
Иные ритмы, ясные уму,
И словно эту бесконечность дня
Я отдал вам, себе оставив тьму.

И знать хочу у праведной черты,
Где равновесье держит бытиё,
Что я средь вас - лишь памятник беды,
А не предвестник сумрачный её.

Николай РАЧКОВ

* * *
От Любани до Мги всё леса да болота
И суровый, до блеска стальной небосвод.
От Любани до Мги погибала пехота,
Понимая, что помощь уже не придёт.

«Где шестой батальон?.. Где четвёртая рота?..»
За спиной – Ленинград. Невозможен отход.
«Только насмерть стоять! Только насмерть, пехота!..» –
И стоит. И уже с рубежа не сойдёт.

Гимнастёрка намокла от крови и пота,
Израсходован в схватке последний патрон.
Но стоять, лейтенант! Не сдаваться, пехота!
Ты не станешь, не станешь добычей ворон.

Кто-то тонет, не сбросив с плеча пулемёта,
Кто-то лёгкие выхаркнул с тиной гнилой.
Вот она, сорок первого года пехота
Меж Любанью и Мгой, меж Любанью и Мгой.

В День Победы ты тихо пойди за ворота,
Ты услышь, как вдали раздаются шаги.
Это без вести павшая наша пехота
От Любани до Мги, от Любани до Мги…

ПОСЫЛКА
Он брал Берлин. Он там горел в броне.
С тех пор не раз осыпалась калина.
Не до него, несчастного, стране.
И вот ему посылка из Берлина.

«Зачем?» – переспросил людей солдат.
И губы опалила сигарета.
«Носки. Бельё. Тушёнка. Шоколад.
Ведь вы давно не видели всё это…»

И гневом исказился гордый лик.
Заплакал он
и в землю что есть силы
Ударил костылём, и в тот же миг
Зашевелились братские могилы…

ИЖОРСКИЙ БАТАЛЬОН
Пусть на двоих одна винтовка
И каждый на счету патрон,
Пусть взяты Тосно и Поповка,–
Вперёд, Ижорский батальон!

Снаряды всё плотней, всё ближе.
И снова враг ошеломлён:
В крови, в дыму, в болотной жиже
Стоит Ижорский батальон.

Не за рубли, не за награду,
Сдержав в груди предсмертный стон,
Стоит спиною к Ленинграду
Рабочий этот батальон.

Пускай потом, в уютном зале,
Кощунством дерзким упоён,
Прохвост кричит, что зря стояли…
Стоять, Ижорский батальон!

До сей поры врагов тревожит:
Он трижды выбит, разбомблён,
Его уж нет, да как он может
Стоять – Ижорский батальон?

Мы победили, Боже правый!
Склоните ниже шёлк знамён:
Под Колпином, в траншее ржавой
Стоит Ижорский батальон.

Россия! Я молю, родная,
Не забывай в пурге времён:
Тебя, тебя обороняя,
Стоит Ижорский батальон!

Андрей РУМЯНЦЕВ

СТАНЦИЯ ПРОЩАНИЯ
В ту зиму долгими ночами
Здесь паровозы не кричали.

От этих мерзлых стен полночных
К Москве, к Москве,
Под вой пурги,
В суровых эшелонах срочных
Везли сибирские полки.

И эта станция прощанья
Для наших близких той зимой
Сама казалась обещаньем
Беды
И гибели самой.

Но как спокойно и сурово
Приказ короткий звал солдат!
Как твердо в избы по сугробам
Шагали женщины назад!

Здесь, в тыловой глуши таежной,
Я понял детскою душой,
Что на земле седой, тревожной
Есть Долг,
Как Родина, большой.

Защитник мой, в снегах под Рузой
В сраженье пулей сбитый с ног,
Вернулся ль ты назад, безусый,
На станционный огонек?

Солдатка в темном полушалке,
Смогла ли ты сюда прийти
Встречать бойца на полустанке
В конце жестокого пути?

Я так хотел бы верить свято,
Что всех, ушедших в темь пурги,
Встречал родной перрон дощатый,
Он помнит давние шаги!

Но сорок семь солдат взяла
Война из моего села…

ЛЕШКА
Мы в поле шли искать саранки,
И Лешка в горестном кругу
Читал нам письма из Саратова,
А мы сидели ни гу-гу.

Его отец писал про госпиталь,
Где столько бед он перенес,
Что в снах мерещился погост ему,
Но он просил не тратить слез.

Из Лешки их никто б не выдавил.
Он только яростно моргал,
Просил, чтоб матери не выдали:
Он ей впервые в жизни лгал…

За Лешкой, тощим и нескладным,
Мы шли по пламени цветов
И рыли луковицы сладкие –
Голодный хлеб крутых годов.

А друг наш брал цветы у каждого,
Тяжелый набирал букет
Для матери –
Пусть ей покажется,
Что горя не было и нет!

Мать приходила поздно вечером.
И от дверного косяка
Смотрела, как цветы посвечивают
Огнем живого костерка,

И сына окликала тихо,
Садилась с ним, добра, светла.
И отступало бабье лихо
От лепесткового тепла!

…О День победы долгожданный!
Наш председатель, инвалид,
Участник той еще, Гражданской,
Схватил в избе своей берданку
И начал радостно палить.

Он клуб заставил вымыть, выбелить,
Собрал деревню в поздний час,
На всех три булки хлеба выделил
И чай устроил, общий чай.

И бабы, захмелев от чая,
От жизни той, что началась,
Плясали у столов отчаянно,
Рыдали за столами всласть!

Был с матерью наш друг старательный.
Решив, что в этот день пора,
Сказал он, что отца… в Саратове…
Укоротили доктора.

Она отпрянула, не веря,
Вскочила, мертвенно бела,
И боль ее толкнула в двери,
Слепую, к дому повела.

Наверно, так уж бабам нужно:
Когда беда – в своей избе
Поголосить над снимком мужниным
По женской горестной судьбе.

А сын пришел виновный, жалкий.
Но, ничего не говоря,
Она к груди его прижала,
Ласкала, тем благодаря,

Что он жалел ее и радовал,
Что, слабый, столько вынесть смог!
……………………………………….
А вскоре муж к ней из Саратова
Приехал без обеих ног.

СОЛДАТ
И возвратился фронтовик!
Он в дом вошел нетерпеливо,
И закружился дом счастливо,
И свет упал на половик!

Солдат был солнышком просвечен.
Он обнял,
Поднял,
Взял на плечи
Всех нас, кто был тогда в избе,
И так стоять остался, вечен
В моей мальчишеской судьбе!

Ирина СЕМЁНОВА

Из поэмы"КОМАНДОР"

* * *
В реглане кожаном отец,
Войны глобальные итоги,
Почти блистательный конец
Победной сталинской эпохи.
Мне посчастливилось понять
Её державное величье —
Нам не взбрело бы изменять
Европы ветхое обличье.
Трусливый Мюнхен был не наш,
Не наша брилась эскадрилья
Перед броском через Ла-Манш,
Валькирией расправив крылья.
Так что же ставят нам в вину?
Что наш народ многострадален?
Что от антихриста страну
Не без потерь очистил Сталин?
Что он по-своему решил,
Как взять на плечи груз монарха,
И злые силы сокрушил,
Вернув России патриарха?
И что войне благодаря,
Господней покорясь деснице,
Стал после русского царя
УДЕРЖИВАЮЩИМ границы?
Всё то, что Сталин превозмог,
Лишь дух превозмогает Божий,
Он победитель — видит Бог!
Лишь оклеветанный!
Так что же?
Ты хочешь новых палачей?
И зря тебя, как от потопа,
Спасли от газовых печей,
Неблагодарная Европа?
За весь новейший твой наряд
Не дал бы стёртого червонца
Великий бронзовый солдат,
Что осквернён пятой чухонца.
Имперской мощью был чреват
Восторг победного парада,
Вот в чём наш Сталин “виноват”,
Вот в чём держава “виновата”!

Игорь ТЮЛЕНЕВ

ГЕОРГИЙ ЖУКОВ

Ты там, где Невский и Суворов,
В опале умерший кумир,
Взираешь с русских туч на мир,
Багровых от военных споров.

Твой верный конь в конюшне сдох,
Мундир в музее запылился...
Но как бы Там не отличился,
Обратно не отпустит Бог.

Там Михаил архистратиг,
Небесных Сил родоночальник.
Он скажет - Это мой напарник,
Он в жизни многое постиг.

Он взял Берлин и спас Москву,
Разбил врага под Сталинградом.
Здесь будет биться с вечным Гадом,
Не поздоровится тому...

И Жуков сам под русский стяг
Небесные полки поставит,
И нечисть всей земли заставит
Забиться в попранный рейхстаг.

И крикнет Родина: - Огонь! -
И грянут тысячи орудий...
Но это только детский сон.
Враг здесь. Не расслабляйтесь, люди.

В МОЁМ КАБИНЕТЕ

На столе стоит товарищ Сталин -
Белый китель, чёрные усы.
Волею моей сюда поставлен
В блеске всей диктаторской красы.

Рядом фото, где Сергей Есенин,
Загрустивший под осенний свист,
В центре ваза - облаком сирени,
Чёрный черновик и белый лист.

...Смотрит на меня товарищ Сталин,
Оком государя каждый день,
Как на тигель для расплава стали,
А Есенин смотрит на сирень.

РЕПЕТИЦИЯ ПАРАДА ПОБЕДЫ

Из дворца литераторов
Катит орава.
Полночь. Тут по камням
Вдруг металл загремит.
Это наши войска
За часы до парада
Репетируют строй
И геройский свой вид.
Это наши торчат,
Словно гвозди по шляпку
В шлемофонах московских,
В уральской броне.
Мы хмельные глаголы
Хватаем в охапку
И бежим за колонной
К кремлёвской стене.
В день парада туда
Никого не подпустят,
Где партийнве бонзы
Советской страны.
И пока нас менты
В рог бараний не скрутят.
Мы досмотрим, досмотрим
Мальчишечьи сны.
Пусть гремят по столице
Имперские траки,
И ракеты
В сиянии лунном сквозят.
Пусть пугают
Раскормленных натовцев
Танки.
Марш вперёд!
Марш вперёд
И ни шагу назад.

ВЕТЕРАНУ
В ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Ты был обычным человеком.
У довоенной стороны…
Ты бил врага по всем сусекам,
Ты в люди вышел из войны.

Я с криком не ходил в атаку,
Не тряс заглохший автомат.
И не швырял в кровать баварку,
Когда был город с боем взят!

Я был рождён поздней, но всё же,
Что б там Хрущёв не говорил,
Я чувствую тот образ кожей,
Что под шинелью ты носил.

Ты нынче сам наш главный Праздник
От фрицев спасший дольний мир.
И маршал Жуков белый ратник
Раз в год тебя зовёт на пир!

Он ждёт с бокалом недопитым
Солдат вернувшихся с войны,
Молвой забвенья не убитых,
И вырванных из западни.

Вновь берег левый, берег правый,
Скрипит под русским сапогом.
И русская сияет слава
Над белорусом и хохлом.

Над осетином и тунгусом -
Священной Курскою дугой!
Над Сталинградом и улусом,
И над Кронштадтскою шугой.

Рассвет над Вислою и Бугом.
Заря над Волгой и Днепром.
Враги, грядущие - с испугом,
Штык русский чуют под ребром!

А как тебя я уважаю,
Все чувства в сердце не вместить…
Ты должен, и я это знаю,
Под ропот восхищенья жить!

Увы, не все друзья живые –
Нерасторжима с ними связь!
Встаёт с колен твоя Россия,
Усердно Богу помолясь.

Геннадий ФРОЛОВ

НАКАНУНЕ ПАРАДА
(У памятника Пушкину)

И разные стояли люди,
И наблюдали сотни глаз,
Как зачехленные орудья,
Качаясь, плыли мимо нас.

Как вырастали в мраке тайны,
Как стадо мамонтов сопя,
Самоуверенные танки,
Тремя глазницами слепя.

Как в бликах мертвенного света,
Не зная ни добра, ни зла,
Изящно двигались ракеты,
По-рыбьи вытянув тела.

Как проходили ряд за рядом
Машины, полные солдат, -
Как ты, и я, и все, кто рядом,
Мы в этот миг дышали в лад.

Как мы смотрели в сумрак стылый,
До боли стиснув кулаки,
Когда со сдержанною силой
Пред нами двигались полки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так я писал тому уж боле
Лет двадцати. Но понял вдруг,

Что прославляю поневоле
Коммунистический недуг.

Весь бред интернационала,
Души растлившейся грехи! -
И омерзительно мне стало:
Я эти выбросил стихи.

Но вот сегодня на рассвете
Открыл глаза и в тот же миг
Нежданно вспомнил строки эти
И вновь записываю их.

Нет, не в порыве жалкой лести
Они мной были сложены.
Я пел о доблести и чести
Моей любви, моей страны.

Я пел о прежней громкой славе -
И были помыслы чисты! -
Стараясь сквозь гримасы яви
Прозреть бессмертные черты.

И ныне, ставя к старым строфам
Строфу за новою строфой,
К Америкам или Европам
Я обращаю голос свой.

Да, вы сейчас нам не грозите, -
Но с похвалою на устах
Вы к нам по-прежнему таите
Все те же ненависть и страх.

Я знаю цену вашим дружбам
И миротворческим словам.
О, как - бессильным и недужным! -
Вы аплодируете нам.

О, как сияют ваши лица,
Как размягчаются черты,
Когда сползаем мы к границам
Времен Ивана Калиты.

Когда Россию рвут на части,
Как штуку красного сукна,
Народы, кои в час несчастья
Спасла от гибели она.

За веком век, за сыном сына
Она за них бросала в бой!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Еще застонет Украина
Под католической пятой.

Среди удушливого дыма,
Под грохот польских батарей -
Лазурь захваченного Крыма
Еще предстанет перед ней.

Еще балтийские народы
Свой перед Русью вспомнят долг,
Когда раздавит их свободы
Тевтонца кованый сапог.

Еще с вождей грузинских чары
Слетят, как ржавые листы,
Когда обрушат янычары
С церквей поруганных кресты.

Да, долгих семь десятилетий
Мы все несли проклятья груз.
Так что ж на брезжущем рассвете
Вы рвете нити кровных уз?

Как будто бы безгрешны сами,
На нас одних взвалили грех!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Иль тем виновны мы пред вами,
Что пострадали больше всех?

Иль, может быть, в азарте мнится
Вам всем, что из небытия
Уже вовек не возродится,
Не встанет родина моя?

Напрасны эти обольщенья!
Распад, сумятицу, разброд,
И нищету, и униженья -
Все русский вынесет народ.

Я говорю кавказским звездам,
Я говорю якутским льдам,
Что снова - рано или поздно! -
Но мы еще вернемся к вам.

Не в ярости, не мести ради,
А лишь на ваш призывный глас.
Ибо не в силе Бог, а в правде,
А правда Божия у нас!

И что мечтания Китая,
Европ, Америк ли возня, -
Когда воскреснет Русь Святая,
Как птица Феникс из огня.

Все будет так, а не иначе.
Мы вновь пойдем, коль грянет срок,
На Запад умственный - и алчный,
Жестокий, женственный Восток.

Снесем все беды, как сносили,
Единым пламенем горя,
За нашу веру, за Россию
И православного царя!..
1967; 1992

Александр ЩЕРБАКОВ

ДЕВЯТОГО МАЯ
Я знаю, что в сегодняшнее утро
Отец проснётся раньше, чем обычно,
Побреется с тройным одеколоном
И, сняв с гвоздя армейский старый китель,
Воинственно медалями блеснёт.
За завтраком нальёт стакан гранёный
Настойки той, что с осени берёг,
И потекут его рассказы-были,
Которыми богата память ран.
Вот партизан, в папахе с лентой красной,
Отец стоит у штаба на дозоре,
И, подходя к калитке, сам Щетинкин
Ему, как другу, руку подаёт...
А вот отец в Крыму, в степи сожжённой,
Прижав к груди винтовку, как ребёнка,
Ползёт вперёд, до боли стиснув зубы,
Под пересвистом врангелевских пуль…
А вот его без чувств, едва живого
Под Сталинградом через Волгу-реку
Переправляет незнакомый парень,
Чтобы в ближайший госпиталь отдать…
И, человек суровый и неробкий,
Отец заплачет тягостно и мокро
И станет сокрушённо удивляться
Тому, как смог остаться он в живых.
Потом закурит, по избе пройдётся,
Молодцевато ус седой подкрутит
И скажет бодро: «Да, несутся годы…
Но только у солдата порох сух.
И если что (не дай тому случиться) –
Ещё тряхну, ей-богу, стариной!»

ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Я этот день подробно помню.
Я не знавал краснее дней.
Горели яркие попоны
На спинах праздничных коней.
Гармошки ухали басисто,
И ликовали голоса
Людские. Ветром норовистым
Их выносило за леса.
Качались шторы из бумаги
У нас в избе. Качался дым.
И в кадке ковш на пенной браге
Качался селезнем седым.
В тот день гудела вся округа.
Под сапогами грохал гром,
И пол поскрипывал упруго,
И сотрясался старый дом.
В заслонку ложкой била шало
Варвара – конюха жена.
Мелькали юбки, полушалки,
Стаканы, лица, ордена.
А в стороне на лавке чинно
Курили едкий самосад
Деды и средних лет мужчины
Из тех, кому уж не плясать.
Тот с костылями, тот с протезом
Или с обвислым рукавом.
Их речь размеренно и трезво
Велась в масштабе мировом.

С печи, где валенки сушили,
Украдкой жадно слушал я,
Как вражью силу сокрушили
Соседи, братья и дядья.
И мне казалось, что я знаю
Свою и всех людей судьбу
И что проходит ось земная
Через отцовскую избу.