Ирина ТРУБКИНА (Московская область, город Фрязино)
Секонд хенд
Рассказ

1

Послезакатные часы перед сном Анна Романовна обыкновенно проводила сидя у окна. Она вкрапливалась неподвижным застекленным силуэтом в городской пейзаж с его изнанки и так коротала, с некоторых пор, избыточное время суток.

По выходу на пенсию и выезду из Заполярья Анна Романовна пыталась полноценно заменить бывший арктический цейтнот востребованной женщины на пенсионную житейскую канитель в подмосковном городке. Но ее повзрослевший сын, помеченный материнским геном пилигримства, выучился в московском университете на гидролога и отправился кочевать по океану на льдине, под флагом станции «СП», возрожденной после дюжины лет застоя научного дрейфа. С отъездом сына течение дней пустым рукавом повисло на ее жизни, обезображенной отсутствием привычных забот о нем.

Ее непродолжительный брак рассыпался прошлогодними листками отрывного календаря, не оставив в памяти праздничных дат и ярких событий, - отчасти потому, что замужество она познала уже после тридцати, когда зачастую приходится любимым мужчинам предпочитать свободных. Сложился только недолгий семейный стаж, который, как известно, не дает права на блага за выслугу этих трудоемких лет.

 

2

Анна Романовна, пристроившись по соседству с развесистым кустом оконной герани, привычно вглядывалась в позднюю ночь, палевую от света дежурных уличных фонарей. Послекрещенское морозное раздумье не смягчалось робкой предвесенней оттепелью. Ее подменило отхожее тепло городских коммуникаций, что до времени рассупонило зимнюю «упряжь».

Дорога перед домом, наброшенная петлей на городскую площадь, виделась искусственной проталиной, вдоль которой коростовым изгоем дотаивал отвал февральского снега. Дублирующий круг тротуара влажно пузырился рельефными бляшками колодезных крышек. Невысокие жилые постройки сливались в крепостной монолит циркульных очертаний, а внедренные в него бутики и супермаркеты, словно иноземные лазутчики, в ожидании своего искушенного покупателя отгораживались латами витринных щитков от провинциального любопытства.

На задворках «архитектурного ансамбля» в ярмарочном ряду устроились дома поплоше, чьи фасады, лишенные лоска, не монтировались в напыщенное обрамление площади. Порою они казались лишь декорациями к публичной жизни площадного «круга». Но именно в этих закоулках, недоступных глазу в ночи, любила прогуливать свое дневное время Анна Романовна. И делала это с упоением, поскольку в прошлой жизни на гулянье и чтение всласть у нее недоставало свободных минут.

Частенько объектом ее внимания, как обреченного завсегдатая торговых рядов, был нелепого вида магазинчик с трехступенчатым крылечком под бейсбольным козырьком. Справа от входа на потрескавшуюся стену, словно кусочек пластыря, была приклеена вывеска с броской надписью «Секонд хенд». Слева в мутных окнах виднелась проволочная решетка для презентации поношенного заморского эксклюзива.

Внутри магазинчика всегда было людно. Общительная работница с озорной улыбкой хогартовской «продавщицы креветок» прямо из тарных мешков развешивала на скрученные вешалА неотпаренные одежды, перенесшие и унизительную утилизацию от «первых рук» своих хозяев, и «химиотерапию», уничтожившую все следы их прошлого. Посрамленные уравниловкой и безъярлычием, они шли в продажу кучкой на вес.

Но именно здесь, в поисках нужной для себя вещички, без предрассудков и смущения встречались и барышни-щеголихи, и увядающие сторонницы классики, и простушки без определенного взгляда на стиль. Одежду с охоткой примеряли прямо в зале, под одобрительные советы приятельниц по толкучке, не опасаясь непристойных мужских взглядов.

Посещение Секонд хенда было для Анны Романовны не обязательным занятием, а скорее факультативным развлечением. Вообще, к набору досуговых «погремушек» для стареющих дам она относилась с уважением, но без привязанности. В ней было достаточно самоиронии, чтобы не обрядиться, к примеру, в набедренный платок для танца своего более чем полувекового живота, однако на отчетные концерты ровесниц в танцклассах приглашения принимала с добрым сердцем. Вот и собственные походы в известный магазинчик она воспринимала с прикрытой симпатией.

3

Ночная монохромность городских окраин не отвлекала Анну Романовну от воспоминаний, которые смогли стать для нее и утешением, и раскаянием. Каждая из всплывших в памяти историй о том, чем прирастала ее душа, ностальгически подытоживалась вопросом «неужели это – всё?», как приговором.

Особенность ее нынешнего бытия определялась преобладанием вчерашних воспоминаний над сегодняшними впечатлениями. Но события уходящего дня уже не виделись ей расплывчатыми водяными знаками купюры на просвет. Напротив, к ночи они не поблекли, не подменились каким-нибудь просроченным успокоительным – сюжетом из прошлого, а смешались с ним.

Утро началось с открытия новой партии…одежды второго разбора, которой Секонд хенд с минюстовской замашкой раз в месяц давал путевку в жизнь. Покупатели лавировали от одной одежной стойки к другой по плиточному полу, который Секонд хенд унаследовал от продмага, поднявшегося в достатке.

Анна Романовна, облюбовав легкую блузку в непривычном для нее кантри стиле, пробиралась к примерочной. Она держала возможную покупку впереди себя на вытянутой руке и продолжала всматриваться в ее фасонистые кружева и сборки.

- И куда же ты по встречке? - неожиданно услышала она над собой.

Остановившийся в шаге немолодой мужчина с улыбкой вглядывался в ее лицо. Он был еще по-спортивному подобран и плечист, но уголки его поблекших глаз уже погрузились в насечку глубоких морщин.

- А здесь все маршруты встречные, - парировала она и прижала к груди руку с обновкой, освободив себе обзор.

- Встречные и есть! Скоро сорок дней…тьфу, лет отмечать будем нашим почившим школьным годам. А тут такой подарок судьбы! Ань, неужели не признала?! Да повесь ты эту хламиду! Ты же никогда не была простушкой в рюшках!

Даже если бы перед Анной Романовной появилась говорящая тень ее одноклассника Лешки-Гармониста, она распознала бы его по знакомому словесному наводнению. Они сидели за одной партой с первого по пятый. И частенько учебники поувесистей в руках тогда еще школьницы Ани были орудием усмирения отвязного Гармониста. Но в старших классах не было у нее надежней защитника.

- Лешка! Рада тебе! Да ты тоже, смотрю, не с пустыми руками. Поди, полпуда одежды набрал!

- Так я ж не себе эти «обертки» беру…На фига леденцу фантик? Только ляпаться! Я старикам своим прикупил. Завтра хочу к ним в деревню смотаться…А ты когда со своих северов-то вернулась? Как семья?

Лешка всегда разговаривал, скоропалительно перебирая темы, словно выдавал на двухрядке частушечную обойму без проигрышей.

- Ну не здесь же нам сорокалетний пробел обсуждать. Может, на улицу выйдем?

- Да и под козырьком этого шмотконавеса тоже в откровения не пустишься. Давай-ка махнем завтра со мной вместе в деревню. Там по душам и поговорим. Я за тобой заеду с утреца. Жена и дочкино семейство сейчас в Турции свои тушки греют. Меня не взяли с собой - в европейские стандарты не вписываюсь.

- Леш, мне как-то неловко перед твоими будет . Не обижайся, но отложим поездку до их возвращения.

- Сестренка, ты о каких-таких неловкостях?! На фоне откровенной житухи нашей молодежи мы просто библейские персонажи до грехопадения.

- Вот с библейских времен так и рассуждает каждое отлюбившее поколение.

- Дуреха, да не бывает таких поколений… на этом свете! – усмехнулся Алексей и взял непривычную паузу. – А чтоб тебе завтра поразвязней было перед моими стариками, я возьму с собой друга. Он в наших краях теперь редкий гость. Идет?

- Ну, хорошо. С радостью пообщаюсь с твоими родителями. Тебе ведь все равно перечить бесполезно…

4

Буднично сплавился первоутренний рабочий поток машин по серому полотну дорог с верховьев Подмосковья к доходному столичному центру, после чего Алексей припарковал свою девятку у подъезда одноклассницы. Чуть склонив плешеватую голову, он с подчеркнутым размахом открыл дверцу машины перед школьной подругой. Но Анна Романовна обошла вниманием этот неуклюжий реверанс, забросила на заднее сиденье набитую гостинцами сумку и доверчиво последовала за ней. Однако, подняв глаза на попутчика, обосновавшегося на заднем сиденье, отпрянула.

Прошлое, словно мелодия, скрытая до времени в сведенных мехах гармошки, одним лихим разворотом Лешкиной руки вдруг обрушило на Анну Романовну всю какофонию ее житейских перипетий…Рядом, отстраненно откинувшись, сидел ее Андрей, и только подрагивание сомкнутых губ выдавало в нем встречное волнение.

Она, с присущим немолодой женщине порывом, одной рукой потянулась прикрыть окольцованную быстротечными годами шею, и без того задрапированную клинышком блеклой косынки. Другой - вцепилась в свою дорожную торбу, отгородившись ею, как оборонительным валом, от Андрея. На мгновение ей захотелось иметь еще одну, свободную, руку, чтобы по школьной привычке ударить Лешку по бестолковой голове самой тяжелой изо всех пролистанных ею в детстве книг - томом Большой Советской Энциклопедии.

- Не понял! – возмутился Лешка, словно получил-таки удар по голове. - Это что за вуалеточное настроение? Знакомить вас, что ли?

Андрей распрямил спину, молча потянулся к руке попутчицы, не без труда оторвал ее судорожно сжатые пальцы от сумки и попытался их поцеловать.

- Это лишнее, – сказала Анна Романовна и знакомо отдернула руку. – Здравствуй, Андрей!

Долгое время она мечтала произнести эти слова. Даже когда обманутое ожидание перебродило и улеглось в душе высоким градусом обиды, она не переставала надеяться на встречу. Но все случилось как-то несуразно, вдруг…

Высокий, прямоугольно отлитый, ранний Андрей, словно бетонный пирс, невозмутимо сбивал в пену любую накатывающую волну ее неуемного темперамента, а затем открыто подставлял свои «бока» под обволакивающий наплыв чувственного общения. Перетекая от нежности к материи, они построили планы на семейную жизнь и отправились вместе (а как иначе?) подработать на Севере.

Но их вылазка из родных пенатов не задалась. Андрея, недобравшего вольной жизни, потянуло нахлестаться ею напоследок до одури. Вечера мнимый холостяк нередко просиживал в портовом кабаке. Бывало, что, на радость осоловевшей публике, он поигрывал на спор и своей недюжинной силенкой, укладывая на лопатки моряков с пришвартованных на дозаправку кораблей, а потом братался с ними до полуночи под круговой разлив «мировой», принимая липкие панегирики от вихлястых и назойливых девиц.

Всякое появление Ани в кабаке с уговорами образумиться или с провокациями ревности заканчивалось тем, что Андрей без натуги забрасывал ее на плечо и под улюлюканье завсегдатаев питейного заведения уносил домой.

Опустошив весь запас «противоядий», обескураженная Аня выжидающе замерла. А когда в ответ на известие о случившейся с ней беременности он полоснул ее словами «какой ребенок? я же пил!», замерла и ее беременность. Тем же днем она ушла от Андрея.

Он навестил ее после вынужденной операции, чтобы повиниться и привычно обсудить дальнейшие планы. Выскобленная и распластанная, как препарированная лягушка, Аня вцепилась в край больничного одеяла и молча смотрела на первую сентябрьскую снежную намуть через оконное стекло, замурованное гипсом в ячеистой, на тюремный манер, раме. Андрей нагнулся и прислонился выбритой щекой к ее скрючившимся пальцам, но Аня отдернула руку и прошептала:

- Это лишнее…

По возвращении из больницы ее ждало письмо, в котором все еще любимый ею Андрей сообщал, что принял мужское решение об отъезде на «материк». Обещал обустроиться и вскоре забрать ее к себе, чтобы все начать заново.

А посул любимого не имеет срока давности…

Ошеломленная встречей Анна Романовна с досадой уткнулась в приоткрытое окошко автомобиля. Ей казалось, что охватившее ее волнение считывается даже с «кардиограммы», вычерченной по облачному небу зубцеватым контуром придорожной лесной кроны. Она усмехнулась этому нелепому сравнению, затем, по обыкновению женщины, пересилившей комплекс брошенки, приземлила свои взметнувшиеся чувства шлепком иронии: мол, «за какие благости ему такие радости – видеть мой переполох?», перевела дух, повернулась к Андрею и спросила:

- Как поживаешь, Андрюша, в краях заморских?

- Вполне достойно. Имею в Канаде небольшой бизнес, свой дом...

- Значит, обустроился все-таки… за тридцать с лишком лет. И главное, что все достойно.

- Ты прости меня…Тяжело мне было решиться на эту встречу…И не увидеть тебя не мог. Прости…

- Сегодня вроде не Прощеное воскресенье. Ну да Бог простит.

5

Деревня родителей Алексея дачным прилепочком ютилась возле городской окраины в окружении редеющего леса.

Лишь уцелевшие в бревенчатом рубище низкорослые деревенские жилища старожилов еще хранили «останки» крестьянского уклада с брезжащей первым румянцем заутренней молитвой, потливыми дополуденными огородными отработками, по-домашнему утробными сумеречными посиделками…

Яков Игнатьевич караулил сына у калитки, присев на «бабкин насест» - скамью с обзором на деревню и дорогу. Завидев Лешкину машину, покряхтывая встал, попробовал приосаниться.

- Здравствуй, батя! – приветствовал Алексей родителя, прижимая к себе его сухопарую грудь. – Я вот к вам гостей привез, как обещал.

- Будь здоров, Лексей, - прошамкал растроганный отец. – Вот уважил, так уважил. Проходите в избу.

Старик пропустил гостей вперед и полушепотом спросил у сына:

- А животине-то обрезков захватил?

- Захватил, куда деваться?! Вот дожили: в деревню-кормилицу со своими кормами ездим!

- Да разве тут нынче деревня?! Глаза-то протри! Теремища, что жировики, повылазили. А что с их взять для колхозного дела?! Одно барство… Да вам, молодым, разве растолкуешь?!

- Какие ж мы молодые?!

- Пока родителев не схороните, всё нам детишки…Что тормозишь? Мать заждалась – ступай вовнутрь-то…

Деревенский дом покорно донашивал устаревшее мебельное убранство, вывезенное Лешкой из его городской квартиры. Светлый простенок между окнами украшала советскозаветная Хельга, набитая некогда дефицитными плошками из прессованного хрусталя. Разведенные по углам кресла декоративно простаивали в означенных местах. Лишь кот Бушлат справлял на креслах дремотную нужду, марафетился, вылизывая свою густую шерстку цвета шинельного сукна, после чего коварно подвергал их обшивку коготочному чесу. Отбасившие еще в 80-е музыкальные колонки списанными атлантами поддерживали раскрыленную крышку большого семейного стола, за который Клавдия Никоновна усадила сына и его друзей почаевничать с дороги.

Анна Романовна не первый раз оказалась в этом доме. Будучи старшеклассниками, она и Андрей приезжали вместе с Лешкой и его тогдашней подружкой к Лешкиной бабушке Луше – к Баблуше, чтобы тайком «расслабиться по-взрослому». Баблушины бдения за влюбленной молодежью были не надоедливыми. И, как истинная мальчуковая родня, она кумекала: «С поцалуев девки не брюхатятса». Баблушины послабления друзья принимали за солидарность, поэтому отвечали ей симпатией и в ее владениях плотских диверсий не устраивали… После смерти бабушки в ее дом перебрались Лешкины родители, уступив городскую хрущевку семье сына…

Поначалу разговор за чаем не ладился. Молчаливых гостей посадили рядком, отчего и глянуть-то друг на друга можно было только искоса. Но перекатное общение хозяев и расслабляющая мята в чайных стаканах понемногу смягчили приступ отчужденности.

- А я все одно умом-то одолеть не могу: как в такой дали люди век свой коротают. Кабы смута какая или хоть война с родимых мест их гнали. А так, по доброй воле съехать?!– силился понять Яков Игнатьевич немногословные откровения гостей о прошедших годах . - А тебя, дочка, одобряю, что воротилась. Сколь можно ногами глушь вешить?!

- Там был мой дом…Я скучаю по нему.

- Просто в том дому твоя молодось затворилась. И никакой отмычкой ее не вызволишь, скучай - не скучай.

- Возможно…

- Батя, у тебя всё, что в одной версте от твоей деревни, - всё глушь, - усмехнулся Алексей.

- Не от деревни в версте-то, а от Клавди моей – матери твоей, посмешник. Уж, почитай, шестьдесят годков минуло, как волкам низинец проиграл… Вот с той поры друг без дружки нЕ жили…

Старик приподнял кисть руки, лишенную мизинца, к своему бугристому, словно оплывший свечной воск, носу. Грузные веки зачастили по его слеповатым глазам, от лет помутневшим в стоялой слезной влаге… Но улыбнулся и глянул на жену.

Клавдия Никоновна тепло вздохнула и поднялась из-за стола, опершись на плечо сидевшего рядом сына.

- Проводи-ка меня, Лёшик, на воздух. Да сидушку прихвати с-под меня. Хочу в саду чуток покемарить. И вы, ребята, шли бы прогуляться. Ягодок с куста в плетенку побрали бы с собой взять и к обеду. Глазом моргнешь – и сыпаться начнут. Я-то уж не сборщица, ноги не носют, без клюки со двора не хожу. Да и Яша мой ягоду-то разве что под лупой углядит.

- Спасибо, тетя Клава. Мы еще здесь пообщаемся, со стола приберем и потом к вам в сад выйдем, - отозвалась Анна Романовна и вдруг поняла, что нет сейчас ничего желанней для души, как вновь, после раннего ухода ее родителей, почувствовать себя дочерью, хоть на время, хоть понарошку…

- Отец, а что за история про игру с волками на мизинец? Расскажи,- попросил Андрей старика и, громыхнув табуреткой, неуклюже придвинулся к Ане.

- Вот распекает меня Клавдя, распекает за языкатось, а я все одно поведаю, как ее добивался…Она в девицах жила по соседству в пяти верстах отсель, - кивнул ей вслед старик. - Я на буднях оттракторюсь, а на выходной - гармонь за плечо закину и через лес по изрытой колее лихоходом в ихний клуб на гулянку. Там ее заприметил, там и обхаживал. Токо на гармошку и была надёжа: я против ее, жарлицы моей, хлиповатый да весноватый был, а вот леполад такой с гармошки мог выдать! Ух! Девки, бывало, млели! Лексею-то кличка Гармониста от меня по наследству досталась…

Старик передохнул и продолжил:

- Проходил я туда впустую лето и всю осень. Надо, ить! Зазноба моя только до крыльца и дозволяла проводить… Своим чередом зима пришла лютовать. А я, привычно дело, тулуп наброшу, рукавицы натяну, гармонь за плечо и по старой лесной дорожке… Помню, раскуражился как-то и после клубных плясок на ночлег попросился. Да где там!

Рассказчик, насмешливо сокрушаясь, махнул рукой.

- Протурила восвояси. Шкворю лесом. Тода он был чащобой, а не три пруточка, как ныне. Вдыхаю, известное дело, воздух, а издыхаю крошево ледяное. И во всей округе мрак кромешный. С полпути чую в спину волчий сип. Глянул назад, а зверь-то стаей наседает вдогон, глазища что спарены уголья горят. Свежеваться-то под ихними когтями да клыками не больно хотелось. Я живо смекнул: рукавицы скинул, гармошку развернул да как вдарил пальцами по низам! А дале - куда попаду. Аж, меха стенали! Волки и отпрянули. Но по следу мому шли до самой околицы, покуда собаки их лаем не встренули. Руки я тода обморозил до кости. Угодил в больницу. Поначалу врачи хотели всю ладонь отхватить. Но обошлось одним низинцем.

Он задумался и поучительно закончил:

- А Клавдя моя шибко всполошилась, себя все казнила за эту беду. Скорее из жалости за меня пошла… Но потом я всю жизнь за ее симпатию бился, кажный денек… Завлечь девицу в жены - не велика премудрость, одной судьбой прожить да не опостылеть - вот что мудрено.

- Твоя правда, отец, - сказал Андрей и, нагнувшись к Ане, вдруг шепнул возле ее уха: - Я вот не смог…

Она повернулась и увидела на расстоянии короткого дыхания лицо Андрея. Ей подумалось, что беглое время расплескало на его черты свои превратности, которые годами стекали в глубины памяти, оставляя на живой коже иссохшие русла печали и радости, разделенные любимым с другой женщиной. И это был уже не ее Андрей.

Она поднялась, по-приятельски положила на его плечо руку и сказала:

- Пойдемте к нашим в сад. Андрюш, захвати для дяди Яши стул. А я возьму плетенку под ягоды.

6

Устроив стариков на дремотный отдых поодаль от дома, в тени двух кряжистых яблонь, Аня и Андрей подошли к Лешке, который в широкий пролет соседского забора усердно пропихивал мясные обрезки, привезенные им из дома.

- Соседку тетю Маню помните? Умерла весной. А сыночек ее – алкаш законченный - сюда носу не кажет. Еще на поминках заявил, что продаст материнский дом. У него вроде в городе какая-то халупа есть. Вот псину и подкармливаю. К нам не идет. Хозяйку дожидается.

Алексей потрепал загривок пса, одичавшего без хозяйского присмотра, и, усмехнувшись, посоветовал:

- Шли б вы в малинник, что ли! Ягод хочется, спасу нет!

Там, возвышаясь над кустами малины, опоясанными бечевкой для стойкости под налитой силой спелых ягод, Андрей, волнуясь, начал разговор:

- Анют, ты на Лешку зла не держи. Это я его попросил тебя найти и поездку эту организовать…

- Заговорщики! – выжидающе отозвалась Аня.

- Есть у меня к тебе предложение… Не знаю, с чего и начать… В общем, не буду размазывать. Я хочу быть с тобой. Сколько осталось лет, дней… все время. Там у меня взрослые сыновья. Передам им дело. Жену поставлю в известность. И вернусь сюда, к тебе, если ты позволишь.

Аня молчала.

- Сколько раз себя казнил за свое предательство... Хочу голос твой слышать, и молчать хочу только с тобой, вот как Лешкины родители сейчас…Я ведь для жены всегда был чем-то вроде ливрейного приложения. Она, прости за откровенность, ни разу и слова по-русски мне не сказала, даже о любви... Для нее это унизительно. Я, конечно, заслужил это, - было слышно, как Андрей хрустнул пальцами. - Вот опять я не о том... Поверь, я все для тебя сделаю. Мы же еще не такие древние.

- Да. Мы – просто дети, но уже только для этих трогательных людей, - откликнулась Аня и посмотрела в сторону кряжистых яблонь.

- Анют, я понимаю, что тебе сразу трудно принять решение. Давай поступим так. Я через неделю улетаю ночным рейсом. Меня в Шереметьево Лешка повезет. Если ты согласишься принять мое предложение, то проводи меня в аэропорт. Я все пойму. И вернусь…

7

Подперев одну из створок распахнутого окна горшком со слепящей пурпуром геранью, Анна Романовна стояла, прислонившись к другой створке, и смотрела поверх знакомых городских очертаний.

«Небо не умеет говорить, но может терпеливо слушать и ждать нас, - подумала она и мысленно, молитвенно попросила: – Не сбрось его на землю и не забери навсегда до срока. А я отпускаю к тебе свои страсти по нему - боль, обиду, любовь… им уже пора…»

Она свела кончики пальцев к благословенью и улыбнулась глазами. Темное небесное полотно расшивали крестиками ярких сигнальных огней самолеты, в одном из которых, уткнувшись в иллюминатор, сидел Андрей…

От беззвучия она перешла к шепоту, приправленному ее мягкой иронией:

- Пусть жена его одолеет, наконец, три насущных слова по-русски. И от сердца подарит ему эти слова.

И уже не надломленно, в голос:

- Обо мне же пусть он не…

Эту фразу заглушил звонок в дверь. На пороге стоял Лешка.

- Извини за поздний визит. Войти можно? – спросил он и прошел в комнату к открытому окну.

- Я перекурю здесь?

Анна Романовна кивнула.

- Все. Довез его до аэропорта, а проводить толком не смог – он меня к тебе торопил. Вот это передал.

Лешка вынул из кармана ключ и положил на стол.

- Андрей купил в деревне соседский дом тети Мани. Второй ключ у моих стариков. Просил меня приглядеть за двором, пока сам будет сюда собираться, а тебя…- не отнимать у тамошнего пса надежду на обретение хозяйки.

 

После Лешкиного ухода Анна Романовна долго стояла у окна и смотрела в небо, не принявшее до времени ее земную любовь... На утро она пошла в магазинчик, где купила два килограмма дачной одежды и ту самую блузку в рюшах. «Если не получится стиль сменить, то хотя бы на память», - с подзабытой радостью рассудила она.

Ирина Сергеевна Трубкина родилась в подмосковном городе Фрязино. Окончила Российский экономический университет им. Г.В. Плеханова в Москве и была распределена в одно из структурных подразделений Госснаба СССР. Однако уехала из мест столичных и комфортных в зону арктической пустыни – заполярный Диксон. Здесь более четверти века ей довелось работать в экономических службах предприятий поселка и на руководящей должности администрации района. Удостоена звания «Заслуженный работник Таймыра». Автор и исполнитель многих литературно-музыкальных программ. По возвращении в Подмосковье ее арктические воспоминания сложились в строки стихов и рассказов. И.С. Трубкина выпустила несколько книг, посвященных людям Таймыра. Лауреат международного литературного конкурса «Полярная звезда» 2012 года.
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную