|
СТИХИ ЛАУРЕАТОВ И ДИПЛОМАНТОВ ПЕРВОГО КОНКУРСА ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПЕРЕВОДА С ЯЗЫКОВ НАРОДОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ «УСЛЫШЬ, РОССИЯ, НАШИ ГОЛОСА»
Михаил Крылов – 1 место (перевод с лезгинского стихов Фейзудина Нагиева)
ДВА МАСТЕРА
Два мастера в одном ауле жили.
Их люди чтили, – только к одному
Они всегда с улыбкой приходили
И грели душу радостью ему;
К другому – шли, исполнены печали…
А мастер, – точно он всему виной, –
Взгляд отводил, когда глаза встречали
Тех, чьи родные в мир ушли иной.
Был первый весел и со всеми дружен,
Он приходивших радостно встречал;
Другой скорбел, что тоже людям нужен,
И, разделяя горе их, молчал.
Ну, а когда Творца молить случалось,
То каждый у него просил своё:
Один – чтобы работа не кончалась,
Другой – чтоб вовсе не было её…
Так день за днём тянулись вереницей,
А за годами шли и шли года…
И мастерство невидимой границей
Их судьбы разделило навсегда.
Они искусны оба были в деле,
Тот и другой аулу нужен был.
Весёлый мастер – делал колыбели,
А грустный мастер – камни для могил.
МОЙ ЯЗЫК
Язык моей древней Албанской земли,
Века и народы венок твой сплели, –
Венок необычный: слова, как цветы,
Создали величье его красоты.
И каждое племя, наречье, село
В тот дивный венок своё слово вплело;
И каждый язык, как бы ни был он мал,
Почётное место в венке занимал.
В нём вечная слава лезгинской земли,
Бессмертие сына её – Шарвили;
Он так непокорен, велик и могуч,
Как гордый Шахдаг средь ущелий и круч.
Рычание рыси и клёкот орла,
Язык мой, природа тебе отдала;
Вливались в тебя, как в большую реку,
Слова языков – ручеёк к ручейку.
Ты вечно сияешь, подобно заре,
Над древним Шарваном, Кубой и Кюре.
Ты голосом матери в песнях звучал,
С её колыбельной мне люльку качал.
Тобою со мной Сулейман говорит,
И в слове Эмина огонь твой горит.
Словами своими в тяжёлые дни
Крепил ты мой дух. Помогали они
Мне выстоять в горе. Ты щит мой и меч,
Мне данный народом, чтоб правду беречь.
Иные тебя предавали, – но всё ж
Тебя не сломили ни подлость, ни ложь.
Тебя принижая, мечтали они
В почете и славе прожить свои дни.
Кто помнит теперь их, ушедших в века
Без чести, без имени, без языка?
О, вы, что язык свой забыли родной!
Не может быть матери больше одной.
Лишь та, что вспоила тебя молоком,
С тобой говорила одним языком.
Её ли забыть, и простить ли того,
Кто предал язык и унизил его?
И если забуду – о, пусть я тогда
Исчезну, как гунн, не оставив следа!
***
С землёю схож рисунок наших лиц:
Глаза-озёра смотрят из глазниц;
Оврагами морщины рассекли
Нам лоб, как грудь иссохшую земли;
От жизни многотрудной и лихой
Лицо как перепахано сохой, –
И эта нива, что родить должна,
Принявшая надежды семена…
Лишь осень жизни сможет дать ответ:
Получим урожай мы или нет,
И хватит ли для всходов тех тепла,
Что наша кровь по жилам принесла?
А слёзы – влагу нужную дадут,
Иль ливнями посевы изведут?..
Не потому ль земле подобны мы,
Что станем ею за порогом тьмы?
РЕКА САМУР
Река Самур – Срединная река,
Ты боль земли несёшь издалека;
С тех дальних гор, где твой сокрыт исток,
Ты с запада стремишься на восток.
О, если б эти воды унесли
Печаль тобой поделенной земли,
И море навсегда б принять смогло
То горе, что мне на сердце легло!
Мне кажется – безмолвная вода
Не землю – сердце делит навсегда.
СУД СОВЕСТИ
У всех у нас – один Судья.
Доживши до седин,
Хочу добиться права я
Судить себя один.
Как в зеркале, отражена
Вся жизнь. На склоне лет
Увижу, праведна ль она, –
Иль, может быть, что нет?..
И совесть смотрит на меня;
Ее суровый взор,
И защищая, и виня,
Выносит приговор.
Она спокойна и тверда,
И беспристрастен суд;
Здесь ни заслуги, ни года
От кары не спасут…
И приговор пусть будет строг:
Суди иль не суди, –
Я свой заканчиваю срок,
И вечность – впереди…
Александра Жмурова – 2 место (перевод с башкирского стихов Зульфии Ханнановой)
СВЕТ
1.
Убираюсь в доме торопливо:
Ряд цветов на окнах образцовый,
Белоснежной скатертью красивой
Застилаю стол. И в платье новом
Обхожу свой дом… Как неуютно…
Может, неумеха я какая?
Пол сияет, чистый абсолютно.
Дай-ка, занавески поменяю!
Суп сварю – так пальчики оближешь,
Хлеб в печи – душистый и румяный…
Только знаю, что не станет ближе
Свет Небесный в доме окаянном.
В комнатах – порядок. Что с душою
И тоскою делать неуёмной?
С мебелью шикарно-дорогою,
С яркой люстрой – дом остался тёмным.
Не в богатстве счастье, не в достатке!
В этих стенах, где всего хватает,
Мне так неуютно, так несладко –
В горе горьком голова лихая.
Потому и хлопочу по дому –
Тщусь избыть раздумья суетою.
Только дому без души, чужому,
И в заботах – остаюсь чужою.
Из осколков режуще-зеркальных
Состоят душа моя и тело.
В люстрах светлых, даже пусть хрустальных,
Не горит тот Свет, какой хотела б.
Этот Свет весь из лучей особых,
Самых светлых, сердце мне сжигает:
Если выдохну, то боль моя способна
Мир спалить от края и до края.
А ещё вчера была счастливой
И живой, до верха жизнью полной.
Глаз твоих блестящих черносливы
Слали мне любви тугие волны.
Что осталось от меня сегодня?
Хладный пепел, разочарованье,
И не станет легче и свободней,
И объятия твои – как наказанье.
Милый мой, мне больно, я страдаю,
Помоги мне справиться с бедою –
Не нужна мне люстра дорогая,
Купим лучше колыбель с тобою!
Как вершина счастью неземному,
В белоснежной кипени пелёнок,
В колыбели, посредине дома,
Будет спать цветок любви – ребёнок!
Нет на свете мебели дороже
Колыбели. Разве тайна это?
Ты смеёшься? И опять, похоже,
Люстру вешаешь? Не будет Света…
Что же, смейся! Только знай, любимый,
Я – мертва… Что, холодно со мною?
Чтобы быть семье, необходима
Колыбель – сосуд с живой водою!
2.
Всё болит – болят душа моя и тело,
Где взять силы, чтоб терпеть такие муки?
Как смогла сегодня, как же я посмела
Жизнь дитя отдать в безжалостные руки?
Жизнь родного нерождённого ребёнка
Я позволила прервать. Сама… Как больно.
А мой первенец всё ждёт себе сестрёнку
Или братика… и плачет недовольно.
Не понять ему, мальчонке-почемучке,
Как непросто мне сводить концы с концами,
Как рубли считаю часто до получки,
Как под утро засыпаю со слезами…
Грустный мальчик, одиноко пострелёнку –
То заплачет, слёз жемчужины роняя,
То попросит свою старую пелёнку
И качает кошку: «Спи, моя родная…»
«Как мне скучно!» – повторяет ежечасно.
Просит папу с мамой: «В детском магазине
Вы купите и на радость, и на счастье
Двух девчонок и двух мальчиков для сына!»
«Нам, сынок, такой расход не по карману.
Денег хватит только, может, на лошадку.
Или, хочешь вот – машину с длинным краном,
Или формы для песочницы с лопаткой?»
«Мне не нужен этот конь, играйте сами!
Не хочу я ни машины, ни лопаты, –
Так кричит и даже плачет временами, –
Я хочу себе сестрёнку или брата!»
Ох, сыночек, как же мне тебя утешить,
Чтобы высохли от слёз родные глазки?
Может, песенку мне спеть тебе, потешку?
Или сказку рассказать? Ты ж любишь сказки.
Спи, сынок, во сне забудутся печали,
Повзрослеешь, увлечёшься чем-то новым...
Мне-то в чём найти забвенье, чтобы стали
Чуть помягче, грудь стеснившие оковы?
И в родных стенах мне не найти покоя,
А от мыслей неотвязных разум гаснет.
Пожалей меня, сынок, побудь со мною,
Не кори меня ты детским взором ясным.
Нет прощения и нет освобожденья
Мне от боли, что застряла в горле комом.
Угнетают разум страшные виденья,
И сквозь сон я часто слышу плач со стоном...
Белым ангелом летит мой убиенный,
Мой малютка, расчленённый на фрагменты:
Доктор сделал что умел. Закончил смену.
Завтра – снова в абортарий, к инструментам...
Ночью в душу смотрят звёзды, словно очи
Нежеланных и нежданных, нерождённых...
Слушай, – слышишь: «Вас раскаянье не точит?
Вас – жестоких, милосердьем обделённых...»
Небо звёздное – теперь мне не услада:
Я не звёзды вижу – брызги крови алой.
Ничему теперь на свете я не рада.
Ах, раскаянье, ты слишком запоздало!
Задыхаюсь в вихре огненной воронки,
И распахнуты уже ворота ада...
Говорила мама: «Бог даёт ребёнка –
Не губи! За это даст он всё, что надо!»
3.
Пятеро у мамы было деток.
Дом внутри напоминал ковчег.
«Каждое дитя, как лучик света!
Драгоценный молодой побег! –
Говорила мама, – каждый нужен,
Словно пальцы на моей руке!»
Был наш детский рай шумлив и дружен,
Плыл ковчег по жизненной реке.
Было всё – победы и невзгоды,
Но, под солнцем маминой любви
Всем хватало места. В непогоду
Мы домой ещё быстрее шли.
Солнце нас улыбкой согревало,
Добротою наполняя дом!
Мне б шагнуть через порог устало –
Нет, сгорю, объятая стыдом.
Было маме сорок и четыре,
Когда вновь во чреве понесла...
«Сиротою больше станет в мире!» –
Кумушки судачили со зла.
Не вникая в эти разговоры,
В зиму, что пришла белым-бела
И на окнах навела узоры,
Мамочка меня и родила.
Днём за мной приглядывало солнце,
По ночам баюкала луна,
Заглянув в высокое оконце.
Часто маме было не до сна,
Но она стояла перед миром
Древом Жизни – в детях, как в цвету,
Принимая ссадины и дыры,
И терпела, глядя в высоту.
«Родила под старость», – говорили.
Только я не стала сиротой!
До сих пор Господь даёт ей силы.
Мама – мой кумир и мой герой!
Я не стала сиротой. У Бога
Просим мы для мамы долгих дней.
Я росла, и стала понемногу
Всем в округе милой и своей!
Ах, какой же я была счастливой!
Счастья не ценила до сих пор.
Согрешила... В доме так тоскливо,
Что и песня стихла мне в укор.
Улетела песня. Что ей делать
В доме том, где нет уже тепла?
Ей вольно – лети до Неба смело!
И душа хотела – не смогла.
Ей, печальной пленнице, охота
Тоже в Небо, только невдомёк,
Что печали, радости, заботы
Не избыть, пока не минет срок.
Ну, уйду, а как же, как же мама –
Я грешна, но ей – родная дочь...
Как она – во всех печалях с нами,
В силах всё понять и превозмочь?
Ждёт всех пятерых на каждый праздник.
Если всё же кто-то да не смог,
Маме это – хуже всякой казни:
Пуст ей дом, богатый стол – не в прок.
Кажется и мне мой стол убогим
И еда безвкусной и пустой.
Я одним убита, а не многим,
И не пятикратною бедой.
Вот бы убежать обратно в детство,
И девчонкой оказаться вновь!
Там от счастья никуда не деться –
Всё покроет мамина любовь!
Рай наш детский осеняло Небо,
Грела нас любовь и день, и ночь...
И никто для мамы лишним не был...
Эту Истину что в силах превозмочь?
4.
Видеть морок мне невмоготу,
Как Земля, покрывшись чёрной кровью,
Тужась, извергает в пустоту
Всё, что было зачато с любовью.
Нет сезонов, месяцев, погод –
И не осень, и совсем не лето,
Не бежит река за поворот,
Пересохла, затерялась где-то...
Пики гор в предвечной седине
Рушатся. Им горько или стыдно...
Крик звучит мой с громом наравне:
«Почему людей нигде не видно?»
Но молчат и мрамор, и гранит,
Пустота господствует повсюду:
Мёртвый сад листвой не шелестит,
И плодов, как и детей, – не будет.
Всё мертво – и только я живу,
Грешная. Так надо, значит, свыше...
Почему? И я, по существу, –
Пустота. Но что-то мною движет...
Всё мертво вокруг, а я живу...
Всё мертво – от края и до края.
Жду, когда из ада позовут...
Не зовут... Стучусь в ворота рая,
Плачу и взываю к небесам.
Нет ответа: проклята, забыта...
И брожу я в страхе где-то там –
И душа, и ноги в кровь разбиты...
Вновь кричу надрывно в пустоту:
«Где ты, Человечество, откликнись!»
И сотрясся мир в минуту ту,
Небеса разверзлись, и проникли
Мне в сознанье страшные слова,
Прозвучав жестоким приговором:
«Вы нарушили Законы Естества,
Подорвали Сущности опору!
Человек, Творения Венец,
Посягнул на самое святое.
И пришёл терпению конец
Моему! Я так свой Мир устроил,
Что всегда живое существо
О своём печётся продолженье.
У всего живого, у всего
О потомстве – главное раденье.
Как же может продолжаться жизнь? –
Женщина, забыв предназначенье,
Теша норов и верша каприз,
Отнимает право на рожденье
У своих же собственных детей,
Попирая святость Материнства.
Нет у Человечества корней,
Если нет с Природою единства!
Выносить и вырастить дитя –
Нет призванья выше и важнее!
Женщины сегодня не хотят,
Связанных с ребёнком осложнений!
Ну чего тебе недостаёт?
Хлеба? Молока? Квадратных метров?
Почему же стал ненужным тот,
Кто был зачат? Я зову к ответу!»
Каюсь, плачу... А сквозь слёзы – Свет.
Вера мне вернёт и мир, и счастье.
Боже, я исполню Твой завет –
И созиждется душа Твоею властью!
5.
Сколько я проплакала, не знаю,
Только слышу сверху голосок:
«Дух мой слабый, мамочка родная,
От твоих рыданий изнемог.
Ты меня не сберегла, конечно,
Всё же мне тебя безмерно жаль.
Что ж ты не подумала беспечно,
Как жестока инструментов сталь?
Я тебя уже любила, знала –
Ты моей Вселенною была.
Испугавшись, я в тебе сначала
Спрятаться надеялась от зла.
Но в твоей душе заледенелой
Жалости к ребёнку не нашлось...
Родила бы дочь... Не захотела
Глазок голубых и светлых кос.
Не от жалости ты плакала, от боли
Искусала губы свои в кровь.
Ты меня земной лишила доли...
Отчего такая нелюбовь?
До последнего я умоляла Бога,
Чтоб меня не убивала мать...
Мне, безгрешной – прямо в рай дорога,
А тебе – одумавшись, страдать.
Без препятствий, лёгкою стрелою
Взмыла в Небо детская душа.
Ты какой же, мама, волей злою
Жить мне иль не жить, взялась решать?
Я к тебе вернуться не сумею –
Слишком поздно, милая, увы!
Мамочка! – кричу душою всею,
Но живым не слышно неживых.
Сожалеешь ты о совершённом.
Поздно! Не исправить ничего!
Я останусь вечно нерождённой,
А хотела только одного:
Просто жить! Беды своей размеры
Кажется, ты, мама, поняла:
Разум и душа твоя без Веры
Превратились вдруг в источник зла.
Мама, у Господнего Престола
Попрошу я милости к тебе,
Чтобы век твой счастлив был и долог,
И Сам Бог внимал твоей мольбе.
Всё в руках Всевышнего. Быть может,
Он захочет Чуда в этот раз:
Я вернусь к тебе, и осторожно
Оботру слезинки с милых глаз...»
6.
– Творец, молю, верни моё дитя,
Мир подними из праха и воздвигни!
Теперь я знаю, Веру обретя,
Моя душа вовеки не погибнет.
Ты спрашиваешь, чем я пустоту
Смогу заполнить? Мой ответ – любовью.
Я – Женщина! В трудах, в слезах, в поту
Я буду засевать пустыню новью.
Ты только возврати моё дитя!
– Ну, хорошо! Своей Святою Властью
Прощаю! Пусть надежду возвратят
Раскаянье и материнства счастье!
– Прошу ещё – пусть оживёт Земля,
Пусть расцветёт отныне и навеки!
– Да будет так! Повелеваю Я –
Ответственность лежит на Человеке.
Даю тебе Я, женщина, Завет:
Нет ничего превыше Материнства,
И для Планеты всей важнее нет
Святого с Человечеством единства!
7.
Держу в руках зелёную планету,
А у груди – дитя, Небес знаменье.
Со всех концов всего большого света
В мой дом спешите – вновь на день рожденья!
Мой дом вас встретит Светом несказанным –
Теперь он полон смысла и порядка.
Я хлопочу с любовью неустанно
И выметаю мусор без остатка.
Хочу, чтоб в людях были безупречны
И совершенны души, мысли, лица…
Я – Женщина, живу в заботах вечных –
В углу переднем колыбель лучится.
И если вдруг вздохну я утомлённо,
То сразу вспомню данные Обеты.
«Я – Мать!» – скажу, и в сердце обновлённом
Вновь засияют переливы Света.
Судьбы счастливые и яркие мгновенья
Я называю Божьей благодатью.
«Я – Мать! – произношу я без сомненья. –
Я Человечество держу в своих объятьях!»
Андрей Расторгуев – 3 место (перевод с коми стихов Любови Ануфриевой)
ОРАНЖЕВЫЙ КЛУБОК
(Из цикла «Клубки времени»)
Я снова, как столетия назад,
искала на земле цветущий сад,
где яблони могучая рука
стремится в небеса сквозь облака.
А вышла я дорогой ветровой
лишь нá поле, заросшее травой,
где времени и ветру поперёк
скитался неприкаянный старик –
обшарпанную дверь неся с трудом,
отыскивал ей подходящий дом.
Да не было ни дома, ни огня,
ни даже двери этой у меня.
И, чтобы сад и яблоню найти,
мне поле надо было перейти…
А ветер небо тьмою заволок,
загородил дорогу чёрный волк,
но разглядела в нём, повременя,
мерцание угасшего огня.
И прыгнул он – зияющий провал
во мне когтями располосовал,
но засветился, точно уголёк,
издалека оранжевый клубок.
Из глубины его приподняла –
до глубины душою поняла:
живое сердце – больше ничего –
раздует пламя рода моего.
А чёрный волк его убережёт
и вечный сад для нас постережёт.
Дорога прояснилась, далека,
и я позвать хотела старика,
что на земле укрылся с головой
обшарпанною дверью и травой.
Поворотить пыталась – не чужой –
дверную ручку, съеденную ржой,
нажала посильнее, а металл
не выдержал усилия – устал…
С железкою стою наперевес,
а ветра будто не было – исчез,
и золотится сердца тёплый ком
в земном саду оранжевым клубком.
КРАСНЫЙ КЛУБОК
(Из цикла «Клубки времени»)
Перелопатила былое
до потревоженных корней,
и снова в памяти моей –
воспоминание чужое.
Она, как южные потёмки,
поверху пашенно черна,
но леденеет глубина
от заметающей позёмки.
Клубок держу в ладони красный,
а горло распирает ком,
и слышу в голосе твоём
далёкий отзвук ненапрасный...
Война уже казалась вечной,
да вышло время и войне.
С холодной тундрой бесконечной
осталась ты наедине,
но снегового покрывала
всегда тебе недоставало
на письма в подполы земли,
куда твои все полегли...
Они с тобою дни за днями
шли рядом тайными тенями.
Об этом в сонной тишине
ты не рассказывала мне,
а только: «Страшно на войне...»
почти неслышно отвечала...
Среди молчащего былого
твой шёпот различаю снова
в землёю пахнущем клубке,
что уместился на руке,
и вижу: в шерстяных носках,
в снегу проваливаясь уткой,
своей размахиваешь юбкой,
что флагом красным, впопыхах
и задыхаешься от бега,
выкрикивая: «Победа!»
И слёзы снежные пекут,
тебе за пазуху текут...
С холодной тундрою безмерной
оставшаяся наедине,
по радио ты самой первой
услышала: «Конец войне!»
Но до конца в тебя она
переплеснула свой избыток,
как вышивкой из красных ниток,
напоминая имена.
ЗЕЛЁНЫЙ КЛУБОК
(Из цикла «Клубки времени»)
В разноцветных клубках тишины
наши души переплетены –
до тебя ни единого звука
не доносится из глубины.
Но в клубке из травы и ветвей
есть история речи моей,
чистой, как белоснежная птица –
с ней мы общих корней и кровей,
да сородичи наши почти
отреклись от неё на пути:
сами словно крыло отломили
и подкинули к небу – лети!..
Слово зá слово – род пустяка,
да без речи, как без костяка:
человек, точно плюшевый мишка –
всё едино, какая рука
приласкает...
Об этом и речь.
Голова его – стылая печь:
ледяною золою набита –
ни зажечь, ни от бед уберечь.
Если на перекрестье дорог
ты горячий найдёшь уголёк,
в неразрывную нить путевую
травяной размотаешь клубок –
после у золотого огня
отогрей и для нового дня
окрылённую речь родовую.
А надежду возьми у меня.
Татьяна Дробжева – 3 место (перевод с лакского стихов Космины Исрапиловой)
В ОЖИДАНИИ ТЕБЯ
Я жду тебя так долго…
Вот тают ледники,
Струясь атласным шелком
В объятия реки,
Где я с водою горной
Вкушала прелесть дня.
Там девушкою гордой
Ты называл меня.
Мир с грустью причитает,
Как будто вторит мне,
И плачет дождь, стекая
По стёклам на окне.
Кровоточащей раной
Глаза и плоть моя…
Вернется ли желанный,
В забытые края?..
КИПЯЩАЯ КРОВЬ
Зачем ты встретился однажды,
И свил гнездо в душе моей?
И в мир кричу я строчкой каждой,
Чтоб ты очнулся поскорей!
Но надо мной сегодня властен,
Лишь повелитель грёз и сна,
А я горю желаньем страстным -
Испить любовь с тобой до дна…
Но гордость женщины кавказской
Не даст сказать об этом вслух.
Пусть о любви моей прекрасной
Сыграет на зурне пастух…
ЯЗЫКОВАЯ ГРАНИЦА
Так случилось, что выбрало сердце,
Повернуть ли минуты нам вспять?
Полюбила тебя, иноверца,
Только как мне язык твой понять?
Никому не доверю я тайну
Наших чувств, неразгаданных слов,
Может, птице, влетевшей случайно,
Расскажу я про нашу любовь.
Чтоб её горделивые крылья
Унесли мою тихую грусть
В дальний край, где над полем ковыльным
Твоя родина, с именем Русь!
Наталья Ахпашева – специальный диплом лауреата (перевод с хакасского национального эпоса)
КИЛИН-АРЫГ И АЛТЫН-ИРГЕК
(Фрагмент из сказания о богатырке Ай-Хуучин)
1
На высокий хребет Кирим, вросший в небо пиком седым,
лишь даль земная разъяснилась, заря разгорелась красная,
призвав подружек своих, прислужниц своих молодых,
Килин-Арыг, дева прекрасная, дочь Тёнгис-хана, отправилась.
Тот известный Кирим–хребет считался запретным местом,
и достигшим положенных лет, надлежащих годов невестам
туда ходить запрещалось, обычаем не допускалось.
На отвесной вершине Кирима, будто в чаше чудесной хранимо,
озеро дивно сияло, небесный свод отражало.
Килин-Арыг, деве достойной, ханской дочери своевольной,
захотелось там искупаться, в прозрачной воде поплескаться.
Килин-Арыг чуть видной тропой меж валунов пробирается,
ног не жалея, взбирается. Следом весёлой гурьбой,
переcмеиваясь меж собой, подружки спешат. И вот
очутились на самой вершине. Отражая небесный свод,
перед ними озеро плещется, в подоблачной котловине,
будто в чаше чудесной, светится.
Отдохнув, отдышавшись, Килин-Арыг вокруг глядит –
в буйной траве зелёной крылатый светло-каурый,
полукружия крыл распластавши, без седока оставшись,
погибший скакун лежит. Дева глядит удивлённо –
2
где изломан кустарник бурый, лежит сам седок, убит,
острым мечом разрублен, в юной поре погублен.
Лежит, и лицо его ясное на солнце свет излучает.
Тело его прекрасное под луной серебром отливает.
Ханская дочь, огорчаясь, о юноше сокрушаясь,
к прислужницам обращаясь, сказала слова такие:
«Подруги мои дорогие! В месте неподобающем
юноша этот лежит, с конём – послушным товарищем –
в чужой стороне убит. Никто его не признаёт,
слёз по нему не льёт. А у родителей, верно,
единственным сыном был. Не знают родные, наверно,
что он вдалеке от дома, на земле незнакомой
глаза навсегда закрыл».
Килин-Арыг речь завершила, зелье-снадобье сотворила
и лежащих им окропила. Кости изломанные
одна с другою сошлись. Мышцы разорванные,
как не разрывались, срослись. Передние ноги сгибая,
на задние приседая, светло-каурый вставал,
развернул полукружия крыл, пасть оскалив, заржал.
И седок его исцелился, к жизни вновь обратился,
снова глаза открыл – кто прежде мёртвым лежал,
вновь сотворённым восстал.
Юноша возрождённый, к жизни опять возвращённый
к достойной деве подходит, вежливо речи заводит:
«Меня, до времени павшего, огорчённая, Вы воскресили.
Меня, мёртвым лежащего, опечаленная, оживили.
3
Кто, прекрасная дева, Ваши отец и мать?
Как Вас, достойная дева, по имени звать-величать?»
Килин-Арыг ему в ответ: «Где высокий Белый хребет
вознёсся гордой главой над широким привольем степей,
где крутые склоны его омываются Белой рекой,
под сводом небес простирается земля отца моего,
матери милой моей дорогая земля расстилается.
Мой почтенный отец – Тёнгис-хан, он ездит на белом коне,
резвом, будто огонь. Мой старший брат – Хыян,
он ездит на красном коне, в девять саженей тот конь.
Мне имя родители дали – Килин-Арыг меня назвали.
А Вы из реки какой чистую воду пьёте?
И на земле какой под солнцем счастливо живёте?
Кто Ваши отец и мать? Как Вас по имени звать?»
Юноша ей отвечал и о себе рассказал:
«Далеко отсюда богатая отца моего земля.
Материнская благодатная далеко отсюда земля.
Там высокий Ханым-хребет омывает Ханым-река.
Я появился на свет на дальних тех берегах.
Мой почтенный отец – Хан-Мерген,
брат ужасной ликом Хыс-Хан,
он ездит на рыжем коне, мощном, как ураган.
Три матери есть у меня, достойные три, прекрасные –
в юрте сидят у огня, расправив подолы атласные.
Ай-Хуучин, моя сестра – её называть опасно,
ездит она на саврасом, который в девять саженей.
Алтын-Арыг – другая сестра, в шесть саженей её игрений.
4
Старший брат мой – Алтын-Теек на скакуне буланом
в девять саженей длиной. Сам я – Алтын-Иргек
на светло-кауром крылатом в шесть саженей величиной».
Значит, зря Килин-Арыг считала, напрасно предполагала,
что юноша, мёртвым лежавший, чей-то единственный сын.
Опять к жизни восставший, у родителей он не один.
Братья и сёстры есть, прочей родни не счесть.
Было, кому по нему мёртвому горевать.
Есть, выходит, кому живого его поддержать.
День на закат катился. Доколе свет не померк,
достойный Алтын-Иргек вернуться домой захотел,
на светло-каурого сел, к девушке наклонился,
прощаясь, руку подал. Килин-Арыг к нему подошла –
руку ему пожать, удачи в пути пожелать.
Тут он шестьдесят косичек, шестьдесят девичьих косичек
схватил и на луку седла, будто аркан, намотал,
намотав, ременной уздой пасть скакуна рванул,
с размаху плетью витой коня по бедру стеганул.
Вскачь светло-каурый пускался и, с шумом расправив крыла,
под облака взвивался. Килин-Арыг, как ни старалась,
противиться не могла, за волосы к луке седла
притянутая поднималась со скакуном высоко.
Где-то внизу далеко прислужницы зарыдали,
словно лебеди, закричали.
Светло-каурый взмывает повыше стоящих хребтов,
летящих туч–облаков. Его к стороне родной
5
Алтын-Иргек направляет, подгоняет плетью витой.
Килин-Арыг летит над землёй – ногами перебирает.
Не на муки была рождена, страдать была не должна –
мучается–страдает. Из глаз её так и льёт,
из носа рекой течёт. Силы собрав, она
обратилась к Алтын-Иргеку, упрекать–выговаривать стала:
«Достойному человеку так поступать не пристало,
как Вы со мной поступаете – на пересуды людские
девушку обрекаете! Хуже смерти мученья такие!
Ума Вы, лишились, наверно! Разум утратили, верно!»
Коня торопить продолжая, в бока скакуна тугие
пятками ударяя, всадник по небу мчит,
тревожа просторы степные, во весь свой голос кричит:
«Килин-Арыг моя дорогая! Вы же сами меня оживили!
А если бы не оживили, муки такие злые
Вам бы терпеть не пришлось, испытывать не довелось.
Никто из живущих людей не минует судьбы своей.
Как ни стремитесь прочь, предназначенного никакая
девушка не избежит. А я уж не упущу
ту, что мне суждена свыше, мужу – жена,
иначе где отыщу другую ханскую дочь?»
Килин-Арыг вниз поглядела – земля меж туч-облаков
внизу далеко мелькает. Внутри до самых основ
у девушки похолодело. Душа у неё замирает.
Пальцы её разжимаются, вот-вот совсем разожмутся.
Шестьдесят девичьих косичек чуть ли не обрываются,
все шестьдесят косичек вот-вот совсем оборвутся.
6
Алтын-Иргек повернулся, медлить достойный не стал,
сидя в седле, перегнулся, Килин-Арыг за пояс схватил,
на спину коня поднимал, позади себя посадил.
Дева прильнула к нему – к суженному своему,
обнимает его посильнее, прижимается потеснее.
Над реками, над степями светло-каурый летит,
неведомыми краями ветра быстрее мчит,
перелетает вершины, пересекает долины,
тугими крылами шумит.
Андрей Попов – диплом (перевод с коми стихов Елены Афанасьевой)
КОЛОДЕЦ
1.
Колодец стоит посредине села,
Я воду его не однажды пила.
Смотрела в него –
и не видела дна,
И в душу входила его глубина.
И мысль глубока так бывает порой,
Когда наполняется слово
Душой,
Простором лесным и предчувствием сна.
Я в душу смотрю –
И не вижу в ней дна.
Но помню, что сон мой уже пригубил
Студёное слово подземных глубин.
Никто не подскажет,
Не знает когда
Судьбу обожжёт из колодца вода, –
Чтоб точное слово
Поднять я смогла
С холодного дна посредине села.
2.
Во сне моём
Снег падает отвесно.
Но падает куда?
На свод небесный?
Не вижу я земли. Повсюду небо.
Стези какие сон заносит снегом?
Летит мой снег.
И мысль ко мне приходит:
Во сне душа бездонна, как колодец,
И человек – прохожий сна и грусти
На дно души бадью пути опустит.
И голос свой из глубины столетий
Сто раз поднимет – и поднимет ветер,
Метель души.
Какая тут дорога!
А в той бадье вся жизнь моя до слога.
А в той бадье любви моей печали.
В начале было Слово…
Я в начале –
В начале веры.
И в начале жажды,
Что станет явью снежный сон однажды.
Слова криницы обретут друг друга,
В мысль сердца моего сплетаясь туго.
3.
Из нашего села – с родной земли –
Исчезли все колодцы-журавли.
Как будто бы от зимних стуж и мук
Перелетели стаями на юг.
Один из них в былые времена
Я видела из нашего окна.
Казалось мне, как за водой идёшь,
На бабушку Августу он похож –
«Журавль» сутулый. И была темна,
Как тайна, в том колодце глубина.
В ней жизнь своя, я верила всегда,
Поля там пашут и пасут стада,
Там тоже плачут и смиряют нрав.
Но, полное ведро со дна подняв,
Решала – там на утренней заре,
Как солнечные зайчики в ведре,
Играют светом и поют про свет…
Уже два года
Как колодца нет,
Как будто улетел он из села,
Как бабушка Августа умерла.
И только в памяти своей порой
Вновь поднимаю я ведро с водой,
Вновь вспоминаю напряженье рук.
И ждёт колодец, что вернусь я вдруг.
Подарит,
Как в былые времена,
Мне солнечные зайчики со дна.
4.
Тёмен колодец любви,
Потому что глубок,
Тёмен, как омут,
Как мысли судьбы
Между строк.
Черпаешь воду.
Прохлада её так свежа.
И просыпается спавшая долго душа.
Пью с нетерпеньем.
А жажда сильней и сильней,
Сколько из чаши любви
Светлой влаги ни пей.
Словно бы я не пила,
Что за странный исход?
Лебедь летит
И прощальную песню поёт.
Видимо, он уже сделал из чаши глоток
И глубины,
И любви,
И судьбы между строк.
Ирина Ворох – диплом (перевод с табасаранского стихов Сувайнат Кюребековой)
***
Любимый мой! Пока со мной ты рядом,
Парю я птицей в небе над тобою.
Прольётся дождь холодным водопадом –
Я наше счастье крыльями укрою.
Любимый мой! Пока с тобой мы вместе,
Да не затмят нам солнце тучи злые!
Замедлю время. И плохие вести
Не омрачат долины золотые.
Ты мой родник, что утоляет жажду,
С тобой в ночи я пламенем сгораю…
Но жду с тоскою – час пробьёт однажды,
Когда я буду изгнана из рая…
***
Плачет тучка-кочевница в небе над древним Тарки
И не знает, бедняга, куда ей теперь полететь…
Этот город распахнут ветрам и целуют пески
След твой, Шеит-Ханум, мастерица высокой строки,
Чьим стихам навсегда суждено в моём сердце гореть.
Трудно пламени в строчках порой уместиться, мой друг…
Но спасает, как в прежние годы, твоё мастерство!
Смерть-воровка так часто по саду бродила вокруг
И срывала плоды, и любовь вырывала из рук!
Столько дней сожжено, не осталось почти ничего.
Только верь, дорогая, в дороге твоя Сувайнат –
Ведь заждался касания рук ковроткацкий станок!
В отчем доме твоём отражают окошки закат,
В самом сердце Тарки, где ковровые улицы в ряд,
Очень скоро, родная, к тебе я шагну на порог.
Будем бережно ткать, наши строчки вплетая в ковры!
И поверь – не уснёт в эту ночь твой любимый Тарки!
Будем ткать наши жизни до утренней первой зари
И попросим Творца, чтоб его не иссякли дары,
Разноцветные нити пусть будут нежны и крепки…
…Не вместить наше пламя в обычный порядок строки!
***
Юности далекой милый городок!
Теплый берег моря, первая любовь…
Здесь училась жизни. Здесь росла с тобой,
И обнять готова каждый уголок!
Пушкин – Тау дарит вдохновенья свет.
Взгляд его с вершины, как в былые дни,
Все воспоминания бережно хранит.
Ты не тот мой город. Но в потоке лет
Смех невинный помнишь, молодость мою,
И простишь ошибки, нашей встрече рад!
Годы пролетели. Ты мудрей стократ.
Я – наивной девочкой пред тобой стою.
***
В край родной опять пришла весна…
Яблоня в саду моём цветёт.
И хоть ветка сломана одна –
Будут яблоки сладки как мёд.
Больно ей, но снова жизнь полна
И согрета солнечным лучом!
Дарит нежные цветы весна,
Мало их, но всё ей нипочём!
А весна горит свечой в груди,
Обновленьем дышит всё кругом!
Боль уходит. Стужа – позади…
Расцвела любовь в краю родном! |
|
