Иван Васильцов

Иван Васильцов (Пырков Иван Владимирович), родился в 1972 году в Ульяновске. Окончил филфак Саратовского педагогического института. Доктор филологических наук, профессор Саратовской государственной юридической академии.
Печатался в журналах «Смена», «Наш современник», «Волга», «Волга XXI век», «Сура», в газете «Российский писатель», в сборнике «Лучшие стихи года» (с предисловием Инны Ростовцевой), в российской периодике. Автор двух поэтических сборников («Дубовый меч», «Ищите мир»), книги очерков о саратовских писателях и монографии, посвященной русской усадебной литературе XIX в. Опубликовал ряд литературно-критических статей по истории русской литературы и современному литературному процессу. Участник Международных гончаровских научных конференций в Ульяновске.

Лауреат премии имени И. А. Гончарова.
Член Союза писателей России. Живет в Саратове.

ПОД КРЫЛОМ ТВОИМ, СНЕЖЕ

* * *
Я с детства помню за собой,
Что тех любил, кто слеп.
И тех, кто ходит за водой,
И тех, кто возит хлеб.

Мне говорили про лицо,
Про сплав, что победит.
Но было ближе мне словцо
Другое – некондит.

Пекарня выпекала план,
Всё в норме: форма, вес…
А пара ящиков – изъян,
В семье-то ведь не без…

И на задворочках, с торца,
У черного крыльца
Стояли люди без лица
За хлебом – без лица.

Они – бракованный отброс.
Но, спор ведя с судьбой,
Христово тело каждый нёс
Распятое – домой…

А сумки нету у кого –
Так есть на то сума.
А дома нету у кого –
Так есть на то тюрьма.

И вот однажды, в ранний снег, –
Я недалеко жил –
Мне дядя Коля, старый зек,
Горб хлебный отломил.

И «балерина» лет седых
Огня дала с водой.
Среди согбенных и хромых
Она была звездой.

С тех пор я много повидал,
И прожил много дней.
Да только хлеба не едал
И мягче, и теплей.

И вот что вспомнилось: глаза
Той дурочки спитой
Потом еще на образах
Открылись в миг святой.

… Пекарня снесена давно,
Конвейер новый строг.
Но главным будет все равно:
«Дают ли хлеб, сынок?»

ДЕТСТВО В СТАРОМ УЛЬЯНОВСКЕ
Был город в несколько домов,
Точнее, в несколько дворов,
Где люди не спешили,
Любили слушать домовых
И на бумагах гербовых
Смородину сушили.

Обедню заменил обед,
И на земле давно уж нет
Высокого селенья.
Осели ветхие мосты,
Сгорели старые кресты,
Но – варится варенье!

Ведь мы когда-то жили здесь…
Воркует ягодная смесь,
Искрится банки стенка.
Течет молочная река,
И розовые облака
Напоминает пенка.

Приятно видеть молодых,
Таких далеких и родных,
Играть с прабабкой в прятки,
Перебирать в кармане медь
И, как на прошлое, смотреть
На липовые кадки.

Вдруг лопнет клюква в кипятке,
Исчезнет мать с ковшом в руке
И с выговором детским.
Навек захлопнется замок,
Растает сахарный дымок
Над флигелем соседским.

Сегодня сыро и темно
И не посеяно зерно,
Для сердца дорогое.
Здесь люди в шляпах и пальто,
Здесь все какое-то не то,
Холодное, другое…

* * *
В мир, который снится
Дней порою бранных,
Прилетела птица
Из отряда вранных.

Крылия неволит,
Зрит зрачком старичьим,
Зря не гологолит, –
Говорит на птичьем.

Говорит о слёте
Скором – легионов.
«Ворон» в русском счёте –
Десять миллионов.

О закате вещем –
Всё столбы с крестами…
Отсвете зловещем
Воронёной стали.

О казнённых плахах,
О последних встречных,
И о первых прахах
Январей картечных.

О стихе, что рушил
Крепостные своды.
Про свободу душам,
Но не про свободы.

Про землицы остров
Новый всё и новый,
Где белеет остов
Кости не слоновой.

И про тех, кто в горе
Горю не сдаётся.
И ещё… кто в море
Синем остаётся.

И таком о редком
Нынче – этом свете.
И о чём-то ветхом.
Если бы – Завете…

* * *
Она не для чисток. Она – для Чистилищ.
Бескраен крахмальной души окоём.
Чем погреб, сохранней. Сырее хранилищ.
Чернее, наверно, чем сам чернозём.

А рядом лежит молодая тревожно,
Убоинкой всякой, глазком не греша.
Назвать кожурой нипочём не возможно
Кудрявинки старенького малыша.

В ней что-то безродное есть. И родное.
Мундир её впору окопным рядам.
Теперь уж не райское, а земляное
Волочит в шелюге столетний Адам.

Забыли про хлеб. Но припомнили крошку,
Такие вот люди, такой у них суд.
Несут так усердно с базара картошку,
Не зная, что Гоголя в сердце несут.

Её зарумянь сковородным пожаром.
Во снег развари. Пожури её жаром.
В чумазых углях отыщи, хлебосол!
На станциях мнут её с луком поджарым,
И сверху швыряют живой малосол.

В пути поездов, подусталых от стыков,
Места-то всё сумрые – Майна, Урень…
Мелькнут – иногда только – завязи тыкв,
Собой освещая кротовый наш день.

К чему это знаю, зачем это помню,
Каких ещё жду переправ-перемен?
Земля отдаёт тебе клубни и комья,
А просит всего лишь полсмерти взамен.

Всего лишь полжизни.
Не выжить зимою,
Коль пару мешков запасти было лень.

Небесною силой и властью земною
Сроднила картошка фату и шинель.

 

СВЯЗЬ
1
Раньше были пункты переговорные,
там гудки гудели междугородные.
Брал пятнашечку ты посеребрённую,
выбирал кабинку ты намолённую.
(Впрочем, нет. Жребий твой от Москвы до Саратова
был в руках длинноногого оператора).
И летел твой голос в тоннеле провода,
без причины – всегда, никогда – без повода.

А порой приходила домой повестушка,
телеграмма, из далей далёких вестушка.
И в жару, и в холод – 
в урочное времечко – 
нёс ты, стар или молод,
повинное темечко
к телефонной мембpане,
до слёз металлической,
чтоб помедлить на гpани
судьбы цилиндpической.

2
Здpавствуй, pодина! Как твои блоки панельные?
Как хрущовки и сталинки фешенебельные?
Как твои ноябри, как цветы первомайские –
пластмассовые, но ещё не китайские?
Как твой сок треугольный? – прости меня, Божечка! –
для томатного, помните, длинная ложечка?
Как шанели твои, даже спящим не снящиеся?
Как шинели твои, с тела так и не снявшиеся?

Как там старый наш двор,
он в каком измерении?
Как там дядя Егор – 
всё твердит о затмении?
Как соседки-страдалицы, с ликами вздорными?
Мне запомнились пальцы
с колечками вдовьими…

Как там па, как там ма?

Что без них получается?..
Да ещё и зима
всё никак не кончается.

Ты везде, понимаешь, ты в каждой обители…
Мы твои – поневоле – послушные жители.
Нам от будущего,
как от боли,
недужится,
в круговой обороне
вся жизнь наша кружится.
Молодеет безвременье, время ли старится,
мы в тебе родились. Этот узел останется.
Мы связисты твои, потерявшие рацию.
Мы ведь первыми в эту ушли эмиграцию.

Я тебя ненавижу
до самого донышка,
Я тебя только вижу,
как вешнее солнышко.
В пустоту пустоте говорю заклинание:
– До свидания, Родина. До свидания.

3
Осеннего неба отвага,
октябрь на ветры везуч.
В открытой могиле оврага
покоится гаечный ключ.

Судеб завернул он немало,
резьбу проходя за резьбой.
И гайка пред ним трепетала,
не ведая власти иной.

В высоком он был кабинете,
и думал в масштабах страны.
Его сероокие дети
не знают, что им рождены.

И даже он с космосом звёздным
в свой час устанавливал связь.
Но всё для него стало поздно,
как будто резьба сорвалась.

И снится ему, железяке,
под шум облетающих вех,
как мчатся в ночи автозаки – 
по кругу, по кругу,
и вверх.
Как падает умерший лист,
по кругу, по кругу –
и вниз…

* * *
Телом пилы литым
Спрошено: дуб иль дым?
Ловит светотела
Станом стальным пила.

Как она терпит гнёт!
Как она спину гнёт!
Но выправляет стать.
Нам такими не стать.

Сам идёт на растоп
Строй не наших ли стоп?
Греют новых людей
Щепки наших детей.

В сердцевине ствола
Несмирима смола?
Для смелеющих жил
Нужен пыл бензопил.

Только и на пиру
Что-то пилит пилу:
Ей, двуручной, и вам –
Корень не по зубам!

Пусть близки мы к земле,
Силы нет на земле,
Чтобы в майский денёк
Не расцвёлся пенёк.

Припять-река права:
Древляне, а не дрова!
Пусть мы пепел – светло
Наше вечное тло.

* * *
Не горит окно, как прежде,
Только слышен шёпот круч.
Только месяц в злой одежде –
В телогрейке рваных туч.

Кручи – стороны оврага.
Листья, листья под ногой.
Только осень листьям рада,
Только месяц молодой.

Оглянусь – светло, как прежде,
Всё горит, горит окно,
Хоть и малой нет надежды,
Хоть и дома нет давно.

* * *
Давно смотрю на мир обочинный,
Сам черного частица люда.
Домишко, жизнью скособоченный,
Еще надеется на чудо.

Здесь тесно было б и Хаврошечке,
Здесь ясельки – и те б мешали.
Но бережный прозор в окошечке
Не ангелы же надышали.

А говорить ли о несбыточной
Надёже сыновей и дочек,
О том, что где-нибудь за Вычегдой
Такой же точно есть конечек.

Всех если вспоминать по отчествам,
Запнешься ли на миллионном?
Живот иль смерть найдешь по оттискам
На дне бутылочки бездонном?

И вдруг почуешь, как юродивый,
Увидишь вдруг, слепой как будто:
Другую землю звал ты родиной,
Другую ночь, другое утро.

Не убывай, полоска узкая,
Не покидай края и крыши.
Ты за холмом, земля о русская!
Да только холмик-то всё выше…

Давно смотрю…
И нет прозрения.
Но верую, что время придет.
Периферическое зрение
Звезду Рождественскую свидит.

Зияют вопрошанья главные –
О жизни адской, смерти райской.
Сияют лавки православные
Иллюминацией китайской.

* * *
Глазами святого Ионы,
Во чреве кита,
Увидел я свет Ориона,
Иван-темнота.

Не знал я, слепец окаянный,
О зле и добре.
Но меч просиял деревянный
В моём декабре.

За гранью окраина наша
Восьмого пути.
Её и кромешней, и краше
Нигде не найти.

И даже в Библейских сказаньях,
Где жизни крыльцо,
Часов промелькнуло вокзальных
Спитое лицо.

И даже когда принимаю
В себя пустоту,
Разлучному стуку внимаю:
Ту-ту-да-ту-ту.

О Сашке, о Лёшке, о Лене,
О тихом краю,
О нашем бедовом колене
Теперь говорю.

Обрушится с неба, как молот,
Всевышнего глас.
И млекопитающий город
Помилует нас.

У нас тяжелы расстоянья,
И хочется выть.
Но перед чертой расставанья
Поймём мы, как жить.

И купит хорошую тачку
Бродяга Андрей.
И Мишка отыщет заначку
В берлоге своей.

И жребий наш правильно ляжет,
И кто-то из нас,
Подвыпивши лишнего скажет,
Что средний он класс.

И мысли родятся о встречном
Движении лет.
И в нашем тоннеле конечном
Провидится свет.

Закончится счастливо повесть,
Всем будет лафа.

…И бросится Анька под поезд
Саратов – Москва.

 

ПАМЯТИ ОТЦА

I. БАЛЛАДА О СТАКАНЕ
Я взял стакан – из тех времен.
Он мутноват и огранен,
Он в чьих-то был руках так часто,
Что грани сгладились на нем.
Так время сглаживает счастье,
Так время сглаживает боль.
В пустое дно смотреть доколь,
Стеклянное зажав запястье?

Ему не больно – он привык.
Штампованный украшен лик
Едва заметным глазу сколком,
Как будто бы он фронтовик
С оставшимся во лбу осколком.
Да где ж медали-ордена?..
А может, клеточка-тюрьма
Была в свой час за ним закрыта?
А может, вместе с ним взошла
Звезда родного общепита?

Но разве не отец любил,
Пока ещё на свете жил,
Заваривать на кухне споры?
И громко так чифир мешать,
Что мог, казалось, помешать
Свершиться злу. И рушить горы.
А сам не мог уже дышать,
И в ком-то всё искал опоры…

Эпохи высохшей сосуд.
Давно пора ему на суд,
В казённый дом – теперь небесный.
Уж там его-то разнесут,
Уж там его заполнят бездной.
А заодно и тех спасут,
Кто чушь, как я, плетут-несут
О ностальгии бесполезной…

Но прежде, чем придёт матрос,
Иль ангел явится в тельняшке,
Позвольте мне один вопрос,
Всего один вопрос пустяшный.
В каких ни жили б мы веках,
И в чьих бы ни были руках,
Какие б речи ни слыхали,
Чаи какие б ни пивали,
Скажите, знаю я на кой,
Что чай всегда – тридцать шестой,
А год всегда – тридцать седьмой.
…И это кончится едва ли.

II. ГЕPАНЬ
Почти что касаясь глазами земли,
Свой век завеpшая и путь,
Молчат деpевянные богатыpи,
Забитые в землю по гpудь.

Их сносит весёлая младость-коpысть,
А стаpости – им не снести.
И вот уже червь начинает их гpызть,
И мышь начинает скpести.

Как быстpо сквозь пол пpоpастает тpава,
Как стpашно кpенится каpниз!..
А может быть, это опять булава
Удаpила свеpху да вниз?

И с места не сдвинулись в жизни своей,
Но pазве наш путь не далёк?
И pазве не мчит под изнанкой полей
Последний кpылатый конёк?

Учились под кожу мы дpянь зашивать,
И саван учились сшивать.
И зимы учились пеpеживать,
И вёсны – не пеpеживать.

Бpевно обнажило пpогнившую гpань.
Никто ничего не веpнёт.

И только лишь дуpа-геpань
Цветёт на окошке, цветёт…

III. БАPPИКАДА
Нечаянная мелочь кpаше
Бывает чинной чепухи.
Стихийная тоpговля наша
Похожа чем-то на стихи.
В денек, котоpый помоpозче,
В pазгаp декабpьской игpы
Пойдём с тобою не на площадь
Вкушать запpетные плоды.
И за волшебными даpами
На pабский pынок не пойдём.
А лучше двинемся двоpами,
Дивяся зимними двоpцами,
Где шмон ещё не наведён.
И неучтённый миp найдём.

От холода она поблёкла
Чуток – свеколушка, свекла.
Но если есть на свете свёкла,
То Боже – как она светла!
«Pубиновая» – то ли слово?
Коснись – и сеpдцем станет снова.

А это щука – глаз-янтаpь,
Она пятнистая, как встаpь.
Иван такую отпустил бы,
Да самому б кто сpок скостил бы.
И от сумы, и от тюpьмы
Умеем мы не заpекаться.
Но может главное лекаpство – 
Не заpекаться от зимы?

Вот в банке с надписью «Микадо»
Коpоль закусок, «выpви глаз»,
Хpен белоснежный. То что надо.
В такой моpозик-то как pаз!

…Всё это вместе – баppикада,
Объединяющая нас.
Нужна нам, бpатцы, баppикада,
Объединяющая нас.

Такое стpанное, бpат, чувство,
И стыдно вpоде бы сказать…
Добыл каpтофель и капусту,
А стало вдpуг в гpуди не пусто,
Как будто сделал что-то густо,
Как будто бpосил гоpевать,
Как будто вышел воевать...

Ах, день-денёчек, снегиpёчек,
Что ж песнь военна коpотка?
Оцепенел на pаз снежочек
У погpаничного лотка.
И вpоде бы поpа до дому
И пpодавцам, и покупцам,
Но что-то движет нас к дpугому,
Дpугое говоpит сеpдцам.

Ещё минутку, полминутку
Мы постоим, покуpим в шутку,
Топтыгинами постучим,
И матеpную пpибаутку
В бессмысленности уличим,
О маме с папой помолчим…

Остекленевшими кpылами,
Замкнуло вpемя нас в себе.

Но солнышко пока что с нами
По мёpзлой топчется земле…

* * *
Вот и не стало былой заземлённости,
Сварка – электро – сварлива, свирепа,
Снег не помилует в лето влюблённости,
Лепо он лепит и лепит нелепо.

От лжепровидчества и лжепророчества,
От полуправды, что лжи только реже,
И от всесветного одиночества
Скроемся мы под крылом твоим, снеже.

Это тебе мы обязаны роздыхом –
Если не мёртвые, значит живые.
Дышим в бою отвоёванным воздухом,
Слышим, как перья поют ножевые.

Это с тобою мы шли под Архангельском,
В Вятке валились поверх листопада.
Знаменем не под твоим ли, под ангельским,
Брали мы крепости белого града?

Это полями с тобой среднерусскими,
Хоть и ушли мы, но вновь возвратились.
Это с тобой мы симбирскими спусками
К Воложке окающей катились.

Это тебя мы безвременью выдали,
Предали, продали, в тьму снарядили.
Это тебя за окошком мы видели,
Взгляд малодушно когда отводили.

Вместе с часами настенными маешься,
Чёрные дыры ночами латаешь.
Наши пустоты заполнить пытаешься,
В паузах наших неловких витаешь.

Есть в тебе что-то воинственно-кроткое,
Будто цветущего юга черешня,
Будто в глазах замыканье короткое,
Длящееся бесконечно, конечно.

Хоть и великой работой натружен ты –
Помнишь грядущее, веруешь в память –
Для одного только, друже, и нужен ты –
Чтоб на ресницах у Таточки таять.

…Знаешь, а там, за метелью, скворечня.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную