СКАЗАНИЕ О ПЕРСИКЕ Серафиме Петровне родственники, уехавшие в отпуск на юг, оставили кота на «передержку». Но до чего же ей не нравится это корявое слово. «Пере, пере» – как вспомнишь, тут же выплывают «перестрелка», «перемога», «перестройка»… будь она неладна, с её, недавно отправившимся на встречу с Богом, прорабом. Вот слово «Персик» – совсем другое дело. Насыщенное словно каким-то красочным избытком, осязаемой полновесностью. Серафима Петровна, – хотя и на пенсии уже, но пенсионерка работающая и женщина – хоть куда… Это о таких, наверное, пели в своё время: – Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым! Так вот, следуя последней московской моде, с какой-то благой целью она приобрела скандинавские палки для ходьбы, и каждый вечер, усиливая темп, совершала пешие прогулки вокруг ближнего озера. Она безмятежно продолжала бы совершать их и дальше, но как-то раз старый сосед, друг и собутыльник её покойного мужа, язва и всезнайка, Иван Гордеевич, к тому же активный член местного литобъединения, соседку ошарашил: – Серафима, – обратился он к ней, – а ведь бегом от смерти не убежишь. А знакомо ли тебе такое стихотворение Шарля Бодлера: – И старческой любви позорней Сварливый старческий задор. Серафима Петровна намёк поняла, но будучи человеком дотошным, решила проверить в интернете достоверность сказанного Иваном Гордеевичем. Оказалось, что никакой это не Шарль Бодлер, а наш отечественный Фёдор Иванович Тютчев. Когда же наш Иван Гордеевич был обличён в незнании поэзии, он, не смущаясь, произнёс: – Простите меня, я жалею старушек, но это единственный мой недостаток, - это настоящий Тютчев. И снова он сплутовал, старый пень, но может он, как говорит сегодня молодёжь, просто «прикалывался». Но не Иван Гордеевич, а кот Персик – герой нашего рассказа, о нём мы и продолжим наше повествование… Август этого года выдался таким жарким, как никогда. Пекло нещадно. А у Серафимы Петровны, как на беду, ещё перегорел день и ночь работающий вентилятор. По совету «Яндекса», который «знает всё», она завесила окна мокрыми простынями, надеясь получить хоть какую-то передышку от зноя.
Всё живое во время беды и нужды льнёт к своему «старшему брату» – человеку. Не был исключением и Персик. Он одним прыжком вскочил на постель к Серафиме Петровне и прижался к её тёплому боку, хотя коты предпочитают всегда ложиться в ноги хозяев. Персик, тесно прижавшийся к хозяйке, стал вылизывать свою блестящую роскошную шёрстку, искоса глядя на Серафиму Петровну. Затем он вытянулся, спрятав хвост между лап – верный признак кошачьего уныния. – Скучает, – подумала Серафима Петровна, – ласки хочет, – и погладила его по тёплой и рыжей бархатистой шубке. – Нет, всё-таки в людях много хорошего осталось, – подумал кот и в ответ благодарно, коротко и отрывисто замурчал. Серафиме Петровне не впервой было иметь дело с котами, и ранее со своими – тоже. И она прекрасно понимала и смысл и оттенки смыслов кошачьих голосов. – Знаю тебя со всеми твоими повадками, – говорила о Персике про себя Серафима Петровна, – сейчас тебе тяжело, ты печален, но стоит мне прийти с работы домой, то тут же начинаешь тереться об ноги; я понимаю, что этим ты выражаешь свои особые умилительные чувства. Если ты сильно дёргаешь и бьёшь хвостом – значит, тебе что-то не нравится; если же держишь хвост трубой – это знак того, что ты всем доволен, и у тебя ни к миру, ни ко мне нет претензий. – А когда мы были с тобой на даче, а ты выгибал спинку и у тебя стояла дыбом шерсть, – это означало, что ты чувствовал опасность и был готов защищать свою территорию от наглого и враждебного соседа. А ещё ты был щедрым и доблестным охотником; помнишь, сколько грызунов приносил к нам на крылечко в доказательство того, что ты добытчик? А потом ты отходил в сторонку и прямо стоящие твои ушки означали, что ты занят собой и тебе ни до кого нет дела. Когда тебе надоедало заниматься «самосозерцанием», ты перекатывался на спинку, и я понимала, что это знак полной преданности мне и предложение поиграться. А сейчас я жду от тебя твоего мурлыкания, знака твоего хорошего настроения и благодарности за мою ласку. Далее Серафима Петровна гладила кота по голове и продолжала уже вслух так: – Я к тебе-то давно уже привыкла. А может и полюбила немного; наверное, пойду-ка я налью тебе молока в миску. Тут Персик вскинул на неё свои замечательные светло-зелёные глаза, – вы не поверите, такие же, как и у хозяйки, – и замурлыкал ещё громче. – Ты меня тоже, наверное, немного любишь?! И что с того, что нас не взяли на море; меня, немолодую тётю и тебя, пусть и молодого красавца, но хлопотного в дальней дороге… Но мы так нужны друг другу! – Серафима Петровна устало опустила руки: – Жалко, что ты не умеешь разговаривать, но ты всё, как человек, понимаешь, по крайней мере понимаешь самое главное. Тут Персик навострил ушки.
– Если бы ты, Персик, умел говорить, сказал бы что тебе нравится у меня гостить, что я тебя дорога, – то ли в шутку, т о ли всерьёз грустно произнесла привыкшая уже к одиночеству Серафима Петровна. Тут кот, сидевший на сквозняке у отворённой двери на балкон, мягко и неслышно подошёл к Серафиме Петровне и дважды лизнул её усталую руку... Одна живая душа поняла другую душу. Может, это и есть любовь, завещанная свыше всему сущему?! И разве этого мало для счастья?
ДЯДЯ ПЕТЯ Мир, увиденный широко открытыми детскими глазами… * * * Снег в марте не выпадал. Ну, почти совсем… Его и зимой-то не особо много видели! Вот в тот бесснежный март мы частенько и собирались вечерами на лавочке у подъезда. Вовка Евграфов, Люба Рыжая и я – все учились в одном классе, пятом «А», и жили в одном подъезде стандартной девятиэтажки. А ещё мы вместе ходили в лыжную секцию. В неё нас зазвал-заманил учитель физкультуры Николай Иванович. Ему надоели постоянные побеги учеников с уроков. Вот благодаря физруку я и полюбила лыжи! Да и по физкультуре вытянула отметку на крепкую четвёрку. Но когда снега нет – как кататься? Вот и просиживали свободное время у телевизоров. А когда приходили родители с работы и прогоняли нас, непутёвых чад, от теликов – то выходили во двор и рассаживались на лавочке. У нас было в то время такое поветрие – все хотели научиться играть на гитаре. На первом этаже жил дядя Петя. Если он находился в хорошем настроении, то выходил с гитарой, в своей неизменной тельняшке, и устраивал всем желающим мастер-класс. Не поверите, но все ребята с нашего двора научились, пусть и простенько, но вполне сносно бренчать на трёх аккордах... А нам с Любой родители даже купили гитары. Я потом свою гитару Евграфову подарила, когда расхотелось учиться. Сейчас, спустя годы, благодарно поражаюсь терпению жителей тех квартир, окна которых выходили на нашу «музыкальную» лавочку!.. Как-то раз к дому подъехал огромный фургон, и рабочие в спецовках стали разгружать мебель. Вместо нашей добросердечной Веры Ивановны, уехавшей к сыну в Севастополь, в доме поселилась модная молодая женщина. – Леонелла, – так кокетливо представилась она нам и дяде Пете, который не только был нашим соседом, но и последние годы после увольнения в запас с военной службы, о которой он никогда не распространялся, – бессменным дежурным (консьержем) в нашем подъезде. Тогда эти дежурные только появлялись в округе… Нам Леонелла понравилась: красивая, высокая, она, возвращаясь с работы, иногда даже подпевала дяде Пете… Но как говорится – «новое не всегда лучшее». Ссоры начались через несколько недель. У Леонеллы, оказывается, был свой пунктик – ей не нравилось, что дядя Петя кормил у подъезда птиц. Они слетались со всей округи на хлебные крошки. А может, на залихватские песни. Раньше с жильцами из-за этого никаких ссор не возникало. Ведь дядя Петя брал шланг у дворника Мурата и тщательно смывал последствия птичьего пиршества. А бывало, после изучения новых аккордов и мы в этом помогали. Да и Мурат – сначала усмехался на причуду жильца часами кормить птиц, но вскоре сам влился в дружную компанию и в любую свободную минуту присаживался к нам на лавочку и пел грустную песню про далекую возлюбленную Изабель. И тут вдруг новая соседка объявила непримиримую войну птицам, а значит – и дяде Пете. Однажды мы увидели нашего учителя на стремянке, моющего окно строптивой соседки. – Чего не сделаешь ради пернатых… – кратко, без эмоций прокомментировал дядя Петя. Как позже выяснилось, Леонелла пожаловалась в домоуправление: мол, прикормленные дядей Петей птицы пачкают подоконник. Но и этого Леонелле показалось мало. Один раз во время нашего концерта она, открыв окно, выставила магнитофон на подоконник и включила его на полную мощность. Мол, мало птиц, так он всю ребятню под крыло собирает. В другой раз, как самый настоящий пират, она гитариста без припасов оставила… А дело было так. В то время из-за «внезапно» напавшей на страну перестройки в магазинах случались перебои с продуктами, например, вдруг на какое-то время пропали из продажи соль и мыло. Некоторые стали закупаться впрок, создавая ненужный ажиотаж. А вот дядя Петя и в ус не дул! Припасы не делал, в очередях не стоял: сидел на лавочке и весенним солнцем наслаждался. Он много лет жил со старенькой мамой, пережившей военные тяготы, а потому и сделавшей внушительные запасы и соли, и мыла. И много чего ещё… – Мало ли что… – рассуждала эта немолодая и очень достойная женщина. Так вот, после смерти мамы дядя Петя раздавал всем на память кусочки ароматного туалетного мыла. Что было – то и раздавал. А соляных запасов – так вообще после мамы много оставалось. Поэтому пока магазины разбирались со сложившимся немудрёным дефицитом, дядя Петя делился с каждым соседом, кто попросит. И бойкая Леонелла тоже, видимо, обратилась с просьбой. И он, добрая душа, пустил козу в свой соляной «огород». Вечером, сварив картошки, Петя обнаружил, что солонка пуста. Полез в свой пятикилограммовый жбанчик. Тоже пуст! Но дядя Пётр не растерялся – картошку съел с солёным огурцом. А вечером попросил ребят со двора купить ему, при случае, утащенные Леонеллой «дефициты». Ведь ушлая соседка и всё оставшееся мыло из дома прихватила – вот какая припасливая и хозяйственная! – А что? Сам разрешил взять сколько нужно. А мне нужно много! Всё законно. А лоха, как говорится, «грех не обуть», – так Леонелла объяснила соседям своё пиратство. Вечером дядя Петя, как всегда бодрый и весёлый, в неизменной тельняшке, сидел на лавочке с гитарой. И мы около него со своими гитарами толпились. Тротуар был помыт. Мы ждали мастер-класса. Леонелла не выходила, может, капелька совести терзала, а может, от жадности «в зобу дыханье спёрло»… Телефон прервал нашу музыкальную репетицию. Звонил товарищ нашего дяди Пети, друг молодости и военной службы, мол, на машине еду мимо, ни прихватить ли чего в связи с надвигающимся возможным дефицитом? Петя, подмигнув нам, весело так попросил соли и мыла. Мы дружно замахали руками и закричали, чтобы тот заказал икры, вина и сыра, мы знали, что товарищ Пети не беден (недаром же высокий пост занимает!) и щедр. Его редкая по тем временам иномарка по праздникам частенько притормаживала у нашего подъезда с гостинцами… Но дядя Петя и слушать нас не стал: – Соли и мыла. Больше ничего не надо. Дядя Петя ещё не знал, что мы, рассказав родителям историю про экспроприацию Петиных соляных запасов, собрали с ними вместе «перестроечный» набор – где было много соли, мыла и всего другого-разного – и собирались сегодня вечером вручить «дефицит». Хотели сделать сюрприз своему учителю… Через часик примерно подъехала серебристая машина – и из неё сначала показались коробки, которые мы со щенячьим восторгом принялись разгружать, а потом и сам двухметровый силач с сумкой на плече. – Там разная соль – и морская и, с зеленью. И для засолки и так просто, ну и мыла запасец, – широко улыбнулся Петин друг. – А это, – он небрежно указал на огромную сумку, висевшую у него на плече, – всякие вкусности для будущего праздника, когда всем миром соберёмся… Твои ученики, молодцы, подсказали. Я услышал их сердечный совет. У меня знаешь, какая мощная интуиция? – И для убедительности дурашливо хлопнул по своей тельняшке, точно такой же, как у дяди Пети. На растерянные возражения дяди Пети его друг только отмахнулся: – Твоё любимое присловье какое? «Да не оскудеет рука дающего… да не отсохнет рука берущего»… Мы притихли. Что-то происходило на наших глазах чудесное. Какой-то кругооборот добра в природе. Мы подняли глаза вверх и увидели в окнах наших родителей, с улыбкой наблюдавших за происходящим. Леонелла тоже таращилась из-за занавески на встречу друзей. И нам показалось, что она всхлипывала. Но никому не было до неё дела. А друзья, занося продукты в подъезд, не сговариваясь, всё-таки посмотрели на её окно. И Пётр раздумчиво протянул: – А глаза-то, оказывается, у Леонеллы зелёные-презелёные, когда она в слезах. Таким зелёным я видел только Баренцево море после шторма… * * * Теперь, по прошествии такой немыслимой толщи времени, вижу, что и мир оказался не таким прочным и незыблемым, как виделся нам в детстве. И люди, покорные общему закону, оказались смертными, но всё-таки так отрадно опираться на незримую руку, ведущую нас по жизни. |
||||
Наш канал на Яндекс-Дзен |
||||
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
||||
|
||||