| Один из читателей посоветовал мне написать про реформу Академии наук. Никаких специальных знаний ни об Академии, ни о науке я не имею, но всю жизнь так или иначе соприкасаюсь с учёными и наукой. И по свойству всего моего поколения науку я всегда чрезвычайно уважала, а учёных, особенно прошлых эпох, считала особыми, необыкновенными людьми. И то сказать: я этого даже и понять не могу, а они - сумели придумать. Не иначе, особые люди. Помню, в детстве читала я книжку: Ильин и Сегал «Как человек стал великаном». Там история человечества была изложена в преломлении к науке. Человек умнел-умнел – и вот стал великаном. И всё это не благодаря военной силе, или накоплению денег, или порабощению других народов, а благодаря знаниям, пониманию, силе мысли. Науке. «Знание – сила» - так и журнал назывался , которым все тогда увлекались. Но это постарше, а в детстве читали толстые ежегодники «Хочу всё знать!» - у меня сохранилось несколько. Так что книжка про «человека-великана» вполне отражала общую атмосферу. Правда, до наших дней книжку довести не сумели, остановились на Джордано Бруно; вероятно, помешала война. Говорят, авторы – родственники Маршака, а книжка написана по совету Горького. Замечательно талантливая книжка, именно так и надо писать для детей и подростков. Советская власть с самого начала своего существования считала развитие науки не просто «одним из приоритетов», а делом главнейшим, на котором всё должно базироваться. На это денег не жалели, хотя время было – куда уж беднее. Верили: наука даст ответы на все недоумения и решит любые задачи. Впечатлительный Горький даже брякнул вгорячах: «Если крестьяне не дадут хлеба, учёные научатся выделывать его в своих лабораториях». И нечего хихикать! Так люди тогда верили в науку. Тем более Горький, не получивший систематического, а уж паче того, научного образования. Но это было не личное свойство Горького – такая безудержная вера в возможности науки. Это – доведённая до последних пределов идеология Просвещения. Наука – обожествлялась. Она буквально заменила низвергнутого Бога, встала на его место. Судите сами. Каковы свойства Бога? Он – велик, он – самый главный. Бог – всемогущ. Точно так же свойство всемогущества приписывалось науке, человеческому знанию. Не сегодня, так – в будущем. (Будущее в коммунистической религии играло роль Рая). Нет пределов человеческому знанию – считало Просвещение и, выросшая на его базе, советская идеология. Идём дальше. Бог, как известно, знает всё и во всё, так сказать, вникает (помните про волос, который не упадёт с головы без божьего изволения). Ровно так и наука! Она тоже знает всё и во всё вникает. Недаром к любому, и даже мелко-ничтожному предмету, предписывался «научный подход» - старшее поколение помнит. Научный подход – значило рациональный, осмысленный, наилучший. Никакой науки там могло и не быть, но просто делать по уму – значило на языке той эпохи делать научно. Были нелепые эксцессы, но сам подход был – верный. И он помог за несколько десятков лет превратиться из страны лапотной – в передовую державу. Научная профессия была страшно престижной в пору молодости моих родителей – в 50-е годы. Она хорошо оплачивалась, учёные, как и военные, были всенародными любимцами. О них писали романы, пьесы, снимали фильмы. Несколько лет надад я купила у букинистов роман Веры Кетлинской «Иначе жить не стОит» - об учёных, работающих в угольной промышленности. Необычайно увлекательна атмосфера свершения, поиска, достижения – всё то, что впоследствии было напрочь утрачено. Были авторы, прямо-таки специализирующиеся на литературе об учёных: самый известный – Даниил Гранин; кажется, он жив и поныне. В 50-60-е годы ядерный физик был универсальным символом «доброго молодца»: о нём писали и снимали фильмы (знаменитейший «Девять дней одного года»), его любили девушки, о его карьере мечтали мальчишки. Каждая эпоха порождает свой тип доброго молодца и Василисы прекрасной. К сожалению, сегодня это банкир под руку с проституткой или что-то вроде. А тогда было по-другому: тогда это был молодой учёный-физик, делающий открытие, и равнодушный ко всему, кроме своей любимой науки. Вот в такой горячей атмосфере успешно работала Академия наук – штаб и координатор научных исследований. Вроде министерства науки, но состоящего из учёных, а не просто из бюрократов. Впрочем, тогдашние бюрократы в любой области были профессионалами того предмета, которым управляли: в Минсельхозе сидели агрономы и животноводы с опытом работы на земле, в Минстанкопроме – инженеры-станкостроители и т.д. Ну а Академия наук была вот таким своеобразным учреждением, что указывает на её весьма высокую роль в жизни страны. Сколь я понимаю, политическое руководство ставило задачи Академии, а та – переформулировала их на языке науки и раздавала своим институтам. Поставить задачу – это значит сформулировать искомый результат, выделить ресурсы, определить сроки и назначить ответственного, с которого будет спрос. Спрос – был. Но и внимание было огромное. Главные задачи так или иначе крутились вокруг военной области. Ничего специфически советского тут нет: война – это универсальный стимул развития науки от Архимеда до Леонардо и далее по всем пунктам. И Космос, и всенародно любимый интернет – всё это зародилось у военных и для войны. Советская власть искренне верила в возможности науки, и даже шире – в возможности постановки и решения задач. Она верила: мы можем, и покуда верила – мы могли. А потом – перестали. Она ставила задачу освоения территории, разведки недр, замахивались даже на улучшение климата, строились города в тайге. И Академия Наук перебралась в Сибирь. До сих пор в Новосибирске Академгородок считается лучшим местожительством. В бреженевские времена научная профессия постепенно утрачивала свой ореол, оставаясь при этом вполне престижной и желанной. Но профессия учёного мало-помалу превратились из высокой миссии в просто приличное место работы: публика интеллигентная, разговоры занятные, спроса особого нет (не то, что на заводе или в совхозе, где надо гнать план), библиотечные дни. Зарплата не так чтоб уж особо, но если защитишь диссертацию – ничего. Работать в академических институтах считалось очень даже престижным делом, хотя зарплаты там были ниже, чем в отраслевых. Но русский человек всегда жил не хлебом единым, а чем-то иным: интересом, приятной компанией. Я застала время, когда НИИ в общественном сознании прочно превратилось в символ сонного царства, где ничего не происходит кроме защит диссертаций на какие-то измышленные специально для этой цели темы, да ещё непрестанных интриг учёных друг против друга на почве всё тех же диссертаций. Ну а кто не имел склонности к интригам, те жили мирно и ненапряжно. Я уже рассказывала про мою приятельницу П., которая работала в одном московском академическом НИИ в женском коллективе. Они жили просто одной семьёй, приносили на работу какие-то самодельные салатики для коллективной дегустации, делились методами укрепления здоровья, привязывались медной проволокой к батарее для сброса вредного заряда, а одна дама в рабочее время… катала под столом бревно – для борьбы с плоскостопием, кажется. Наверное, в этом не было ничего особенного, но мне тогда тамошняя жизнь казалась дичью. Наука в брежневские времена мирно и незаметно вползла в общий застой. И по-другому и быть не могло. Потому что наука – не самостоятельная, не самодовлеющая сущность. Она решает задачи, которые ей ставятся извне. Сами по себе, из себя, учёные могут породить только то, что сами же называют «удовлетворением собственного любопытства за казённый счёт». А большие задачи и большой спрос за исполнение в те времена, сколь я понимаю, поступать перестали. Весь народ во главе с политическим руководством как-то внутренне махнул на всё рукой. Перспективных задач не ставилось: идёт как идёт. Потребности текущей гонки вооружений обслуживали отраслевые «почтовые ящики», а на штурм неба замахиваться перестали. Сегодня защита диссертаций превратилась в чистый симулякр – просто некий престижный значок, ничего не значащий. Приятель моего сына зачем-то стал кандидатом экономических наук – ну, типа престижно. К чему я это всё рассказываю. А вот к чему. Реформа Академии, какой бы она ни оказалась, не будет иметь успеха. Это понимают сами академики, и это заметно даже по малочисленным телевизионным интервью: все учёные говорят как-то кисло. Все наши реформы (не только академии) лапидарно описаны дедушкой Крыловым в басне «Квартет»: пересадка и перестановка – мало продуктивный метод. Академии Наук, и не только ей, позарез нужно большое задание, большая цель. А чтобы дать такое задание, его, как легко сообразить, надо иметь. Зачем нам Академия? Наука вообще зачем? Что мы хотим получить с помощью науки? Что мы вообще делать-то собираемся? Этого не знает никто. А в отсутствии цели обсуждать средства – неблагодарное занятие. Это всё равно, что обсуждать материал, когда не знают, какое изделие из него планируется изготовить, и хотят ли вообще что-то изготовлять или просто так, поговорить решили. Полагается ведь в благоустроенном государстве иметь науку и учёных – ну и нам вроде надо. Вот у нас, по-моему, именно такой случай наблюдается. Вот затеяли несколько лет назад дорогостоящую бучу со Сколковом. Я несколько раз побывала в этом потешном заведении – очень юмористическое место. Так что же теперь со Сколковом? Отдадут под дом пионеров или будут продолжать смешить окрестных ворон? И как всё это соотносится с нынешней бучей вокруг Академии? Или это некие отдельные, непересекающиеся сущности, вроде параллельных плоскостей? Что говорит на сей счёт наука? Единственное, что понятно в реформе Академии, это отъём у учёных недвижимого имущества. Пускай на науке сосредоточиваются! Это понятно: недвижимость – слишком серьёзная вещь, чтобы обременять ею научных работников. А всё остальное – мрак и невнятица. И по-другому быть не может. Все наши реформы – это попытка пойти туда не знаю куда. И Академия – не исключение. P.S. Очень характерно: мои дети, всегда много читавшие, книжкой «Как человек стал великаном» - не увлеклись, как я им её ни подсовывала. Атмосфера изменилась. |
|||
| |||
| |||
