Нина ВОЛЧЕНКОВА (Брянск)

ВСТАВАЙ СТРАНА ОГРОМНАЯ, ВСТАВАЙ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ!

Дрожь по коже и кадры кино, чёрно-белые сполохи света… Семь десятков – как это давно! И недавно… А память обета не даёт нам ни ночи, ни дня, возвращает к картинам былого: рвутся в небо дороги огня… Все свои – никого нет чужого… Никогда не забыть нам «Священной войны»! Где б ни слышали песню и текст ни читали, мы по зову сердец, как солдаты страны, в ту Минуту Молчания тихо вставали.

…Каким он был тот самый чёрный день, зеркальное число в начале лета? Таким, как все. И не лежала тень кровавого фашистского рассвета. Он был туманом утренним укрыт, седая борода из белой ваты. Восток алел, он был росой умыт, но прогремели взрывы… И солдаты, стоящие на грани двух миров, отчётливо и ясно понимали, каких нечистый накопил даров, как уберечь свою страну, не знали.

И снова обращаем мы свой взор к стихам поэтов брянских, к тем основам, которые держали разговор, как говорят, держали своё Слово.

И БЫЛ ИЮНЬ…
И был июнь, и рожь входила в колос,
Вставали стройки, плавился металл…
И девичий грудной и грустный голос
Кого-то звал в ночи, кого-то ждал.

И падала роса на многоцветья
У пограничных западных застав.
Готовые и к смерти, и к бессмертью,
Стояли часовые на постах.

И был покой. Окончен день рабочий,
Накапливая силы для труда,
Страна спала. И на исходе ночи
Ещё не знала, что пришла беда.

А был июнь, и рожь входила в колос.
И вдруг затишье городов и нив
Зловещими громами раскололось,
На «до» и «после» время разделив.
(Владимир Парыгин)

Владимир Парыгин – старейший поэт. Пятнадцать в ту пору минуло. Война в его сердце оставила след, душа для Победы шагнула туда, где он нужен был, необходим, и дело своё делал с честью: он лётную часть безгранично любил, как техник всегда был на месте. Сражался с полком на чужой стороне и небо Берлина он видел. Вот так и служил своей милой стране, чтоб больше никто не обидел.

О вальсе выпускном июнь напоминает. Он раньше и сейчас звучит, как вальс цветов. А сердце в этот День всегда переживает и слышит лишь одно: «Готов! Готов! Готов!»

БАЛЛАДА О БОГАТЫРСКОЙ ЗАСТАВЕ
…Населённый пункт Струна.
Шесть дворов. Один колодец.
– Необстрелянный народец, –
Окрестил их старшина.
Старшина был прав, однако:
Ну какой он там вояка –
Выпускной 10 «А»?
А приказ – такой короткий
И, как штык, суров и прям:
«За рекой отходят роты.
Впереди – Гудериан.
Задержать. Любой ценою».
А какая тут цена,
Если вот он за спиной
Населённый пункт Страна?
Смотрит взглядом синим-синим.
Шепчет ласково: «Сынки…»
…Бой тот помнят и поныне
В деревушке старики.
Раскалённый, полуночный,
Смертный бой, а не урок.
Не попавший даже строчкой
В сводку Совинформбюро.
Бродят сонные рассветы.
И дурманит мурава.
Но не знает он об этом,
Выпускной 10 «А».
Спят мальчишки на поляне,
И не снится им тот бой.
…А в деревне на баяне
Вальс играют выпускной.
(Алексей Новицкий)

БАЛЛАДА
О ДЕРЕВЕНСКИХ ПАРНЯХ
Парни в деревне жили,
Землю свою любили,
Хлеба
     на земле растили…
Однажды нечистой силой
Смерть
     над землёй носилась,
Пламя хлеба косило.
Парни в шеренгу встали.
Плечи сомкнули парни.
Железом калёным,
     сталью,
Армией стали парни!
На города
и деревни
Бомбы летели с воем.
Падали навзничь деревья.
Они –
умирали стоя.
Они умирали молча,
Обожжённые жарким боем,
разорванные в клочья.
Прах уходил их в землю,
Политою кровью алой.
Поля покрывались зеленью,
Где их нога ступала.
И колосились снова
хлеба
золотым разливом,
Деревня в срубах сосновых
поднималася
сказочным дивом.

Парни в деревне жили,
Землю свою любили,
От смерти
её защитили.
Но…
Не бродить им снова
В пене черёмух с песней,
Где на улице новой
Обелиску от скорби тесно.
Из чёрных ниш пьедестала –
Строчки фамилий
золотом,
Тех,
что тогда не стало,
Тех,
чья погибла молодость.
Всякий, далёкий иль близкий,
Каждый случайный прохожий,
               стань!
Поклонись обелиску
Скорбью проникнись тоже!
Запомни и детям поведай,
Что парни в деревне жили,
Землю,
        как мать любили,
                  но не вернулись
                                 с Победой.
Поклянись
     самым светлым и близким,
          читая фамилии эти,
               что не допустишь,
                    чтоб вновь обелиски
Вырастали на нашей Планете.
(Леонид Гришин)

ЧЕТЫРЕ БРАТА
(баллада)
Война гремела над Россией,
Косила пламенем хлеба.
В борьбе с проклятой чёрной силой
Решалась Родины судьба.

Ушли на бой четыре брата –
Краса и цвет всего села.
И опустела сразу хата,
Печаль под крышей залегла.

Война гуляла по России,
Звала на бой за ратью рать.
Мы для того ль сынов растили,
По одному чтоб потерять.

Сын Михаил погиб за Киев,
А Николай за Ленинград.
Не уж-то грешники такие,
Что Бог был жизням их не рад?

Старшой Иван, как в воду канул,
Где разменял судьбу свою?
Лишь боль утраты тяжким камнем
Легла на всю его семью.

Казалось, нет предела бедам,
Но вот судьбе наперекор,
За долгожданною победой
Вернулся младший сын Егор.

Пришёл с ним вместе праздник в хату,
Но, что за радость? Посуди:
Шли на войну четыре брата,
Домой вернулся лишь один…

Молчал Егор, на сердце лихо,
Что скажешь матери, отцу?
Лишь слёзы горестно и тихо
Из глаз катились по лицу.

Тут подошла сестрёнка Маша,
На грудь ладони положив:
– Егор, ты радость, гордость наша,
Нам про награды расскажи.

И, тронув звонкие медали,
А  всех их было ровно пять:
– За что тебе вот эту дали?
Егор стал тихо отвечать:

– Мне орденов и звёзд не надо,
Я не в обиде на страну.
Мне жизнь – вот высшая награда
За ту суровую войну…

Тут встал отец, обнял Егора:
– Я возвращенью сына рад.
Ты поубавил наше горе.
Ты нам дороже всех наград.

Пускай Ивана, Михаила
И Николая люди чтят,
Пусть их далёкие могилы
Поля Российские хранят!

Живёт страна в красе и силе,
Сынов сзывает на парад.
Но сколько хат ещё в России,
Где помнят горести утрат!?
(Леонид Гришин)

Новицкий и Гришин живы! Дай Бог им многая лета!!! Как нервы, натянуты жилы, когда читаешь поэтов. Они – того времени дети, весь воздух войны впитали и слушали пульс Планеты, чтоб мы потом прочитали, и Памяти дань вручили, и поклялись навеки. Уроки войны получили. В охране за человека.

Мне классика, товарищи, не надо представлять. Читаю – моё сердце холодеет. Историю войны как можно умалять?.. А с запада всё лютый ветер дует.

*  *  *  
Июль. Жара и пыль. И крик и стон.
Вот-вот накроет переправу канонада.
Плетутся старики, спешат обозы вброд.
Погонщик из реки не может выгнать стадо.
На лицах малышей смешались слёзы, пот,
С утра уже детей огнём пытает жажда,
Но сзади топот толп: не время пить – вот-вот
Накроет переправу канонада.
Хоть каплю бы дождя, хоть тени бы кусок,
От пыли поседев, к земле сникают травы.
Вы спросите меня, когда настанет срок,
Как я вступил в бои, где сердцем стал жесток?
Я в этот день стоял в толпе у переправы.
(Николай Грибачёв)

*  *  *
                                       «Посылать в атаку…»
Ночь освещает подбитые танки.
В небе какой-то шатается ас.
Тихо зачитан приказ об атаке.
Краткий. Сухой. Беспощадный приказ.
Снова вести под огонь пулемётный
Чьих-то мужей и отцов, и сынов.
Кто из них вскоре раскинется мёртвым,
В мокрой траве засыпая без снов?
Кто из них будет безногим? Безруким?
Поле сраженья пройдя до конца,
Кто из них будет рассказывать внукам
Об огнедышащем утре Донца?
Так взбудораженный кратким приказом,
Тем, что вести на погибель велит,
Мечется в поисках истины разум,
Сердце, как старая рана, болит…
Но, командир, в эту ночь фронтовую
Сосредоточься и окаменей…
Трудно в атаку ходить штыковую,
Но поднимать в штыковую трудней!
( Николай Грибачёв)

                *  *  *  
Когда б мне и двойной длины
Природа путь дала, я всё же
Сто раз вернусь, себя итожа,
Туда, в огонь и кровь войны.

Перед атакой, в миг особый,
Как бы при молнии во мгле,
Увидишь мир, в единстве собранный,
Всё-всё, что любишь на земле.

И сдавит жалость нестерпимо
К себе, к земле, к друзьям, к родным,
Но миг – он миг, он пулей мимо,
А следом пламя, грохот, дым.

И тут – как в пропасть всё былое.
Все вон из памяти года.
Мне кажется, я после боя
Рождался наново всегда.

И жаркий ветер в душу веял,
И сердце требовало – пой,
И наново любил и верил,
Хоть знал, что завтра новый бой.
(Николай Грибачёв)

В противовес творящемуся там (на западе) представлю «Пушку» – автор нам поведал о двух друзьях, о горе пополам, о благородном деле – о служенье, о том, что и поныне нам напоминанье о войне. И предостереженье.

ПУШКА
В Новозыбкове стоит пушка, с которой
житель города Степан Смоляков (он купил её
на собственные сбережения) прошёл семь
тысяч километров до Берлина [http://old.redstar.ru/2007/11/17_11/7_02.html]
На дом, быть может, он копил,
на мебель, на корову,
но пушку он себе купил –
суровую обнову.
И, ложку сунув в вещмешок,
он с пушкой молодою
и в воду и в огонь пошёл,
как с верною женою.
Он с нею был неразлучим
в бою, в часы привала, -
на много лет, на много зим
беда их повенчала.
И после яростных боёв,
смертельно утомившись,
спал, к боку тёплому её,
как мёртвый, привалившись.
Семь тысяч вёрст – семь тысяч меж,
меж прошлым и грядущим,
семь тысяч дорогих надежд,
следом за ним идущих,
семь тысяч будничных смертей,
семь тысяч ожиданий,
что есть конец у чёрных дней, -
есть день для ликований.
Насколько он стране помог?
ты вдумайся в причину:
не спрятал денег он в чулок,
не прятался за спину
других. На главном рубеже
проверен он бедою:
не на сберкнижке, а в душе
копил он всё святое.

Переступлю незримую черту,
неверия порог преодолею
к тебе в самом себе, -
в секунду ту
вдруг становлюсь смелее и сильнее.
Вдруг достигаю высоты любой,
вдруг распрямляюсь, будто бы пружина.
Моя душа – податливая глина –
перерождается в кремень сама собой.
Теперь я знаю: выдержит вполне
она удар любой. И не согнётся.
И даже если вдруг погаснет солнце,
твои глаза его заменят мне.

Беды били, беды мяли.
И на каждом этаже
есть следы былой печали.
Но осадка нет в душе.
И назло судьбе бедовой,
что незвано в дверь стучит,
веры чистой, родниковой
бьют глубокие ключи.
Веры в свет, что тьму сметает,
веры в доброту людей,
веры той, что осветляет
даже самый чёрный день.
(Михаил Атаманенко)

Тяжёлые воздушные бои. А политрук аэродромной роты писал стихи (все были как свои!) о штурманах, о лётчиках-пилотах. Патриотизм его – не на показ, да и поэт от Бога он, хороший. Не в две иль три строки о нём рассказ: он славный –  брянский Леонид  Мирошин.

ОКОПНОЕ
Бывшему командиру взвода
полковой разведки Сергею Чулкову

По фронту мёртвое затишье,
Ни огонька, ни звука, чтоб…
Поднимешь голову повыше –
Увидишь вражеский окоп,
А то и дуло пулемёта,
А то прищур в прицеле злой.
Дурманно мается пехота,
Кляня бездействие и зной.
Ни с места фронт который месяц,
Одни разведчики полка
Ночами край передний месят
В надежде сцапать «языка».
И, славы воинской наследник,
Ворвавшись в огненный блиндаж,
Не первым ты и не последним
Победе жизнь свою отдашь.
А повезёт, пусть в том везенье
Не исключенье ты, а всё ж
Глаза засветятся весеннее
И ты, как праведник, уснёшь.
(Леонид Мирошин)

ПОДВИГ
Враг наступал,
И в блиндаже
Полным-полно
Убитых наших.
Ещё держались,
А уже
Он видел «без вести пропавших».
Хоть и запомнил имена,
Как сообщить родным и близким?
Катилась на Восток война,
Погибших удлиняя списки.
Смерч бушевал снарядов, мин, -
Взлетало в небо поле брани.
В живых остался он один,
Один и тоже сильно ранен.
Но он стоял, стрелял…
Когда ж
Почувствовал, что покидают силы,
Окоп оставил и блиндаж,
Вернее – братские могилы.
Враг наседал, неукротим,
В броню до слепоты закован.
Но он пришёл,
Приполз к своим,
Чтоб не под силою закона,
По зову сердца
Счёт свести
И отомстить сполна убийцам,
И – победить,
Чтоб вновь цвести
Садам,
Пшенице колоситься.
Всё, как хотел солдат, сбылось:
Земля нас снова кормит, поит,
И пусть за океаном воет
Неукрощённым зверем злость,
Нам созидать,
Нам побеждать
В пути к извечной светлой цели,
Ни от кого-то счастья ждать, -
Самим гореть в нелёгком деле.
Страна крутой подъём берёт,
Всю жизнь до корня обновляя,
Ракета вечный свой полёт
Свершает, мир весь изумляя!
Дворцы, заводы там и тут,
Штурмуют самолёты небо,
В густых хлебах машинный гуд…
Так былью стала
Сказка, небыль.
Нам полнят мужеством сердца
Коммунистические дали,
Как в том бою того бойца,
И тех, что без вести пропали.
(Леонид Мирошин)

ШАГАЛ ДОРОГОЙ ФРОНТОВОЙ
Бывшему моему связному
орловцу Фёдору Трошину
С солдатом случай был такой,
Что навек в памяти отмечен:
Шагал дорогой фронтовой
И завернул в избу под вечер.
Зашёл, как говорят, попить,
Поскольку есть и спать хотелось.
Но стоило в избу вступить,
Наигранность куда-то делась.
Ну что могли ему подать
В избе, ограбленной врагами,
Те, что с опухшими ногами
Бессильны были даже встать?
Тогда он сам принёс воды,
Отдал последние пожитки…
С тех пор в ушах из той беды
Звучит прощальный вопль калитки.
(Леонид Мирошин)

А ПИСЕМ ОН НЕ ОТСЫЛАЛ
Светлой памяти Вани Запорожца
На каждом малом перекуре,
Пеньком случайным овладев,
Когда другие балагурят,
Он всё над письмами сидел.
Ответов не было из дома
Ему в отряде одному
Ни от родных, ни от знакомых, –
И я сочувствовал ему.
Я говорил, что все мы скупы
На письма близким и родным,
А он молчал, кусая губы,
Глотая сигаретный дым.
Когда его осколком сшибло,
Вдруг оказалось: он-то знал,
Что вся родня его погибла,
И письма те не отсылал.
Но и теперь, припоминая,
Как письма прочитал отряд,
Волнуюсь и не понимаю,
На что надеялся солдат.
(Леонид Мирошин)

Родился Виктор Козырев в Трубчевске до войны, ему всего лишь год исполнился в ту пору, но все его стихи – не поле тишины, а лихолетия крутые горы, горы...

КИНОХРОНИКА 1942 ГОДА
На полотне на миг короткий
Война нежданно ожила…
Шла
шляхом
маршевая рота,
к передовой
не в ногу шла.
Хлеба горели крупным планом,
и стлался чёрный дым кругом.
И, словно ястреб,
«мессер» плавал
над затаившимся селом.
И были кадры не парадны –
шли в бой солдаты,
шли на смерть.
Спешил военный оператор
их навсегда запечатлеть.
Перед страдою горькой,
бранной
их были тяжелы шаги.
Мелькали лица новобранцев,
обмотки,
скатки и штыки.
Страна смотрела их глазами,
Боль нестерпимую терпя…
Седой майор
вдруг вскрикнул в зале,
узнав нечаянно себя.
Никто открыто не заметил
ни слёз его
и ни седин.
Из роты той
на белом свете
в живых остался он один.
И будто вновь
открылись раны,
и память сердце обожгла…
А по горящему экрану
шла рота в бой.
В бессмертье шла!
(Виктор Козырев)

БОМБЁЖКА
Не помнится мне –
только снится
на краткую вспышку, на миг:
над просекой
чёрные птицы
и сосны в разрывах немых.
Ну где же?
Где мамины руки?
Сквозь слёзы –
взлетающий свет.
Кричу, посинев от натуги,
кричу,
только голоса нет.
И всё выбираюсь из ямы…
Не верил бы в сон я ночной,
да ноют давнишние шрамы,
что выросли
вместе
со мной.
Виктор Козырев

Поэту строки посвятил поэт – и это норма, это даже счастье. Ровесники военных долгих лет не лишены доверья и участья. Родился Александр в Джетыгоре, в Казахской ССР малыш родился, а оказался в огненной дыре и узником для нечисти сгодился. Фашисты мать казнили за подполье, за помощь Красной Гвардии страны. Погиб отец за радость и раздолье. Чтоб Буряченко сын не знал войны.

ПЕРЕД  ДВАДЦАТЬ  ВТОРЫМ  ИЮНЯ
Виктору Козыреву
На рябине настоялось лето –
Кипенны душистые цветы.
Соловьи от света и до света
Затопляют радости кусты.
Бродит лето в травах парнем юным.
Тишь такая в росяном огне!
Как перед двадцать вторым июня.
Мир застыл – как время в тишине.

Над Десною мост раскинул крылья.
Громыхает сталью товарняк.
Что же я брожу здесь? Что забыл я?
И приюта не найду никак?
Птичья трель, как посвист пуль с высотки,
Вспарывает звучно тишину.
Стали мне даваться кровью строки.
Ухожу опять, как на войну.

В мир, где время ощутишь щекою,
С сердцем (с днями мира и войны).
Помнящему трудный день страны.
В мир, где вновь багровая тревога,
Где за полмгновенье до войны
Вновь пылит извечная дорога,
Смотрит в душу мне Россия строго
Русскими глазами синевы.
(Александр Буряченко)

РАЗВЕДКА БОЕМ
Эсэсовские части «Эдельвейс» –
Отборная двужильная команда…
А нас прикроет наш военный лес,
Военная дорожная рокада.
Сойдёмся в схватке,
Сердце веселя,
В кинжальной схватке
Пот глаза не выест…
И нас не выдаст русская земля,
И куст любой орешника
Не выдаст.

Ах, до Победы – путь траншейных лент,
А у Победы – ранние седины…
И по берёзкам рекошетный след
Кровавых пуль с обветренной калины.

Уходим в ночь. Тут нет ничьей вины.
Проход сквозь фронт
Под проволоку вьётся.
Бессонные работники войны,
Ну, кто из вас
На базу не вернётся…
Забудь свой дом. Солдаты не вольны.
Мать и жену. Одна судьба святая.
Работники бессонные Войны,
Военная разведка полковая…
(Александр Буряченко)

Есть часть и целое в поэзии и прозе. И темы есть, что обойти нельзя, где даже летом стынет на морозе живая кровь, как в инее стезя. О ратном поле Родины, России – открытом поле святости, любви – и пели, и надрывно голосили, и умирали, клялись на крови. Да, Прохоровку брянские поэты своим вниманием не смели обойти. Гамолин, Кузин – рядом, а не где-то. Как к морю реки, к Полю нам идти.

В СМЕРТЕЛЬНОЙ СХВАТКЕ
Яростно, в смертельной схватке,
Здесь решала битву сталь.
В Понырях и Ольховатке
Мглой, свинцом застлало даль.

Гул – вверху, внизу – дым, взрывы,
Танков лязг – рёв, ад сплошной.
Разберёшь ли – где кто живы,
Всюду грохот, всюду бой.

Против стали люди встали
И со связками гранат
«Тигры» рвали, умирали,
Шагу не ступив назад.

Бились, мужество утроив:
- Стойте, гады. Хода нет.
Помни, Родина, героев,
Чти их подвиг тыщи лет!

Чем сраженье длилось боле –
Пекло жарче, гуще рёв.
И на Прохоровском поле
Ужас охватил врагов.

Шок фашисты испытали,
Осознали вдруг они:
Нервы русских – крепче стали,
Воля их – прочней брони.

Дрогнули и, огрызаясь,
Покатили в страхе вспять,
Далеко ещё ваш хаус,
Можно смерть сто раз принять.

Широки поля России,
Вековечна глубь лесов.
Разве вас сюда просили,
Наглых нелюдей и псов?

Так, незваные, ступайте,
Супостаты – вражья рать, -
И бесславно умирайте,
Фатерланд вам не видать.

И ничто уж не поможет:
Ни муштра и ни броня.
Каждый голову здесь сложит,
Жизнь, как каску, оброня…
(Владимир Гамолин)

ПРОХОРОВСКОЕ ПОЛЕ
12 июля 1943 года в ходе Курской битвы
здесь произошло самое большое танковое
сражение второй мировой войны

Шесть часов среднерусского шляха
Тряс автобус, железом звеня,
И на поле кровавого страха
Он к обеду доставит меня.

Я сошёл, разможённый дорогой,
Оглушённый моторной нудой,
Будто странник – хмурной и убогий, –
Измождённый хулой и нуждой.

Предо мной зеленели просторы
Белгородских холмов и долин.
Тех долин, все века на которых
Бился с ворогом Рус-Исполин.

Я спешил в этот край поклониться
Тем местам, где гремели бои,
Где тучнеет овёс и пшеница,
И по маю поют соловьи.

Белгородское древнее поле,
Затерялся твой Прохор в веках.
Был он пахарь и отчину холил,
И держал Матерь-Русь на плечах…
Евгений Кузин
4.05.1999   Прохоровка - Карачев

От июля, почти середины, – к  снегу первому,  чтоб охладил. В дружбе нет (и в любви) половины. Белоснежная чаша чернил, тоже белых, без примеси сини, на висках – седина, вечный снег. Павел Быков – спаситель России: на фронтах воевал человек. Дважды раненный, но победивший, и писавший заметки, стихи, и статьи – в них так яростно бивший всех фашистов за их же грехи. Офицер, возлюбивший Россию и писавший строку за строкой.

ВЕЧНЫЙ СНЕГ
Шел первый снег... И ветер днем и ночью
Катил на запад студенистый вал.
Как санитар, он тучи рвал на клочья
И свежие воронки бинтовал.
Но горизонт дымящийся, багряный
Стонал и вздрагивал, как человек,
И неба кровоточащую рану
Бессилен был закрыть собою снег.
Поля - войной пробитые мишени.
 Шли танки - как возмездье, мы - как тени.
Мы лезли на тяжелые высоты,
Чтобы огнем осилить темноту.
Как молния, сверкала наша рота,
Теряя искры жизни на лету.
Мы на рассвете добрались до цели,
Противника отбросив из леска.
Я снег стряхнул и с шапки, и с шинели,
Но он поныне - на моих висках.
(Павел Быков)

*   *  *
Я видел много раз в боях,
Как смерть друзей моих косила.
Сыновний принимая прах,
Навзрыд Россия голосила.
А мы, друзей прикрыв землёй,
Склоняли головы в печали.
Тая не слёзы  - гнев немой,
Мы обвиняюще молчали.
И в горле застревал комок
Шершавый, твёрдый, словно камень.
Я до сих пор ещё не смог
То горе высказать словами.
(Павел Быков)

ИПУТЬ
Катит воды Ипуть
Ключевые к Сожу...
 Даже солнце выпить
Всю её не сможет.
Родники с ключами
Ипуть всласть питают,
И в неё ночами
Звездочки влетают.
Но не этим чудом
Ипуть знаменита:
Здесь под гром орудий
Разгорелась битва.
Адские "гостинцы"
Подносили пруссам
Брянцы, украинцы,
Сябры-белорусы.
Шли на бой кровавый
Смело партизаны
И покрыли славой
Ипуть несказанной.
Ворогов тревожа,
Гнали их в три шеи
С Ипути и Сожа
До берлинской Шпреи.
(Павел Быков)

«Кругла земля или плоска, / Не так уж истина проста», – напишет Алексей Новицкий. А нам – лишь согласиться с ним, и помолчать, и помолиться, и низко-низко поклониться в знак светлой памяти в тот день, когда зеркально цифры лягут, падёт на лица скорби тень, чернила испещрят бумагу. Зажгутся свечи в упокой…

*  *  *
Кругла земля или плоска,
Не так уж истина проста.
Спросите старого солдата,
И он вздохнёт:
- Земля горбата.
Была она бы поровней –
Да сколько, вишь, могил на ней.
Кругла земля или плоска?

В глазах – воронками – тоска…
(Алексей Новицкий)

НОЧЬ НА 22 ИЮНЯ
Да, короче ночей – не бывает.
Так с чего же заснуть не могу?
Костерок заполошный мигает
На крутом, как волна, берегу.
Что он хочет сказать, недотёпа?
Что он может, пугливый малец?
Вижу я: по запутанным тропам
На охоту выходит Стрелец.
От него Козерог убегает.
Мчатся Гончие Псы по следам.
Косы дева свои заплетает,
Будто дочка моя по утрам.
Ковш навис над рекою бездонный,
Задевая дома и сады.
То Медведица хочет из Дона
Зачерпнуть медвежонку воды.
Спят деревья, и песни, и птицы.
Лишь рыбак на шальном костерке
Сочиняет из Рыбы ушицу
В прокопчённом, как ночь, котелке.
Всё людское на звёздных просторах!
И себя не могу превозмочь:
В небе слышится рокот моторов
В эту самую длинную ночь.
(Алексей Новицкий)

Владимир Селезнёв «Напоминание» защитнику Союза посвятил, который даже в этот день родился. И в полных восемнадцать лет на фронт из дома уходил и был доволен: пригодился. В котле кипящем Сталинграда был дважды ранен. В третий раз – под Кенигсбергом с пулей встреча. Но, к счастью, медсестрой замечен, залатан, от беды спасён.

 

НАПОМИНАНИЕ
Александру Николаевичу Саввину
Траншея,
Незаметная почти,
У двух перехлестнувшихся дорог.
В часы,
Когда торопятся дожди,
Здесь чистый протекает ручеек.

Непуганые птицы
В синеве,
Что чист рассвет,
Оповещают вновь.
Но каждый год в июне по траве
Алеет земляника, будто кровь.
(Владимир Селезнёв)

СЫНОВЬЯ
Торжественные, как приветствие,
В квартире смотрят со стены
Для многих вовсе не известные
Её погибшие сыны,
Что не вернулись с той войны.

Могилы где-то их разбросаны
От Сталинграда до Москвы.
Над ними ночь звенит берёзами,
Над ними боль плакун-травы.

Листки истлели похоронные
За этих сорок долгих лет.
Но на земле, где ливни звонные,
Остался их сыновний след.

Им жить на сотни лет завещано,
Их жизнь –
Волнующая быль…
В квартире старенькая женщина
С портретов смахивает пыль.
(Владимир Селезнёв)

Ничто не бывает случайным, и знаю я это давно. В жюри прикоснулась я к тайнам – к тем снимкам немого кино. Читаю ребячьи творенья – порою наивны, порой взрослее самих сочиненья, и хочется крикнуть: «Постой! Всмотрись в фотоснимок, ребёнок, и сердце послушай своё!..» Храни тебя Боже с пелёнок, не будет пусть колким жнивьё…
Читаю, читаю, читаю, и всё мне понятно без слов. И как никогда понимаю, что им не встречался Поснов.

ФОТОГРАФИЯ
ИЗ СЕМЕЙНОГО АЛЬБОМА
В наплыве мерцающей дымки,
Сквозь тусклый махорочный свет
Глядит с пожелтевшего снимка
Солдат восемнадцати лет.

Над правою бровью – пилотка,
Спадающий чубчик  белёс.
Задумчиво, нежно и кротко
Глядит он на ветви берёз.

Над левым карманом солдата,
Неброская, впрочем, на вид,
Одна боевая награда –
Медаль «За отвагу» – горит.

О чём он задумался, право,
Солдат этот, юный лицом,
Стоящий в проснувшихся травах,
Ещё мне не ставший отцом?

Какие там ветры шумели,
Цветы прозревали в золе
В немыслимо-дальнем апреле
Ещё на горящей земле?

Какие там трубы играли,
И что им звучало в ответ?
Таинственный свет фотографий,
Далёкого времени свет.

В мерцающей дымке, сквозь ветви
Глядит на весны торжество
Солдат восемнадцатилетний,
И я так похож на него!

Смотрю на квадратик бумаги,
Судьбу принимая свою,
Тот воздух любви и отваги,
Как воду бессмертия, пью...
( Николай Поснов)

Сколько б ни было лет по прошествии горя, а подходят живые к единой черте, и сливается Память в широкое море, и пульсирует сердце в своей наготе. Не прикрыть нашу боль, чёрный плат не расправить, не сложить его вчетверо и не забыть. Наша Совесть от боли не может избавить – они живы, коль мы их умеем любить.

Владислав Сергеевич Пасин писатель, краевед, поэт. Неравнодушен ко всему, что в нашем мире происходит, из-под пера его выходит душа истории самой. Дитя войны! Как это сложно, и жизнь не может быть иной. «Я иду по земле осторожно...» - сборник горьких стихов о судьбе.

*  *  *
«Я убит подо Ржевом»…
Со свинцовою силой,
словно пули,
вонзаются в душу слова…
До сих пор ты мне снишься,
отец мой любимый.
И твоя опалённая
в битвах братва.
Я искал тебя долго
в краю незнакомом,
Но не знал, что навеки
в кромешной ты мгле.
Что ты пал за Россию,
как воины многие
На Тверской очень древней
и скудной земле.
Сколько Вас потеснилось
в могилах тех братских,
Где пока даже нет
и простого креста.
Где весной пламенеют
лишь алые маки,
Как невинная кровь
молодого Христа.
(Владислав Пасин)

Эхо Памяти – снежным комом, соловьиною трелью, строкой, и до печи разрушенным домом, и молитвою за упокой…
 
ЭХО
Я не о том, что на потеху
ребячьим крикам гулко вторит.
Тут не до смеха.
Это эхо –
глухая боль
и чьё-то горе…
Я ехал полем,
в перелеске,
берёзы навзничь разметав,
взметнулось в небо эхо резко.
Фонтаном дым, земля, металл…
И кровью брызнула рябина
на ранний палевый закат.
Как злобу затаила мина –
врагом оставленный заряд…
А парню было двадцать лет,
И двадцать лет
войны здесь нет.
(Валентин Динабурский)

Создатель парка А.К. Толстого,  навечно вписан он в «Парки мира». С его подачи деревья жили – «Салют, Победа!», и «Лель», и «Лира», а ещё «Двое», войны начало...

Поэт старейший, веков хранитель – Валентин Давыдович Динабургский

*  *  *
Коснулось голосом далёким,
Как бы идущим от травы.
Он был не громким, не высоким.
Тот голос плыл и падал в рвы
И замирал. Потом как будто
Рождался заново и рос.
А над рекою рдело утро
И отражалось от берёз.
Волненьем тронуло ромашки,
Широкий луг, как белый плат.
Вдруг понял: втрое стал я старше
Тех нестареющих ребят.
Тех, из четвёртой батареи,
Тех, из окопных, дымных дней.
От их дыханий ветром веет,
Бессмертным запахом полей.
(Валентин Динабурский)

*  *  *
Он долго ехал. Из самой Сибири.
Потом всё шёл, минуя перевал.
Долина показалась много шире,
А прочего совсем не узнавал.
В пространстве лет огромны перемены:
Явились внуки, смыт траншейный шрам.
На избах крестовидные антенны
И звёзды кое-где по бугоркам.
- Да, точно здесь. Конечно!..
В сорок третьем,
Среди вот этих пожелтевших трав…
Всё вспомнил он, а горный ветер
Трепал пустой его рукав.
(Валентин Динабурский)

Жива душа! Прочнеет Память. И как иконы имена. И где бы ни был чем-то занят, душа, как ноги, в стременах – она всегда в пути великом, как Швец, Андреев сын – Илья [http://www.puteshestvie32.ru/content/shvec-ilya-andreevich]. Все годы жизни многоликой писал он Книгу бытия.

ПАМЯТЬ
Все дальше от войны уходим,
но в памяти она всегда,
нам снятся выжженные годы
и выжженные города.

И снятся пареньки в шинелях –
дружки -товарищи мои:
Я с ними вновь иду в сраженья,
в кровопролитные бои.

И снится бой у переправы,
и лучший друг, погибший там:
я с ним опять на берег правый
плыву по огненным волнам.

...И тучи наклонились низко,
и стали в караул леса,
Глядят, глядят на обелиски
России синие глаза.
(Илья Швец)

ВЕЛИКИЙ ПУТЬ
(Отрывки из поэмы)

Но что случилось на земле?
В безлюдных сёлах кровь и пепел,
Лежат развалины во мгле,
Рыдания разносит ветер…
Землетрясение? Чума?
О нет! Чума не так жестока,
Она щадит сады, дома,
Минует пьедестал высокий,
Не трогает картин и книг.
Землетрясенье жертвы любит,
Но и оно всего на миг,
Без виселиц и душегубок…
Чума, последний день Помпеи,
Хранимый памятью веков,
как сон пред явью, всё бледнеет
Пред этим варварством врагов.
И если бы с земного шара
Загнать зверей по городам
И дать им волю – и тогда
Ужасней не было б кошмара!
Скажите, чья не стыла кровь
При вести, как они под Керчью
Семь тысяч стариков и женщин
Свинцом подкашивали в ров?
Скажите, кто не цепенел,
Когда людей живьём сжигали
И палачи, как кони, ржали
Над жертвой, стонущей в огне?
Им этот вид забавой был,
Как спорт, как признак благородства…
Будь проклят мир, что породил
Такое страшное уродство!

Не предки древние, не деды, –
С полей недавней той войны
Мы сами принесли победу
Для всех народов, для страны.
Теперь и близким и далёким
Нам кажется тот трудный год,
Когда война была у Волги
И там, где Терек камни рвёт.
…К вершинам гор ползла орда,
И бомбы скалы разбивали,
И наши воины тогда
Гранит сердцами укрепляли.
Но где же взять такие силы,
Чтоб сердце стало твёрже скал?
Мы очень Родину любили,
В которой вольным каждый стал.
К земле прижатые огнём,
Сквозь наблюдательные щели
Мы в наступавший день глядели –
И счастье видели мы в нём.
Когда бросались мы в атаки,
Под пулемётные дожди,
Стремленье к миру, будто факел,
Горело у солдат в груди,
И было ясно на душе
У всех у нас, вперёд идущих,
Воюющих на рубеже
Веков прошедших и грядущих.
Мы шли на Запад и Восток,
Людей из рабства выручая.
Бессмертный подвиг наш помог
Родиться новому Китаю.
Победа правды, наша слава
Зажгли в сердцах огонь надежд, –
И цепи сбросили Варшава,
София, Прага, Будапешт,
В Тиране нет уже тиранов,
И Бухарест вздохнул легко,
В других – больших и малых – странах
Народы рвутся из оков.

Великий путь! Безмерный путь!
Его не вымерить на мили!
Чтоб вспять фашистов повернуть,
Мы за день вечность проходили.
Мы за день старились подчас,
Когда рвались кругом снаряды,
А очень многие из нас
И с жизнью расставались за день.
Священный путь! Он кровью полит, –
В знамёнах эта кровь горит,
Горит в цветах лугов и поля,
В кипеньи утренней зари;
Он весь из подвигов народа,
Из храбрых, золотых сердец,
И всем, кто бьётся за свободу,
Он самый верный образец.
Наш путь – вперёд, всегда вперёд,
В заманчивую даль столетий,
Где будет счастлив весь народ –
Во всех краях, на всей планете!
(Илья Швец)

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную