Софья ВОРКУЕВА (Подольск, Московская обл.)
Это история обо мне и о нем. Мой грех. Моя боль. Моя исповедь, если хотите. Не важно. Началась она давным-давно и проще это будет показать через воспоминания. Отправляемся. Вот мы вдвоем сидим на кухне при свете лампы. Мне три или четыре, а может, пять – я совершенно не запоминаю свой возраст. На столе стоит самовар – электрический, а передо мной – чашка с чаем. Я наклоняю ее, чтобы испробовать напиток. «Не пей так, поднимай кружку», – говорит он мне. Голос у него мягкий, негромкий. Я слушаюсь. А вот мы в парке и я сижу на карусели. «Быстрее, быстрее!» – кричу я, и дедушка сильными рывками разгоняет качели так, что кажется, они вот-вот сорвутся и улетят. Снова лето, но теперь мы в дедушкином саду. Он полет грядки, а я сосредоточенно выкручиваю из земли каждую махонькую травинку. «Все растения в саду – живые, – говорит он. – И вся живность, что тут живет, нужна ему». – «Даже пауки?» – «Даже пауки». А потом мы идем в его летний домик. Дедушка сам его построил. Он отпирает ключом дверь, и я вступаю в душную комнатку. Тут много света, в лучах солнца парят пылинки, и пахнет теплым деревом. Это его библиотека. Он выбирает мне книгу, а я терпеливо стою у входа. Наконец, он протягивает мне «Дон Кихота» со словами: «Ты маленькая, не дочитаешь. Это сложная книга», на что я вздергиваю нос: «Мне уже тринадцать!» Он улыбается. Это всегда видно через его бородку, такую же, как у Чехова, и улыбается он искренне – через толстенные очки видны морщинки у глаз. «Прочитаешь – куплю тебе шоколадку» – «По рукам!» Новый год. Дедушка показывает фокус с коробкАми. Он трясет то одним, то другим, и каждый оказывается пустым. Он говорит тихо, но неожиданно гаркает «Алле-Оп!», заставляя меня вздрогнуть и моргнуть, показывает, что только что пустой коробок вдруг наполнился спичками. Все в восторге хлопают. А вот я снова ребенок. Я в серой комнатке, беру из угла веник, чтобы подмести, но из-под него внезапно начинают разбегаться пауки. Мерзкие черные тельца, длинные членистые лапки, мохнатые и лысые, маленькие и размером с мой кулак – они ползут, ползут по полу, по стенам, по потолку, ползут с каким-то шуршанием, ползут ко мне, а я отступаю и отступаю, пока не упираюсь спиной во что-то твердое. Оборачиваюсь – дедушка спокойно сидит на скамейке. Я пытаюсь забраться на его высокие колени, а он берет меня большими руками и сажает к себе, и я закрываю глаза. «Не плачь, – говорит он. – Ты же боец». Сон оканчивается. Мне шестнадцать. Мы с мамой приехали в больницу, к дедушке. Он врач. Был. Сейчас уже нет. Теперь он пациент хирургического отделения. Опухоль головного мозга. Он назвал меня Оксаной – это моя мама, затем Машей – это его дочь. Его лицо морщилось, когда он пытался подобрать простейшие слова, вроде «добрый день, здоровье, внучка», говорил неразборчиво, бессвязно, словно язык его не слушался, путал слова и пытался взять меня за руки. Мама что-то завела про гомеопата, а дедушка заговорил о смерти, глядя мне в лицо. Я слушала, не дыша, старалась не заплакать. Я же боец. Наверное, надо было сказать что-то. Что он еще сто лет проживет, что мы его вылечим. Говорить то, во что самой не верилось. Что все говорят. Я молчала. Не могла дышать — горло сдавил ком. Мы с мамой вышли. Не знала, что онкология — это так страшно. Провели операцию, бабушка свозила дедушку на лечение. Он вернулся. Но это уже был не дедушка – обрит наголо, со страшным шрамом на затылке, ходил вокруг дома, шаркая, кружил по детской площадке или сидел на скамейке, глядя перед собой. Я боялась к нему подходить, только смотрела из окна и пряталась, если он оборачивался. Помню, как мы нашли котенка. Принесли его домой в коробке, но, подходя к двери, я увидела дедушку. У него снова была аккуратно подстриженная плешь и чеховская интеллигентная бородка. Я подошла и протянула ему котенка, сказала, что нашла. Помню, как его губы дернулись – он пытался улыбнуться, потом протянул дрожащую руку. «Ко-ш-ка» – сказал он медленно, по слогам. Я кивнула, сдерживая слезы. И ушла. Это было летом. «Мой отец умер». Такое простое, такое короткое сообщение увидела я, сидя на уроке в ноябре. В наушниках играла «Не успеваю к тебе» Мельницы. Сообщение прислал мой отец. Это казалось так странно, так глупо, так смешно – как дедушка мог умереть? Он жил всегда, сколько я себя помню! Едва дождавшись конца уроков, я побежала к бабушке. Она открыла дверь, увидела меня, улыбнулась. Если она улыбается, значит, все хорошо? Значит, это была просто шутка? Ведь правда же? «Бабушка... А дедушка правда... Умер?» Ее лицо тут же нахмурилось. Она прогнала меня. А я пошла в сад. Сад без дедушки. Потом были похороны. В этот же день я должна была писать пробник по математике. Я ненавидела себя за то, что не смогла, не успела попрощаться с ним. Помню, после школы пошла на поминки. Вошла в помещение – душное, темное, даром, что светили современные лампочки. Казалось, все оно было наполнено дымом, хотя никто не курил. Мне протянули два блина, проводили к столу – я и сама была как в тумане. Помню, родители были спокойны. Помню, все говорили, что дедушка был хорошим, рассказывали какие-то истории о нем. Я не знала тех людей. Никого. Совсем. Бабушка вывела меня, дала в руки микрофон. Кто-то сказал, что я – дедушкин выкормыш, значит, тоже должна что-то сказать. А я молчала. Наверное, несколько минут. Потом улыбнулась. «Главное – это что дедушка в моей жизни был. И это хорошо». Все выглядели разочарованными. Бабушка посмотрела с упреком, забрала микрофон. А я больше не могла там находиться. Оделась и вышла вон, сбежала, не застегнутая, шарф свешен, шапка в руках. Смотрела в небо – пасмурное и, кажется, накрапывала морось. Было холодно. «Ты как?» – Спросил Санька. Санька – это мой старший брат. Троюродный. Не знаю, не помню, откуда он там взялся. Может, тоже вышел с поминок, а может, пришел извне. «Хорошо», – ответила я. – «Все когда-то умирают. Это нормально. Это должно было случиться». Попыталась улыбнуться. А он меня обнял. И все. Я разревелась. Как девчонка. «Какой же я боец? А? Я ведь даже не попрощалась. Не успела. Я выбрала пробник вместо дедушки. Что я за внучка?» А он просто обнимал меня. Молча. Потом проводил домой. Помню, как загружала себя работой, включала песни в наушниках так громко, как только выдерживали мои перепонки, как улыбалась, точно ничего не произошло, и уверяла всех, что я в порядке. Зачем их беспокоить? Что они смогут сделать? Просто надо подождать, боль утихнет и все пройдет. А потом все уехали на море. И бабушка тоже. Отдала мне свои ключи, чтобы я поливала цветы. Я отперла дверь, вошла в квартиру. Прошла в ту комнату, что раньше была дедушкиной. Села на стул, повернулась лицом к дивану. «Здравствуй, дедушка. Я закончила школу. У меня все хорошо. Я – боец».
*** – Дедушка, а в чем смысл жизни? – Не рановато ли тебе интересоваться таким? В твои-то восемь. Я пожала плечами. – Я все думала, думала... так ничего и не придумала. Он усмехнулся в бороду. – Человек никогда не знает, для чего он родился. Это известно только Ему. – Ему? Только Ему? – Да, Сончик. – Значит, я смысла своей жизни никогда не узнаю? Но ты же умный дедушка! Даже мудрый, я бы сказала. Скажи, как ты сам считаешь? – Вот подлиза! Ладно, скажу. Я думаю, что смысл жизни – оставить что-то после себя. – Например, туфельку? – Нет-нет, другое. Например, какое-нибудь научное или культурное наследие, или деток. Только не одного и не двоих, а как твои родители – много-много, чтобы человеческий род продолжался и множился. И когда-нибудь ты тоже станешь мамой, и у тебя будут свои детки. Может быть, у тебя будет смелый сынок и две умненьких дочери. И ты будешь самой счастливой мамой на свете. Я подумала, подумала и ответила: – Поняла. Лучше я стану ученым или писателем. А дети кричат, дерутся, плачут, к тому же мне большие девочки во дворе рассказывали что рожать – это больно. Не, спасибо, мне такого счастья не надо. Он рассмеялся. – Ничего. Подрастешь – передумаешь.
*** Был вечер, июль. Садилось солнце, и лениво жужжали завязнувшие в густом жарком воздухе пчелы и шмели. Я сидела у дедушки в саду перед прудиком – он сам его выкопал – и сосредоточенно строгала палочку складным ножом. Думала, что смогу выстрогать стрелу, но пока больше было шансов выстрадать какую-то покоряжку. И как у дедушки так легко все получается? У меня уже все пальцы в занозах, а нож вертится, цепляется за каждую стружку, вот-вот исхитрится и стешет мне полпальца. Кстати, дедушка рядом – поливает помидоры в теплице. Пять минут назад, глядя на мои строгания, он подошел и предложил закончить за меня, но я отказалась. Я же из семьи Воркуевых. Я смогу! И чего мальчишки во дворе говорят, что я девчонка? Я, между прочим, и дерусь, и по деревьям лазаю не хуже них. Значит, я – мальчишка. А что волосы длинные – так это мама стричь не разрешает. Я даже когда коленку об асфальт разбила – не плакала, посмотрела, плюнула и пошла дальше – все равно через пять минут затянулась. Тогда даже старшие удивились. Сказали, что я – Росомаха. Без понятия, кто это, но было приятно. В руках выходило что-то кривое и страшное. Наверное, умей палочка говорить, она хрипела бы что-то вроде: «Добей меня» – как в фильме. Но она не хрипит, а мне нужна стрела. Дедушка уже сделал мне лук, буду учиться охотиться. А то потеряюсь где-нибудь в лесу – надо же уметь выживать. Дедушка подошел, спросил: – Пойдем домой? – Сейчас. – Смотри, красота какая! – он глубоко вздохнул грудью. Я не смотрела. Я строгала. – А небо-то какое, Сончик! – Дедушка, гляди! Я смогла! У меня получилось, – показала я ему кривую страшную «стрелу». Он засмеялся: – Дурёшка ты. Это не обидно. Он погладил меня по голове, и мы пошли домой. Мне было семь. Сейчас мне девятнадцать, и я люблю смотреть на небо. Слышишь, дедушка? К публикации рекомендовал Андрей ТИМОФЕЕВ
|
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|||||