ПРОЛОГ

В начале шестидесятых годов меня пригласили в этнографическую экспедицию в Сибирь. В то время я уже занимался журналистикой, и поездка сулила мне темы для очерков и заметок. Кроме того, из своих поездок я привозил какие-нибудь захватывающие сведения о животном мире, которые потом обрабатывал в отдельные рассказы.

До Тюмени мы долетели самолетом, а до сборного пункта в Заболотье добирались на перекладных. В Заболотье разместились в большой сельской школе, пустовавшей по случаю летних каникул.

Участники экспедиции без всяких раскачек впряглись в работу. Я из чувства солидарности ходил вместе с ними по ближним и дальним деревням, но меня хватило лишь на два дня, а потом я заскучал. Этнографом надо родиться, чтобы не с деланным видом, а с настоящей страстью сидеть с блокнотом возле какой-нибудь древней старушки и вытягивать из нее по слову то, что тебе нужно. Я предпочел заниматься своими делами, а время от времени бродил по  окрестным лесам.

Так было и в тот день, когда я, прихватив ружье больше по привычке, чем по необходимости, отправился в очередной маршрут. Было рано, местные жители еще не показывались на улице, и я в одиночестве прошел через село, но за ним меня догнали две женщины, которые шли по ягоды. Они знали, что я из экспедиции, поэтому, поздоровавшись со мной, пошли рядом, расспрашивая меня про то да про сё, а больше про московскую жизнь, я отвечал, и мы незаметно приблизились к лесу. Вдруг женщины замолчали и остановились, повернувшись в одну сторону, словно увидели что-то особенное.  Не понимая, в чем дело, я тоже остановился. Приглядевшись, увидел шагах в десяти старика.

Старики бывают разные, но такого я никогда не встречал. С длинной седой бородой  и такими же длинными космами, одетый в какую-то рванину, босиком, он производил дикое впечатление. Но еще больше, поразило меня поведение женщин: они стали кланяться старику, приговаривая:

– Здравствуй, дедушко! Не сердись на нас, мы тебе худого не желаем. Иди своей дорогой, дедушко!

Я не знал, что и подумать. А тем временем старик, издав глухое ворчание, повернулся к нам спиной и медленно скрылся в лесу.

Узнать у женщин, что это был за старик, мне не удалось. Они так перепугались, что быстро свернули в сторону. Вечером я рассказал начальнику экспедиции о случившемся.

– Тебе повезло, – сказал Геннадий Иванович,– это был Яшка Наконечный. Я сколько лет сюда езжу, ни разу его не встречал, а очень хотелось.

Легковесное «Яшка»  как-то не соотносилось с возрастом старика, тому было не меньше восьмидесяти, но  Геннадий Иванович разубедил меня:

– В том-то и дело, что нет. Яшке лет сорок пять. Тут странная история. Что да как я еще в точности не разузнал, пока все прицеливаюсь. Но на кордоне егерь живет, мне говорили, что он замешан в этой истории. Вместе с тобой к нему сходим.

В последующие дни мне не сиделось и не лежалось, и я еле дождался выходного, на который мы запланировали визит к егерю.

Он оказался дома.  

– Не помешали? – спросил Геннадий Иванович.

– Да что вы, напротив! – дружелюбно откликнулся егерь. – Я же всё время один.

Через полчаса мы сидели на небольшой терраске, пили чай с медом и говорили о всякой всячине. Вернее, разговор вел в основном Геннадий Иванович, а я больше слушал да присматривался к хозяину.

Алексею Николаевичу Денисову было лет пятьдесят, но, несмотря на обильную седину, выглядел он вполне крепким и здоровым, и я даже не подозревал, что после войны он пришел на кордон тяжелобольным человеком.

Сразу чувствовалось, что Денисов добр и расположен к людям, что и подтвердилось, когда он охотно откликнулся на нашу просьбу рассказать о Яшке Наконечном. Но рассказ его был короток, а мне хотелось узнать подробности, и я напросился пожить у него на кордоне.

– Живите, живите! – радушно сказал Денисов.  

Он  водил меня по местам, связанным с давними событиями, с которых всё и началось, показал берлогу, где родился Белун, лиственницу, к которой Яшка привязал Денисова, когда решил разделаться с ним, распадок между двумя невысокими сопками – место гибели Белуна. Показал и его могилу, на которой лежал большой камень.

Так сложилась эта таежная повесть – почти неправдоподобная история о медведе, вскормленном собакой, и о человеке, превратившемся в зверя.

Глава 1

ЕГЕРЬ

Денисов устроился егерем после войны. Не собирался, да так получилось. Вернувшись с фронта в колхоз, сел за свой трактор, но проработал недолго – заболело прострелянное легкое. Пошел в больницу. Там его выслушали и выстукали, взяли кровь на анализ,  спросили, где работает, а когда узнали, что на тракторе, велели переменить работу – эта, мол, пыльная, а ему с его легкими нельзя.

Врачам хорошо говорить, да где же найти такую работу? Но то, что врачи правы, – это Денисов сам чувствовал. В выходные, когда работал по дому, кашель не так давил, но стоило залезть в кабину трактора, как выхлопы из мотора и пыль колом вставали в горле, и кашель раздирал грудь. В общем, из больницы Денисов вернулся невеселый. Стали с женой думать, как быть, где найти работу не пыльную? В колхозе ничего не предвиделось, разве что счетовод и ночной сторож, но счетоводного дела Денисов не знал, а сторож имелся, и не один.  Так бы и гадали неизвестно сколько, не встреться Денисову местный печник. Он и сказал, что тесть его старый, егерем больше работать не в силах, и можно устроиться вместо него на кордон –  именно то, что Денисову надо: весь день свежий воздух,  ходи себе по лесу да сторожи браконьеров.

Сказать-то легко: сторожи. Тут надо встревать, а в лесу народ ой какой ушлый! Могут избить, а то и выстрелить. В случае чего, Денисов мог постоять за себя, но лаяться с браконьерами не хотелось, а без этого не обойтись. Не успеешь оглянуться – сто врагов наживешь.

Была и другая сторона дела. Егерю полагалось жить на кордоне, в отдалении от всех, а у Денисова были ребята-двойняшки. Перед войной родились, через год пойдут в школу.

И всё же решились с женой: егерь так егерь, другого выхода нет.

Денисов съездил в лесничество, и там за него ухватились двумя руками. Людей везде не хватало, а леса требовали надзора. В один день он оформился, получил документ, удостоверявший его новое положение, заодно Денисова проинструктировали, но наговорили столько, что он не знал, чего ему запоминать, а от чего отмахиваться. «Ладно, как-нибудь разберемся», – решил.  

На неделе Денисов перебрался на кордон, который был в шести километрах от села, и, увидев все своими глазами, крепко приуныл. Думал, придет на обжитое, устроенное, а оказалось хуже некуда – кособокий домишко да худой сарай, в котором равнодушно хрумкал сено костлявый мерин. Ни огорода, ни хоть какой-нибудь грядки – один заросший бурьяном двор. А из другого хозяйства – телега с санями и рваная упряжь. Как жил старик егерь на кордоне, Денисов только диву давался. Видать, привык к такому запустению и рук ни к чему не прикладывал, да и старость мешала.

Надо было все устраивать заново, и перво-наперво обнести кордон изгородью, а то, как на юру – со всех сторон открыто. Во-вторых, требовалась баня, а в-третьих – огород.

Этими заботами Денисов и занимался весь первый год. Занимался, само собой, не в ущерб основному делу, а в свободное время, что оставалось от ежедневных обходов лесных кварталов, находящихся теперь на его попечении. Их было десять, и каждый квартал – шестнадцать километров в длину и четыре в ширину, тысячи гектаров глухой тайги, которые и за день-то не обойдешь и которые надо было беречь от пожаров и людского лихоимства. Рассуждать по правде, так это и не входило в обязанности Денисова, он нанимался егерем, а не лесником, но ему прямо сказали, что придется совмещать, потому что дать ему в помощники некого, нет людей. Ну нет, так нет. К этому Денисов привык еще на фронте. Там тоже всегда не хватало людей, и то, что должны были делать пятеро, делали двое-трое, так что чужая работа была для Денисова вроде как своя. К тому же это только сначала казалось, что при таком положении вещей никаких рук не хватит. Если делать неспешно, а не бросаться сразу за всё, тогда даже выкроишь время и для себя.

Так Денисов и поступал. С вечера задавал себе план на день и, пока выполнял его, на кордон не возвращался. И постепенно эти ежедневные лесные обходы, когда иной раз отмахаешь километров двадцать, стали привычкой. Зимой или летом, в любую погоду он обязательно шел в обход, чувствуя, как понемногу прибавляются силы, исчезают одышка и слабость, и кашель не душит, как прежде. Прав оказался печник: чистый воздух, ходьба возвращали здоровье, и Денисов  легко управлял своим телом.

Да и одинокое житье на кордоне оказалось не таким уж трудным. Не совсем оно было одинокое. Запрягал мерина, ехал в село прикупить керосину,  махорки и прочего, мог навестить семью. Два раза в месяц, на выходной, приходила жена с ребятишками, приносила чистое белье и какие-никакие гостинцы – то пирог, то еще что-нибудь, чего ни один мужик никогда для себя не сделает. Потом научила Денисова ставить квашню и выпекать хлеб. Сначала не очень-то получалось, однако не боги горшки обжигают. Она же ему привела ему козу. Сказала: раз слабая грудь, надо пить молоко. Коза – не корова, за ней уход самый простой, да и подоить – плевое дело. А молока – в достатке.

Труднее жилось зимой.  Днем еще туда-сюда, дел невпроворот, а вечером тоска, хоть волком вой. Тут могла выручить живность в доме и, хотя она у Денисова имелась – мерин и коза, это была не та живность, какая требовалась. И мерин и коза жили в сарае, их не погладишь, когда захочется, им не скажешь приветного слова, когда запросит того истомившаяся в молчании душа. Для такого дела кошка нужна или собака.

Выручил старый знакомый. Узнав, что Денисов ищет собаку, привел ему Найду, лайку трехлетку. С ней и стал Денисов коротать долгие зимние вечера. И не заметил, как прожил на кордоне пять лет, за которые, в общем-то, много успел. И не только по лесу. Дом сделал шире,  крепче сарай и сеновал, а на лугу разместил ульи.

На берлогу этой зимой Денисов наткнулся случайно. Пошел, как всегда, в обход и в ельниках, куда заглядывал не раз, увидел саженный сугроб, из которого во все стороны торчали хворостяные комли. «Батюшки-светы, никак берлога!» Такого оборота он не ожидал. Никакой кучи осенью здесь не было, откуда ж ей взяться, если не медведь натаскал?

Денисов торопливо достал из-за спины ружье, разломил его и вложил в стволы патроны с пулями – не дай бог, выскочит хозяин. Но медведь – то ли крепко спал, то ли его вообще не было, – только никто на Денисова не выскочил, и он, одолев первый испуг, решил все же узнать: берлога ли перед ним? Стараясь не наступить лыжами на какой-нибудь сучок и ничем не звякнуть, Денисов обошел вокруг кучи и в одном месте увидел в ней дыру, заткнутую мхом. И вновь стало зябко спине, потому что заткнуть дыру никто, кроме медведя, не мог. Стало быть, там косолапый, внутри! И тут же Денисов убедился в этом, заметив на кустах рядом с дырой осевший на них куржак, а говоря попросту, иней, который образуется от дыхания спящего зверя.

Дальше Денисов не стал смотреть. Со всеми осторожностями повернул от берлоги и припустил по старой лыжне, благодаря Бога за то, что вовремя сподобил Найду щенками. Не ощенись она – наверняка увязалась бы за Денисовым и подняла своим лаем медведя.

Будь Денисов охотником, берлога обрадовала бы его, но он не любил охоту, и потому остался равнодушным к своему открытию. Леший с ним, с этим медведем. Сосет себе лапу, и пусть сосет.

Но жизнь устроена хитро, как часовой механизм, всё в ней цепляется одно за другое. «Зацепилось» и у Денисова. За пять лет, что он жил на кордоне, он уже всё здесь привел в порядок, переделал и укрепил, но была одна мысль – пристроить к дому теплую веранду. Для веранды требовались бревна, которые могли выписать  только в лесничестве, а доставать обходным путем было опасно: хватило с Денисова страху, когда он, минуя закон, перестраивал дом.

И вот, думая о веранде, он вспомнил берлогу. Надо поехать в лесничество и намекнуть. Вряд ли городской лесничий откажется от медведя. А когда добудут мишку, тут и обмолвиться о своей нужде. Цепочка получалась прочная. Денисов поехал в город.

Лесничий принял его без задержек, поинтересовался, какие заботы привели к нему, и Денисов, на ходу схитрив, начал плясать, как говорится, от печки – повел речь о нуждах вверенного ему обхода, и в первую очередь о том, что хозяйству не хватает грамотного лесника. А без него лес терпит убыток, потому что хотя он, Денисов, и старается уже шестой год, но лесного дела никогда не изучал и многого не знает. А лес ведь не только охранять требуется, но и сажать, и лечить, и правильно эксплуатировать. Да мало ли еще чего нужно, вот он и приехал узнать, как быть с этим вопросом дальше.

Лесничий все выслушал, поблагодарив Денисова за то, что он так болеет за порученный ему участок, а потом подвел его к карте, на которой было изображено все лесное хозяйство области, и показал ему бесчисленные кружки, обозначавшие кордоны.

– Вон их сколько, видите? А кадрами укомплектован по-настоящему лишь мизерный процент. В основном же дело обстоит очень плохо: если есть лесник, то, как правило, нет егеря, и наоборот. Обо всем этом руководство знает и принимает меры, чтобы исправить положение. Но людей остро не хватает, так что пока надо работать за двоих. А знания – дело наживное. Вот вы на кордон пришли новичком, а сейчас уже рассуждаете, что надо, а чего не надо лесу. Значит, набрались опыта, так ведь?

– Так, – ответил Денисов, – чувствуя, что его поступок смахивает на подхалимаж.

– А раз так, возвращайтесь на кордон и работайте. Обещать ничего не обещаю, скажу только, что делается все возможное, чтобы в ближайшее время покончить с недокомплектом кадров.

Лесничий вернулся к столу, и Денисов понял, что прием окончен, а он так ничего и не сказал про медведя. Для чего тогда тридцать верст киселя хлебал? Нет, пока не поздно, надо сказать. И, перебарывая себя, делая вид, что только сейчас вот вспомнил, он рассказал, как нашел берлогу.

– Это в каком же квадрате? – заинтересовался лесничий.

– В девяносто третьем.

Лесничий опять подошел к карте,  быстро отыскав нужный квадрат.

–  Далековато... И, говорите, лежит?

– Лежит, – подтвердил Денисов.

– Ну что ж, – принял лесничий торжественно-строгий вид, – медведь – это хорошо. Это подтверждает то, что мы правильно ведем хозяйство, если медведь спокойно живет в тайге. А то всякие болтуны поговаривают, что много рубим, что скоро и  зверю будет негде укрыться. А он, оказывается, лежит...

Денисов вышел от него в полном недоумении. Мельтешил, соловьем заливался, думал, лесничий так и просияет, услыхав про медведя, а он и глазом не повел. Так что никакой охоты не будет. И бревен – тоже. Дурак ты, Денисов, ей богу, дурак! Придумал финт. У человека целая область на шее, небось и в выходные работы полно, а ты...

Но не прошло и недели, как ветер вдруг переменился: лесничий сам нагрянул на кордон. Приехал в одноконных санках, закутанный в тулуп, румяный с мороза. Пока Денисов ставил под навес лошадь, лесничий обошел вокруг кордона, все осмотрел, ко всему приценился. Вернувшись, похвалил Денисова, сказал, что побольше бы таких рачителей. Денисов скромно помалкивал, а затем  повел начальство в дом. Предложил рюмашку с дороги, но лесничий отказался, попросив, если можно, чаю.

За чаем с душистым медом лесничий и начал разговор, которого Денисов ждал. Сказал, что совсем замучился от суетной городской жизни и надо бы сделать роздых. А то всё работа да работа, сидишь с утра до ночи в четырех стенах и некогда нос на свежий воздух высунуть. Вот он и вспомнил про их разговор да и подумал: а не сходить ли на этого самого мишку? Дело, конечно, опасное, но попросят охотника-медвежатника, он поможет. Да и не одни пойдут, есть  еще люди, которые тоже не прочь поразмяться. А Денисову, не в службу, а в дружбу, надо будет провести их к берлоге.

Данисов ответил полным согласием, но дальше произошла осечка. Как оказалось, лесничий опасался, что Денисов мог ошибиться и принять за берлогу простую кучу хвороста.

– Не вышло бы конфуза. Сами посудите, приедут люди специально поохотиться, и вдруг выясняется, что никакого медведя нет. Поэтому, чтобы не было сомнений, вам придется сходить к берлоге еще раз и выяснить точно: там ли медведь? Если он там, вы мне сообщите, а я уж назначу день для охоты.

Такого Денисов не ожидал. Ничего себе: иди к берлоге да посмотри, там ли медведь? Ну и гусь лапчатый этот лесничий! Но и Денисов не лыком шит, и никуда он не пойдет. В тот-то раз натерпелся страху. Да и что там смотреть:  лежит медведь. И, отрубив для себя, что никуда не пойдет, Денисов ответил, что, конечно же, сходит.

– Вот и хорошо, – кивнул лесничий. – Только не стоит затягивать дело.

Он отбыл, а Денисов, как решил, так и сделал: выждал два дня, съездил в село отбить телеграмму начальству: все, мол, в порядке, ответ получил, что приедут в конце недели, и вернулся на кордон.  

Глава 2

ОХОТА

В субботу после обеда на двух кошевах, набитых сеном, прибыли на кордон охотники – лесничий, трое холеных мужчин, медвежатник и возчики. От возчиков Денисов узнал, что вообще-то охотники приехали на машине, но оставили ее в селе, а их наняли.

Семь человек – гурьба немалая, и Денисов едва разместил их. Но они были не в претензии на тесноту, спросили только, как насчет баньки.

– Готова будет.

– Ну тогда так, – распорядился один из гостей, как понял Денисов – главный, – сходим, попаримся, и себе облегчение сделаем, и обычай охотничий соблюдем идти на медведя чистыми.

– Согласны, Максим Петрович, –  угодливо и за всех покивал лесничий.

Парились в две очереди, а после бани сели ужинать. Высокие гости вынули из своих баулов банки с мясными и рыбными консервами, колбасу, Денисов поставил на стол свое угощение – чугун с вареной картошкой, соленые грузди и рыжики, моченую бруснику. Появились и бутылки, но Максим Петрович строго сказал, что после баньки выпить, конечно, не грех, но только чур не набираться.

Денисов приглядывался к медвежатнику. Не старый еще, лет пятьдесят, он при среднем росте был необычайно широк и с огромными красными кулаками, какие бывают у людей, часто работающих без рукавиц на морозе.  Приезжие обращались к нему с  почтением и величали Федотычем. Зато с возчиками не церемонились: то принеси,  это подай!

Глядя на поведение важных гостей, Денисов не мог не понять: эти не воевали! Фронтовиков он узнавал с одного взгляда, фронтовики держались просто, хоть в каком звании, другими не помыкали. И за солдата не прятались. Разве же мог сказать ему взводный: «Денисов, сползай, узнай, как там немцы, а я в блиндаже посижу».  Да если бы надо, он сам бы скорей всё на брюхе облазил. А эти, видать, всю войну на брони просидели, командуя бабами и подростками.

Денисов уже раскаивался в своей затее с медведем. Бревен захотел. Да не будет он ничего у них просить! По мордам видно, что все равно не дадут. Эх, не ходить бы завтра ни к какой берлоге!

От невеселых мыслей его оторвал Федотыч. Он подошел и стал расспрашивать: где устроился медведь, в какой чаще и как лежит – под выворотнем или просто в яме?

– В яме, – ответил Денисов. – А сверху хворосту навалил.

– Вот это худо! Не знаешь, с какой стороны может выскочить, когда поднимать начнешь. Порой ждешь его из лаза, а он через крышу выбросится.

Федотыч сказал, что охотится на медведей больше двадцати лет, раньше ходил на охоту в компании, но потом бросил: в компаниях часто случаются промахи, а этак и жизни можно лишиться.

– Сейчас-то чего? Уговорили? – недружелюбно спросил Денисов.

– Да разве же это охотники? Требуют зверя выгнать на них, подсунуть под нос – и стреляют тогда. Не согласился бы я, да лесничий злопамятный. Сам-то, я вижу, ты не охотник?

– Не увлекаюсь. Только по птице немного – так, для еды, да семье принести.

– А я как присох к медвежьей охоте. Только Разгон у меня уже старый, скоро и в лес нельзя будет брать. Ты-то не знаешь, что значит для медвежатника хорошая собака.

При упоминании о собаке Денисов сказал, что у него ощенилась лайка.

– Можешь любого щенка себе взять. Непородистых нет.

Вместе прошли в чулан, где на сене лежала Найда, Федотыч нагнулся и стал рассматривать щенков. Найда глядела настороженно, но присутствие Денисова примирило ее с чужим человеком.

– Возьму кобелька, – сказал Федотыч. – Подрастет, и возьму.

Скоро все легли спать, а рано утром, перед тем как идти, Федотыч распределил, кому и что делать, когда будут поднимать медведя. Картина получалась такая. На случай, если медведь полезет через верх, Федотыч  накроет берлогу путом. Сам встанет у лаза и будет дразнить медведя, а коль возникнет надобность, примет его на себя. Но чтобы мишка не выскочил неожиданно, его будут держать Денисов с возчиками. Как держать – это Федотыч покажет на месте, а пока надо колья срубить подлиннее и заострить. Ну а стрелять медведя будут остальные, у которых ружья. Да чтоб по Федотычу не бабахнули впопыхах!

До берлоги было километров десять, и  Денисов положил на дорогу два часа, учтя, что идти придется по целине. Встали на лыжи и пошли. День выдался не морозный, мягкий, и Федотыч сказал, что погодка кстати – не так трещит под ногами, а медведь, он разный бывает: один спит крепко, а другой не допустит до расплоха – чуть что, выскочит и убежит в чащу.

Денисов, шедший впереди с топором за поясом и с длинным колом на плече, пытался представить себе будущую охоту и не мог. Больно уж все просто выходило со слов Федотыча. А если не они медведя, а он их?  Такая орава идет, восемь человек – да тут  при всем желании тихо не подкрадешься. Этот кашлянул, тот зацепился за что-нибудь. А медведь всё и будет лежать?.. Или вот этот кол – как им удерживать мишку? Для него что кол, что соломинка – одно и то же.

Но это не было страхом трусоватого человека – просто медвежья охота была для Денисова в новость, и он полагал, что будет не так, как говорит Федотыч. А может, Федотыч и прав, ведь двадцать лет медвежатничает. И Денисов перестал думать, а когда добрались до ельника, он обернулся к идущему следом Федотычу: здесь, мол.

Все остановились, и Федотыч шепотком сказал: «Дальше пешком, ружья наготове, языки на привязи».

Двинулись.

Снег был глубоким и рыхлым, и не скрипел. Денисов с Федотычем шли впереди – Денисов шел с колом, как с пикой, Федотыч – с рогатиной. В рогатине было не меньше полпуда, но медвежатник, словно не чувствовал веса,  готовый в любую минуту направить оружие на опасность. Вскоре они разглядели большущий сугроб среди елок. Пошли еще медленнее, и когда до берлоги осталось с десяток шагов, Федотыч рукой подозвал Денисова с возчиками. Пригнул их к себе, зашептал, что задача у них  загородить копьями лаз. Копья надо воткнуть крест-накрест и крепко держать. Потом жестами указал ружейным охотникам, куда им встать. Когда они встали, медвежатник, Денисов и возчики пошли к самой берлоге.

Денисов думал, что теперь-то медведь наверняка учует их и проявит себя, но никаких признаков не было, никто не зарычал навстречу, не выкинулся из берлоги, и даже когда накрывали ее путом, никаких звуков не доносилось. Неужели медведя в берлоге нет? Денисову стало не по себе. Вот это штука! Да за такое лесничий съест с потрохами! Обманул, скажет, я, скажет, людей притащил черт знает откуда, наобещал, а тут пустой номер!

Но ведь был же медведь, был! И не мог он уйти – берлога-то целая, лаз-то по-прежнему заткнут. Спит, должно, крепко, не чует... Денисов не сразу услышал, что Федотыч, как гусь, шипит на него: загораживай лаз!

Проткнув затычку, Денисов, насколько мог, вогнал кол внутрь берлоги и навалился на него всем туловищем. С другой стороны воткнули свои колья возчики. И как только они это сделали, Федотыч ткнул в лаз концом рогатины. Потом еще и еще. Затычка упала внутрь, и тотчас всех оглушил яростный медвежий рев!

– Держи! – заорал Федотыч, продолжая тыкать рогатиной. – Полезет сейчас!

И действительно: в лазе показалась медвежья голова. Колья мешали зверю, и он грыз их зубами, хватал лапами, стараясь утянуть к себе. При этом медведь так рычал, что Денисову сделалось по-настоящему страшно; что же охотники-то не стреляют? Трясучка, что ли, напала?

Но Денисов напрасно негодовал, охотникам и самим не терпелось послать в медведя пулю, однако тот настолько быстро и ненадолго высовывал голову, что ее невозможно было поймать на мушку. Лучше всех об этом знал Федотыч, который окончательно разъярив своими тычками медведя, вдруг крикнул Денисову с возчиками, чтобы бросили колья! Они так и сделали и побежали к стрелкам, которые жадно ловили удобный момент для выстрела. Дыра в лазе сразу стала шире, и медведь начал протискиваться наружу, где его поджидал Федотыч с рогатиной. В азарте он, видно, забыл уговор самому не трогать медведя, и, набычившись, не двигался с места.

Но стрелки не зевали. Едва медведь высунулся по грудь, как один за другим ударили четыре выстрела. Медведь зарычал еще страшнее, дернулся и мертво обвис в лазе.

– Готов, – сказал Федотыч, пихнув медведя для верности черенком рогатины.

Видя, что  всё кончилось, из-за деревьев спешили к берлоге стрелки. Побледневшие от возбуждения и переживаний, они, столпились возле лаза, разглядывая медведя, будто не веря еще, что это они убили его. Но почти тотчас начался спор: кто и куда попал? В наличии оказалось только три пули – сидели в медвежьей груди. Четвертую пулю не отыскали, и впору было сконфузиться, ну да какой тут конфуз – вот он, медведь!

– Ну, Максим Петрович, с полем тебя! – поздравил лесничий.

– С полем, с полем! – подхватили остальные.

– И вас тоже, – отвечал Максим Петрович, широко улыбаясь и доставая из кармана коробку папирос, каких Денисов никогда не видывал. Открыв ее и откинув мизинцем тоненькую полупрозрачную бумажку, Максим Петрович пригласил всех закурить. Денисов и возчики было замялись, но он поощрил их  кивком. Собравшись в кружок, все жадно затянулись душистым папиросным дымом, снимая напряжение с души, и только некурящий Федотыч не принимал участия.

– Покурите, – сказал, – да будем вытаскивать.  А то закоченеет, тогда не ободрать.

Он развязал заплечный мешок и достал веревку. Ловко сделав на конце петлю, накинул ее медведю на шею. Восемь человек – артель, и медведя вытащили легко, а когда вытащили, увидели у него на груди возле лап два набухших сосца.

– Эх ты, беда! – ахнул Федотыч. – Матка! Небось, с сосунками лежала, вымя-то вона какое!

Досада была понятна. Из восьмерых разве что возчики не знали, что бить медведиц, когда у них грудные медвежата, запрещено, остальным же было неловко: собирались на охоту, а вышло  браконьерство. И хотя ни в чем не было злого умысла – кто же знал, что в берлоге медведица, а не медведь, – Денисов во всем виноватил себя: «Егерь, тудыт-растудыт! Сам всё устроил!  Нашел берлогу, так и молчи, никто тебя за язык не тянет. Нет же, забил хвостом, заюлил: не хотите ли мишку?» Вспомнив, как ездил к лесничему, как напускал на себя деловой вид, а сам только о бревнах и думал, Денисов бросил веревку, которую все еще держал в руках, и решительно направился к лазу.

– Куда! – заорал Федотыч.

– Сам же сказал – сосунки! Надо достать, околеют без матери!

– А ну как в берлоге пестун? Они с пестунами часто ложатся. Он тебя так разукрасит! Надо пощупать сперва. – Федотыч поднял валявшийся кол и стал тыкать по стенкам берлоги.

– Тише, убьешь медвежат! 

– Ага!

Удостоверившись, что пестуна нет, Федотыч сказал:

– Теперь лезь.

Денисов просунулся в лаз. Там было душно и смрадно, но он пересилил себя и  шарил по днищу руками. Ничего не попалось, однако Денисов расслышал тоненький писк и скоро нащупал теплое тельце. Медвежонок был такой маленький, что Денисов не мог поверить! Думал, уж с кошку-то будет, а этот в ладонь умещается!

Почувствовав живое прикосновение, медвежонок запищал еще громче и стал тыкаться мордочкой в руку Денисова. «Ну, чистый кутёнок», – подумал Денисов. Он осторожно взял медвежонка, сунув за пазуху. Затем начал дальше искать. Перевернул слежавшуюся подстилку, пошарил под ней, – никого. А тут и Федотыч позвал. Денисов выбрался из берлоги.

– Один всего, – показал медвежонка. – Я всё обыскал.

– Значит, по первому разу она забрюхатела. Они в первый раз по одному приносят.

– Тогда понятно. А я, когда шарил, всё думал – попрятались.

Все окружили Денисова, разглядывая медвежонка. Он был похож на собачьего щенка – слепенький, с редкой шерсткой, с брюшком в пупырышках. Очутившись на воздухе, задрожал и заскулил, и Денисов снова спрятал его за пазуху. Там, повозившись немного, звереныш затих, но скоро опять завозился и запищал, затыркался носом туда и сюда.

«Затыркаешься тут, – подумал Денисов. – Кто его знает, когда он в последний раз ел?  Мы здесь больше часа уже, и еще сколько проволокитимся!»

– Что мне тут с вами торчать? – сказал он охотникам. – Надо домой, медвежонка кормить и согреть.

Федотыч согласно кивнул:

– Поезжай, без тебя обойдемся. 

Всю дорогу до дому Денисов спешил, как мог.  Дома скорее растопил печь, принес из погреба молока, подогрел, и только тогда спохватился: как же кормить-то? Соску бы надо. Но, может, сунуть звереныша мордочкой в миску? Так он и сделал. Медвежонок не понимал, крутился в его руках, а когда Денисов сунул его мордочкой глубже, он чуть не захлебнулся. Тогда Денисов попробовал кормить его с ложки. Медвежонок отворачивался,  дергался, и  молоко только проливалось.

Вот наказание-то! И еда есть, а поди-ка ты накорми!

Положив медвежонка себе на колени,  Денисов не знал, что делать. Бросить всё и бежать в село за соской? Далеко. Да хоть бы и близко – от дому никак не уйдешь, скоро вернутся охотники. Но с этим-то как, с медвежонком-то? Сдохнет же он! Медвежонок и в самом деле выглядел жалко, и всё тыкался слепой мордочкой в колени Денисова.

Был единственный выход: намочить в молоке чистую тряпочку, сунуть ее медвежонку в рот. Денисов пошарил на полке, нашел марлю, через которую процеживал козье молоко, оторвал узкую полоску и скатал в трубочку. Намочил ее в молоке, но увидел, что оно остыло, и подогрел снова. Потом сунул трубочку пищавшему медвежонку. Тот было закочевряжился, но теплая мягкая марля, видать, напомнила ему материнский сосок, и он ухватил ее мелкими зубками, зачмокал, засосал.

– Давай, милок, давай! – обрадовался Денисов.

Однако тряпка, она и есть тряпка, сколько ее ни соси, а в рот мало что попадает: половина молока, если не больше, оставалась на брюках Денисова, пока он  нес тряпку от миски ко рту медвежонка.

Нет, без соски не обойтись. Без соски придется просиживать над медвежонком целыми днями – его же раз пять надо кормить.

За этим занятием и застали Денисова вернувшиеся охотники. Намерзшись, нагруженные шкурой и медвежьими окороками, они шумно ввалились в дом и сгрудились у печки. Потом стали собирать на стол, сказав Денисову, что ночевать не останутся: подзакусят и поедут домой – завтра рабочий день.

Денисов был рад, что волокита с охотой закончилась. Положив медвежонка в лукошко, он стал раздувать самовар.

– Звереныш-то как? – подойдя, поинтересовался Федотыч.

– Да как... Коль до утра не помрет, утром отправлюсь в село за соской. Разве без соски накормишь?  С миски не может, с тряпки – его целый день  держи на коленях.

– Не выкормишь ты его, парень. Мал он еще.  

– Да почему? Соска нужна!

Охотники, напившись горячего чаю, покурили и велели возчикам запрягать лошадей.

– Дак приходить за щенком-то? – спросил Федотыч.

– Конечно, – ответил Денисов. – Далече живешь?

– В Ярышкине.

– У меня там друг ситный – Яшка Наконечный. Всю плешь мне проел! Напропалую бьет зверя и птицу. Я сколько раз штрафовал за потраву, он только больше наглеет. И никак не поймаю сукина сына – в последний момент исчезает как привидение. 

– Ты, парень, держи  с ним ухо востро, – посоветовал Федотыч. – Он и  пальнуть в тебя может. Ладно, прощай, недельки через три загляну.

Глава 3

ПРИЕМЫШ

Утром, чуть посветлело, Денисов встал на лыжи и покатил в село. Даже и не поел, торопился: медвежонок всю ночь пищал и скребся в лукошке. Жена удивилась, увидев его так рано: не случилось ли что худого?  А узнав,  для чего он примчался, вовсе открыла рот.

Соску она нашла, сбегав к кому-то. Сунув в карман полушубка три пирожка, Денисов скорей поспешил назад. Когда он вернулся, медвежонок все так же пищал.  

– Счас, милок, счас, маленько еще потерпи...

Растапливать печку не было времени.  Денисов разжег на шестке лучины, согрел молоко, надел на бутылку соску и, вынув медвежонка из лукошка, положил его себе на колени.

– Ну, разевай роток.

Но медвежонок даже  не думал брать соску. Пищал и извивался.

– Да не вертись ты! Ты только попробуй, потом тебя за уши не оттащишь! – уговаривал Денисов. Выбрал момент и всунул соску зверенышу в рот. Тот  поперхнулся, попробовал выплюнуть, но Денисов крепко держал упрямца. – Ну давай же, давай!

Какое там «давай»! Медвежонок не просто запищал, а завопил, и Денисов, перепугавшись – подавится еще, – отдернул руку с бутылкой.

– Чтоб тебя приподняло да шлепнуло, дурачок! Не хочешь по-хорошему, по-плохому накормим, не для себя стараюсь!

Взяв чайную ложку, Денисов зачерпнул молока и, расцепив медвежонку зубы, насильно влил молоко ему в пасть. И тотчас же пожалел об этом: медвежонок, захлебнувшись, зафыркал, зачихал, и молоко у него полилось обратно даже через нос.

Но как же тогда накормить? Опять, что ли с тряпкой возиться? Медвежонок, измученный долгим тисканьем, весь мокрый от молока и не понимавший, чего от него добиваются, уже не хотел брать и тряпку, и Денисов, сам измученный не меньше его, положил медвежонка обратно в лукошко.

Найда заскреблась в дверь чулана, прося выпустить. Ах, елки-моталки, хозяин, называется, совсем голову потерял: собака с вечера не кормлена и на дворе не была! Денисов открыл чулан, выпустил Найду, а пока она бегала, он приготовил еду. Поставил чашку перед собакой  – и вдруг подумал: а может, ей подложить медвежонка? Он же как есть щенок, разве чуть больше.

Обрадованный такой мыслью, он подождал, когда Найда доест и уляжется на место, а потом взял медвежонка и вошел в чулан. Присел перед Найдой.

– Выручай, – сказал. – Пускай пососет сирота, а то окочурится.

Но Найда, потянув носом, оскалилась и зарычала.

– Да ты чего? – удивился Денисов. – Чего ты рычишь? Такой же кутенок, как и твои.

Однако его тон не подействовал на Найду. В желтых глазах собаки метались злоба и страх, она продолжала рычать, и Денисов отнес медвежонка назад. Ломал себе голову: как  объегорить Найду, заставить ее принять медвежонка? Какой-то способ, наверно, имелся, но Денисов никогда не вникал в такие дела и не знал этого способа. Тут должен был кто-то помочь, надоумить... «Может, Федотыч знает? Может, слыхал от кого, как собаки и кошки кормят приемышей? Я еще в школе читал, как кошке подсунули соболенка».

Денисов заглянул в лукошко. Медвежонок лежал неловко, казалось, уже и не дышал, и Денисов взял в руки его жалкое и вялое тельце. Нет, медвежонок был жив, сердечко его стучало часто-часто, и это показалось неопытному Денисову верным признаком того, что оголодавший звереныш долго не протянет. Раньше хоть пищал, а теперь и не пищит, только рот открывает да закрывает.

– Эх, глупый, глупый, – грустно сказал Денисов. – Что же ты, а? И еда есть, а ты того и гляди душу отдашь.

Ночью Денисов вставал и проверял медвежонка, а ни свет ни заря, дав сена мерину и козе, уже торопился в Ярышкино. Оно лежало у черта на куличках, – Денисов весь задохся, пока добежал до села. Спросил у встречных, где живет Федотыч, ему показали.

Медвежатник, слава богу, был дома и встретил Денисова с удивлением: не успели расстаться, уже прикатил. Отдышавшись, Денисов обо всем рассказал, и охотник с досадой воскликнул:

– Отшибло мозги мне с этой охотой! Совсем позабыл про собаку. А случай обыкновенный. Она потому и не подпускает, что всякая животина свой запах знает, а тут – медведь!  Ничего, парень, ты как придешь, возьми звереныша и потри собачьей мочой. Запах медвежий собьешь, а потом подложи его к суке. Примет, не сомневайся!

– Да где я мочу-то возьму? С горшком, что ли, за Найдой ходить? Она ведь на двор бегает, дырочку в снегу сделает, и все дела.

– А тебе мало? Она сделает, а ты снег собери в какую ни то посудину. Растает – и натирай. Не бойся, не выдохнется, она у них жгучая.

Вернувшись домой, Денисов первым делом проверил медвежонка. Тот совсем дышал на ладан. Взяв из-под лавки негодную чашку, он выпустил Найду во двор, встал на крыльце, и едва собака прошмыгнула обратно в сени, побежал к лунке, нагреб в чашку снега вместе с собачьей мочой.

Когда снег растаял, на дне чашки была желтоватая лужица. «Только-только и хватит», – подумал Денисов. Он достал медвежонка, натер его и уже собирался нести в чулан, но тут в голове родилась идея. Спрятав пока медвежонка, Денисов вошел в чулан, погладил и приласкал Найду, а потом стал собирать щенят в подол рубахи. Найда глядела тревожно, но противиться хозяину не решилась. А Денисов вышел из чулана и закрыл за собой дверь.

Положив щенят на пол посреди избы, он в эту же кучу положил медвежонка. Не прошло и минуты, как щенки запищали, сперва потихоньку, потом всё громче и отчаяннее, и тотчас за дверью чулана заскулила и заскреблась Найда. Но Денисов не торопился впускать ее. Его расчет был прост: пусть Найда немножко посходит с ума, – не умрет, зато, когда он ее впустит, кинется таскать щенят на место, и  в этой спешке унесет медвежонка. Сама – вот что главное. А там пусть разбирается, кто свой, а кто чужой.

Пока все шло по задуманному. Щенята пищали всё громче и расползались по полу как тараканы, а Найда уже рвалась из-за двери, но Денисов подождал еще немного, прежде чем открыл ей. И лишь открыл – Найда как сумасшедшая бросилась к первому попавшемуся щенку, схватила его пастью и юркнула в чулан. Вернулась, схватила второго, третьим оказался медвежонок, и Денисов с опасением ждал, что Найда заметит ошибку, но никакой заминки не произошло, и собака не угомонилась, пока не перенесла в чулан всех щенят.

«Клюнула, ей-ей клюнула!» – радовался Денисов, однако вошел в чулан, чтобы убедиться. Найда жалобно заскулила, и он поспешил ее успокоить:

– Ладно, ладно, не бойся! Не нужны мне твои цуцики. Давай корми.

Время проходило незаметно.

Медвежонок жил у Денисова уже третью неделю, и хотя за этот срок заметно перерос своих сводных братьев и сестер, они уже давно глядели, а он всё ещё оставался слепым. Но скоро и он должен был проглянуть, потому что Федотыч сказал, что медвежата проглядывают после месяца. Кстати, сам Федотыч на кордоне не объявлялся, хотя обговоренный срок уже прошел. Видно, что-то держало охотника, и это было единственное, что омрачало хорошее настроение Денисова, наконец-то пришедшего в себя после злосчастной охоты и переживаний, связанных с медвежонком. Федотыч, этот таежный Илья Муромец, пришелся Денисову по сердцу, и он с нетерпением ожидал его, присмотрев между делом неплохого, по его мнению, кобелька из помета. Но здесь последнее слово, конечно, оставалось за Федотычем, который знал все собачьи достоинства несравненно лучше Денисова.

Однако Федотыча всё не было, и Денисов, наверстывая упущенное, с головой влез в дела, и каждый день с всевозрастающим интересом, какой пробуждается у человека нежданно-негаданно столкнувшегося с удивительным, наблюдал за тем, как растет медвежонок, вскармливаемый собакой. В этом была тайна, и присутствие рядом с ней волновало Денисова. Наблюдая за медвежонком, он наблюдал и за Найдой, неожиданно для себя увидев ее в другом свете. За три недели, что она ухаживала за своим приемышем, он узнал о собственной собаке больше, чем за пять с лишним лет, что она жила у него. И это объяснялось не сухостью его характера, а тем более не его нелюбовью к собакам – не любил бы, не завел;  нет, это была черта, выработанная жизнью, привычка, по которой он относился к Найде так, словно она полагалась ему по какому-то списку или по ведомости, как например, телега или хомут для мерина, да и сам мерин тоже. Он никогда не бил Найду, не кричал на нее, вставая утром, сначала кормил ее, а потом уж ел сам, но во всем этом больше проявлялось отношение хозяина к хорошему работнику, чем признания за Найдой равенства с ним самим.

Теперь, наблюдая за тем, как растет медвежонок и как обихаживает его Найда, Денисов открывал в ней такие качества, которых раньше не замечал, хоть Найда рожала щенят почти ежегодно. Шаг за шагом собака переставала быть для Денисова просто бессловесным существом, у нее оказалось столько проявлений самых неожиданных свойств, что он только разводил руками. Чего стоили  выражения остроухой Найдиной морды и издаваемые ею звуки, когда она занималась своими кутятами и медвежонком! По ним Денисов, как если бы это предназначалось ему самому, безошибочно угадывал все настроения и желания собаки. Умиротворение, владевшее Найдой, когда она, закрыв глаза и раскинувшись в самой немыслимой позе, кормила медвежонка и щенят; и нежное поскуливание, похожее на голубиное воркование, которым сзывались расползшиеся по чулану щенята; и нарочитая строгость в голосе, когда иной раз Найде приходилось и рыкнуть, чтобы утихомирить не в меру разыгравшихся деток, – всё это замечал теперь Денисов, из всего извлекал интересный опыт.

И все же самым удивительным оставалась для Денисова та легкость, с какой медвежонок признал собаку за мать, а собака приняла его за родное дитя. Нет, ты только погляди на них, рассуждал он, – снюхались! Враги ведь, всю жизнь норовят друг в дружку вцепиться, а вот поди-ка возьми их за рубль двадцать – живут и знать ничего не желают. А главное – понимают один другого!  Как понимают-то, когда на разных языках толкуют, все равно что немец с русским? Ан нет, как только Найда заворчит, так у медвежонка и ушки топориком. А чуть сам запищит, у Найды аж ноздри раздуются: никак тебя, милое чадо, обидели?

А чадо-то, пусть и без умысла, но обижали. Щенята, давно прозревшие и не понимавшие, чего это их братец по-прежнему куль кулем лежит под боком у мамки, приставали к нему, приглашая побегать с ними да побороться, таскали его за уши, и Найде приходилось вмешиваться и наводить в семействе порядок. Денисов смеялся до слез, наблюдая за этим. Четверо резвых щенят изводили своей настырностью Найду, – пока она следила за одним, второй незаметно подкрадывался с другой стороны и наседал на медвежонка, который разбуженный или буквально оторванный от соска, поднимал отчаянный писк. Найда зубами схватывала нарушителя спокойствия, и, рыча, держала его, а щенок, понимая, что это рычание показное, не пугался, изо всех сил вырываясь от матери. Но иногда Найда не выдерживала и слегка прикусывала особо прыткого. Взвизгнув, тот бросался удирать и прятался в темном углу, и его визг тотчас давал знать остальным, что мать рассердилась и пора угомониться. Щенята успокаивались, собирались возле Найды и через пять минут начинали сладко сопеть носами. В чулане наступало затишье – на час, а то и дольше, в зависимости от того, сколько сил было отдано веселью и проказам. 

Но скоро проглянул и медвежонок и, ничуть не удивившись, что лежит не в берлоге, где положено лежать медвежатам, а в чулане, и видит перед собой каких-то пушистиков с хвостиками крючком, быстро включился в общий настрой и общие забавы. Таким поворотом были довольны все, особенно Найда, которой отныне не надо было заботиться о том, как бы оградить одного из своих выкормышей от разбойных посягательств других. Теперь они все вместе выделывали всё, что хотели, и Найде не приходилось разбираться, кто прав, а кто виноват, когда из кучи малы раздавался чей-нибудь вопль, – обойдетесь без меня, дедушки, показывала она всем своим видом, не маленькие.

Что верно, то верно, теперь все сравнялись между собой, не было ни слабых, ни беспомощных, и пришло время переселять семейство в сарай. Щенята давно уже делали свои делишки по углам, а тут и медвежонок прибавился, и у Денисова не хватало рук убирать за всеми. Поэтому, подождав, когда медвежонок до конца окрепнет, он перевел  весь выводок в сарай. Найда была давно привычна к таким переменам, а щенки – Денисов знал это – тоже быстро освоятся с новым положением, была бы мать под боком. Медвежонок? А чем он хуже других? Вместе со всеми жил в чулане, вместе проживет и в сарае.  Там даже лучше – на сене.

И действительно: никаких хлопот при переселении не случилось. Видя рядом с собой Найду, малышня чувствовала себя в сарае уверенно и очень скоро обжила новое место. Правда, фырканье мерина за стеной поначалу привело малышей в ужас, но спокойствие Найды рассеяло его.

Глава 4

ФЕДОТЫЧ

Всё не спеша, прочно и обстоятельно устраивалось, не было только Федотыча. В конце концов, Денисов дождался и его. Оказалось, что за то время, пока Денисов канителился со своими делами, Федотыч успел сходить еще на одну охоту, да не очень удачно. Медведя он взял, но тот зацепил его пса, вот Федотыч и сидел с ним все дни.

Денисов, обрадованный приходом Федотыча и потому в полной мере не прочувствовавший огорчение охотника, чуть было не сказал: ничего, мол, я тебе справного кобелька приготовил, но вовремя прикусил язык. И уже не торопился с предложением, ожидая, когда Федотыч сам заговорит о щенке. Но охотник пока что не вспоминал о нем.

– Звереныш прижился? – спросил. 

– Прижился. Смотрит уже. В сарай на днях всех переселил, а то от них здесь такой дух, хоть топор вешай. – И Денисов принялся рассказывать, как всё хорошо получилось, и как помог ему совет Федотыча натереть медвежонка собачьей мочой. Рассказал и о своей придумке – не подкладывать медвежонка, а сделать так, чтобы Найда сама взяла его, на что Федотыч одобрительно покивал головой.

А Денисов, обретя слушателя, всё рассказывал и рассказывал, и более всего о том удивлении, которое испытывает, видя, как Найда кормит медвежонка и как они о чем-то лопочут между собой и понимают друг друга, хотя и не должны бы понимать, потому как он – медведь, а она – собака. Взять к примеру, его, Денисова: Найда шестой год у него живет, а разве он понимает ее?   Так, по мелочи. А эти с первого дня столковались. И не должно бы, а столковались.

– Э-ээ, парень, да кто ж их знает, что они должны, а чего не должны? Я вот мужика одного знал, так с ним такое было, что и не поверишь. В лес он пошел, да на медведя там и нарвался. У мужика душа в пятки ушла. А медведь на дыбы и – на него! Так что же ты думаешь? Мужик со страху стал просить, чтобы медведь его не трогал. Смотрит ему в глаза и уговаривает, отпусти, мол, зачем я тебе, ты в лесу, кого хочешь, поймаешь. Медведь опешил, а мужик задом, задом... Тот снова к нему, а мужик за свое: не губи, у меня дома дети, не оставь их сиротами... Так  пятился, пятился, и медведь от него отстал.

– Это что ж за медведь такой умный?

– А ты думаешь, они дурнее нас с тобой? Да иной хошь кому сто очков вперед даст! Помнишь наш разговор про Яшку Наконечного: браконьер отпетый. Он ведь без отца и без матери рос, у Маркела Наконечного жил в дому. Ты-то Маркела не знаешь, помер он лет этак десять назад. Вот уж медведей-то изучил! Даже не сомневался: они всё понимают. С вогулами знался, он и жену у них взял, звал Василисой, а вогулы ее по-другому звали. Эти вогулы ему говорили, что медведь может мысли твои отгадать, а не то что речь, говорили, что раньше медведь был человеком.

– Чудеса прямо!

– Может, и чудеса. Я тебе про вогулов вот расскажу. До Маркела я только соболевал, а он как-то раз говорит: пойдем на медведя? Тебе, говорит, с твоей силой только на мишку ходить. Ну я согласился: схожу, посмотрю, авось пригодится. Ну и пошел вместе с ним и вогулами. Мне Маркел по дороге сказал: вслух медведя медведем не называй, услышат вогулы – охоты не будет, назад повернут. Ну ладно. Убили мы мишку, так, парень, ей богу концерт начался! Вогулы на него шапку надели, а сами кричат: мы, мол, не хотели тебя убивать, ёлка нас заставила.

– А это-то для чего?

– А чтоб оправдаться перед медведем. Даже и когда мясо-то ели, всё говорили, что не они, мол, его едят, а вороны, и все по-вороньи каркали. Не оправдаешься – медведь, хоть и мертвый,  а встретит тебя в лесу – задерет. Ты со своим-то что собираешься делать?

Денисов пожал плечами:

– Не думал еще.  

– Ладно, веди, на щенков погляжу.

Щенята и медвежонок, напуганные чужим человеком, зарылись в сено, однако Федотыч ухватил медвежонка за шиворот и извлек на свет божий.

– Ишь как надулся, лешак! – пощекотал ему брюшко. – Славный звереныш, справный! Ну а вы-то где там? – наклонился к щенятам, которые спрятав головы, но оставив наружу толстые задики, думали, что их не видно. – Дайте на вас взглянуть!

В помете было два кобелька и две сучки, но сучек Федотыч не удостоил вниманием, зато кобельков разглядывал с пристрастием. Денисову было интересно, какого из них выберет охотник – которого выбрал он сам или другого? 

Первое,  что сделал Федотыч, – раскрыл обоим щенкам пасти и заглянул в них, словно ветеринар, проверяющий зубы. Денисов так и подумал и обрадовался, увидев, что тут предпочтение отдано именно тому щенку, которого облюбовал он сам.

– Будь здоров зубы! – сказал не без гордости.

– Да дело не  в том. Какие сейчас еще зубы?

– Чего же тогда в рот заглядываешь?

– Э-э, парень, собаку держишь, а спрашиваешь, зачем. Показать – зачем? – Федотыч опять раскрыл щенкам пасти, и только тут Денисов увидел, что у одного из них нёбо как нёбо, а у другого, которого они оба отличали,  черноватое, словно покрыто каким-то налётом.

– Это что же, негодный, что ли? – тревожно спросил Денисов.

– Чудак человек. Наоборот! Примета такая – раз пасть черная, значит, злой будет, самый медвежатник. Его и возьму. Ведь бывает, еще не дойдешь до берлоги, медведь уже выскочит. Хорошо, если с первого выстрела свалишь, а ежели нет? Тут вся надежда твоя на собаку: вцепится в гачи ему, он заревет благим матом, завертится, – тут и стреляй.

– Не надоело тебе всю жизнь-то с медведями?

– Кому что, мил человек. Тебе вот и браться страшно, а взялся бы, тоже привык. Я вон всю войну соболевал, так веришь, за четыре-то года соскучился по этим самым медведям. Прикипел, тут уж ничего не попишешь.

– Не воевал, выходит?

– Не довелось.  Других призывали, а мне от ворот поворот: сиди дома! Сколотили бригаду и говорят: мех давайте, пушнину, будем продавать  за границу, а на эти деньги государство будет танки строить. Так всю войну в лесу и прожил. Вырвешься домой, в бане отмоешься, и назад. А ты, как я вижу, понюхал пороху.  

– Понюхал, – вздохнул  Денисов. – На всю жизнь нанюхался. Как уцелел, и сам не знаю.

– Да, парень... У нас в Ярышкино много хороших мужиков поубивало. А вот такие, как Яшка Наконечный, живы остались. В тюрьме он сидел в войну.

Денисов надеялся, что Федотыч заночует у него, – чего назад столько верст тащиться, когда можно сделать это с утра, но охотник, напившись чаю, стал собираться. В лубяную корзину, застеленную старым мехом, он усадил щенка, застегнул,  перекинул  за спину и попрощался с Денисовым:

– У меня там Разгон больной. Он, покуда я дома, так вроде ничё, а уйду, так жена говорит, сильно скулит. Не обижайся.

. 

Глава 5

ПО ЛЕСТНИЦЕ ЖИЗНИ

Протрещал последними морозами март, откапала апрельская капель, и наконец-то наступил май. Зазеленели луговины, пошла в лист береза. Все на кордоне радовались теплу. Найда и медвежонок целыми днями грелись на солнышке, коза смотрела вокруг шальными глазами и от избытка чувств лезла бодаться, и даже мерин, словно вспомнив молодость, ржал и бил копытами.

Денисов тоже словно помолодел, готовясь к страдной летней поре, но весенний паводок держал пока взаперти, и он, колготясь вокруг дома, приводил в порядок запущенное за зиму хозяйство. Наработавшись, присаживался покурить на крылечко, куда тотчас приходила Найда с медвежонком. Ему шел уже пятый месяц, по росту он почти догнал Найду, а непоседливостью перегнал козу. Ту хоть можно было вывести на луговину и привязать, а с медвежонком приходилось возиться как с малым дитем. Да он и был им, и Денисов терпеливо переносил все его фокусы. Остальных щенят на кордоне уже давно не было, и медвежонок чувствовал себя полным хозяином. Его озорные глазки-бусинки постоянно что-то выискивали, а плюшевые ушки к чему-то прислушивались. И едва в поле зрения появлялось что-нибудь любопытное, медвежонок был тут как тут.  Опрокинуть поленницу, добираясь до бабочки, мирно присевшей погреться, сжевать половик под порогом, разобраться с кастрюлькой для молока... Уследить за ним было невозможно, и только Найда могла утихомирить расходившегося буяна. Стоило ей заворчать, как медвежонок тут же прижимал ушки и старался подлизаться к ней. Но его хватало ненадолго. Проходило несколько минут, и снова начинался дым коромыслом.

К Денисову медвежонок относился без всякой боязни, не противился, когда  тот брал его на руки, и уж тем более не противился, когда Денисов чесал ему за ушками. Но Денисов так и не мог понять, кем он является для медвежонка? С Найдой всё было ясно: кроме как матерью, медвежонок никем ее не считал, бегал за ней как привязанный, прятался за нее,  если чего-то пугался, – но что он чувствовал, когда лез на колени к Денисову?  Размышляя над этим, Денисов решил, что дело, наверное, в том, что теперь не Найда, а он кормит медвежонка, и потому он к Денисову тянется. Не зная, как долго кормит медведица медвежат, но зная, сколько это длится у собак, Денисов задолго до того, как  Найда кончила кормить приемыша, стал приучать его к разной пище – давал толченую картошку, приправив ее молоком, потчевал щами и кашей. Сначала всё шло с боем, медвежонок не желал отвыкать от Найдиного молока, но когда оно стало у нее пропадать, голод заставил полюбить и щи. И скоро медвежонок мог съесть их уже целую миску, а к Найде тянулся лишь по привычке. Он и теперь сосал ее, но это было все равно что пустышка для младенца.

Как бы там ни было, доверчивость медвежонка Денисова трогала. Бывало, что медвежонок засыпал у него на коленях, и тогда приходилось сидеть и ждать, когда он проснется, а если времени не было, переносить спящего на солому. Но особенно Денисова умиляла  привычка медвежонка сосать его палец. Денисов и не думал приучать его к этому, всё получилось случайно – просто однажды  обмакнул палец в мед и дал попробовать медвежонку. От сладкого запаха его черный нос задвигался, и шершавым язычком медвежонок мгновенно слизал весь мед. И потом еще долго облизывал палец, который стал как вымытый. Балуя медвежонка, Денисов нет-нет да и повторял прием, и скоро медвежонок, вскарабкиваясь к Денисову на колени, тянулся к пальцу и начинал с причмокиванием сосать его, хоть медом от него и не пахло. Кончилось тем, что Денисов забеспокоился: что делать с ульями, которые он обычно выставлял на дальнем конце луговины, где паслись мерин и коза? Ведь медвежонок-то мед непременно разнюхает. Он и сейчас порывается за забор, а подрастет – обязательно вырвется.

Надо было как-то обезопасить ульи, и Денисов, когда пришло время выставлять их, сделал вокруг пасеки тын из жердей. Не забыл и о калитке и, попробовав сооружение на прочность, остался доволен – вряд ли у медвежонка хватит сил повалить.

А между тем, как Денисов и предполагал, медвежонок начал предпринимать активные попытки вырваться на простор: там, за забором, был какой-то особенный мир, туда каждый день выпускали козу и мерина, а он, медвежонок, целыми днями был возле дома или, если Денисов прошляпит, заходил в дом и устраивал кавардак. Непоседливая натура звереныша подтолкнула его обследовать забор. Он с таким упорством пытался оторвать доски, что Денисов понял: надо выпускать, а то оторвет какую-нибудь да и напорется на гвоздь. И однажды он открыл калитку и выпустил медвежонка.

Но всё кончилось большим конфузом. Оказавшись вне двора, медвежонок вдруг утратил всю смелость. Открывшееся так поразило его, что он, прижав уши, опрометью бросился под ноги Денисову и ни за что не хотел еще раз выглянуть за калитку, как Денисов его ни подталкивал. Жался к его ногам и не имел ничего против, если бы Денисов взял его на руки.

– Эх ты, храбрый трус! – Денисов  вынес его на луговину. Сел на пенек и хотел отпустить трусишку, но тот цеплялся за Денисова, не желая с ним расставаться. – Нет, милок, ты уж большой, давай привыкай, – Денисов погладил его.

Спокойный тон и поглаживания подействовали на звереныша. Денисов  поставил его на землю, и медвежонок сначала робко, а потом всё смелее, сделал несколько шажков.

– Давно бы так. Видишь, какой простор? Вот и исследуй.  – И через час медвежонок вполне освоился, чувствуя себя в безопасности под присмотром Денисова. Ничего уже не смущало его, не тревожило. Он даже отважился отойти подальше, стал перевертывать камни и кочки, и под одной из коряжин оказались земляные черви. Медвежонок оторопело уставился на них, видимо, чувствуя, что это что-то съедобное, но не решаясь попробовать. Пока он раздумывал, как ему быть, черви закопались в землю, и это тоже удивило его – как же так, только что были и вдруг куда-то подевались! Но инстинкт подсказал: копай. И  медвежонок быстро извлек червей. Подцепив на язык, проглотил, вкус привел его в полный восторг, и он принялся с таким старанием отваливать камни и коряжины, что перевернул все, какие нашел поблизости.

Через неделю медвежонок уже вовсю хозяйничал на луговине. Теперь его интересовали два объекта на ней:  пасущаяся коза и мерин. Неизвестно, чем он руководствовался в своем выборе, но только начал с козы. Энергия, распиравшая медвежонка, требовала выхода, однако коза никаких фамильярностей не признавала. С какой бы стороны ни подступал к ней медвежонок, она встречала его рогами. И наконец, выбрав момент, так угостила его, что он с жалобными причитаниями покатился по земле.

Что делать, коза оказалась неприступной, но оставался мерин. Он был стар и не агрессивен, а главное – у него был хвост, который буквально завораживал медвежонка. Он сгорал от желания подергать за этот хвост, тем более что мерин в отличие от козы, не бодался, а лишь прижимал уши и мотал головой.

Денисов, следивший за этими попытками, однажды предупредил:

– Смотри допрыгаешься. Он когда-нибудь так звезданет тебя, что глаза на лоб вылезут.

Но эти увещевания до медвежонка не доходили, а караулить, как бы чего не случилось, у Денисова не было времени, поэтому и вышло то, чего он опасался.

Денисов был на огороде, когда до него донесся пронзительный вопль. Бросив лопату, он выбежал за калитку и увидел, что медвежонок катается по земле недалеко от мерина и кричит как зарезанный, а сам мерин, не обращая внимания на переполох, спокойно щиплет траву.

Денисов подбежал к медвежонку. Вся голова у него была в крови, и Денисов понял: достукался дурачок. Рядом крутилась и обнюхивала медвежонка Найда, прибежавшая вслед за Денисовым, и он накинулся на нее:

– А ты куда смотришь? Лежишь целыми днями, не належалась! Убили вон твоего!

Взяв его на руки, он понес его в дом. С горем пополам – тот никак не давался – осмотрел ему голову и увидел, что, слава богу, ничего страшного. Залепил мерин здорово, но лоб не пробил, снял лишь лоскут кожи. Прижигать чем-нибудь рану Денисов не решился, медвежонок мог совсем озвереть от боли, но промыть все-таки требовалось.

Подогрев воды, Денисов бросил в нее немного соли, размешал и стал тряпкой промокать лоб медвежонку. Тот причитал и всхлипывал, но Денисов ласково успокаивал его и наконец отнес его к Найде. Та сразу стала лизать раненое место, и Денисов успокоился: теперь всё в порядке, залижет.

Через неделю рана засохла, потом короста отпала, и скоро Денисов увидел, что шерстка на ране уже отрастает, но только намного светлее всей остальной.

Глава 6

БЕЛУН

Просохла земля после вешнего паводка, и на кордон к Денисову пришли сыновья и жена.  Мальчишки учились уже в пятом классе, считали себя уже  взрослыми, хотели держаться солидно, но детская непосредственность так и сквозила во всем.

– А где медвежонок? – сразу пристали к отцу.

– Да вон в огороде, – провел их Денисов.

Найда, при виде знакомых, завиляла хвостом, а медвежонок ударился в бега.

– Вот  дурачок! – Денисов схватил его на руки.

– Гладкий барсук, – сказала жена, подойдя. – А что это лоб у него? Что за пятно?

– Мерин ударил. Лезет везде, не уследишь.

– Пап, ты его назови Белуном, – подсказали ребята.

– И впрямь, – согласился Денисов. – Имя на лбу написано.

В тот день и на следующий медвежонок не отходил от ребят, которые не уставали дурачиться с ним и потчевать то киселем, то пирогом. Он даже про Найду забыл, выклянчивая лакомства, хоть живот уже стал как барабан. Глядя на объевшегося нахалёнка, жена  спросила Денисова:

– Чем будешь кормить, когда подрастет? Ведь ему много надо.  

– Картошка, орехи, – ответил Денисов. – Овес посею. Вскопаю на луговине клин и посею.

Когда пришло время вернуться в село, сыновья с большой неохотой покидали  кордон.

– Белун, Белушка! – ласкали  медвежонка, а тот умильно смотрел им в глаза: не дадут ли еще чего-нибудь вкусного?

Мир и спокойствие были на кордоне. Белун, помня уроки, полученные от козы и мерина, больше не приставал к ним, зато Денисов заметил, что он стал все чаще вертеться у пасеки. Разнюхал – теперь одним глазом спи, а другим посматривай.

Вскопав на лугу большой клин, Денисов засеял его овсом. Но не прошло и десяти дней, как медвежонок залез на участок рвать молодые побеги, всё истоптал и перелопатил.

– Вот и облизывайся теперь! – ругался Денисов.

Тогда Белун обратил свой взор на лес. Лес был рядом, манил непознанностью, но любопытство перебивалось боязнью. 

– Что? – усмехался Денисов. – Страшно? Привык дома шкодничать. Погоди вот, возьму тебя на обход.

Мысль брать Белуна с собой владела Денисовым давно, но казалось, что медвежонок очень уж мал, чтобы весь день таскаться по лесу. За прошедшие полгода Денисов привык считать медвежонка домашним зверем и словно забыл о том, что медведи живут в лесу и, стало быть, ходят по лесу с детства.

Утром Денисов собрался. Было сомнение, что медвежонок не переборет робость перед лесом и не пойдет, но выручила Найда. Медвежонок и в самом деле уперся, как Денисов ни уговаривал его, но когда Найда спокойно пошла вперед, Белун вприпрыжку побежал следом и уже не отставал, держась около Найды, как пристегнутый.

Увидев в лесу, что ничего опасного не происходит, он стал смелее, стал отбегать в сторону, не выпуская Найду из виду. Отыскав прошлогодний  сморщенный гриб, обнюхал его и тут же принялся есть.  Денисов рванулся  отнять, но медвежонок как кошка юркнул в кусты, где без помех закончил начатое дело. «Ну и леший с ним! – пришлось примириться. – Раз ест, значит, нравится».

А  Белун тем временем наткнулся на муравейник. Почуяв лакомство, сунул в муравейник нос, но тут же с фырканьем отскочил. Зашел с другой стороны, разворошил кучу, и, немного помедлив, словно бы соображая, есть или не есть, слизал муравьиные яйца и муравьев.

Страх перед лесом у медвежонка проходил, он уже не озирался, как сначала, на каждый шорох. Однако взлетевший почти из под носа косач буквально пригвоздил малыша к земле. Через секунду Белун с проворством рыси оказался на дереве!

– Испугался, дурашка? – подошел Денисов. – Сердчишко в пятки ушло? Ну слезай, ничего не случилось, слезай.   

Он стал манить Белуна, но тот, накрепко вцепившись в сук, смотрел на него вытаращенными глазенками.

– Подумаешь, тетерев! – уговаривал Денисов. –Да он сам больше тебя испугался. Слезай, говорю!

Но медвежонок словно оцепенел. Какие страхи ему мерещились – Денисов и представить не мог, но его уговаривания до медвежонка не доходили, он сидел на суку с таким видом, будто собирался остаться на нем на всю жизнь.

Прибежала Найда, запрыгала, залаяла, встав на дыбки, царапала передними лапами кору, но всё было попусту. Денисов попробовал влезть на дерево, как  лазил когда-то мальчишкой, и чуть было не залез, да не хватило сил. Больше не стал и пытаться. Присел рядом с Найдой, которая улеглась сторожить медвежонка, и закурил.

А медвежонок всё сидел и сидел, и нельзя было оставить его на произвол судьбы и идти дальше. Топор был при  себе, Денисов прикидывал, не срубить ли шест да столкнуть глупыша, но побоялся. Высоко. Шмякнется, да чего доброго, убьется, а уж лапы сломает точно.  Идти домой за лестницей? Придется.  Не куковать же здесь! Хорошо еще, что недалеко ушли, за час вполне обернуться можно.

Оставив ружье и топор, Денисов уложил рядом Найду:

– Посторожи, я скоро вернусь.

Он до кордона добрался легко, но дальше пришлось попотеть. Тяжелая лестница резала спину, тащить по тропинке ее неудобно, и кое-как возвратившись   назад, Денисов увидел всё ту же картину: Белун, уцепившись за сук, словно присох к нему.

И даже при помощи лестницы снять Белуна оказалось непросто. Он с такой силой  хватался когтями за всё подряд, что Денисов едва отодрал его. И лишь на земле, ощутив ласку Найды, которая кинулась облизывать приемыша, медвежонок пришел в себя.

Время обхода было упущено. Денисов, навьюченный лестницей, топором и ружьем повернул к кордону, сзади него семенил медвежонок, а за ним, дыша ему в спину –  Найда.

Глава 7

НИКТО НЕ ЗНАЕТ СВОЕЙ СУДЬБЫ

 Лето выдалось жарким, дождей почти не было, и мхи на торфяниках, которых в обходе Денисова хватало, съежились и высохли, став как порох. Достаточно было случайной молнии или просто спички, чтобы они вспыхнули. И тогда – пожар. Тогда пал пойдет сплошной стеной, которую не остановишь, и выгорит бог знает сколько тайги.

Этого Денисов боялся больше всего, а потому целыми днями мотался по торфяникам, высматривая, не горит ли где.

Ходить одному по тайге не слишком веселое дело, и Денисов давно уже брал на обходы собаку и медвежонка. Белун окончательно свыкся с лесом, познал множество его секретов и мог вполне самостоятельно разобраться в любой ситуации, – Денисов уже не беспокоился за него.

Найда с прежней заботливостью опекала приемыша. Вдвоем они убегали вглубь леса, но рано или поздно разыскивали Денисова, и по их ходуном ходившим бокам можно было понять, что набегались вволю.

Изрядно устав от походов, Денисов устроил себе выходной. Сидел за столом при открытом окне и снаряжал патроны. Разложив весь боевой припас,  неспешно отмеривал меркой дробь и порох, ссыпал их в гильзы, загонял пыжи. Не  удивился, когда залетело в окно несколько пчел, они залетали и раньше. Но вдруг залетел целый рой!  Да что это с ними? Отбросив дела, Денисов кинулся к  ульям и чуть не сшибся лоб в лоб с мерином, который отбрыкиваясь задними ногами от гнавшихся за ним пчел, низко пригнувшись, мчался спасаться в сарай. Не своим голосом орала привязанная к колу коза. Пчелы гудели над луговиной как самолеты; без сетки тут нечего было делать, Денисов помчался назад.

И только в сетке, ворвавшись на пасеку, словно во вражеский окоп, он увидел, что ульи повалены, один разломан, и возле него, весь облепленный пчелами, стоял Белун, жадно поедая мед.

– Паразит! – вне себя закричал Денисов.

Схватив Белуна за шиворот, он потащил его к калитке, но медвежонок упирался и даже рычал, чем окончательно разозлил Денисова, который так поддал ему ногой под зад, что тот кубарем вылетел прочь. На его визг прибежала Найда, но и ей перепало под горячую руку, и она дала тягу вместе с медвежонком.

Разогнав всех и отвязав сходившую с ума козу, Денисов вернулся на пасеку и загоревал как на пепелище. Один улей пропал совсем, а три другие были повреждены, и надо было срочно исправлять положение.

Этим Денисов и занялся, но прежде выяснил, каким образом медвежонок проник на пасеку. Долго гадать не пришлось, оказалось, что Белун сломал несколько жердин и пролез в дыру. Наверняка он пробовал сделать это и раньше, но не хватало силенок.

Кое-как заделав дыру и поставив на место опрокинутые ульи, Денисов вернулся к дому. Все попрятались со двора: мерин с козой отсиживались в сарае, а Найда с Белуном пребывали неизвестно где, – Денисов не стал и разыскивать их, настолько был зол.

Что делать с пасекой? Новый тын не поможет, Белун и его разворотит. Единственный выход – посадить медвежонка на цепь. Но у Денисова рука не поднималась на это. Ведь всё было хорошо, жили душа в душу, ходили в лес... А теперь – на цепь.  Он озвереет на ней, да и перед собой стыдно. Но если не посадить, как тогда с ульями? А может, больше не полезет? Нынче-то ему здорово досталось.

При воспоминании, как он ударил медвежонка, Денисову стало тошно. Кого ударил? Ему-то какое дело, что  пасека? А ты его сразу ногой!

Терзаемый угрызениями совести, Денисов пошел разыскивать Найду и Белуна, обнаружив их в лопухах у забора. Ни собака, ни медвежонок не проявили никакой радости при виде его. Белун глядел на Денисова с опаской, а Найда – недоуменно-обиженно.   Денисов и пальцем не трогал ее никогда, а сегодня вдруг стукнул, и она, не чувствуя за собой вины, не поднялась навстречу ему, не вильнула хвостом.

– Ну ладно, – сказал Денисов неловко, – сразу уж и надулась. Ну дурак я, дурак, не сдержался. Но и ты пойми: оттаскиваю твоего за шкирку, а он еще и рычит! Вся морда в меду, весь обляпался, и всё мало! Вот я и разозлился. А тут еще ты как на грех.

Денисов погладил Найду, притянул к себе Белуна. Хотел что-нибудь сказать ему, успокоить, обнадежить на будущее, но встретив настороженный взгляд медвежонка, осекся. На душе стало еще гаже. Чего говорить-то? Сперва под зад дал, а теперь тю-тю-тю. Ребятишек-то своих колотил? Ни разу! А этого прямо под зад – позабыл, что зад у медведей самое больное место?

Сознание вины мучило Денисова весь остаток дня, да и ночью ворочался в беспокойстве, всё возвращаясь к своему поступку и осуждая себя, дав наконец слово, что никогда больше не притронется к медвежонку. И на цепь сажать не будет. Разве же это жизнь – на цепи?

Однако получилось по пословице: солдат предполагает, а майор располагает. Белуну пошел девятый месяц, никаких забот с харчами он не знал, а сытая жизнь на кого хочешь действует благодатно, и в своем возрасте Белун выглядел как годовалый. Темно-бурый мех его лоснился, а силушка так и разливалась по молодым жилам. В нем все меньше чувствовался медвежонок, а всё явственней проглядывал лесной зверь, в котором первобытные инстинкты пока еще дремали, но могли проснуться в самый неожиданный момент.

И первой это угадала коза. Если раньше, увидев медвежонка, она старалась поддеть его рогом, то теперь от этой привычки не осталось и следа. Теперь коза, когда Белун проходил мимо, начинала жалобно блеять и трястись мелкой дрожью, а сам Белун посматривал на козу взглядом звероватым и жадным. Денисов, заметив это, присвистнул: вырос бычок! Задерет козу, как пить дать, задерет! А разве уследишь? Получится как с пасекой.

Отсюда ниточка потянулась дальше. Ладно коза, это хоть своя животина, а если к мерину приглядится? Мерин – казенный!

Рассусоливать больше не приходилось, Денисов начал прикидывать, куда поместить Белуна. В сарае места не было, да и не хотелось в сарай – придется каждый день убирать за ним, а Денисов и так уж наубирался вдоволь.

Рассудив так и этак, Денисов пришел к выводу, что лучшего места, чем под березой в углу двора, не найдешь. К дому не близко, а из окон всё видно, не надо каждый раз выходить узнавать, как там да что там? Сделать навес от дождя, и пускай медвежонок живет на здоровье.

Он запряг мерина и поехал в село, где на скотном дворе выпросил цепь –  длинную, крепкую. Сделал ошейник из обруча, обтянув, чтобы мягче, брезентом.

Белун не ожидал подвоха. Дал спокойно надеть на себя ошейник. Но когда Денисов защелкнул замок и отошел в сторону, понял, что дело нечисто. В один миг рассвирепев, он рванул ошейник когтями и разодрал обшивку. С цепью сладить не смог, и, замычав, как от боли, стал бешено ее грызть.

Смотреть на это было тягостно, Денисов ушел в дом. Мычание Белуна и звон цепи доносились и туда, и Денисов то и дело подходил к окнам и, подавляя в себе жалость, смотрел, как беснуется под березой медвежонок.

Откуда-то появилась Найда, подбежала к Белуну, –  тот быстро успокоился.

– Эх, голова дырявая, – сам себя ругнул Денисов, – не мог догадаться и Найду привязать!

Придумка удалась. Белун, видя Найду рядом с собой, словно и думать забыл, что сидит на цепи, да и Денисов не упускал случая, чтобы подойти к ним, поговорить, приласкать. А идя на обходы, непременно брал с собой их обоих.

В субботу вечером он ожидал жену с ребятишками. Отложив казенные дела, починил прохудившуюся крышу сарая, а после обеда взял косу и, зайдя с края леса, стал обкашивать заросшие густой травой прогалины. Мерину, хоть он и был номенклатурным, никакого фуража не полагалось, лесник или егерь сами должны заботиться о своем тягле, и Денисов из года в год закупал в колхозе овес и сам заготавливал сено.

Пора было косить и нынче, время для косьбы стояло самое подходящее –  август. На небе слегка погромыхивало, но вхолостую, и Денисов прошел уже несколько рядов, когда  невдалеке ударил выстрел, за ним другой и третий. Сволочи, хоть бы руки у вас отсохли!

Бежать, не теряя времени в надежде накрыть браконьеров, было делом почти безнадежным, Денисов не раз с этим сталкивался. Если шарахнули по крупной дичи и если убили, то какие-то шансы есть – будут разделывать. А если смазали или шарахали по тетеревам – ушли дальше и не оглянулись. Но злость, какую  Денисов всегда испытывал к браконьерам, стрелявшим во всё и вся, и близость места, откуда донеслись выстрелы, заставили его позабыть «может» и «если».

Добежать до дома, взять ружье и патронташ – на это ушло несколько минут. Мелькнула мысль взять с собой Найду, которая быстро нашла бы злодеев, но без лая не обойдется, а Денисову надо накрыть их внезапно, застать врасплох, – бесила не только стрельба в запрещенное время, но и нахальство стрелявших рядом с кордоном. То, что нарушителей было несколько, Денисов определил по выстрелам. Три выстрела подряд – один человек этого сделать не мог. Значит, их двое, а то и трое. И тем необходимее была внезапность.

Он шел, как ходят по глухарям – несколько шагов, остановка, и опять несколько шагов. Мешали кусты, и, отведя их, он увидел мертвого годовалого  лося, над которым вполоборота к Денисову стоял человек с ножом в руке. Денисов сразу узнал его – Яшка Наконечный.

«Попался! Теперь не уйдешь!» – Денисов в момент оценил обстановку. Но удивило, что Яшка один, и Денисов пока что не трогался с места. Есть ли поблизости кто-то еще,  или ошибся, определяя интервал между выстрелами? Но, кроме Яшки, никого не было, на это указывало и одинокое ружье, прислоненное к дереву. Крадучись выйдя туда, где стояло ружье, он переставил его за дерево и только потом выдал себя. Яшка, который в это время присел над лосем, выпрямился как пружина, а увидев Денисова, сжал в руке нож.

– Не шути, Яков, – предупредил Денисов. – Брось нож, я при исполнении.

– Все вы, мать вашу в душу, при исполнении! – хрипло выкрикнул Яшка.

– Брось нож, говорю, – повторил Денисов.

Но Яшка медлил.

– Ну! – сказал Денисов уже с угрозой.

Яшка еще помедлил, глядя мимо Денисова, словно егерь ему вконец опостылел, и бросил нож:

– Подавись, гад. Не сильно! – Денисову врезали по затылку, и сразу погасло сознание.

...Очнулся он от боли.

– Очухался, падла! – услышал. – Ишь, какой ушлый, как змей  подбирался.  Штаны надеваю, а он: два шага – встанет, два шага – встанет...

 Сквозь застилавшую зрение муть Денисов увидел лохматого черноволосого  парня, понял, что сидит у дерева с завернутыми назад руками – так, что руки обхватывают ствол, а Яшка привязывает его веревкой к стволу.

– Всё, – сказал Яшка, закончив с веревкой. – Где рюкзаки?

– Да вон у кустов.

Не интересуясь больше Денисовым, они разделали молодого лося, запихнули в рюкзаки мясо, а шкуру и всё остальное бросили.  

– Счас росомахи с волками сбегутся. От тебя, гад вонючий, костей не останется,  – плюнул в Денисова Яшкин напарник.

Яшка  забрал  патронташ и ружье Денисова. Браконьеры ушли.  

Но что росомахи и волки! Комары налетели, и нечем отбиться от них. Они   угрожали Денисову самой лютейшей смертью. Волк загрызет быстро, комар будет грызть, пока не сойдешь с ума. Представив весь ужас, Денисов отчаянно дергался в путах, стараясь хоть сколько-нибудь ослабить веревку. Но Яшка был хорошим мастером заплечных дел, и, как Денисов ни дергался, веревка держала крепко.

А комары вылетали из-под каждого листика, каждой травинки. Их были тучи, они могли заесть до смерти роту, батальон, полк – а перед ними был лишь один беспомощный человек. Они навалились на него всей своей неисчислимой ратью, жалили шею, лицо, руки, словно боясь не насосаться живой человеческой крови, а насосавшись, без сил отваливались и грузно взлетали, освобождая место другим. Это было пожирание, по сравнению с которым волчьи пиры можно назвать невинным кровопусканием. Только теперь понял Денисов, почему Яшка оставил его в живых: он хотел истерзать ненавистного егеря, да чтобы при этом Денисов был в полном сознании!  Вот почему крикнул цыганистому: «Не сильно!»

Страшная боль в голове, сотни укусов и зуд, разъедающий кожу и проникающий в тело до самых костей, разъедающий мозг, – Денисов опять лишился сознания. Он так бы, наверно, и умер.

Но разразилась гроза. Она  собиралась весь день, и наконец порывистый ветер, грохот и ливень прогнали  вампиров, привели Денисова в чувство. Всхлипывая от наступившего облегчения, он задирал голову, жадно глотая спекшимся ртом потоки воды.

Надо было попробовать растянуть мокрую веревку. Раскачиваясь из стороны в сторону, дергаясь, выгибаясь, вскрикивая от боли, Денисов доходил до изнеможения, бессильно затихал, а отдохнув, снова начинал дергаться и раскачиваться. И в какой-то момент ему показалось, что веревка ослабла, и он стал выдергивать руки, но убедился, что всё напрасно.

Ночь опускалась. Дождь давно кончился, уже комары один за другим стали опять вылетать из укрытий. А вот и мелькнули два огонька. Приближались они осторожно, трусливо, Денисов решил, что волки. Он никогда не видел волков по ночам, но слышал, что ночью глаза у них светятся. Значит, конец, дети – сироты!  И тут же услышал собачий лай! Жаркая волна несусветной радости охватила Денисова: Найда! Этот лай он отличил бы от любого другого! Неожиданнее чуда, он стал тем звуком, который прорвал последнюю переборку, и Денисов заплакал навзрыд.

Огоньки становились все больше и превратились в два фонаря, в свете которых появились Федотыч и жена Денисова, вооруженные топором и вилами. Лаяла и рвалась с поводка Найда...

И не хотел Денисов, а пришлось несколько дней проваляться. Лицо и шея распухли как у утопленника, руки болели, болела голова, но больше всего он боялся, что, не дай бог, застудился, сидя так долго на  мокрой земле.  В чем убежал-то? В ситцевых брючках да ветхой рубашке, в которых косил. Много ли надо слабому легкому?

– Кто ж тебя так? – спросил Федотыч на другой день.

– Не знаю, двое их было, а чьи, не знаю, – соврал Денисов.

Соврал потому, что хотел рассчитаться с Яшкой без чьей-либо помощи. Эта мысль засела в нем, как клин в полене, когда назад уже не вытащишь, а надо бить и бить, и тогда разлетится и полено, и клин выскочит. Что он сделает с Яшкой, Денисов еще не знал; знал только, что расквитается! И до того цыганистого парня  доберется, дай срок.

– Это Яшка тебя привязал, – убежденно сказал Федотыч. –Кроме него, узел никто так не завяжет. Это Маркел его научил. Он этого Яшку в лес с собой брал годков так с шести и все охотничьи хитрости ему передал. Вот почему ты не смог выдернуть руки. И что с человеком сталось! Был парень, как парень, а в возраст вошел – из дому исчез, связался, видать, со шпаной, может и человека убил.  Вернулся в деревню – Маркела в живых уже не было, и Василиса уже померла.  Яшка в их доме живет.

– А ты-то как здесь очутился? – спросил Денисов.

– Соскучал! – засмеялся Федотыч. – Дай, думаю, узнаю, как там Лексей? Да и подарочек заодно отдам, давно собирался. – С этими словами Федотыч развязал свой мешок и вытащил лисью шкуру. – За щенка тебе, добрый пёс будет.  Да бери ты, не мнись, как красная девка!

Денисов сперва улыбнулся, затем закашлялся. Унимая приступ, пояснил Федотычу:

– Это с войны у меня. Одно лёгкое простреляно. Из-за него в егеря пошел: на чистый воздух, а до того трактористом был. Пыль да выхлопной газ – до посинения кашлял. 

– Жир тебе надо с медвежьих подошв, – сказал Федотыч. – Я передам с кем-нибудь, у меня есть. А ты уже попей, не брезгуй. Оно, конечно, противно, не всякий и выпьет, зато польза большая. Утром по ложке – и хворь как рукой уберет.

– Да хоть по две, только бы отвязалась проклятая.

– Она-то отвяжется, а вот что без ружья будешь делать?

–В лесничество ехать придется, рассказывать, как да чего. Там не похвалят, конечно, но все же замены мне нет, – обойдется, пожалуй. Ты лучше скажи, где Настю встретил?  

– Да вчера прихожу на кордон – тебя нет. Ну подожду, видно, подался в обход, скоро вернется – дело уж к вечеру. Сел на крыльцо. А скоро и Настя твоя с ребятишками. «Нет моего?» – «Нет», – говорю. «А вы кто же будете?» Я  объяснил. Стали все вместе тебя дожидаться. Гроза началась, спрятались в дом. Чаю попили да покалякали, а тут уже стало темнеть, и дождь перестал. Я-то и думать не думаю, что ты заблудился или случилось чего, а Настя, гляжу, не в себе: на крыльцо да с крыльца! А когда Найда завыла, тут уж и я всполошился. «Сидите и ждите, – сказал, – я хозяина встречу, видать, далеко он забрался». Настасья – со мной, да и только! Мальчишки туда же. Еле  отбились от них. Отвязали мы Найду – эх, думаю, как бы собачка не сплоховала после дождя, а куда без нее на ночь глядя? Да, слава богу... Охотница.

Настасья принесла зверобой и мелиссу, запарила, и, намочив тряпки, стала прикладывать мужу к лицу и шее.

– Это Федотыч меня научил, всё знает.

– А как же не знать? – ответил охотник. – Чай, комары и меня донимали не раз. В нашем краю, еще ладно, мошка не живет. Вот стерва так стерва! Даже не видно ее, такая малёхонька, а вцепится в кожу – дыру прогрызет, крови нахлещет, и волдыри с синяками потом.

Федотыч остался с Денисовым, чтобы помочь по хозяйству, пока тот не в силах, а Насте с детьми надо было в село – ей на работу с утра, да к тому же скотину, хоть и немного ее, на соседку оставила. 

Денисова сильно смущало то, что Федотыча дома и так потеряли.  

– Сам потихоньку управлюсь, жена-то твоя что подумает?

– Не беспокойся, старуха моя давно уж привыкла. Жизнь такая, что мое дело ходить, а ее – дожидаться.

Сколько Денисов ни уговаривал его, Федотыч жил на кордоне еще трое суток, ухаживая за ним, как нянька.

Глава 8

НА СТАРОМ МЕСТЕ

К осени Белун  чуть не вдвое перерос Найду и стал совсем похож на взрослого медведя. Исчезла угловатость движений, появилась хищная вкрадчивость, готовность мгновенно повернуться на любой подозрительный шум и, если надо, столь же мгновенно броситься ему навстречу. Денисов только диву давался этой способности Белуна. Был ванька-ванькой, всё за что-нибудь да цеплялся, опрокидывал и ронял, а теперь? Прыгает как кошка, а бегает так, что и Найда не угонится.

Как следует отлежавшись после стычки с браконьерами, Денисов возобновил обходы, и Белун всякий раз нетерпеливо дожидался, пока Денисов снимет с него ошейник. Так прошли сентябрь и половина октября, а потом погода изменилась – сильно захолодало, и чувствовалось, что не сегодня -завтра выпадет снег. Возле дома появились стайки снегирей – верный признак скорой зимы.

Вместе с погодой переменился и Белун – непривычно притих, и всё чаще, вытягивая шею, принюхивался черным носом к холодному воздуху, словно ожидая чего-то необычного. И однажды Денисов увидел, что Белун роет под березой. Утренники стояли уже крепкие, земля затвердела, но Белун рыл с таким упорством, что комья земли и дерна летели у него из-под лап, как из-под хорошей лопаты. Цепь мешала Белуну, и он сердито рявкал.

Ты смотри, удивился Денисов, никак ложиться собирается!

Это неожиданное открытие не только удивило его, но даже и огорошило. Ясное дело, что зимой медведи спят, но это там, в лесу, а здесь, как казалось Денисову, всё должно быть по-другому, и он даже не задумывался над тем, как будет зимовать Белун. Как жили, так и будут жить, а станет холодно – вон сарай, зарывайся в сено и ни о чем не думай.   

Не представляя, чем кончится, Денисов с любопытством наблюдал за стараниями Белуна. А тот уже вырыл порядочную яму и всё примеривался к ней, но всё что-то не устраивало его, и он выбирался наружу и начинал рыть в другом месте, чем сильно озадачил Денисова: чего доброго, завалит березу.

Наконец Белун перестал рыть и залез в яму, но все время крутился в ней, показывая то бок, то спину. «Накрыться-то нечем, – понял Денисов. – Надо помочь».

Он натащил под березу елового лапника, хворосту, Белун с интересом смотрел и обнюхивал кучу – как бы соображая, с какой стороны за нее взяться.

– Давай помогу для начала, – сказал Денисов и стал устилать лапником дно ямы. Но Белун не обратил на это внимания, он рылся в куче с таким видом, будто в ней было запрятано то, без чего он не мог обойтись. – Да что ты всё роешься? Куча как куча, хворост наверх пойдет, а лапник на постель.

Однако Белун не отреагировал, и Денисов бросил всякую возню. Пускай сам заботится, а то сделаешь, а он и не ляжет, возьмет да еще одну яму выкопает.

Оставив всё как есть, Денисов ушел в дом, уведя с собой Найду, чтобы не мешала Белуну, если тот надумает заняться делом. Можно было полежать, отдохнуть немного – кучу-то вон какую натаскал, но Денисова разбирало любопытство: будет Белун делать берлогу или на него просто стих накатил, и ни о чем таком он не думал? Сев у окна, он принялся ждать, чем всё кончится. И только тут сообразил, что Белун-то не дурак, яму вырыл на солнечной стороне, значит, ляжет, а  уж что он  там нюхает да роется – об этом он сам знает.

И действительно, словно решив мучившую его проблему, Белун оставил кучу в покое и залез в яму, откуда начал выкидывать какие-то ветки.  Денисов качал головой: вот дьяволенок, знает, что нужно, а что не нужно. Но скоро случилась заминка в медвежьей работе, что-то задерживало ее, и нельзя было понять, что именно. И только присмотревшись, Денисов сообразил: цепь. Какая же с ней работа?  

Вышел, снял с Белуна ошейник. Сказал виновато:

– Ты уж не серчай.

И все равно строительство шло очень медленно.

Однако провозившись весь день, берлогу медведь соорудил. Какую-никакую, зато свою, а главное – первую. Собравшись зимовать, он на целых полгода освобождал Денисова от больших  забот. Не ляг Белун, пришлось бы всю зиму думать, как его прокормить. Правда, у Денисова было заготовлено три мешка кедровых шишек, но что эти три мешка? Дай бог, на месяц. Основной упор в своих расчетах Денисов делал на картошку, а теперь отпадала надобность и в ней.

Было любопытно посмотреть, как Белун станет забираться в берлогу. Оказалось, ничего хитрого. Словно большой раскормленный барсук, он протиснулся в лаз и тотчас выставил из него голову: не подсматривает ли кто?  Потом скрылся в берлоге и больше уже не высовывался. Лег, решил Денисов. Вот только дыру не заткнул. А чем он  заткнет без моха? Придется сходить надрать, благо еще светло.

Он сделал несколько ходок к сухому болоту, выложил мох возле лаза, но сам затыкать не стал, рассудив, что не его это дело. Может, Белун и не захочет пока затыкать.  А захочет – вот он мох, бери.

Первое, что увидел Денисов, выглянув утром в окно, был медведь,  сидевший с понурым видом возле своей берлоги.  Никто не мог сказать, когда он из нее вылез, может, еще ночью, но он даже не воспользовался свободой и нигде не нашкодил, чего не упустил бы сделать раньше. Непривычно смирный, он сидел под березой и, как собака, меланхолично чесал задней лапой себе за ухом.

«Вот те раз! – изумился Денисов, торопливо одеваясь. – Я-то думал, он десятый сон видит, а он глазеет!»

– Ты это что же? – сказал он, придя к березе. – Чего ты вылез?

Белун, обрадованный появлением Денисова, терся мордой ему о колени, а тот, поглаживая медведя, пытался понять, что заставило его вылезти? Ведь лег же, никто не неволил, и на тебе! Может, кто испугал? А кто?

Подумав об этом, Денисов рассудил, что напугать Белуна, конечно, никто не мог, а вот помешать уснуть очень даже могли. Мерин хотя бы. У него любимая забава – бить копытом в стену. Грохнет и радуется. А уж всхрапнет другой раз, так будто душат. Может, и перебил Белуну сон. А с другой стороны, в лесу лучше, что ли? Там тоже кто во что горазд. Один филин чего стоит, заорет – обалдеешь. Однако факт: в лесу спят, а этот вылупился, и всё тут.

Такой оборот не очень-то огорчал Денисова, до того и в мыслях не державшего, что Белун может на зиму лечь. «Как жили, так и будем жить. День- два подожду, а там опять ошейник, и все дела».

А Белун – то залезал в берлогу, то снова вылезал, будто что-то его выгоняло оттуда. «Место не нравится, – решил  Денисов. – Открытое очень».

Тогда и пришла идея, которую обсмеял бы любой. Ну, может быть, не любой, но уж охотники точно.  «А что, – как подумалось, – отвести Белуна в старую берлогу?  Вдруг ляжет? А если и там не по вкусу, пусть тогда лапу сосет».

 Денисов повел Белуна на другой же день. Найду, которая отнесла сборы и на свой счет и нетерпеливо крутилась рядом, пришлось оставить дома – ей незачем было знать дорогу к берлоге. Зато ружье Денисов захватил с собой – мало ли что. Придешь, а в берлоге новый хозяин – вот будут дела!

Денисов все время держал про себя то, что Белун, как бывало порой при обходах, может уйти далеко, и потом дожидайся его. Но медведь и попыток не делал удрать. Когда подошли уже близко к берлоге, Денисов увидел, что хворост просел, а лаз разворочен. Значит, как было минувшей зимой, так и осталось. Держа наготове ружье, он все же решил точно узнать: есть ли там кто? Но было пусто. Напряжение схлынуло, и Денисов сказал Белуну, который тоже заинтересовался берлогой:

– Ну, устраивайся.

Белун хоть и опасливо, но с интересом принюхался к лазу. Чтобы не мешать ему, Денисов отошел в сторону и присел на валежину. А Белун, обойдя берлогу вокруг, снова вернулся к лазу и уже решительно просунул в него голову. Потом, смешно задрав толстый зад, протиснулся весь. Долго копошился в берлоге, наконец вылез и, даже не взглянув на Денисова, пошел вперевалку в самую гущу елок. Некоторое время слышался треск, потом всё стихло, и, как Денисов ни старался, не мог определить, где Белун: далеко или близко? А самое главное, было неясно, зачем он ушел?

Денисов не знал, на что решиться: он и опасался, и в то же время не хотел вмешиваться –пойдешь за Белуном, да всё испортишь. Нет, будь что будет, а надо подождать.

Но Белун как провалился, и Денисов занервничал всерьез. Неужели ушел? Что ему, найдет место по себе и ляжет, пока ты тут гадаешь. Ах, леший, леший! Придется идти разыскивать. Он, было, поднялся, но тут же сел. Ляжет и ляжет, тебе-то что? Для того и привел, чтобы он лег, а уж где – это его дело. И нечего ходить подглядывать, он, может, потому и ушел, что ты ему глаза мозолил.

И все же Денисов колебался. Уйти и оставить Белуна на произвол судьбы – это казалось ему бесчестным. А если не ляжет, а так и будет ходить по лесу? С голоду сдохнет или волки разорвут. Этого Денисов допустить не мог. Уж лучше отвести обратно, дома-то  все равно как-нибудь перезимует.

Отметя всякие сомнения, он привычным движением вскинул на плечо ружье и пошел вглубь ельников, но скоро остановился: впереди затрещало, и среди деревьев показался Белун. Увидев его, Денисов уткнулся носом в воротник полушубка, чтобы не рассмеяться вслух – вид у Белуна был уморительный! Уходил он на всех четырех, а возвращался на задних лапах, в передних держа беременем мох, прижимая его к животу, спотыкался о коряжины, и помышлял, вероятно, только о том, чтобы мох донести в сохранности.

«Ну теперь-то уж точно ляжет,– обрадовался Денисов. – Мох для постели принес». Однако Белун не торопился укладываться. Проходил час за часом, а он всё возился в берлоге и возле нее;  всё было не по нему, всё не так, и он по десять раз переделывал что-то, чем окончательно извел Денисова.

Наконец медведь посчитал, что дело окончено, и забрался в берлогу. Вроде бы обошлось лучше некуда, но Денисов не торопился покинуть свой пост, боясь раньше времени потревожить Белуна. А кроме того, было еще одно обстоятельство: Белун почему-то не заткнул лаз. Время шло, а лаз так и оставался открытым. Денисов недоумевал: чего тянет, закрывался бы да спал, ночь скоро. А может, уже уснул? Наломался за день, будь здоров, а много ли ему надо, мал ведь еще. Добрался до постели и спекся. Поглядеть, что ли?

Он осторожно приблизился к лазу и понял, что прав: Белун сладко сопел в темноте и даже похрапывал. «Эх, глупенький, обо всем забыл, думает, я его тут до весны охранять буду!» В несколько ходок он натащил еловых ветвей и загородил лаз. Для начала и так обойдется, а выпадет снег, завалит всё, как надо. Больше беспокоиться было не о чем, на лес спускалась темень, надо успеть домой.

Найда встретила его жалобным скулежом. Она сразу во всем разобралась.

– Ну ладно, ладно! – гладил Денисов собаку. – Спит твой, не бойся. Такого храпака задает, на улице слышно. – И долго еще говорил, утешая ее, что медведю сейчас хорошо и не надо тревожиться. – Спит наш Белун. Пускай себе спит.

Глава 9

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Зима пришла в одну ночь. С вечера всё было голо, а к утру снега навалило столько, что Денисову пришлось расчищать дорожки к бане и к сараю. Найда, радуясь снегу, хватала его пастью, валялась в нем, а потом отряхивалась, как от воды. Не отстали от нее и коза с мерином, которых Денисов выпустил подышать свежим воздухом. Белуна теперь не было, никто не мог цапнуть их исподтишка, и они нарезвились вволю, особенно мерин, который, нелепо дрыгая ногами, катался по снегу так, что только екала селезенка. «Эк его разобрало, дуралея старого», – посмеивался Денисов, тоже пребывавший в хорошем настроении.

Зима для него была хоть и трудной, но не такой суматошной порой, как лето. Летом чего стоили одни обходы – каждый день верст по двадцать набегало. Теперь же хлопот убавилось. По целине, пускай и на лыжах, не больно находишься: раз, ну два раза в неделю.  

Перепад между летом и зимой был, что и говорить, большим, но это объяснялось не только трудностью зимних обходов, но и тем, что зимой устранялись причины, по которым летом приходилось почти безвылазно торчать в тайге.  Во-первых, зимой не случалось пожаров, а во-вторых, браконьеры и порубщики тоже люди, и снег им такая же помеха, как и всем. Нет, они, конечно, безобразничали и зимой, но реже, побаивались – следы-то не скрыть.

Но заботы у Денисова были и сейчас, и главная из них – подкормка косуль, кабанов и лосей.

Как-то утром его разбудил птичий гвалт. Орали вороны, да так, будто уже наступил конец света. Денисов надел полушубок, пошел посмотреть: что  там случилось? И в изумлении замер: на самой опушке, на белом снегу, яростно бились две крупных вороны, – летели и перья и пух! А все остальные вертелись на ближних  деревьях и каркали. Минут через пять одна из ворон опрокинулась лапами вверх, и Денисов решил, что битва окончена, однако вторая ворона, ничуть не смущаясь лежачим противником, стала жестоко долбить ее клювом.

– Кыш! – закричал он, спеша потерпевшей на выручку. Схватил бедолагу, вторая ворона в запале рванулась к нему, и Денисов  поддал ей как следует валенком.

На спасенной вороне не было живого места, вся грудь и голова были исклеваны до мяса. Две недели она отдыхивалась у Денисова, и когда он решил ее выпустить, не проявила ни малейшего желания.

– Давай-ка, давай! – легонько толкнул он; однако ворона взлетела на дверь и закаркала.

– Ну что с  тобой делать, – смирился Денисов. – Живи.  

А вскоре пришел Федотыч. Пришел не один, а с собакой, и Денисов только развел руками, увидев, каким молодцом стал бывший щенок. Крупный,  переросший Найду, с мощной грудью и отважным блеском в карих глазах.

– Ух ты! – невольно воскликнул.

– А то! – улыбнулся Федотыч. – Здоровье-то как, Лексей? Лечишься жиром?

– Два месяца пил. Хорошо себя чувствую.

– Курить бы тебе надо бросить. Вредно для легких.

– Да разве не знаю? Но вот присосался – и всё тут. На фронте привык. Там бывало сидишь в окопе, поесть – сухаря горелого нет, а кухня отстала черт знает где, ну и сосешь одну цигарку за другой, чтобы кишки совсем не слиплись.

Федотыч достал из мешка запеченного гуся.

– Старуха моя тебе послала, она у меня мастерица. Давай его к печке – пристыл на морозе.

Гость на кордоне, да еще такой – Денисов кинулся собирать на стол. Достал из загашника водку, принес сала, грибов, поставил вариться картошку.

Выпили по две стопке. Федотыч, поглядывая в окно, спросил:

– А медведь-то твой где же, не вижу его.

– Спит медведь, – ответил Денисов.

– В сарае?

– Зачем в сарае – в берлоге.

Федотыч недоверчиво покосился на Денисова: разыгрывает, что ли? И тогда Денисов, чтобы Федотыч не подумал, будто его дурачат, рассказал ему обо всем. У того брови поползли вверх.

– Да ну? Да неужто же спит? В берлоге? В той самой?

– В той, – подтвердил Денисов.

– Ну ты и выдумщик, парень! Сколько живу, а такого еще не слыхивал. Это же надо – в берлогу увел! – Федотыч помолчал, удивленно покачивая головой, потом сказал: – А правильно, что увел. Ему через годок уже бабу подавай, а где ты ее возьмешь? Он, чай, не бык, ему корову не приведешь. А они, когда им баба нужна, страх как лютеют. Такого натворить может – не расхлебаешь. А на цепи держать – тоже не дело. По мне уж лучше застрелить, чем на цепи.

Картошка сварилась, гусь разогрелся. Денисов забыл про ворону, а та заскочила на стол и, схватив кусок сала, скрылась под койку.

– Откуда она? – ахнул Федотыч.

– Да вот прижилась, и не выгонишь. 

Суровый Федотыч внезапно захохотал:

– Ну, Лексей!.. Ну, божий человек!.. – и больше уже ничего не мог вымолвить, заикаясь от смеха.  Потом, отдышавшись, предупредил: – Ты, мил  дружок, следи за вороной, это такие пройдохи, она и штаны у тебя унесет.

За столом они засиделись до позднего вечера, всласть наговорившись обо всем на свете.  За окнами падал снег, и наутро Федотыч, вставая на лыжи, увидел: придется дорогу протаптывать заново.

Метели в тот раз зарядили надолго. В январе прояснело, ударил мороз, но февраль полностью оправдал свое название – кривые дороги. Словно сорвавшись с привязи, снегопады день за днем заваливали окрестности, что совсем измотало  Денисова. Дороги к лесным кормушкам приходилось прокладывать снова и снова, а старый мерин был плохой подмогой. По хорошей колее он еще тянул, но, когда заносило, каждая поездка растягивалась на полдня, и Денисов, помогавший мерину тянуть сани, возвращался домой измученный не меньше его.

Глубокий снег осложнил жизнь мелкой копытной сошке – кабарге и косулям. Нипочем было лишь длинноногим лосям; а мелочь теперь скопом подалась к лесным закраинам, где и корма имелось в достатке и где не так тревожили волки. Правда, они иной раз не стеснялись выгонять тех же косуль к самому кордону, и тогда Денисов брал ружье и отгонял волков. Косули от выстрелов шарахались, сбивались, как овцы, в стадо, но не убегали, чувствуя, что Денисов – защитник. А на лай Найды вообще не обращали внимания, да Денисов и не давал ей особенно лаять, уводя в дом. Бывало, что косули оставались у кордона всю ночь, свет из окон доходил до забора, и они теснились к нему, зная, что волки не рискнут выйти на свет. В такие ночи, ложась спать, Денисов не гасил лампу. Лишь чуть-чуть подкручивал фитиль, чтобы не так чадило.

Но однажды, уже в мартовскую ночь, не помог и свет. Видно, совсем изголодавшись, волки не посмотрели ни на что и напали на косуль. Разбуженный бешеным лаем Найды и карканьем вороны, Денисов вскочил с постели и кинулся к окну. За изгородью шло светопреставление. Косули с меканьем метались из стороны в сторону, но тянущаяся из окон полоска света была слишком узка и слаба, чтобы Денисов увидел картину в целом. Однако сомнений не оставалось: волки! И тут же смертным криком закричала одна из косуль. Остальные, ища спасения, стали прыгать через изгородь во двор.

Сорвав со стены ружье, Денисов в одних трусах кинулся за дверь и с крыльца выстрелил в воздух. От забора прыснули в ночь волчьи тени. Он ударил из второго ствола.

Надев валенки и полушубок, пошел за калитку и сразу наткнулся на мертвую косулю. Волки зарезали ее, но поживиться не успели, и Денисов поволок тушу к дому. Подумал: «Не было счастья, да несчастье помогло, теперь хватит мяса надолго».

Спасшиеся косули стояли, как в загоне, в углу двора, Денисов насчитал шесть голов. Ну ночуйте, бедолаги, куда же вам деться.  Разделывать нечаянную добычу ночью он не стал, оттащил тушу в чулан. Найду, которая с наступлением холодов стала жить в чулане, пришлось выпроводить в дом. Накрыв тушу мешком, Денисов захлопнул чулан и лег досыпать, слыша в темноте, как возится, устраиваясь у печки, Найда и, словно давясь костями, что-то выговаривает ворона.

За каждодневной работой некогда было думать о разных разностях, но чем быстрее шло к теплу, тем чаще Денисов вспоминал про Белуна, пытаясь представить, как перезимовал медведь. Да и перезимовал ли? Федотыч рассказывал, что волки иногда могут выгнать медведя из берлоги и загрызть. Особенно осенью, до снега. Может, и Белуна выгнали? Что волкам те ветки, которыми он прикрыл тогда лаз? Раскидают как солому, если унюхают.

Но, начиная думать так, Денисов тут же спохватывался и отгонял черные мысли. Мало ли что с кем случается, обязательно всё к себе примерять? Матка  его лежала, и ничего, никакие волки не съели. То есть съели, но другие. И то с его, Денисова, помощью.

Старый грех, каковым он считал свое участие в той злополучной охоте, до сих пор терзал его и всякий раз портил настроение, стоило о нем вспомнить. Поэтому он так остро, даже болезненно, переживал всё, что касалось безопасности Белуна. Была даже мысль сходить и своими глазами увидеть, спит ли Белун, но представив, как он наследит и может тем самым привлечь волков, Денисов опомнился. Пуст уж как есть, авось всё нормально.

В середине апреля Денисов занялся лодкой. Она использовалась раз в году во время разлива речек и ручьев и таяния болот, когда приходилось спасать от воды бедолажных зайцев и другую лесную мелочь; в остальное же время лежала за сараем, накрытая кусками толя. Это была старая, вся разбитая посудина, которую каждую весну приходилось латать, конопатить, смолить. У нее не было даже весел, да они и не требовались – в разлив, когда приходилось лавировать среди затопленных кустов, весла только мешали. Вместо них Денисов пользовался шестом, и это древнее приспособление было незаменимо на мелководье среди узостей и протоков.

Разбросав толь, Денисов осмотрел лодку, принес нужные инструменты. Металлической щеткой очистил пазы между досками, ободрал местами пузырившуюся старую смолу, кое-где подконопатил, кое-где подколотил. Тут особо стараться не приходилось, лодка была нужна от силы недели на три, и главное было – залить борта и днище варом, чтоб не текли. Котел висел на треноге, Денисов развел под треногой огонь, набил котел варом и, присев рядом, принялся наматывать на палку ветошь, придавая изделию некий вид кисти. Пока он это делал, котел разогрелся, и вар начал плавиться. Денисов подбросил дров, и скоро в котле закипело и зачавкало.

День стоял тихий, весеннее солнце припекало спину, сильно пахло вешней водой и дымом. Ворона скакала возле Денисова: нельзя ли чего украсть? За зиму Денисов замучился с ней: то гильзу утащит, то ложку, то лезет в квашню испробовать теста. С ней было хлопот, как в прошлом году с Белуном. Правда, ворона теперь заимела поклонника, с которым любезничала на березе в углу двора; похоже, они и гнездо там не прочь были сделать: таскали сухие ветки и  спёрли валявшийся возле сарая обрезок проволоки.

Как следует размешав варево, Денисов облачился в клеенчатый фартук и начал смолить, неторопливо окуная самодельную кисть в котел. Вдруг у калитки  со злостью залаяла Найда. Так она лаяла на чужих, и Денисов подумал, что кого-то не вовремя принесло. Снял фартук, вытер руки, и в это время Найда залаяла с радостным подвыванием, что бывало лишь в случае, когда приходили знакомые. «Наверно, Федотыч ко мне завернул», – подумал Денисов. Это было самое вероятное, потому что жена прийти не могла, если только чего не случилось.

Он вышел из-за сарая и обомлел: к калитке, косолапо загребая ногами и мотая влево-вправо головой, приближался медведь. Тощий, с взъерошенной шерстью, он выглядел так, будто его долго нещадно гоняли. «Шатун», – пронеслось в голове, и Денисов готов был бежать за ружьем, но радостное Найдино завывание заставило его вскрикнуть:

–Белун!

Да, это был он, но слишком непривычный в своей худобе и взъерошенности, а главное, сильно выросший, чтобы сразу признать его.

Растерянный Денисов с дурацким видом топтался на месте, а Найда и Белун, уже просунули в щель у калитки носы, обнюхиваясь и ворча каждый на свой лад. Белун не сразу вошел во двор: разглядывал Денисова, словно бы силясь припомнить его. Потом подошел и стал обнюхивать.

– Отощал-то ты как, страх смотреть! – Денисов погладил его. – То-то я не признал тебя. Ей богу, подумал: шатун! Ну ничего, сейчас мы тебя накормим.

Однако кормить было нечем. То есть всё было, но требовалось приготовить, и Денисов, чтобы Белун не мучился в ожидании, угостил его для начала медом. Принес целую миску, поставив возле крыльца.

– На-ка, замори пока червячка. 

Белун, улегшись, обхватив миску передними лапами, с жадностью ел, а Найда крутилась рядом.

Через час, накормив всех, Денисов досмолил лодку, потом ушел в дом отдохнуть и заодно подумать, как устраивать жизнь дальше. Приход Белуна был для него  полнейшей неожиданностью. Думал, что проспав столько месяцев, медведь и не вспомнит о прежней жизни, а начнет новую, лесную, какая назначена ему от природы, а он – вот он, явился! И как только дорогу нашел? Ни разу ведь не ходил по этой дороге, а все равно пришел умник косолапый.

Но какая разница, как пришел Белун? Главное, что пришел, и это могло во многом изменить всю жизнь на кордоне. Теперь только и знай, что гляди, как бы не учинил чего.  Вон он какой здоровущий стал! И назад не выпроводишь, жалко. Впрочем, сам виноват: не захотел в лесу жить, пусть теперь не обижается.

Расписывать чужую жизнь легко, да только мало кто живет по такому расписанию – утром медведь стал рваться на волю. Денисов успокаивал его, задабривал медом, но это действовало лишь на время. Белун съедал мед и опять принимался за свое, и наконец, так рванул калитку, что одна из досок с треском сломалась.

– Я вот тебе поломаю! – подбежал  Денисов. – В лес хочешь? Так бы и сказал, а ломать нечего!

Он открыл калитку и выпустил Белуна, но едва тот оказался вне дома, как следом вылетела Найда.  Догнав медведя, она запрыгала возле него, и через несколько минут оба скрылись в лесу.

Денисов не беспокоился за Найду, зная, что она рано или поздно вернется; еще меньше беспокойств вызывал Белун. Это был уже не тот медвежонок, которого прошлой осенью он отвел в берлогу. За полгода Белун сильно вырос и повзрослел и мог постоять за себя перед кем угодно. Видно, это повзросление и влекло его в лес, и Денисову оставалось только радоваться: проблемы, возникшие было с приходом Белуна, разрешились сами собой.

Он починил сломанную калитку, сделал уборку у мерина и козы,  поправил поленницу, – день прибавился сильно, можно было переделать сто дел.

Залаяла Найда. Видно, набегалась. Денисов пошел открывать и увидел: от леса идет вперевалку Белун, а Найда, взлаивая, хватает его за ляжки. Было заметно, что медведь не хотел возвращаться, делал попытки повернуть к лесу, но, как только он сворачивал с дороги, Найда гнала его вперед. Точно так же она когда-то прогоняла его с ягодников, в которых он мог находиться часами.

Белун проскочил в калитку, за ним ворвалась взъерошенная Найда, чуть не сбив Денисова с ног, и оба легли под березой, вывалив языки.

Денисов был озадачен. Думал, Найда вернется одна, а она фокус выкинула.

– На что ты его пригнала-то?  Просили тебя?

Найда не понимала, чем заслужила осуждение, вертела хвостом и заглядывала Денисову в глаза.

– Вот и нянькайся с ним сама, – продолжал Денисов, – а у меня и без вас дел по горло. А ты тоже хорош, – отругал Белуна. – Какой из тебя медведь, когда тебя собака, как телка, гоняет? Так и будешь всю жизнь?

В отличие от Найды, Белун и ухом не повел на упреки Денисова, и тот махнул рукой: нашел, кого стыдить – медведя! Да и за что стыдить? Что Найду послушался? А кого ему слушаться? Найда для него мать, он даже не знает, что на свете есть медведи. А пока не узнает, Найда так и будет командовать. Придется укоротить ей крылышки, на привязи подержать. Этот-то наверняка в лес запросится, и пускай идет, а Найду – ни ногой.

Но куда больше Денисова волновалась ворона: как это так, под березой, на ветках которой будет гнездо, уселся медведь! Каркала долго и яростно чуть не  над ухом медведя, и наконец-то докаркалась: Белун подскочил и полез на березу.  Мигом ворона слетела на крышу сарая, каркая как заведенная. Решив, что достанет ее, Белун в три прыжка добежал до сарая, но ворона уже мчалась к лесу. Наблюдавший за этим Денисов был рад. Он хотя привязался к вороне, но вполне представлял, чем для него обернется  гнездо на березе и воронье потомство.

День кончился благополучно. Так же спокойно прошла и ночь.

Утром Белун запросился на волю, Денисов его отпустил, но Найду заблаговременно посадил на цепь. Однако она так завыла, что стало жалко ее.  Чего ее мучить? Что снова пригонит медведя домой?  Ну и пригонит; переночуют, а утром он выпустит их. Белун все равно не будет жить на кордоне, по всему видно, а Найда когда-никогда устанет бегать за ним.

– Ну не блажи, – сказал он, снимая с нее ошейник. – Догоняй своего ненаглядного.

Найда вылетела за калитку и, разбрызгивая в стороны ошметья мокрого снега, припустилась к лесу. Через несколько минут оттуда донесся радостный лай, и Денисов понял: догнала.

С того дня так и повелось: утром Денисов выпускал Найду с Белуном, и они до вечера пропадали в тайге, а мерин с козой за то время могли подышать свежим воздухом. Но как-то однажды они не вернулись и вечером, и Денисов всполошился. Выходил на крыльцо, ждал, однако ни медведя, ни собаки не было. Пришли они на другой день, а вскоре такие отлучки вошли у них в правило. Пропадали в лесу по два и три дня, и Денисов стал привыкать спать спокойно. Единственно, что тревожило, как бы Найда совсем не отбилась от дома, не одичала бы, но пока ничего такого не было заметно. Да и Найда с Белуном время от времени устраивали себе перерыв, оставаясь на кордоне, отъедаясь и отсыпаясь на весеннем  солнышке.   И незаметно такой распорядок стал привычным для всех, и оставалось только дожидаться, когда начнется и схлынет паводок, чтобы затем ходить в лес всей компанией.

Разлив, как и ожидалось, был большим. Денисову пришлось целыми днями мотаться на своей лодке, чтобы поспеть туда, где требовалась помощь. В ней нуждались многие, но не всем можно было помочь. Лисы и барсуки, даже застигнутые водой, не давались в руки, с остервенением кусались, когда Денисов пробовал вылавливать их, и он спас лишь несколько, совсем обессилевших и потому не так огрызавшихся. Легче было с зайцами. Догоняя их, Денисов хватал зверьков за уши и втаскивал в лодку, где они сидели смирно, не рискуя выпрыгнуть за борт. Как заправский дед Мазай, Денисов раз за разом отвозил косых на сухой берег и там выпускал их. Даже не отряхнувшись, зайцы давали такого стрекача, что Денисов громко смеялся, глядя им вслед. За две недели, что держался разлив, Денисов в кровь сбил руки шестом, однако не позволил себе никакого перерыва, тем более, что половодье заперло Найду и Белуна дома, и они сидели на кордоне, как в крепости, полностью избавив Денисова от присмотра за ними.

Как только подсохло, Денисов собрался в обход. Найда с Белуном  сопровождали его, и он уже не обращал внимания, если они забирались в тайгу и пропадали надолго, – вернутся. День был погожий, Денисов дошел до ручья, скинул рюкзак и ружье, напился из пригоршни, поплескал холодной водой на лицо – освежиться. Можно было присесть,  покурить.

В стороне шевельнулись кусты, и из них выглянула озабоченная морда Белуна.  Увидев, что Денисов сел, он вперевалку подошел к ручью, с громким чавканьем полакал из него и растянулся на траве. Следом примчалась Найда. Тоже воды напилась и легла.

Денисов неторопливо курил, посматривая по сторонам, прислушиваясь. Тлеющая крупинка махорки упала ему на брюки, он дернулся, резко стряхнув ее,  – это его и спасло: слева раздался выстрел.

Денисов плашмя свалился на землю. Озверело залаяла Найда. Грохнул еще один выстрел, раздался медвежий рев и почти сразу завизжал человек.  Денисов на фронте всему был научен. Змеем скользнул он к ружью и, петляя – так, как спасались на фронте от пуль, – побежал за Найдой. Увидев охотника, выстрелил, даже не целясь, и вероятно попал – в руку ли, в бок, но только не в ногу, поскольку охотник, крича, кинулся прочь. Однако от Найды ему не уйти.  Денисов догнал. Это был старый знакомый – цыганистый парень.

– Что же ты, сука, творишь? – заорал иступленно Денисов. – Руки за голову!

Тот попытался поднять, но из правой, с предплечья, хлестала кровь.

– Вот и чеши  так до самой деревни!  Если дочешешь, – злобно сказал Денисов, и, подобрав ружье, которое сбросил «цыганистый», когда пуля вошла в предплечье, повернувшись к Найде, велел:

– За мной!

Как возле самой родной души, стоял он над бездыханным Белуном, под которым ничком лежал мужчина, а Найда, почуяв смерть, выла.  Откинулась в сторону мощная голова медведя с белым пятном на лбу, бессильно вытянулись лапы. Шерсть на горле Белуна набухла кровью, и, раздвинув ее, Денисов увидел рану – безобразное отверстие, которое могло оставить лишь «жеребье» – самодельная медвежья пуля. Не уклонись он, когда огонек от махорки упал на штанину, таким «жеребьем» цыганистый парень разнес бы ему голову.

Денисов с трудом освободил от медвежьей туши человека. Перевернул его на спину и увидел  того, кого и ожидал увидеть – Яшку Наконечного. Тварь проклятая! Тварь!

На Яшке не было ни одной раны, но он не дышал.  Денисов был в полном праве бросить его рядом с медведем, ничего другого этот выродок не заслуживал, но поступить так не смог, пошел на кордон запрягать мерина. «Я завтра, Белун, тебя схороню», – слезы сами бежали на губы, и Денисов их слизывал, даже не слыша, как воет Найда.  

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Проведя с Денисовым больше месяца, записывая и уточняя детали его рассказа, я однажды спросил:

– Того цыганистого вы больше не встречали?

– Нет, не встречал. Но говорят, где-то издох. Вот поверите, нет, о Белуне или Найде никогда не подумаю, что издохли – умерли они. А про Яшку да цыганистого язык не повернется сказать «умерли». Я когда Яшку в деревню вез, он еле дышал. Уж думал, не довезу, отвечай еще за него. Да как представил всю волокиту, так впору мне было взвыть: милиция насядет, да народу-то всё объясни, любопытному...  А он лежал, лежал, и как взовьется с телеги, и деру! У меня камень с души упал: беги, черт с тобой! Я ведь нет-нет да и встречаю его в лесу, он меня, конечно, не признаёт, он ведь рассудком тронулся, посмотрит, поворчит что-то под нос, и всё что-то ищет у себя под ногами. 

– Где он живет?

– Вогулы призревают. Боятся.

– Но как же Белун с такой раной смог на него напасть?

– Думали мы об этом с Федотычем, – ответил Денисов. – И ни до чего не додумались, как лишь до того, что Белун подскочил от боли, кинулся к Яшке, и уж потом упал замертво. Тот, вероятно, близко стоял, целил, чтоб точно попасть.

Под редакцией Нины Бойко

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: