17 октября известному русскому поэту Виктору Кирюшину исполняется 70 лет!
Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от всей души поздравляют Виктора Фёдоровича с юбилеем!
Желаем крепкого здоровья, удачи, благополучия и большого запаса душевных сил для осуществления всего задуманного!

Слово о поэте

Людмила ВОРОБЬЁВА (Минск)

«ТО, ЧЕМУ НАЗВАНЬЯ НЕТ»

Тайна жизни, природы и мира в поэзии Виктора Кирюшина

«Желтая смородина потянется
Ветками в раскрытое окно.
Всё худое где-то там останется,
Светлое останется со мной.
…………..
И сижу, переживая заново
Жизнь свою сквозь отчее окно».
Иеромонах Роман, «В отчем доме…»

Поэзия – субстанция загадочная. Назовешь – спугнешь. Определишь – разрушишь. Но соприкасаясь с поэтическим словом, хотелось бы сохранить первое – исключительно верное – впечатление от прочитанного, а самое главное – почувствовать присущее всем русским художникам любомудрие. «Поэзия – как запах скошенного клевера. Вроде, совершенно бесполезная вещь, а обойтись без нее нельзя. Как без природы и солнца… Поэт – суверенная величина, единственное число, явление неповторимое… Поэзия то, что сделано из одного воздуха, она завораживает. И всё… Где нет людей, я не одинок…», – вдохновенно писал Игорь Шкляревский. Особый человек в этом смысле и русский поэт Виктор Кирюшин, который смог сохранить в своем творчестве чистейшее, родниковое начало отечественной словесности.

 

Родился он в 1953 году в Брянске, неповторимом историческом уголке России, привлекающем своей причудливой древностью, былинными курганами, рекой-легендой Десной, он родился в том загадочном граде, где на века остался отпечаток самобытной независимой жизни, особенный колорит старины, отпечаток времени и вечности. Окончив факультет журналистики МГУ, работал в заводской многотиражке на Брянском машиностроительном заводе, в газетах «Брянский комсомолец», «Брянский рабочий», в ЦК ВЛКСМ, журнале «Молодая гвардия». Был заместителем главного редактора, затем главным редактором книжного издательства «Молодая гвардия». Как видим, такая жизнь, до предела насыщенная, активная, деятельная, возможно, далеко не всегда располагала к лирике. Вместе с тем примечательно то, что явное эстетическое предпочтение в своем творчестве поэт отдает национальной культуре.

Виктор Федорович Кирюшин – переводчик и эссеист, книгоиздатель, редактор, публицист – автор нескольких стихотворных сборников: «Стезя» (1987), за который получил премию Ленинского комсомола в области литературы и искусства, «Чередованье тьмы и света» (2003), «Накануне снега и любви» (2009), «Неизбежная нежность» (2012), «Ангелы тревоги и надежды» (2017), «Облака над садом» (2019). Является лауреатом всероссийских и международных литературных премий, в том числе премии Ленинского комсомола в области литературы и искусства, имени Федора Тютчева «Русский путь», имеет почетное звание «Заслуженный работник культуры Российской Федерации».

Накануне юбилея поэта стоит вспомнить его книги, поговорить о секретах поэзии, подробнее сказать и о новой готовящейся к изданию – книге «Родное». Неисповедимы пути, которыми творчество писателя проникает к читателю, заинтересовывает и невольно начинает оказывать влияние на его сознание. Книга Виктора Кирюшина «Родное» – одна их тех немногих, что будет составлять литературный пейзаж не только этого года, и ее нужно прочесть непременно. Заметим, быстро писать и тем более быстро издавать свои творения автор не спешит, разумно считая: они должны пройти определенный период «вызревания». Признаюсь, мне еще никогда так трудно не давалось выражение простого мнения о прочитанном. Удивительно, но о вещи лаконичной по форме и содержанию и, по сути, близкой к совершенству, писать тяжело и практически нечего. Как ни странно, это так, хотя лишь отчасти. Тут тоже есть загадка. Впрочем, и для читателя книга – это прежде всего возможность отождествления себя с литературным героем. Трудно отождествлять себя с тем, кого не понимаешь. Сегодня подобное явление – обычная история.


Алтай. Село Косиха

В одном из своих интервью Виктор Кирюшин выскажет мысль о том, что литератор, человек пишущий, «должен представлять из себя личность», должен обладать литературным вкусом, своего рода «внутренним редактором». «Нет его и всё разрешено. Талант от Бога, а вкус воспитывает окружение», – считает поэт. Недаром известный критик Вячеслав Лютый отмечает следующий негативный момент в современном литпроцессе – «графоманы-тяжеловесы». Но в этом пестром потоке он прежде всего выделяет гармоничную строку Виктора Кирюшина, поэта «истинно классического стиля», и, бесспорно, отдает ей личное предпочтение. А коллега по перу Виктор Петров, говоря о нем в своей статье «Абсолютный слух души», обращает наше внимание на то, что автор неизменно следует традиции отечественной поэзии. Писатель не перестает поражаться «зачарованной филигранной тонкости слов, нежности чувств и благородству мысли», что так ярко и убедительно проявляются в его стихах.

Однако и критику непросто гениально понять каждого из поэтов. Показатель – впечатление от критических оценок их произведений. Буквально в начале книги бросается в глаза стихотворение «Болезнь», сразу же отозвавшееся внезапной и острой болью хорошо всем знакомой безрадостной ситуации. Доверяю в поэзии своим первым чувствам, они обычно оказываются настоящими, почти никогда не обманывая.

Зажат со всех сторон
В узилище законном,
Сиди, считай ворон
В пространстве заоконном.
Как-будто жизнь саму,
Исследуй, занедужив,
На ветках бахрому
Заледеневших кружев.

Все происходящее напоминает поиски удивительного в повседневном, которое ты до поры до времени и не замечал вовсе. И вдруг открывается иное измерение – то, что за гранью привычного видения: «Грехи, не без труда, / Припоминай, печалясь, / Из тех, что никогда / Тобой не замечались... / Но путь, который смог / Пройти над самой бездной, / Прими не как итог, – / Как промысел небесный». На самом деле автор-герой дорожит жизнью, видя в ней Промысл Божий. Для него не существует различия между великим и мелким. Он умеет показать большое на малом материале. Показать, что порой о времени и о себе в нем можно сказать больше в стихотворных произведениях, чем в пространных мемуарах или повествованиях. Совсем рядом расположилось и другое стихотворение «Весеннее» – как знак весны – это само ироничное настроение, нежданно-негаданно проявляющееся в потоках дождя и струящейся воды. Оно привносит в мир более живые краски, чем навевающие печаль туманные тона импрессионистов.

Снова даль прозрачней акварели,
Дымкой чуть окутанная днём.
Тополя, как спички, отсырели,
Но зелёным вспыхнули огнём.
Небо щедро дождик сыплет наземь,
Хоть земля водой уже сыта…
И ворчит прохожий: «Сколько грязи!»
А другой: «Какая красота!»

Природа для поэта – и спасительное откровение, раскрывающее глубинную сущность бытия, и возможность выразить себя, и пронзительный лиризм… Его авторский почерк органичен и созвучен русскому классическому стилю. Здесь нет ничего казённого: свободная речь, поддерживающая связь с национальной почвой, естественные эмоции и привычные, традиционные сюжеты, лишённые какой-либо надуманной замысловатости. Произведения Виктора Кирюшина замечательны не только своей живописностью, они выделяются и другой не менее важной стороной – объёмностью затрагиваемых тем, корневым проникновением в жизнь, искренностью, правдивостью. Знание жизни – является именно тем необходимым качеством для писателя, которым он обладает в полной мере.

 

«… дерево и камень, и вода»

«Живая кровь колючих веток
Струилась медленно во мне».
(Л. Туровская)
«Хочется тихого берега,
Лодки на тихой волне.
Тихого, лунного дерева
В завечеревшем окне».
(Л. Никольская)

Писатель Валентин Курбатов – истинный хранитель русской тишины – умел не только достичь глубины мысли, но и придать ей опрятное духовное оформление. Он с горечью подмечал в людях нарастающую растрепанность чувств. Анализируя поэзию Виктора Кирюшина, литературовед ясно увидел русское лицо ее автора, «построенное тишиной и любовью». Вне всякого сомнения, многие его поэтические произведения можно отнести к «тихой» лирике. Настоящая поэзия и рождается в тишине. Такой же непривычной, необыкновенной тишиной и дышат стихи:

Побудь со мною, тишина!
Давно искал я этой встречи.
От праздной человечьей речи
Душа остывшая темна.
Побудь со мною, тишина.
Лишь на мгновенье отреши
От нескончаемого быта.
Какая музыка в тиши
От сердца суетного скрыта!
Лишь на мгновенье отреши…

Пытаясь выразить невыразимое, иногда необходимо замолчать. Природа в отличие от человека делает это гениально. Трепет тайны, но не каждый художник знает всё до последней разгадки. Музыкальный ритм строки Виктора Кирюшина схож с безмолвной, протяжной музыкой русских полей и равнин, с их вечной песнью и вечной красотой жизни. Белинский, относя поэзию к высшему роду искусства, явственно видел в ней пластические образы, создаваемые музыкой. «Музыка – по преимуществу выразительница внутреннего мира души… но выражаемые ее идеи не отделимы от звуков», – писал критик, подчёркивая, что лирическое произведение «сравнимо только с музыкою». Поэзия, по мысли Белинского, «заключает в себе все элементы других искусств». В стихах Виктора Кирюшина мы чувствуем эту целостность слияния искусства слова, музыки, живописи, тонко ощущаем музыкальное звучание его поэтической лиры:

Дождик шепчет, ветер колобродит,
Гром гремит, ревмя ревёт волна…
Музыка живёт в самой природе,
Потому и вечная она.
Не нужны ни клавиши, ни струны
Там, где преломляясь и дробясь,
Из глубин восходят, словно луны,
Робкий лещ,
Золотобокий язь.  

В награду за труды поэт получает свыше не только зрение души, чтобы видеть невидимое, скрытое от многих глаз, но и «абсолютный слух», чтобы улавливать едва-едва различимые, приглушенные звуки природы. Оказывается, облагороженная веками и тысячелетиями гармония доступна далеко не всем. Но главное – в ином. Эту сокровенную тайну представляет некий виртуоз-скрипач:

Где точит берег невысокий
Густая тёмная вода,
На струнах высохшей осоки
Скрипач играет иногда.
Смычок невидимый взлетает
В озябшей маленькой руке,
И, невесомая,
Не тает
Снежинка на его щеке.

Любое воображение скрипач поразит своим необычным образом. Не в нем ли сокрыта вся сила искусства? Скрипка – не просто инструмент, способный передать тончайшее движение человеческой души, – таинственное звучание этого волшебного инструмента плавно переливается в яркую и музыкальную акварельную поэзию. Дано ли человеку смертному, пусть и художнику, превзойти то, что когда-то создал Господь Бог? Найдется ли хоть кто-то на свете, готовый расслышать и по достоинству оценить высокую мелодию скрипача?

И он задумается грустно,
Иронизируя незло,
Что лишь сочувствие — искусство,
Всё остальное — ремесло.

Что более ценно: искусство или жизнь? Ум, знание или любовь? Быть может, сострадание и есть самое драгоценное в человеке, самое великое искусство жизни – как сочувствие миру? Кроме того, восхищает умение автора отыскать прекрасное в обыденном. Но подлинное искусство не терпит избыточности. Оно сильнее действительности. Оскар Уайльд в своем эстетическом трактате «Разговор об искусстве» утверждал: «Жизнь гораздо больше подражает искусству, чем искусство – жизни». Ирландский драматург и философ искал ответы на вопросы: может ли искусство сказать правду, и что рисует художник, только ли то, что видит? И приходил к неожиданному выводу: «На прошлые времена мы смотрим сквозь призму искусства…», ведь оно «не выражает ничего, кроме самого себя», «оно ведет независимую жизнь…», переплавляя и жизнь, и природу, которые являются для него материалом. Жизнь, исходя из его же суждений, бежит скорее, чем натурализм, но поэзия опережает даже жизнь.

Эту мысль мы ещё встретим и в стихах Виктора Кирюшина. Однако и природа подражает искусству. Единственными эффектными моментами в природе являются те, которые нам знакомы из поэзии и живописи. В этом заключается тайна волшебства природы… В чём-то можно поспорить и не согласиться с известным эстетом, но в одном он прав: «Природа обладает исключительно волшебной мощью и не лишена прелести, потому что ее главная задача состоит в иллюстрации поэтических произведений». Собственно, данный феномен мы и наблюдаем на примере того же скрипача, сотворенного изысканным пером Виктора Кирюшина. Сотворенного чистейшей душой самозабвенно влюбленного в природу человека и художника, причем без каких-либо вычурных претензий на аристократизм.

Интересно, что в основе восприятия у поэта лежит именно образ, но не художественный, – просто образ, который он взял, выхватил из текущего мгновения, вытащил из забвения и включил в новый день, будто навсегда привязал к нему и себя, и читателя невидимыми нитями памяти, настольно тот достоверен и реален. «Сечёт по стёклам тёмная вода. / Вздремнёшь и усомнишься поневоле, / Что где-то есть большие города, / Там, за рекой, / Где чёрный лес и поле», – вот он, дождливый и одновременно святящейся мир, отражающий все тайны мироздания. И когда образ становится зримым, читателя охватывает восторг. Слова красоты и истины омывают душу – и о чудо! – солнечный проблеск – то единственное, навечно запечатленное в памяти и пронесенное сквозь череду разнообразных дней – представьте: «И весело / На сорванной петле / Качается скрипучая калитка».

Книга «Родное» изобилует пейзажными стихами, и поэтическая живопись Виктора Кирюшина полна удивительнейших зарисовок. Автор чутко воспринимает и гармонию природы, и гармонию слов. Как будто на простор полей, равнин, лесов и рек, уходящих за дальний горизонт и так похожих на огромный разноцветный холст, по-царски щедро «выплеснул краски художник»! Вглядись, дорогой читатель, в эту неповторимую картину:

Полуоткрыты оконные створки:
В небо впечатана церковь на взгорке.
Дальше — полоска сутулого бора,
Ближе — сирени костёр у забора.
Мир непридуманный, мир настоящий,
Ливнем омытый,
Поющий, летящий.
Птица, растение, ветка немая
Празднуют ясную радугу мая.   

Здесь всё в поле зрения мастера, знающего толк в собственной палитре красок. Перед нами – четкий изобразительный ряд, в нем не различить, где фантазия, а где действительность. Видимо, всегда надо оставлять немного свободного места, не надо полностью завершать рисунок, иначе не будет простора для фантазии. Ты находишься внутри этой радостной картины, надолго запоминающейся своей живописностью и точностью цветового колорита. Автору удается добавить необходимой широты восприятия, обогатить палитру оттенков и показать всё зримо, выпукло, ярко, образно. «У отворенного окна» он рисует пейзаж «живого, доброго дождя», рисует в нежных полутонах, в чем-то напоминающих полотна экспрессионистов: «А там, размыты и нечётки, / Вдоль мокрых улочек пустых, / Берёз растрёпанные чёлки, / Рябин рубиновые чётки / И липы в каплях золотых».

Но русский художник благодаря своему поэтическому дару создает легчайшую, воздушную подсветку необъяснимого счастья. Лаконизм эмоций, краткость чувственной мысли завораживают и в стихах «Медведица»: «Графика дождём промытых линий: / Тёмный бор, / Холодная река. / Тихо тлеют свечки белых лилий / В заводях, где дремлют облака». Легкость и сложность красок одновременно. Как художник ищет единый цвет, оттенок, который мог бы соответствовать натуре, так и писатель ищет то искомое слово, которое передает цвет, звук, явление, состояние, настроение, он и живописец, и поэт, и музыкант-импровизатор. Иначе мы не смогли бы увидеть в поэзии Виктора Кирюшина множество искусных вещей, к примеру, такое волшебство как «в травы падает звезда».

Безусловно, ему близко и понятно пристальное внимание прозаика Пришвина, который «дослушивался до шепота снежинок между собой». Автор находится в непрерывном, каждодневном диалоге с русской классической литературой. К тому же поэт выступает не только в качестве натуралиста-наблюдателя, он – мыслитель, исследователь жизни, передающий, по мнению критика Вячеслава Лютого, «тончайшие приметы природного пространства».

Мир примет бесконечно разнообразен. Явления природы, испокон веков важные для народа, представляют природные стихии, где царят и властвуют: вода, дерево, птица, зверь. Существует и бытовая стихия, где главенствуют вещественные предметы: дверь, окно, порог. Поэт – кудесник другого мира. «Плачет окно – / отпотело, / каплет слезой ледяной», и «под умирающим снегом / дышит живая трава», – эти пронзительные строки Виктора Кирюшина созвучны есенинской щемящей тоске, ведь всему когда-то суждено «процвесть и умереть». Когда глазам открывается красота окружающего мира, когда ты вдруг понимаешь, что она скоротечна и обречена на угасание… Видя эту красоту, которая вот-вот исчезнет, испытываешь двойственное чувство: радость и разрывающую сердце боль.

Нечто мистическое, по-философски противоречивое прочитывается в стихотворении «Судимир»:

Ночной перрон как будто вымер,
Безлюден крохотный вокзал.
— Какая станция?
— Судимир!
Случайный голос мне сказал.
<…>
Бесстрастно время, словно молох,
Нам не дано его продлить…
Но заглянуть за тёмный полог?
Предвидеть?
Предопределить?

Какие мысли, чувства охватывают человека, оказавшегося в ночи на этой пустынной станции, которая носит такое столь звучное и говорящее название и которая, по всей видимости, находится вне реальности, как бы на границе иного мира? Одиночество, мучительная борьба с унынием, разочарованием, страх неизвестности, смерти, или ужас чего-то непоправимого, неизбежного, быть может, последнего Страшного Суда – вот, что камнем лежит на душе поэта. «Но больше не было ответа, / Лишь волновало душу мне / Чередованье тьмы и света / В незанавешенном окне», – извечное противостояние сил тьмы и сил света – явная и основная дилемма жизни и творчества.

В поэзии необходим художественный контраст, подчас необходима резкая перемена настроений, привносящих в нее максимально обостренные чувства, но всегда, несмотря ни на что, человеку нужна идея возвращения в знакомый и размеренный ритм. Тайна не должна становиться повседневностью. Взволнованное сердечное смятение пробуждает лирический пейзаж «Осеннее окно». Осень – колыбель былого и колыбель новой жизни:

В дождливый полумрак
Укутано предместье.
Ни звука, ни души,
Лишь светится одно,
Сквозь годы и дожди,
Как доброе предвестье,
Осеннее окно,
Осеннее окно.

К счастью, вдали горело и не гасло одно-единственное окно... А может, природа по своей непостижимой прихоти начертала невидимыми чернилами в нашей душе некий прообраз, который подтверждают великие художники, – набросок, который проявляется в человеческой памяти, преодолевая времена и пространства. Изящная геометрия уюта, отраженная в пространстве окна, – натюрморт в оконной раме – открывается нам в стихах «Герань». Легкое изумление вызывает этот скромный «цветок российских захолустий» – неувядающая «мамина герань»! Тайный знак русской провинции, ее покоя и добра, знак родного дома – благословенной обители тепла, любви и света.

Тем и хорош поэт Виктор Кирюшин, что он невольно заставляет нас думать не только о природе, но через природу всевозможных явлений и вещей – главным образом о человеке. В моменты тяжелых душевных переживаний, погружаясь в свой внутренний мир, художник прежде всего обращается к природе, идет к ней за спасением и собственным исцелением. Мы слышим в его поэзии глубокое дыхание природы, растворяемся в ней. Кажется, что пишет сама душа, настолько он умеет увидеть мельчайшее движение в природе.

Существуют люди, обладающие даром созерцания – постижения уже состоявшегося. Автор душевно-точно передает миросозерцание и жизнеощущение человека, целиком и полностью погруженного в мир природы. Литература не противоречит живописи. Это чисто русская черта – особой слитности с природой. Не случайно Вячеслав Лютый, касаясь современных проблем нашей культуры, отмечает, что реальный художник встал перед выбором – быть серьезным, вдумчивым, тонким живописцем и мыслителем – или выбрать путь «плаката»?

«Мир созерцать отнюдь небесполезно…», – убежден Виктор Кирюшин и, выбирая мир природы, он просит у нее: научить его говорить свободным и чистым языком. Отсюда – мотив учения человека у зверей и птиц, нравственный образец которых утверждён законами самого естества. Тут никому не грех понаблюдать и за таким маленьким существом как снегирь, чтобы однажды попытаться предвосхитить и себя самого, и даже жизнь, попросив у этой «беспечальной птахи» доселе невиданного: «Научи одержимости взмаха, / Безоглядной свободе крыла, / Чтобы жизнь без унынья и страха / Шла впёред, / Убывала, / Была». Да, прав поэт: жизнь всегда опережает, и ты всегда впереди завтрашнего дня, хотя бы на шаг. И тогда внутренний свет души подобен свету первого снега, как в невесомой, воздушной, насквозь пронизанной морозной свежестью зарисовке «Ранний снег»:

Встать на заре, потеплее одеться,
Мерять дорогу, забыв о делах...
Белым по золоту —
Не наглядеться! —
Снег на деревьях и на куполах.

Скажите, кому из художников неизвестны эти успокаивающие, неспешные прогулки, когда в пути зарождаются сокровенные мысли, когда слетаются, словно птицы, стихи, и «белым по золоту пишутся строки»?! Круговорот в природе неотделим от круговорота человеческой жизни, ведь это – нескончаемый круг мироздания, по которому мы все движемся. Вероятно, есть в книге Виктора Кирюшина секрет, черты безусловной точности пейзажа, в котором всегда угадывается знание природы. Наряду с образами птиц, цветов значительное место здесь занимают образы деревьев. Многие поэты, такие как Фет, Тютчев, Пастернак, Есенин, Цветаева, Рубцов, Прасолов, Тряпкин, Богданов – список можно было бы продолжить – описывали в своих стихотворениях различные деревья, тем самым, показывая их чисто символико-ментальную связь с человеческой жизнью.

Вот и в сборнике «Родное» каждое дерево несёт с собой какую-то глубокую философскую мысль, при этом выступая двойником лирического героя. Деревья в поэзии Кирюшина встречаются на протяжении всего творческого пути, оттеняя разное состояние поэта. Происходит сближение лирического героя с окружающим миром, который становится близким, понятным, родным, бесконечно красивым и гармоничным – миром, к которому стремится его душа. «Но над обрывом вспыхнувшее деревце / Вдруг отчего-то станет жаль до слёз», – художник в очередной раз доказывает, что у настоящей поэзии нет тайн, доступных лишь избранным. И как бы там ни было, в ней должна преобладать ясная простота мысли.

Ах, жизнь моя, полова да окалина,
Небесконечных дней веретено…
Вот деревце —
От века неприкаянно,
Вот я стою, такой же, как оно.   («Дорога»)

Возникают литературные параллели и приходят на ум лирические строки Александра Кушнера: «Мы не покинуты на грозном свете, / нас любит облако, / нас дерево врачует». Природа лечит душу, даруя нам добрую исцеляющую ауру. Казалось бы, какое-то одинокое деревце, а оно соединяет глубину и высоту не только в пространстве, но и во времени, выступая как символ памяти о прошлом и как символ надежды на будущее. Вполне очевидно: герой задумывается о своем внутреннем мире – всё ли в нем ладно? Сильное впечатление вызывают стихи «Старое дерево», которые своим символико-ментальным образом восходят к мифологическим, былинным истокам:

Красное зарево, логово зверево,
Ворона в чёрном на мёртвом суку…
Старое дерево, старое дерево,
Всё повидало на долгом веку.

Дерево предстает перед человеком и как образ упорного прорастания, жизнестойкого терпения, образ, какой вопреки всему осиливает превратности бытия, возрождаясь к новой жизни. Никакие ветра не смогли его сломить: «Старое дерево, старое дерево / Снова надеется зазеленеть».  Дерево – это еще и образ самой вечности, которая всегда юна и всегда стара. Непостижимой крепости и упругости должна быть связь, соединяющая разные эпохи и времена! Превосходна ключевая авторская метафора: «Старому дереву, старому дереву, / Господи, дай устоять на земле!». Если оно устоит, значит – выстоит и человек. «Учись у них – у дуба, у берёзы…» – отнюдь не зря писал Афанасий Фет. Жизнь «старого дерева», по мысли Виктора Кирюшина, – это тоже урок молчаливого, стоического претерпевания невзгод и потерь, что так же неотменимы в судьбе человека, как осень и зима в судьбе этого крепкого дерева: необходимо достойно перенести испытания и болезнь, чтобы в душе пробился росток обновления. Но лирический герой Кирюшина в отличие от фетовского не поглощен лишь собой, не упивается утонченными переживаниями и эстетическими потрясениями, он желает знать тревоги и скорби мира, не боится думать о смерти, видеть страдания.

Подобное органическое миропонимание дает художнику видение природы во всем великолепии ее жизни. В этом глубинно-корневом общении с природой явственно проступает духовно-художественная атмосфера его поэзии, где прежде всего важна сама человеческая личность. «Травы и люди… / Мороз пробегает по коже: / Как мы по сути, / По судьбам нелепым / Похожи», – делится он с читателем откровенным признанием. Автор фиксирует наше внимание на всей картине сразу, идет от общего к частному. Философия природы показывает, что множественность не образует целого, а наоборот, порождается из единого целого. Сколько же подобных удивительных подробностей и деталей скрывается в лирическом полотне «Оттепель». Затаив дыхание, хочется лицезреть, хочется вслушиваться в каждую из них:

К ночи сгущается воздух сырой,
Вольно и наспех прошитый капелью.
Пахнет в округе набухшей корой,
Дымом печным и оттаявшей елью.
Забуксовало зимы колесо —
Дерзко и весело царствует влага!
В зыбком тумане
Почти невесом
Звук торопливого женского шага.

Первоначально существует целое, и элементы способны существовать и возникать только в системе целостного представления мира. Для художника необходимо носить в себе целое, чтобы узнать его проявления в частном. Чтобы вдруг прозреть: ты – единственная частица этого огромного мироздания – ждешь чего-то такого, чему на свете нет определения, нет окончательного ответа:

Лучше б весь мир занесло, замело,
Снежная запеленала одежда…
Необъяснимо такое тепло.
Необъяснимее только надежда.

Полнота всего в природе означает и внутреннее наполнение человеческой души. Всё происходит постепенно, «исподволь», совершая переворот и в природе, и в самом герое, –  именно этим состоянием – вневременной вечности – проникается читатель в стихах: «Сначала полем / до речной излуки, / Где лунный свет / восходит из глубин…» Совсем чуть-чуть и близок тот таинственный момент, когда «готовы к переменам / созревшие / Природа и душа». Если мы обладаем целостным мировоззрением, мы понимаем, что неотделимы от природы и Космоса, являясь одновременно и его творениями, и сотворцами микро- и макромира. 

Пожалуй, самое время упомянуть и пятистишия поэта – квинтет. Признаюсь без ложной скромности, они меня порадовали больше, чем даже известные поэтические жанры традиционной японской лирической поэзии. Это поистине чудо. Стихи Виктора Кирюшина в пять строк проникают в сердце своей неизбывной интонацией, своей чистой гармонией. Невероятно афористичные, классически совершенные по форме и содержанию, ничем не уступающие трехстишиям японских мастеров, они, словно россыпь драгоценных камней, украшают его книгу. Прислушайтесь и молча, мысленно оцените, хотя бы одно их этих искусных мини-шедевров:

Утренним лугом бегу —
Маленький.
Светлоголовый.
Цапля на отмели ждёт…
Никогда я не стану счастливей!

 

«Но память – трепетная птица…»

Родовая память, глубинное чувство родства связывает Виктора Кирюшина с родной землей. Во всём единый корень – род – единый весомый скреп. Человеческая мысль способна возвращаться в прошлое, к жизненному опыту предков. «России всё дано на вырост: / Земля, история, судьба», – уверен поэт в особом предназначении страны, а значит и своей собственной судьбы. От этих строк повеяло чем-то родным, густым, будоражущим и в то же время надежным, спокойным. Суть русской души не в счастье, а в правде, поэтому для автора крайне важно передать достоверность бытия, его вековую прочность. Тогда и любая дорога не в тягость.

Между тем путь непрост, нас ждет еще одна станция с таким же говорящим и чисто русским названием «Слеза», которое стало и названием одного из стихотворений Виктора Кирюшина. Не случайно природное чутье подсказало автору в качестве эпиграфа к нему взять строки Михаила Анищенко, большого поэта, какой жил и творил вольно, широко, размашисто: «Ничего не скажет Гоголь, / Промолчит, сойдёт с ума».

Откуда же начинается Русь? Не у гоголевского ли героя его «Мертвых душ», без конца путешествующего по России и наблюдавшего из окна кареты ее дорожные пейзажи, спросить об этом? Увы, «Мертвые души» Гоголя – горький упрек современной России, но не безнадежный. Не нами сказано, что Россия – это не столица, отныне Москва и Петербург, вся матушка-Россия начинаются на вокзале. Вот и оказались мы с вами в самой глубинке, на станции «по имени Слеза», где «светлы берёзы, будто образа», где «о Дне Победы радио поёт, / И яблоки старушка продаёт…» Однако эта беззаботная картинка, поначалу вызывающая ощущение благости, в завершение не выглядит идиллической, событийно-человеческий фон дополняется жестокой правдой, лишая читателя какой-либо романтизации: «И милостыню просит инвалид». Дальше – больше: мы вынуждены лицезреть народную трагедию, близкую национальной катастрофе:

А впереди — тумана пелена…
Куда летишь без памяти, страна?
Страна разбитых вдребезги колей,
Святых могил и брошенных полей.

Вероятно, так когда-то видели свою Русь и Гоголь, и Блок, грустную, горькую, печально обозревая ее бескрайние дали, разбитые колеи дорог, беспросветные дожди, серые избы, верстовые столбы, поезда и станционные платформы… Такова реальность. И Виктор Кирюшин создал самобытно-неповторимый лирический образ Родины, по-своему наполнив его не менее тревожным историческим содержанием:

Обычный вид — такие времена.
На каждом неизбывная вина.
Состав гремит, но все места пусты…
Скажи мне, Русь, куда ж несёшься ты?

Кто ответит поэту нового тысячелетия? – неизвестно. Когда-то так стремительно неслась русская тройка. Тем временем поезд набирает скорость – знакомые станции «Судимир» и «Слеза» позади – мы в глухой, невзрачной округе: «погашены огни», «дома пусты», «а там, где топят печи, / две-три старухи коротают дни». Вымирающая деревня.  Страшно. Даже волк эти Богом забытые места «обходит стороной»: «В деревне ныне поживиться нечем». Мог ли нечто подобное, провидчески предвосхищая время, представить тот же Гоголь? Трудно сказать. Не знак ли это нашей исторической смерти? В конечном итоге, в человеческой душе идет борьба нахлынувших противоречивых чувств: и жалость к этому заброшенному уголку русской земли, и чувство собственной вины, и некая безнадежность, и обида за людское безразличие, за бездарную власть. Гоголевская историческая ретроспектива, по воле рока ставшая мистерией ХХI века, продолжается и в метафорически насыщенных стихах Виктора Кирюшина:

Лес обгорелый,
десяток избёнок,
морок нетрезвых ночей.
Плачет в оставленном доме ребёнок.
— Чей это мальчик?
— Ничей.

Эпохальное полотно новой России поражает трагизмом, автор пишет его в   иносказательном, мистическом ключе. Условные символико-знаковые образы, сравнения, ассоциации: плачущий мальчик, беспомощный, всеми забытый воин, брошенная, спящая на вокзале девочка, без вести пропавшие и погребенные в безымянной могиле, – все они, как оказывается, ничьи. Реализм ли это? Да. Художнику дано ощущать реальность более полно. Вглядываясь в окружающую его жизнь, он открывает ее чудовищные контрасты и непримиримые противоречия – боль и беззащитность Родины.

Родина!
Церкви и долы, и пожни,
рощи, овраги, ручьи…
Были мы русские,
были мы Божьи.
Как оказались ничьи?

Это не просто одиночество человека, это вечная, неизживаемая боль за народ, за свое кровное дело. Вполне закономерно, что в нем громко заговорили и вина, и совесть. Христианская совестливость. Ведь на самом деле она должна быть наипервейшей ипостасью человека, побуждая его к принятию бытия, к всепрощению. Есть ли надежда, когда вместо утешения остаются лишь открытые вопросы, на которые со времен Гоголя и Блока – ответов нет. Рассеются ли когда-нибудь «сумерки времен»?

Виктор Кирюшин – подлинный поэт-пророк, думающий о судьбе России и обладающий тем редким даром, который позволяет ему смотреть прямо вглубь существующих вещей и событий. Он создает историю, узнавая прошедшее в настоящем и настоящем в прошедшем. История имеет дело с самым высоким – нравственным измерением и является его отличительным знаком. Всё остальное, что происходит вне этой морально-этической оценки, существенно ниже…

И вот уже новейшая Россия на переломе эпох, о чем свидетельствует другое произведение автора – «Тропа с холма сбегает вниз полого...», – в котором так же слышится личная ответственность поэта-гражданина за историческую правду своего времени:

Живое поле зарастает лесом,
Мелеют реки, души и сердца.
Там, далеко, шумит-гремит столица,
Она щедра для слуг, а не служак.
Куда идти?
Каким богам молиться?
Где в этой смуте войско и вожак?

Доколе продлится эта духовная разруха? Говоря о себе и о своем, прислушиваясь к голосу внутри себя, художник всегда говорит за всех и об общем. Настораживает сгущённая тревожная атмосфера: современного человека подстерегают суровые испытания, может быть, гибель.

По всей степи кусты чертополоха,
Сойдёшь с коня — утонешь с головой.
Густеет тьма.
Кончается эпоха,
И колокол расколот вечевой.

Но кроме острых метафизических истолкований, поэзия Виктора Кирюшина прежде всего взывает нас к поиску внутреннего света. Эту веру в лучшее вселяет вдохновенная лирическая картина художника: «На Руси предзимье. / Порыжело / В ожиданье первого снежка / Вымокшее поле возле Ржева, / Луговина около Торжка». С каким же милым и дорогим каждому русскому сердцу любованием его автор представляет нам и «дубравы Стародуба», и «купола Ельца», и Коломну, и Крапивну, и Нерехту, и Кириллов, и Балахну… Подкупает честность поэта, читатель убежден в правдивости его откровенной строки. Жить без страха, открыто, просветлённо…

Свят покров над пажитью и пущей.
Шепчут губы: «Господи, спаси!»
Что нам обещает день грядущий?
Холодно.
Предзимье на Руси. 

Искренняя лирическая исповедь, раскрывающая душевный мир человека, потрясенного предельно обострившимися историческими противоречиями, исповедь русского человека, идущего к природе и ищущего у нее спасения и ответов. Виктор Кирюшин старается постичь дух времени, пропуская все происходящее через себя, подчиняя собственные ощущения ритму эпохи, переполняющей при этом его сердце тревогой и надеждой. Пронзительно ранит памятью войны скорбная история «Осиновая горка», посылом к написанию которой стал памятник военным шофёрам под Брянском.

Стою на Осиновой горке,
Смотрю на холодный гранит,
Что память о времени горьком,
О времени гордом хранит.
Из дали суровой и вьюжной
Доносится в этот лесок
Едва различимый,
Натужный,
Полуторки хриплый басок.

Война ушла, но он все в пути – бессменный воин Отчизны: «Он так и остался в дороге, / Которой не видно конца». Он словно довоевывает в иной эпохе. Значит, война никуда не ушла, пока не вернулся ее последний воин… Что поразительно: поэт описывает, а не воюет, художник – над схваткой. Война – всегда хаос, насилие, катастрофа, всегда – человеческая драма. Видимо, не случайно этот памятник воздвигнут на «Осиновой горке»: издревле осина у русичей-язычников была символом магической исцеляющей силы, спасительной преградой от бед и напастей.

Искусство поэзии заключает в себе секрет бессмертия. Лишь в эпоху крушения одного миропорядка и в предчувствии другого, нового, наверное, рождаются такие, казалось бы, безутешные и вместе с тем благостные зарисовки:  

Вид и убог, и божествен:
Голые стынут леса.
Дождь барабанит по жести
Двадцать четыре часа.
Осень. Безлюдье. Равнина.
Озеро цвета свинца.
Низкого неба рванина.
Русская даль без конца.

Блоковско-есининская Русь, проникнутая неизбывной печалью бескрайних русских равнин и полей… Приглушенный лейтмотив недолговечности, усталости, горечи, разочарования. Не столь явные законы осеннего умирания и одновременно нечто тайное, созревшее в природе и в душе. Именно природа наполняет тебя энергией и приводит порой к неожиданным выводам. «Грустно-то… / Батюшки светы! / Вольно-то, / Как уж ни глянь… / Вот где родятся / Поэты / И беспробудная пьянь!», – ошеломляет неуёмная удаль и раскованность мышления автора. Стоит признать, что Виктор Кирюшин обладает незаурядным артистизмом и удивительным самобытным юмором, мягким и точным. История – тоже, своего рода, миф. Впрочем, как посмотреть. Русский человек постоянно надеется на чудо, на вечное авось. Отними у него иллюзию и ничего не останется – банальная проза жизни, унылая и бесцветная. Интуиция не обманывает автора, выбрав фольклорную традицию, наше время он представляет в самобытном контексте всей русской истории. Его персонажи выглядят колоритно и забавно:

Летопись о нас расскажет скупо,
Как о не оставивших следа.
Спился мельник,
Развалилась ступа,
Высохла толченая вода.

Даже о предмете достаточно серьезном поэт может говорить в сказочно-шутливой форме, вероятно, так гораздо проще воспринять абсурд настоящего: «Но пробились шустрые Емели / В кукловоды и богатыри». Гоголю и не снилось, но на Руси, поверьте, бывает и не такое! Неунывающему лирическому герою Виктора Кирюшина характерно чисто русское восприятие мира, не удивляйтесь, оно было свойственно и человеку средневековья, который умел жить в ладу с окружающей его природой: «Не юрод и не отшельник, / Потому что каждый миг / Речка, луг, дорога, ельник / В собеседниках моих». Заметим, автора привлекают многозначительные образы Древней Руси: «Смехачи, шуты и скоморохи / У спесивой власти не в чести. / На скрижали сумрачной эпохи / Вас не пожелают занести». Таинственна святость всех юродивых, ведь они принимают жизнь – как отступление от обычного хода вещей, от привычного поведения. «Если век нахмурен и серьёзен, / Мало человеческого в нём», – согласитесь, человеку ироническому жить намного легче, воспринимая оптимистически, а значит, по-христиански все тяготы и беды, выпавшие не его долю. Откуда появилась эта мысль о странничестве в поэзии Виктора Кирюшина? Какая сила будила ее? Поэт – очарованный странник, – очарованный красотой родной земли и до сердечной боли мучимый стремлением поиска правды и счастья. Мне отчетливо представляется, что поэтический Космос художника отражает архетип всего русского Искусства.

Вообще, будем откровенны: главная героиня большинства произведений Виктора Кирюшина – именно она, память, зовущая к восстановлению утраченного, к генетическому пропусканию родового прошлого через себя. Каким-то загадочным образом наша память способна хранить самые мельчайшие подробности жизни. Задача художника – запечатлеть это навечно.

Но память — трепетная птица,
Вспорхнула,
Встала на крыло,
И всё успевшее забыться
Двойную горечь обрело.
Я и не ведал, без печали
Вдогонку крикнув ей: «Лети!», —
Как ноша разнится
В начале
И в продолжение пути.
(«Ноша»)

Многое стирается из памяти, но вспоминается основное – ощущение пережитого. Тоска по ушедшему ведет нас в детство. Гармония того забытого чувства вселяет состояние странного равновесия. Благодаря детству взрослый человек на дне своей памяти хранит подлинный образ мира. Детство – тот старт, тот разбег, который длится целую жизнь, и от него, по сути, зависит всё происходящее в нашей судьбе. Значимость событий детства, его безмятежного счастья Виктор Кирюшин выразил поэтически в стихах и прозаически в рассказе-интервью, знакомя нас со своей малой родиной, рабочей окраиной Брянска, где он родился и вырос. Деревянная Русь, овеянная седыми легендами, первозданная природа. Неоглядная земля: лес, речка, непридуманный, настоящий мир, тихая улица...

Детское время – совершенно особенное, оно не похоже на взрослое. Оно почти неподвижное. В нем нет главного свойства времени – необратимости. «Деревянные домишки с огородами и палисадниками. Куры, утки, гуси гуляли по улицам, поросшим травой. А рядом огромные заводы. Родители были рабочими, я их мало видел: пропадал в лесу и на реке. До сих пор помню каждый поворот речки детства – Болвы и все названия: Власова будка, Корчажки, Девичий песок, Тихий вир, Воробьёвка… Поэзия!» – с восторгом вспоминает свое детство писатель, и мы будто видим картины русского художника Василия Поленова с его чудесными уютными двориками, солнечными и радостными. С первых строк в стихотворении Виктора Кирюшина «Глубина» живописность этого описания усиливается за счет контрастного перехода к более насыщенным тонам, приобретающим густую философскую окраску:

У каждого детства бывает река.
Вначале, как небо, она глубока.
Но мы вырастаем, взрослеем — и вот,
Где прежде был омут, там светится брод.

И автор вовсе не погружается в сладостное забытье того райского периода жизни:

Доедем,
Домчимся,
Вернёмся туда,
Где тихого детства струится вода.
Нагнёмся, увидим свою седину —
Тогда и оценим реки глубину.

Это взгляд снаружи внутрь, определяющий нечто такое, чего в реальности нет, незримую глубину погружения, глубину преодоления мистической грани детства. Вопреки законам жизни, повергающим в страх перед трагической глубиной, на дне души зарождается тихая радость – как одна из тайн земли Русской – невидимый град Китеж – символ непокорённости Руси, град, который уже никогда не достать, но который продолжает ментально жить в наших душах. Свой Китеж дано увидеть не каждому – тот единожды засиявший град, преображенный дивной, несказанной мечтой…

Родина, дом, близкие люди – темы, так по-русски иконописно высвеченные в поэзии Виктора Кирюшина, – вселяют доверчивое чувство тепла и любви. Следующее стихотворение требует авторской преамбулы. Его героиня – бабушка – Берегиня, добрый дух домашнего очага. И спустя десятилетия переживания детства волнуют, не отпускают... Будет уместно привести отрывок из уже упоминаемого интервью автора. «Занималась мной бабушка Дуся, Евдокия. Бесконечно добрая, глубоко верующая, она и меня водила в церковь. Это о ней я потом написал»:

Всё твердим, что Родина в упадке,
Снова зреет смута на Руси…
Бабушка зажжёт огонь в лампадке,
Тихо скажет: «Господи, спаси!»

Праведная сила была в руках этой стойкой русской женщины, сила христианского нравственного чувства, оберегающая незамутненное, первородное счастье детства своего внука, будущего поэта. Таинственная суть бытия подвластна лишь всемогущему Богу, и каким-то неведомым образом бабушка была его подругой:

В тихом свете,
Возле внуков спящих
Молится, как ангел во плоти,
Обо всех болящих
И скорбящих,
Ненароком сбившихся с пути.
Жизнь прекрасна всякими дарами,
Но одно припомню на краю:
Маленький,
В пустом и гулком храме
С бабушкой-заступницей стою.

Неутомимая печаль по тому, что ушло, и невозможность ни вернуть, ни изменить. Остался только в памяти нетленный и бесконечно дорогой образ, излучающий любовь и сострадание к ближнему. Прими, дорогой читатель, поистине настоящие жизненные подвиги и великие дары! И рядом это безумие нынешнего времени. И эта безнадежность. И этот далекий блеск старой церквушки. И этот век, в котором нам выпало жить. Память крепче сердца. Она свято хранит родовое начало. Вот, какие простые уроки дает человеку иногда жизнь.

К слову, с такой же обезоруживающей простотой автор скажет и о других русских женщинах, до сих пор спасающих Россию своей жертвенной любовью. Но, замечу, простота эта умная, предельно допустимая для художника, коему присуще чувство меры и чувство ответственности. «Забыв про годы и недуги, / Бредут по всем путям страны / Её кормилицы-старухи / Им нет цены! Им нет цены!», – да, не секрет, на их долю выпали времена тяжелых испытаний, на их женских плечах держалась страна, суровым хлебом, взращённым их натруженными руками, кормилась и поднималась…

Заслуживает внимания и тот факт, что Виктор Кирюшин дает нам еще одну возможность воротиться в детство – это знакомство в книге «Родное» с «Поэтическим календарем русской природы для детей»! Какова же была радость, нахлынувшая от описанных автором «живых часов, живых мгновений» восхищённого созерцания, ставших и твоим внутренним календарём! Здесь дружно в одной общей компании собрались «братья наши меньшие», птицы, рыбы, звери. Поверьте, всех не перечесть. Проницательны своей зоркостью, духовно поучительны адресованные детям поэтические цитаты и выражения: «Кормите птиц!»; «Берегите природу»; или, например, «срубили березу», и течет «прозрачная влага слезами из глаз» израненного дерева… Маленький человек, едва начинающий постигать секреты мира, должен ощутить первоначальное проявление всего живого на земле, почувствовать, что природа выступает перед нами лишь как чистая и невинная душа. Она пробуждает этот мир, дает надежду на хорошее будущее, отдает нам свет и тепло. Отрадно, что добрый друг-поэт ведет его за руку, открывая прекрасное…

В искусстве природа наделена человеческими качествами, она жива, она имеет свои чувства, свой особый характер. Природа в поэзии – это чувственная лирика. В особенности, в русской литературе. В стихах Виктора Кирюшина четко проступает единство человека и окружающего мира, поэт напрямую связывает себя с природой и покоряет необыкновенной силой искренности, непосредственности в выражении, в проникновенности слова. Каждая новая страница его книги убеждает в одном: красота ещё вернётся нашему сердцу!

 

«Время думать о жизни…»

Предмет мысли Виктора Кирюшина – пережитое и представляемое, но цель его творчества – не просто те или иные состояния, а прежде всего свои душевные состояния именно в качестве лирического поэта. Его задача – показать внутреннюю красоту человеческой души, состоящей в ее созвучии со смыслом вселенной, в ее способности индивидуального воспринимать и воплощать всеобщий смысл мира и жизни. В этом отношении лирическая поэзия нисколько, по мнению Владимира Соловьева, не отличается от других искусств, и ее предмет есть «существенная красота мировых явлений». Так же и Виктор Кирюшин черпает свое вдохновение из той вековечной глубины бытия, которая несмотря на драматическую сложность противоречивых коллизий, ни в коей мере не лишает его веры в объективную реальность.

Поэт дает целостное представление о мире: собственная жизнь расширяется до вселенских пределов, высвечивающих в ней самое главное – источник народной силы. Только таким образом можно обрести бессмертие. Перед нами – мозаика человеческой жизни, многообразная и непредсказуемая. Становится очевидным тяготение художника и к размышлениям о метафизических категориях времени. Когда начинаешь проникать в глубину, время как будто исчезает, возникает мысль о быстротечности жизни. И многое отображается в зеркалах времени духом печали.

Книга начинается философским стихотворением «Времена»:

Обернёшься – окно запотело.
Полутьма за стеклом, забытьё.
Жизнь меня переделать хотела,
Я хотел переделать её.
Как азартно мы лгали друг другу,
Отрицая взаимный недуг,
Где разумно хожденье по кругу
И безумие – выйти за круг!

Наша жизнь – всего лишь мимолетный взгляд, проявляющийся в тех же зеркалах времени. В этом мире, созданном Вседержителем, всё имеет свой смысл и всё обусловлено. Суть жизни заключается в ее целом, не в достижении пика одной покорённой вершины. Прав Виктор Кирюшин: «Жить нужно долго, чтобы успеть исправить хотя бы собственные ошибки». Мучительно рождается правда, тонущая, по слову поэта, в потоке «обыденной лжи». Человек вечно в противостоянии нравственных полюсов: правда и ложь – двойная мораль и однобокое понятие о справедливости.  Завершают это стихотворение драматические строки: «Потому и печальны итоги. / Вывод ясен. / А времени нет». Где она – милосердная жизнь? Остается чувство тайного смысла, некоей скрытой стороны природной человеческой жизни.

Поэта интересует не отвлеченная диалектика, а нравственно-философские идеи, сопряженные с пронзительной правдой. Время – категория космическая, но в некоторых стихах Виктора Кирюшина оно перестаёт двигаться и пребывает в покое. Всё на свете вневременно.  «Потемнели времён витражи, / Божий лик затмевает личина. / Вот уже от пронырливой лжи / Правда сущая не отличима», – у автора своя трактовка вечного библейского сюжета, она, как ни прискорбно, не устаревает, ибо у нас это в крови «трижды клясться / И трижды отречься». Мерцает в старинных витражах время, бесследно уходит, высвечивая явное – ни у кого нет права на ошибку и ложь. Время переплетается с жизнью, оно определяет ее ход. И наш автор-герой предстает как «сопечальник времен ничейных». Его жизнь напоминает лабиринт, или «прогулки в темноте / С тайной жаждой / Заблудиться». Ты оказываешься то впереди, то   движешься назад. Иначе не бывает. Тут явственно проступает интеллектуально-философская подсветка. Недвусмысленно звучит призыв героя, обращённый к людям: «Всё же тайного стыда / Малодушно не отриньте…» Услышат ли?

  Так или иначе, но в эту строгую канву вплетаются тончайшие есенинские нити прощения, благодарения миру. Книга Проповедника Экклесиаста гласит: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом…» И для поэзии Виктора Кирюшина тоже настало «время рождаться грибам и стихам»«время подумать о завтрашнем дне», «время прощать, / Даже то, что прощать / Невыносимо» – его собственное время мудрой сдержанности и небывалой искренности. Можно, конечно, сколько угодно благословлять от века заведённый порядок вещей, радуясь прощальным дарам мира. Но, как ни наполняй душу смирением, как ни приучай себя к стоицизму, не убережешься от откровенного признания, которое делает лирический герой: «Кто в жизни вдрызг не разочаровался, / Тот эту жизнь взахлёб и не любил». Да и как уберечься, если действительно жизнь хороша, особенно в конце. Это философия немало пожившего и немало повидавшего человека, и пусть «утраты остужали пыл», но разве «несбывшегося тягостная ноша» его сломила? Наверное, и вас обожгло чувство благодарности ко всему, что дано человеку на земле. «Только к старости начинаешь понимать ослепительность каждого мига жизни», – признавался Валентин Курбатов, он остро ощущая само ее движение, писатель, который впитал в себя христианское мировоззрение, никогда не знал ни уныния, ни продолжительной, долговременной тоски. «Посему мы не унываем, – говорил апостол Павел, – но если внешне наш человек и тлеет, то внутренне со дня на день обновляется» (2-е Коринф., 4:16). В нашем народе живы евангельские истины, проливающие свет на события прошлого и будущего, которое нам с вами, даст Бог предстоит еще увидеть. И даст Бог мы так же будем, как и поэт, наполнены беспредельно нежной радостью и надеждой.

Людская жизнь струится, плавно течёт в произведениях Виктора Кирюшина. Очевидно, как умно автор излагает свою мысль, как соединяет связанность всего на свете. Вновь звучат те же интонации, родные и близкие, какие не могут быть далекими и чужими, ведь секрет счастья: держаться за то, что знаешь. Спокойная мудрость, передающаяся читателю, ибо в других людях ценят прежде всего отражение себя, разлита в его выверенных по форме и содержанию стихах:

Хорошо быть дающим
труднее просящим.
Вот бы жить научиться
с душою в ладу!
Собираю грибы
под дождём моросящим,
Словно рыжее солнце
в корзину кладу.

Благодатный свет души исходит от этих бесхитростных строк. Он очаровывает не менее сильно, чем далекий свет ностальгического «грибного счастья» Владимира Набокова, которого писатель был лишен на чужбине. «Что на свете ещё / горше жизни и слаще? / Я не знаю... / Хожу, собираю грибы», – видимо, горше только расставание с родиной – позволим себе так ответить Виктору Кирюшину. Спасибо Небесам: сия горькая чаша поэта миновала. И нота не только прощения, но и принятия бытия во всём его противоречии, задевает самые сокровенные струны души. Поэзия, как и жизнь, пьянит, словно выдержанное вино. «Глаз не смыкаешь до утра, / По крохам жизнь перебирая. / Неверной памяти вино / Отравит горечью былого / И отболевшее давно / Вдруг обожжёт до боли снова», – казалось бы, всё просто, и сложность не всегда связана с наибольшим воздействием, тем не менее подразумевается неуловимость знака, возможно, зашифрованного кода, так или иначе заставляющего нас искать символический смысл. Нужно сказать, это автору удается. Ведь самые простые чувства – и есть самые сильные чувства. Тут важно слушать сердце, полнившееся теплотой и верой, тогда «поймёшь, печальный и смущённый, / Как прост был замысел Творца. / Тобой ни в чём не воплощённый». И «простая прелесть бытия» гораздо привлекательнее умопомрачительных поисков тех или иных усложненных форм. Пожалуй, это и есть забытая нами симфония Божественной пропорциональности.

Художник, чего бы это ему ни стоило, должен сохранить традицию, должен включить в область истинного бытия народную мудрость и опыт предков: «Жизнь не так и плоха, / Лишь терпенья чуток: / Есть на свете ольха, / А под ней омуток». Как ни странно, но в человеческой судьбе ночь, тьма – великий примиритель. Не верь худшему – верь сердцу. Хотя с незапамятных времен в славянской мифологии черный ворон – вестник несчастья. «Чёрный ворон во тьму / Прогорланит: / Ты где?» / Не отвечу ему. / Не поверю беде», – человеку мужественному дано подняться над судьбой. Жизнь – всегда тайна, всегда откровение высших сил. Прекрасен аккорд проникнутого возвышенной эмоциональностью произведения:

Всего не постигнуть умом
И не надо:
Есть тайна в предутреннем шелесте сада,
В гуденье недавно растопленной печки,
В несвязном журчанье мелеющей речки.
Порой необходимо довериться себе. Ведь наша незащищённость сосуществует с совершенным от нее неотделимым и благодарным замиранием перед красотой мира…

Как сладко услышать средь тысяч созвучий
Таинственный зов пламенеющей тучи
И шум поднебесный угрюмого бора
Раскатами неисчислимого хора!

Жизнь и искусство взаимоотражают друг друга. Цель их устремлений – к вечности. Лирическая поэзия после музыки представляет самое прямое откровение человеческой души. «Россия может гордиться своими лирическим поэтами», – справедливо считал Владимир Соловьев, высказывание которого не устарело и поныне. Если еще что-то и удерживает человека на этой земле, то, пожалуй, только необъяснимое, – то «неявное», что мы видим и чувствуем у Виктора Кирюшина, – «дорога и поле, и пуща». И русская роща, и река, и одинокая «горькая осина», и поздняя падающая звезда, и сумеречная станция, и летящие в ночи поезда…  «Только на этом вот краешке света / Мы остаемся самими собой», – какие точные проникающие прямо в душу строки! Действительно, достаточно быть самим собой, чем кем-то еще. 

Между тем Виктор Кирюшин – искусный художник-психолог, который умеет на основе историй, взятых из жизни, создавать многозначительный поэтический сюжет. Ему подвластна сама метафизика, выраженная в бытовой детали. Давно известна особенная роль предметов в мире. Наглядный тому пример – стихотворение «Костёр» – красноречивый психологический рисунок, имеющий примечательную вещественную окраску. Судьбы вещей и предметов порой удивительнее человеческих. Они могут обо всём рассказать гораздо больше, чем их владельцы.

В этой светло догорающей груде
Запах эпохи над запахом щей.
В мире, где есть бессловесные люди,
В общем-то, нет бессловесных вещей.
Кресло и кукла безрукая рядом —
Чья-то судьба,
Обращённая в прах.
Смотрит старуха невидящим взглядом
В лёгкое пламя на задних дворах.

Вот так и бывает: существует мир вещей, зачастую переживающих тех, кто ими пользовался. Давайте и мы вглядимся в эту «догорающую груду» материальных знаков: мелочи бытования – «кресло и кукла», чей-то поношенный «фрак»… Кажется, сама сущность вещей смотрит на нас глазами двери, вешалки, шкафа, одежды, ветхой утвари, старых пожелтевших фото – как безмолвных свидетелей времени – глазами двух разных полюсов: мира материального и мира внутреннего. Есть вещи, вышедшие из обихода, но символически обозначающие отпечаток времени, одним словом, «аромат иной эпохи», что Виктор Кирюшин лаконично отразил и в своей задушевной истории «В гостях»: «В доме вышитая скатерть, / Старый дедовский буфет. / Вдруг из прошлого накатит / То, чему названья нет». Важно недосказать…

Но не будем забывать, всякой вещи предшествует ритм и, подчас конечная цель – ничто, а движение – всё. Под стук колес рождаются строки, образующие до боли пронзительную ритмическую композицию:

Мне в поездах давно не спится,
А ночь безжалостно длинна.
Сидишь, как пойманная птица
У запотевшего окна.

Прислушайтесь: ритм колес – он соответствует гекзаметру, напоминающему и верлибр, и танку, и нерифмованный стих. У Виктора Кирюшина же рифма сохраняется и четко ложится в такт движению, словно отвечая пути во времени и пространстве, когда «и ты& к движению земному / Причастен и приговорён». Путь противоречивый и драматичный:

В подрагивающем вагоне
Вдруг ощутишь в какой-то миг
Всю боль рождений и агоний
И в мире неслучайность их.

Поэт заставляет задуматься о роли случайностей в жизни человека и о великой силе любви, устремлённой к родным корням, к родному дому, способной уберечь человека от трагических перипетий судьбы. И тогда отступает даже неизбежное. Исчезает, растворяется сжимающая сердце жгучая боль тоски, одиночества. Памятуя строки известного стихотворения Александра Кочеткова «Баллада о прокуренном вагоне», нельзя не провести литературные параллели, невольно возникающие между этими лирическими произведениями.

К тому же, отталкиваясь от происходящего, художник дополняет жизнь и произвольными фантазиями, в которых тоже открывается абсолютная правда всего сущего. Давно замечено – только стойкие и смелые люди идут по жизни с улыбкой. Доверительный стихотворный разговор, но с ироническим подтекстом, Виктор Кирюшин по-пушкински виртуозно облекает в шутливо-добродушную форму, ему это позволительно: «Что пройдёт, то будет мило. / Вот и мне тепло в снегах / От следов речного ила / На рыбацких сапогах». А вместе с тем не однажды уже сказано, что веселое скрывается в серьезном и одно другого не исключает: «Хорошо, что есть разлука, / Что накоплены долги… / Берегись, карась и щука! / Надеваю сапоги».

Всепонимающая улыбка облегчает жизнь, и чтобы ты о ней не думал, но, справедливый читатель, никогда не отчаивайтесь, вникните же в эти строки нашего удивительного поэта: «Просто жить на этом белом свете / Необыкновенно хорошо!»

 

«Свет и тьма неразлучимы»

Всё в мире содержит в себе свои противоположности. Ничто не может существовать без своей обратной стороны, как свет без тени, как правда без лжи, как иллюзия без реальности, – эти понятия не только связаны друг с другом, но и неотделимы друг от друга, как жизнь и смерть. В этом заключается диалектика вселенной и человеческого бытия во всех его узловых моментах и конфликтах. Два полюса – отрицательный и положительный – то отталкивающий, то притягивающий один одного. Вполне закономерно, что характеризуя поэзию Виктора Кирюшина, известный театральный и литературный критик Вячеслав Лютый дал название своей статье – «Чередованье тьмы и света», – разумеется, взяв строки их его же стихов. Вот эта «метафизика света и тьмы», пожалуй, и есть самое любопытное в творчестве поэта, то, что раскрывает диалектический взгляд современного художника на действительность. Поэзия олицетворяет собой выход в свет – из тьмы нашего времени.

В художественном осмыслении Виктор Кирюшин поднимается до национальной и до общечеловеческой, метафизической и нравственной проблематики. «Какая долгая зима! / Луны лучина… / Давно я понял: / Свет и тьма / Неразлучимы», – собственно, как день и ночь, как времена года. Можно осуществить себя с такой полнотой и несомненностью, когда не будет страшен путь, когда исполнится сказанное с торжественной, пророческой верою: «Да я и сам блуждал в ночи, / Ведомый роком, / Пока не вымолил свечи / В окне далёком». Не всякая выдумка ложь, и не всякая правда – реальность: «Дорога к истине крива, / Черно над нею. / Свеча горит едва-едва, / Но с ней виднее». Непостижимая парадоксальность авторских идей, которые не постичь без понимания Бога как нечто «абсолютно иного», всецело поглощает наше поэтическое внимание.

Лирический герой где-то дерзок и отчаянно смел, словно по неизречённости бытия, вопреки неумолимому миропорядку, он ищет свои тропы, практически балансируя на грани, на смертельном рубеже, между… В поединке смирения и дерзкого величия. В предощущении самой тайны, в освобождении всех сил, заложенных в человеке и дремлющих в ожидании урочного часа, как в стихах «Лесное озеро»:

Где всё исполнено значенья,
Как в мудрой речи стариков,
И так загадочно
Свеченье
Студёных донных родников.
Неразличимы глазу всуе,
Как утром пасмурным дымы,
Восходят солнечные струи
Из непреодолимой тьмы.

Источник вдохновения находит свое русло в «загадочном свеченье», в мерцании света и тени, в контрастных переходах, и запечатлённый автором мир внешний и мир глубин приобретают единый точный рисунок.

Мерцают огненные блики
На тёмном движущемся дне,
И тайны их
Равновелики
Непостижимой глубине.

Эта заветная глубина душевного мира так же реальна, как и мир земной. Печальная скрытая от посторонних глаз красота, где чудесным образом «сияют древние шеломы / И золотые купола», – Китеж-град – символ чего-то недоступного, но желанного, вечно излучающего свой спасительный свет.  

Оказывается, без преувеличения, различия сближают больше, чем подобие. Феноменальный модус двоякости может прекрасно выразить и лапидарное четверостишие, подчеркнув совершенно несовместимые ментальные категории:

И в луже — голову нагни —
Горят небесные огни,
Но с теми, если честно,
Они — как ров и бездна.

Внутренний гул противоречий нарастает… Художник живописует жизнь самыми резкими красками и сопоставлениями. На чаше весов: «долгий год» – «краткий век». Мы окутаны светом и тьмой, но лишь свет раскрывает ту таинственную силу, которая заставляет биться сердце и пульсировать кровь: «Но по надёжнейшей из примет, / Если сгущается в мире тьма, / Значит, рождается где-то свет». На перекрестье эпох, судеб, на перекрестье строк, наверное, где-то там обязательно встретятся «ангелы тревоги и надежды» Виктора Кирюшина и «черный» и «белый» ангелы Булата Окуджавы. Заглянув в свою душу, ты всегда видишь больше тьмы, чем света. И другой человек так же обычно полон и тьмы, и теней, и ошибок прошлого. Зачастую уму непостижимо, как сохраняется в стихах поэта «тот дивный свет, что никогда не меркнет»? Повсюду сквозит некая неопределённость – и «да» и «нет» попеременно.

Стоит признать, многим произведениям Виктора Кирюшина присуща философская двоякость, несхожесть чувств, смысловая двуплановость, где всё амбивалентно. Общий смысл у автора тоже открывается двояко: «во всём – сиюминутное и ретро, / Без явно обозначенных границ». Или, скажем, состояние пограничья – между непримиримыми полюсами – на границе между жизнью и смертью: «у края, у межи», при том, что «есть некий рубеж». В этом – весь поэт – в споре смертности и бессмертия. Система контрастов создает метафизическое ощущение происходящего, полностью вовлекая читателя в постижение извечных проблем жизни, смерти, любви, творчества.

Мистическое восприятие мира и человека в нем вызывает произведение «Ночью» – непостижимая картина «сотворенья мира». Здесь обозначена своеобразная манера видения Виктора Кирюшина, связанная с восприятием созерцаемого мира как картины. И как подтверждение – рождённый им текст, пусть и странный, но божественно поэтичный:

Густеет ночь у Девичьего вира —
В округе полусонной
Ни огня.
Загадочнее сотворенья мира
Грядущее возникновенье дня.

А пока тьма не отступает, ночные очертания призрачны, иллюзорны, их оттенки тусклы, плохо различимы… Более того, «… душу мучит ощущенье / какой-то неминуемой беды». Наделенный живописным видением мира, автор стремится увидеть, познать красоту небесных светил – солнца, луны, звезд. Космическое открывается для поэта как выход в иные миры. О чем это говорит? Дано ли человеку смертному, обуреваемому земными страстями, соперничать с вечностью? «Светила тверди и воды» безмолвствуют. Быть может, природа мстит собственным совершенством, до которого не дотянуться человеку? Мстит собственным бессмертием, жестоко напоминая ему о его смертности, о фатальной краткости его земного срока.  Вращение небесных сфер вселенной подаёт какие-то неясные знаки чуткой душе лирического героя, едва-едва приоткрывая волшебную завесу над своими сокровищами и дарами. И – верх природной благосклонности Творца – «грядущее возникновенье дня» – как напряжённое и прекрасное приобщение к еще непознанному, неведомому. Вселенная держит человека на расстоянии, чтобы не нарушить невероятную красоту и стройную гармонию прикосновения к тайне из тайн.

Известно, что Державин, следуя своей поэтической теории о том, что «поэзия есть говорящая живопись», привносил в литературу приемы изобразительного искусства: принцип цветового контраста, воссоздание световоздушной перспективы, соблюдения выбранной цветовой палитры. Его классическая ода была близка к идеалу. Подобие наблюдается и в поэзии Кирюшина, но поэт по-своему индивидуален, более краток, он углубляет философскую составляющую стиха, тщательно обдумывая каждое слово.

Ясность простых истин, которые мы не всегда осознаем сразу, неожиданно приходит в его произведении:

Долго идти до Синюхина брода:
Церковь, погост и опять же погост…
Сколько легло в эту землю народа?
Больше, должно быть, чем на небе звёзд!

Человек, природа, травы, деревья – всё сплелось между собой, вросло корнями друг в друга, навсегда оставляя в памяти мироздания наш генетический код, каждого ушедшего и живущего. Законы жизни неизменны: «Света полно золотистое поле, / Скорбные рядом темнеют кресты». В то же время, как понять и такие неоднозначные авторские строки, обескураживающие своими мистическими противопоставлениями: «Страшно не имеющему дома / И вдвойне – имеющему дом»? Час пробил: мы будем однажды прокляты временем, будем стоять у последней черты. Вот она, эта кара – всех кар страшней. Значит, удовольствуйся скромной долей, тебе отпущенной, и не сетуй понапрасну.

    Жизнь и смерть – постоянно рядом. Неудивительно, что сталкиваясь со смертью, кто-то может продолжать замечать жизнь. Чем-то сверхъестественным, необъяснимым пронизаны стихи «Смерть пастуха», сюжет которых достаточно необычен. Вероятно, кем-то рассказанная история, смелый полет фантазии, много ли художнику нужно, и перед нами абсолютно неординарная ситуация близкого соприкосновения со смертью:

На свете всё по Божьей воле,
А наши чаянья — труха…
На Спас медовый
В чистом поле
В грозу
Убило пастуха.

  Таинство смерти, оно подобно яркой вспышке молнии, являющей нам вполне конкретный образ:

Как в той игре — орёл иль решка —
Вдруг обозначена черта.
Таилась смутная усмешка
В углах обугленного рта.
Едва початая бутылка
Торчала из пустой сумы,
Трава чернела у затылка,
А он глядел уже из тьмы.

По интенсивности красок колорит этого довольно своеобразного портрета и впрямь может перенести нас к полотнам русских художников Перова, Пукирева, Крамского. А всё потому, что Виктор Кирюшин владеет искусством построения жанровой поэтической сцены. Роковая кончина, первопричина трагедии которой в том, что всё в руке Божией. И неподвижный, застывший взгляд покойного завораживал: «И не в тоске, и не в обиде, / Вперёд, а не по сторонам, / Как будто чувствуя / И видя ещё неведомое нам». Я бы назвала это незащищённостью – перед лицом смертности и, быть может, торжеством в потустороннем мире зла. Более того, вокруг творилось что-то непонятное, подчас колдовское:

Запахло в горнице свечами,
Покойник высился в гробу,
И шепотком односельчане
Корили мачеху-судьбу.
Старухи выли, распаляясь,
И только призванный к Творцу
Лежал,
Ничуть не удивляясь
Такому странному концу.

Сам же виновник случившегося словно наперёд знал сценарий этого поминального действа, знал нечто такое, о чем догадаться невозможно, нечто, неподвластное жестокой воле природы, ибо оно повинуется иным, нежели физические, законам – законам духа. Ключ к разгадке жизни и смерти в руках Творца.

Ищите свет – он единственный ключ к этой великой тайне... И наша жизнь – лишь воспроизведенье света и тьмы. А новый век во всём свете и тьме, сомнении и счастье, любви и печали, который выпадает человеку в его долгой истории жизни, продолжается…Так было, так есть и так будет вечно…

 

«Господом дарованное Слово»

Весьма примечательно то, что книга Виктора Кирюшина «Родное» стала поводом подробного разговора о поэтическом творчестве, ведь в пространстве современной культуры иерархия художественных приоритетов поменяла направление: прежде всего, поэзия выбыла из номенклатуры профессий. Но природа пустоты не терпит, тут же появилось предостаточное число графоманов. Усложнило ситуацию и невольное раздвоение в литературном процессе – почвенники, славянофилы, либералы, западники, – тем самым усугубляя его дробление на различные виды, жанры и направления. Причем никто в результате этого интеллектуально-художественного разделения не выиграл. Не пора ли всем объединиться, чтобы «из населения стать народом», и все-таки прислушаться к призыву писателя Валентина Курбатова? «Рынок и Божий дар способен превратить в товар», – отмечал он в одном из своих интервью (Л. В. Довыденко. Русская мысль и человечество. – Калининград, 2021). Рынок и массовая культура, товар и натура – вот что сегодня преобладает. Но надежда всегда есть.  Извечный русский вопрос: «Что делать?» – Виктора Кирюшина не пугает. «Верить и упрямо делать своё дело», – вне всякого сомнения, считает он. Никакая политика не может заменить поэтического слова. Народ постоянно нуждается в искреннем, простом и справедливом слове, обращённом к его душе.

Душевная деликатность, непоказная интеллигентность – качества, характерные для Виктора Кирюшина, – помогают ему совестливо делать своё дело при любых обстоятельствах. Необходимо в любом деле быть мастером, а не подмастерьем. Поэзия свойственна огромному большинству людей, и каждый из них мог бы сделаться поэтом сродного ему занятия. Оказывается, поэтом можно быть в разных делах. И Виктор Кирюшин достигает максимального эмоционального эффекта, прибегая к неизбитым, оригинальным сравнениям: «Обычности искус – / Обманка для разинь. / Искусство из искусств / Плетение корзин». Значительная доля лиризма и сказочной поэтичности вплетается в общую канву его лирического стиха: «Лозы текучей медь / Обречена пленять. / О, мне бы так уметь / Слова соединять». Только настоящий мастер способен превратить обычную историю в поэтическую притчу. Вот она, свобода поэта: у мастера вещи делаются, у поэта рождаются, у мастера только одно мастерство, у поэта – талант, мастерство и, главное, особое поведение, без которого не может быть свободного художника, отмечал Пришвин.

Этот взаимосвязанный между собой феномен наглядно проявляется в самобытной зарисовке Виктора Кирюшина «Ремесло»: «Вилась затейливая стружка / Неутомимо с верстака, / И золотая, / Как игрушка, / Звенела гладкая доска». На примере сопоставления работы искусного столяра и радостных мук зарождения слова, когда оно воспринимается как осознанная творческая необходимость свободы вообще, нам вполне очевиден и тот факт, что создание в чём-то похоже на своего творца.

А я, не думая о славе,
Катаю слово, как бревно:
Чем узловатей
И корявей,
Тем восхитительней оно!

Однако есть тут один момент. Людям кажется, будто талант – это дар и выпадает ни за что ни про что каждому, но у кого нашлось бы такое усилие, тогда нашёлся бы к чему-то и свой талант. Ничего не происходит случайно. Поэт должен видеть гораздо дальше официально установленных горизонтов. Слово может жечь сердца глаголом – иначе их просто не растопить. Прямо и непосредственно автор обращается к художнику слова в своих стихах, которые отражают его жизненное и творческое кредо и которые смело можно назвать программными:

В краю истерзанном и голом,
Где в полдень не видать ни зги,
Поэт, не жги сердца глаголом!
Во имя Господа
Не жги!

Впечатляет точный и ключевой образ Поэта, заключающий в себе эмоционально-смысловую насыщенность каждого слова:

Не перейди незримой грани,
Святой взыскуя правоты.
Ты видел сам —
На поле брани
Лишь ядовитые цветы.

Истинная магия текста: в его картине мира существуют не столько полутона, сколько ярко выраженный и пробивающийся на фоне тьмы сильный луч света, что так или иначе станет преградой злу:

Творится адова работа,
Кипят незрелые умы…
А в это время
Чёрный кто-то
Лишь ухмыляется из тьмы.

Надмирные ощущения поднимают автора над временем: он бросает вызов своей эпохе, поэт движим высочайшей мыслью о человеке, мыслью о судьбе и предназначении художника. Движим обидой и болью за несправедливость законов мироздания, которыми человек осужден на смерть, одиночество, душевную дисгармонию. Движим уверенностью и желанием в том, что ещё не поздно всё изменить. Вспомним слова апостола Петра: «Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живого» (Ин., 6:68-69). Убедительно сказал на сей счёт Валентин Курбатов, дав своих «10 ответов на вызовы современности» (в упоминаемой нами книге Лидии Довыденко «Русская мысль и человечество»): «И сейчас, в пору шатания родного слова и выветривания смыслов на базарном языке эпохи, тем и держишься, что небесный корень слова помнишь, адамову райскую простоту наших глаголов».

Да, поэзия и обжигает сердца глаголом, и в то же время несёт прелесть каждого мгновения, проникнутого тонким лиризмом. Виктор Кирюшин уверен, что у поэта должен быть «абсолютный слух души». Песенное начало его многих стихов очаровывает своей мелодичностью. С точки зрения безукоризненного художественного мастерства автора невозможно не привести исполненное им легко и виртуозно лирическое откровение «Соловей»:

Ничего не знаю совершенней.
Слушаю — живую воду пью!
Никаких особых украшений
Русскому не надо соловью.

Соловьиная трель подобна словам, излучающим поэзию и наоборот, так всё здесь чарующе и умно. Музыка способна уравновесить плотность афористичного плана. Цитаты можно множить! Но они честны, достоверны. По-прежнему живет в душе русского человека тайна творчества! Удивительно хорошо парадокс поэзии Виктор Кирюшин смог выразить и в таком непроизвольном, по-своему саркастическом признании: «Что известно о поэте? / Неприкаян, как бурьян, / Он сидит на табурете – / В меру выбрит, в меру пьян». Согласитесь, не совсем обычная вдохновенная характеристика лирического героя. Автор гениально сыронизировал: «Надо ж было воплотиться / Так нелепо на земле!» И прозвучавшие чуть позже завершающие ключевые слова: «У него на свете белом / Нету кровного родства», – вероятно, стоит понимать иронически, во всём отыскивая идею подтекста. Ибо поэту априори труднее, чем художнику-живописцу. «Какое счастье пёрышком скрипеть! / Переводить лиловые чернила. / Описывая то, что учинила / Над нами жизнь…» – пробует он взглянуть на мир с другой стороны, простодушно-непосредственной, так может только человек сильный, независимый, стоящий выше всяких условностей. Без иллюзий жизнь пресна и скучна! И никогда не помешает добавить в нее небанального артистизма:

Всё проиграть,
Но партию спасти.
Пройти в ферзи, изображая пешку.
Чтобы шутя триумф перевести
В пародию, иллюзию, насмешку.

Ну и пусть ничто не ново под луной: эта сложная жизненная игра стоит свеч! Ведь в поэзии Виктора Кирюшина и насмешка, и иллюзия очень близки к реальной правде. Смешное и серьёзное рано или поздно соединяются.

Пронзительно звучит произведение «Сороковой день» – прощальное слово, посвящённое Владимиру Кострову, – известному лирику, ушедшему в вечность:

Он ушёл от родимого крова.
Гаснет день, остывает строка...
Помяните поэта Кострова,
Поле русское, роща, река!
Помяните, прибрежные ивы,
Что стоят у воды в серебре.
Сколько раз, словно мальчик счастливый,
Удил рыбу он здесь на заре.

Это и стихия самого Виктора Кирюшина, в которой он родился и начал творить! «Поле русское, роща, река!» – то сокровенное, что вдохновляет и заставляет примириться с разочарованием жизни, с неудачами и утратами. Но сказанное кем-то нередко превращается во всеобщее достояние, и чужие слова становятся нашими. Бывают, что не люди рождают слова, а наоборот, являя миру всю полноту момента. Судьбы двух поэтов во многом схожи. Они олицетворяют поколение поэтов послевоенной поры, тихая лирика которых не терпит фальши. Да и биография Виктора Кирюшина так же ничем особым не примечательна и не замысловата для человека, выросшего в советской рабочей семье, с детства пристрастившегося к чтению, немало достигнувшего благодаря длительной учебе и постоянному самообразованию.

Отсюда и стихи, каким свойственна исповедальная тишина, молчаливая пауза. Книги и стихи должны «созреть, выстояться», считает он. «Нужно слушать свою душу и всё», – с ним не поспоришь. Тихие и неброские слова, сравнительно короткие произведения заключают в себе величайшую тайну поэзии! Чувствуется, как в стихах Виктора Кирюшина, суетность настоящего растворяется в окружающей красоте и спокойствии. А еще их безусловная ценность – это язык. «Язык, как река, до поры до времени способен сам себя очищать», – что подтверждает и сам поэт. Вне всякого сомнения, Родина писателя – его язык.

По мысли автора, художник постоянно ищет истину, постоянно думает «о совести, о душе, о справедливости, о Боге». Его задача – сделать так, чтобы осталась лишь чистая, незамутнённая истина. Людям присуща любовь к общепринятым понятиям. До самых простых вещей мы доходим иногда окольными путями. «Я истину чувствую кожей», – скажет герой Виктора Кирюшина, подразумевая коварную подмену тех или иных категорий, ловко меняющих свою личину. Ибо человек привык идти на компромиссы, фальшивость, нагромождающих горы той полулжи, из которой состоят наши будни. Любые идеи могут обмануть, не обманет только плоть бытия, плоть слова. Две ипостаси, осуществляющие поиск одновременно в пользу истинного и ложного, автор рассматривает в своих трех небольших произведениях. Всё течет, всё меняется, подчас изменчивы наши представления и суждения о конечной правде. Но Ветхий Завет гласит: «…Истина существует...» Поэзия Виктора Кирюшина не похожа на наивный реализм, она глубока и достоверна.

Давайте о главном,
О сущем,
Чему и названия нет,
Как этим вот липам цветущим,
Густой источающим свет.
Что толку в раскладе учёном,
Ведь истина наверняка
В неявленном,
Ненаречённом,
Непонятом нами пока.
(«Истина»)

«Душа видит Истину Божию по силе жития…» – когда-то изрек Исаак Сирин. И в своем коротком четверостишии «Прозрения» Виктор Кирюшин пытается точно показать весь путь, который ведет к постижению самого важного, когда «сложное стало простым, / Полное с виду — пустым, / Неразличимое явным, / Неоценённое — главным». Даже порой в минуту праздности и мечтаний скрытая истина вырывается наружу. И человеческой душе даруется просветление. Окончательная правда не нуждается в красноречии, – как раз наоборот. Не зря заключительные слова главной православной молитвы «Отче наш» звучат так: «…и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого...» Крайне опасно зло дьявольского искушения. Именно об этом поэт поведает в другом стихотворении:

Холодный ум небескорыстен,
Лукавы речи мудреца —
Лишь чистота банальных истин
С тобой пребудет до конца.

Каким-то таинственным образом в них соединились и благородство, и «языческая дерзость гунна / И озарение Творца». Автор осторожен, он знает, что нельзя показать ложную умность при нецельности ума. Не секрет, на эту опасную колею не раз ступали и художники. Истина просачивается сквозь пальцы, как песок. Вся до крупинки, обнажая боль и страдание мира. Она высвечивает христианскую матрицу добра, всепроникающего и всепобеждающего. Если же человек живет не по Божьим заповедям, то он обязательно столкнётся с мощной силой закона воздаяния, пресечения зла, он увидит, как им совершенное «зло возвратилось на круги, / То есть ко мне самому». Ясно, что вся история этого философского вопроса состоит не только в проблеме поиска истины как таковой, но прежде всего в том, чтобы в своей жизни человек следовал ее нравственным постулатам.

И не приходится удивляться, что в книге «Родное» литературный вкус и художественное мастерство Виктора Кирюшина отличают и поэтические переводы. Его талант переводчика становится для нас явным и неоспоримым. Что означает переводимый текст на свой родной язык? Будет уместно вспомнить знаменитые строки апостола Павла из его Первого Послания к Коринфянам: «Говорящий на незнакомом языке, молись о даре истолкования» (1:14–13). Ибо воистину, дар верно истолковывать чужой язык – это почти пророческий дар. Вполне, возможно, что молитвой он и дается. В жизни всё промыслительно.

Поэтому неслучаен в книге выбор имен, ставших серьёзным поводом для авторских переводов. Перед тобою всё новые и новые лица: грузин Давид Шемокмедели, серб Бэно Бударь, казах Туманбай Молдагалиев. В творчестве этих поэтов прослеживается влияние импрессионизма – одного из крупнейших течений в культуре последней трети XIX – начала XX века: изображаемые ими образы расплываются, напитываются воздухом, как на картинах художников-импрессионистов. Восток – поэзия мудрости. Традиционно поэт на Востоке – это не просто человек, рифмующий строки. Поэт – Совесть народа и одновременно избранник Небес. Священная книга мусульман «Коран» написана стихами.

«Вначале было Слово…» – первая строка пролога Евангелия по Иоанну, рассказывающая о вечном. «…и Слово было у Бога…» И было оно, как известно, поэтическим.

 

«Любовь долговечнее бед…»

Непреходящая красота природы и бесконечная сила любви – эти две темы – и составляют главное содержание чистой лирики. Как видим, поэзия Виктора Кирюшина – не исключение.

Так это в памяти осталось:
Промытый яблоневый сад,
Где ты, счастливая, смеялась,
Откинув голову назад.
Лучи гирляндами висели,
Гроза брела издалека.
Цветные, словно карусели,
Кружили в небе облака.  

Природа и любовь, соединяясь в своём едином восхитительном порыве, поднимают душу над землёю, над мирозданием и пространством. Первая любовь, она самая незабываемая, настоящая, над которой бессильно время и смерть. Невозможно удержаться, чтобы не привести последнюю строфу этого стихотворения, вызвавшую потрясение, равнозначное состоянию катарсиса: автор целомудренно и возвышенно смог передать поистине сокровенное – святую тайну влюблённых:

Страх до беспамятства вначале
И ослепленье это вдруг…
И как потом с тобой молчали,
Уже не разнимая рук.

Счастье – материя неопределённая, по преимуществу, то, что было с человеком, и наши воспоминания остаются с нами навсегда. Поэтический образ природы сливается с любовным мотивом и в стихах:

Давно забытая отрада —
От счастья голову терять,
Но девичьего винограда
Так дерзко пламенеет прядь!
Так воздух утренний разрежен
И удивителен на вкус,
И, облетевший, не заснежен
Вдали черёмуховый куст.

Сложно упустить, тем более оборвать хотя бы одну строку, настолько она прекрасна, нескончаема, «и очарованная память / Уже дороже новых встреч». Какие странные пути выбирает иногда чувство, которое мы зовём любовью. Непредсказуемы парадоксы любви. И предмет раздумий автора-героя может составлять история собственной любви. Любовь, в какой-то момент ставшая для него наказанием, укором, однажды проявляется в довольно неожиданной поэтической интепретации:

Рябины стынущий рубин
Под вьюгой нервною…
Я эту женщину любил.
Любил, наверное.
Своим теплом отогревал
В беде без робости,
И целовал,
И предавал
У самой пропасти.

Виктор Кирюшин – неподражаемый мастер пронзительной лирики, художник тонкого психологического рисунка. «Душа, остывшая до дна, / Прими отмщение! / Но казнь всегда была одна — / Её прощение», – вот оно, искомое слово, пронзающее насквозь, – прощение. Почему мы предаем любимых? Только ли изменчивая природа человека тому виной? У меня лично – ответа нет. И навряд ли столь ярко изображённый автором «интерьер курортного романа» прольёт свет на этот феномен людских страстей. Ничто так не ранит и так не возносит человека над бренным миром – как поздняя любовь, горькая, сладкая:

Интерьер курортного романа:
Шум прибоя, музыка, вино.
В этот раз всё было без обмана,
Да и обмануться мудрено.

В завершение – открытый финал – автор делает интригующее признание: «А какой — пожалуй, не скажу». Сладостное послевкусие, словно от легкого опьянения вином, или от неких неясных отголосков воспоминаний, навеянных музыкой морского прибоя… Кто знает… Но во всём угадывается ирония судьбы, ирония надежды, где улыбка и печаль стоят рядом. Истинная любовь не исчезает с годами, а только высвечивает ее суть. И мы убеждаемся в том, что ничем несокрушима сила индивидуальной любви. Однако, раскрепощение любовной темы, произошедшее сегодня, порою оборачивается в творчестве некоторых авторов беспрерывным тиражированием однообразных ситуаций и переживаний, лишённых подлинного эмоционального накала, чего не скажешь о Викторе Кирюшине. Он поглощён далеко не узко-личностным мотивом, когда затрагивает широкую палитру общечеловеческих чувств, не мимолётных, а глубоко нравственных, выстраданных и проверенных временем. Предельно тонко, нежно поэт коснулся самых заветных тайников любви, ее одухотворённой желанной близости:

Ты уже не боишься своей наготы,
Как речная вода
И лесные цветы.
Кто тебя надоумил
В одежде и без
Нисходить, точно ангел
С незримых небес?  

Казалось бы, это невесомое волшебство стиха не несет в себе напряжённого лирического порыва, не сжигает безудержной страстью, зато оно магически притягивает своей природной естественностью, негромкой прелестью метафор, а самое ценное, как заметил Виктор Петров, – «обнажённостью чувств». И эта внутренняя обнажённость мира души созвучна первозданному миру природы, сотворённому Творцом:

Кто придумал
Укутывать женщин в меха?
Для влюбленного нет
Ни стыда, ни греха.
Ты уже не боишься
Своей наготы,
Как речная вода
И лесные цветы.

Подчас даже непонятно, что заставляет человека вдруг вспоминать о былом, нарушая привычный ход монотонного бытия? Быть может, всего лишь простой «листок бумаги», чудом сохранившийся «на самом краешке стола…», или то, что «опять черёмуха в овраге / Белым-бела, белым-бела»? Повсюду тайна, какую никому не дано разгадать до конца. И автор говорит о радости и муках любви, обо всём том, из чего слагается жизнь человеческого сердца, озарённого светом надежды. Весь этот мир, простой, великий и спокойный, тревожный и трагический, мир, который дарит нам счастье и боль, разочарование и веру, оживает в книге поэта. И ты понимаешь, что всякая его вдохновенная строка вплетена в непрерывную русскую поэтическую линию.

Некогда, оглядываясь назад, Валентин Курбатов в канун своего 80-летия писал: «Ты, как пчела, собираешь улей жизни и все цветы… каждый день единичен и необходим. Господь строит твою душу… И боль входит в нее… чтобы ты видел лучше и рос сердцем. <…> и чем далее, тем жизнь ненагляднее. Это в тебе прорастает вечность, которая не ТАМ, а вот ТУТ, в каждом дне». Не ставит своей исходной целью итожить прожитые дни и Виктор Кирюшин, он просто живёт и чувствует в себе эту божественную драматургию жизни, так же открыто, с верой и любовью идя навстречу новому дню. «Будем жить», – оценивая жизнь с высоты пройденных лет, с разумной долей оптимизма скажет он.  

Книга «Родное» чрезвычайна интересна и как поэтическое целое, и в контексте всего его творчества. Всё основное, к чему прикоснулась душа и ум поэта в течение жизни, основополагающее состояние души и открытия мысли в их художественном претворении составляют ее идейную основу. И говоря о дне сегодняшнем, автор прежде всего обозначит первостепенное: «Любви не хватает, любви – и это главное».

Пусть пребудет в нас любви, и пусть чудесный аккорд ее бессмертию на Земле в поэзии Виктора Кирюшина звучит вечно…

Боярышник, горе познавший сполна,
Зачем ты бросаешь свои семена
Для муки и буден?
Затем, что любовь долговечнее бед,
Больней поражений
И слаще побед.
Так было и будет!

Наш канал
на
Яндекс-
Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную