ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1 Все проходит. На последнем собрании колхоза «Гривенный» пьяненький сторож Прошка сказал, показывая пальцем на президиум: – И осталась у них одна корова. Председатель Кайло и правленцы гуртом гонялись за ней. Поймали, повалили, зарезали… – голос Прошки дрогнул, он вытер рукавом глаза, сорвался на фальцет. – Зарезали и съели! И нема колхоза! Бывший председатель Кайло маялся в конторе в ожидании новых хозяев. От нечего делать стал стрелять голубей на току и варить в полевом казане шулюм. На варево собиралось бывшее товарищество. В конторе накрывали длинный стол и гуляли до утра. Общая беда сближает людей, всем кажется, что умными словами можно поправить дело или оправдаться друг перед другом. По очереди говорили тосты. И Боже, какие речи звучали на застолье товарищества! Любят у нас говорить на торжествах и поминках. Ораторы выступают так забористо и так складно, как никогда не говорят на рабочих собраниях и у себя дома. Секрет заключается в горилке, которую изготавливает бывший бухгалтер Уколович. Он настаивает ее на жерделовых косточках, добавляет индийские пряности и корицу. Такой напиток развязывает язык, человек начинает говорить, как по книжке, как он сроду не говорил. Товарищество же на застольях употребляет горилку исключительно от Уколовича. Никто не удивился поэтому, когда обычно молчаливый хуторской голова Валентин Тарасович Брудастый попросил слова, выпил рюмку и радостно объявил: – Всем капец! Поплевал на ладонь и стал загибать толстые пальцы. – Колхозу, понятно, капец! Администрации и голове однозначно капец! Школе тоже капец! И медпункту капец! Останутся 70 муниципальных душ народонаселения хутора Гривенного, основанного, как и Загряжск, четыреста с лишним лет назад. Скоро объявится боярин, новый владелец колхозных и хуторских муниципальных земель. – А как же люди? – Правильный вопрос. Докладываю по людям. В администрации числятся 70 человек. 40 пенсионеров в периоде дожития. 30 человек живут сами по себе, 15 из них работают в Загряжске. Муниципальным людям разрешено бесплатно пользоваться кладбищем, дорогой на кладбище и дорогой в Загряжск. Все остальные окружающие блага переходят в собственность нового владельца. Функции хуторской администрации передаются в Загряжск. Вместо хутора Гривенного теперь будет улица Заречная. Зачем хутор, администрация и голова, когда мы не можем за бюджет похоронить одинокого старика? Вы помните, как за неимением гроба мы в кульке провожали в последний путь муниципального человека, бывшего тракториста-орденоносца. Давайте, земляки, помянем хутор Гривенный и выпьем за новую жизнь на улице Заречной! Разговор становился предметнее и содержательнее. Слова попросил ветеринар Лошак. Он был в синем рабочем халате и в темных очках, которые постоянно носил из-за вызывающе цветущего носа. Очки как бы отвлекали внимание. Нос цвел у ветеринара круглый год. В молодости обработал прыщик каким-то раствором из ветаптеки, и, видно, не совсем удачно. Вместо одного прыща выскочило еще несколько штук. А потом кожа навечно покрылась сплошной малиновой коркой и шелушилась. – Я согласен с Брудастым, – важно сказал Лошак. – Медпункт закрыли из экономии. Но люди не остаются без медицины, и вы прекрасно знаете, кто оказывает помощь. Вы все мои клиенты, бросьте в меня камень, если что не так. – Так! Так! – неохотно и вразнобой послышались голоса. Лошак вежливо покашлял в кулак и продолжал. – Я долго не задержу ваше внимание. У нашего головы была шишка на голове, на самой макушке, извиняюсь за совпадение. Валентин Тарасович имеет честь быть лысым, шишка была видна издалека, неприятно. Медицина рекомендовала ему пластическую операцию за большие деньги. Он обратился ко мне, операция была сделана за десять минут. И всего за небольшой магарыч, который мы выпили вместе. Так, Валентин Тарасович? – Так, – неохотно подтвердил голова. – Еще пример. У товарища Кайло одно время был, я извиняюсь, поросячий аппетит… Товарищество засмеялось, председатель бывшего колхоза одернул ветеринара: – Не надо про аппетит! Про личности не надо! Но Лошак был уже в «теме» и, кроме того, принял рюмки три-четыре уколовки. Реплика только подстегнула рассказчика. – Болезнь распространенная, особенно среди женщин. Но диагноз никто поставить не мог. Товарищ Кайло человек не бедный, и его доили в Загряжске кому не лень. При поросячьем аппетите он худел на глазах и платил деньги шарлатанам. Появилась характерная рассеянная походка, вялость и сыпь по всему телу. А также угрожающая умственной работе задержка мыслительной функции… – Хватит! – умолял Кайло.—Налейте ему уколовки побольше! Оратору подали граненый стакан, Лошак с жадностью выпил горилки, пожевал крылышко голубя и торопился досказать. – Я вовремя обратил внимание на товарища Кайло и пригласил его в ветаптеку. После пятиминутного опроса сомнений не было: аскаридоз! Это распространенное у свиней заболевание, глисты, не к столу будь сказано. – Я прошу! Я тебе морду набью! Кайло в ярости швырнул рюмку в ветеринара. Но нашлись защитники. – Пусть человек скажет, зачем рот затыкать. – Дело в том, – продолжал Лошак, торопясь, – что желудочно-кишечные тракты свиньи и человека идентичны. Следовательно, при аскаридозе человеку можно оказывать ветеринарную помощь. Это я говорю моим критикам, умникам, которые гробят людей дорогими лекарствами. А товарищу Кайло грех на меня обижаться, я его вылечил. Нечего рюмками швыряться, я тоже могу стаканом ответить! Налейте, товарищи, я не железный… Ветеринар укоризненно выпил полный стакан, вытер платком пылающий нос и рассеянной походкой заковылял на выход. Дискуссия набирала силу. Обсудили много разных вопросов. Особенно близко к сердцу приняли нетерпимость жен к товариществу и ночным застольям. Все обращались почему-то к участковому Бузняку, рыжему дядьке с застенчивой улыбкой. Участковый пил уколовку как минеральную воду, ласково поглаживая себя по животу. – Ты мне скажи, – пытал участкового бухгалтер Уколович, держа бутылку горилки перед его носом. – Что мне положено за это? Участковый взял бутылку из рук Уколовича, сделал глоток и лениво посоветовал: – Сиди не рыпайся. Бухгалтер был настойчив. – Скажи, есть статья, или нету статьи? Участковый терпеливо разъяснял: – Если, к примеру, наливаешь мне бесплатно – нету статьи, за деньги нальешь – найду статью. – Все вы тут! – Уколович сделал выразительный жест. – Вторую пятилетку всех пою…. Спасиба никто не сказал! Бухгалтер сморщился и заплакал, как ребенок. К участковому подсел с рюмкой в руке бывший завгар Квач, по прозвищу Миленький. Спиртное на него действовало, как психотропное средство, он становился добрым. чувствительным и всех называл миленькими. Завгар попытался обнять участкового за голову, тот отпихнул его от себя, брезгливо отмахиваясь ладонью. Завгар по-собачьи замотал головой, залился смехом. – Товарищи, миленькие, он меня вчера на расстрел водил! За столом ехидно посоветовали меньше пить, зная особенность завгара частенько ночевать в полицейской кутузке. Квач недоверчиво посмотрел на товарищей , положил руку на плечо полицейскому: – Товарищ уполномоченный, миленький, ты стрелял в меня из оружия в песчаном карьере? Бузняк погладил себя по животу и незлобно подтвердил: – Стрелял. Расскажи, как было дело. Квач замялся, боясь подвоха. Участковый подбодрил: – В воспитательных целях, людям интересно будет… Неожиданно подал трезвый голос Валентин Тарасович Брудастый: – Расстрел в мирное время? Это действительно интересно. Говори! Завгар выпил рюмку, вежливо подышал в сторону и осторожно произнес: – Миленькие, это правда. Только наш уполномоченный не виноват. Идея принадлежит начальнику полиции полковнику Добробабе. Полковника, конечно, тоже винить нельзя. Такая ответственность, такая должность… За столом недовольно зашумели. – Ты про себя говори! Завгар одним глотком хватил еще одну рюмку, осмелел и понес…. – Я много ездил по России и знаю на личном опыте, как относятся к выпившему человеку в разных городах и селах. Авторитетно докладываю: нигде, ни в одном автономном округе так не бьют выпивших граждан, как бьют дубинками по голове в нашем родном Загряжске! Если ты после работы зашел в пивную и выпил кружку пива, то нет гарантий, что ты благополучно дойдешь до дому. За тобой следят полицейские с того момента, как ты взял в руки кружку пива… Ты культурно выходишь, и за первым углом получаешь дубинкой по темечку. Тебя пхают в уазик, и ты очнешься уже на нарах в кутузке. Миленькие! Нигде так не поступают с выпившим человеком! Например, в Вышнем Волочке я выпил пива и не мог сразу попасть в гостиницу, по ошибке пошел в другую сторону и оказался в муниципальном поселении Тупые Ножи. Ночь застала меня на окраине, в труднопроходимых местах . Ранним утром местный полицейский на мотоцикле обнаружил меня и пригласил в коляску. Он не бил меня по голове, как в Загряжске, а повез прямо в пивную. Мы выпили… – Что ты про Тупые Ножи паришь! Про расстрел, про полицию говори! – Расстрел, миленькие, не объедешь. Полковник Добробаба не фашист. Но что делать полковнику, если кутузка маленькая, а дебоширов с каждым днем все больше. Содют вместе фулиганов и выпивших. Я как на грех в этот день оказался в кутузке. На утреннем обходе полковник увидел большую скученность в камере, возмутился и приказал: –Всю шайку в воронок! В сопровождении автоматчиков полковник вывез нас в песчаный карьер. Построили в шеренгу. Добробаба достал бумагу и громко зачитал: – От имени всех законопослушных граждан Загряжска безжалостно приговариваю этих фулиганов, дебоширов и пьяниц к расстрелу! Огонь! Автоматчики ударили из всех стволов! Земля летела комьями, пули свистели, люди кричали, дымом заволокло карьер. Я очнулся, полицейские уехали, расстрелянные собирались с разных сторон. Ржали и матюкались, хвалили Добробабу: круто получилось, молодец полковник! Товарищество высоко оценило воспитательные меры начальника полиции и участкового Бузняка. Выпили на посошок, порассуждали о том , что в Загряжске и не такое бывает, и ближе к утру разошлись восвояси.
2
Коренной житель и гражданин хутора Гривенного, Семен Семенович Гривенный родился лилипутом. Ранним утром он как обычно вышел во двор поглядеть на погоду, на облака. На плече у него сидела белая голубка с золотым ободком вокруг глаз и розовым клювиком. Хозяин поднялся по высокой лестнице на смотровую площадку с домиком для голубей. С высоты птичьего полета хорошо был виден хутор, речка Серебрянка в густых камышах и старый дубовый лес за лысыми песчаными буграми. Он сел на скамеечку и молча смотрел на розовый диск солнца за грядиной леса. Это была его родина. Здесь прошла жизнь с родителями, с дедушками, бабушками, со всеми родичами и жителями хутора Гривенного на окраине Загряжска. Один за другим ушли все родичи. Недавно умерла жена, и Сеня Гривенный остался бобылем в этом глухом краю. Два пристрастия оставались у него, книги и голуби. На другой день после смерти жены на плечо ему села белая голубка с розовым клювиком. По ее воркующему дыханию, по упругим шажкам беспокойных красных лапок хозяин явственно ощутил: это она, это жена явилась к нему в виде голубки. Он кормил ее с ладони. Голубка пила воду из его губ. Если задремывал – она мелко семенила по комнате и без умолку нежно ворковала. Одинокому человеку хотелось поделиться тайной. Но кому он мог рассказать? Соседу Антипу, инвалиду фронтовику, глухому после контузии? Соседке учительнице, содержавшей большое стадо коз и ночами проверявшей тетради, а по утрам, спотыкаясь, бежавшей в школу? Соседу самогонщику, что приторговывал горилкой и сам кушал ее с аппетитом. А по вечерам наяривал на гармони, распевая матерные частушки? Он мог бы, конечно, сходить к старому другу, Кузьме Валерьяновичу, самому культурному человеку в хуторе. Кузьма Валерьянович в молодости учился на конферансье и одно время работал в Загряжске артистом. Карьера кончилась почти трагически. Кузьма студент приторговывал джинсами. Невеста из-за ревности написала донос в партию. Кузьму исключили из комсомола и выгнали из училища. С тех пор уже лет сорок Кузьма Валерьянович живет в хуторе Гривенном. Он, конечно, хороший человек, но Семен не решился и ему рассказать о своей тайне... Хозяин открыл окно в домике, тоненько свистнул и хлопнул в ладоши. Голуби один за другим взлетали над голубятней и по спирали вертикально взмывали вверх, в вышину. Снял с плеча голубку, поцеловал, мягко подбросил вверх. Птица растаяла в голубизне. Занятие это не просто нравилось маленькому человеку, он совершал каждодневный ритуал, ведомый ему одному. Голубиная стая рассыпалась вверху, зависла, и, строго по одному, турманы выходили на вираж. Ныряли вниз, кувыркаясь через голову, через крыло. Скользили по спирали с вытянутыми в полукруг крыльями. Белая стая купалась, чертила в звенящем воздухе фигуры высшего пилотажа. Это было торжество, ликование, голубиная песня. Недоступное никому наслаждение. Повелитель закрывал глаза и млел, чувствуя кожей неведомые человеку страсти. В эти минуты маленький Сеня, кажется, сам превращался в турмана, растворившегося в свистящих потоках ветра. Вместе со всеми кувыркался, падал в спираль и снова взмывал к солнцу… После торжественного парада он дожидался, пока голуби возвращались в домик. Последней прилетала голубка и привычно усаживалась на плечо. Сеня целовал подружку, спускался с лестницы и в доме за столом кормил красавицу. Она клевала с ладони просяные и подсолнечные зерна, пила воду из его губ проворным клювиком. Он слышал ее порывистое дыхание.
3 Лет тридцать назад в Загряжск приехал на гастроли известный в Европе театр лилипутов. Маленькие артисты ставили мелодрамы собственного сочинения: «Карлик и великан», «Бедняк и королева», «Маленький Геракл», «Слезы ангела» . Чувствительные загряжцы по нескольку раз ходили на каждый спектакль. Носили в гостиницу угощения: яйца, сметану, вяленую рыбу. А один артист, в клетчатых портках и в красной панамке с помпоном попробовал местный напиток из слив. После этого просил тайком приносить ему горилку в бутылке из-под минеральной воды. Отливал в крошечную фляжку и носил за пазухой, отхлебывая по надобности в любом месте, даже во время спектакля. Загряжцы уважительно расспрашивали артистов и делали глубокомысленные выводы. "Играют, как взрослые, а живут, как дети». «Обидчивые, Боже упаси пошутить». Труппа задержалась из-за болезни примадонны Офелии. После простуды у нее случилось осложнение. Бедная девушка худела и слабела на глазах. Театр ждали в другом городе, Офелию оставили в хуторе Гривенном на попечении родителей Семена. У двадцатилетнего сына перехватило дыхание от счастья. Он даже не мог мечтать о встрече с такой девушкой. Не представлял увидеть рядом красавицу с фарфоровым личиком и большими голубыми глазами. Ее высокая шея и аккуратная быстрая головка напоминала Сене голубку турмана. А турманов Сеня любил больше всего на свете. Он разводил их с детства, большая стая жила в высокой голубятне, в домике с карнизом и ставеньками, выкрашенными белой, голубой и красной масляными красками. Сеня с ложки кормил Офелию, поил отваром целебных трав. В полутемной комнате хорошо пахло полынком, шалфеем, душицей. Пол был усыпан лепестками роз. В раскрытое окно залетали турманы, важно вышагивали вокруг кровати больной и, надувая зобы, ворковали. Целовались, чистили подкрылки друг у друга. Офелия молча смотрела на турманов, на Сеню и тихо улыбалась. Приходила в себя, спрашивала шепотом: — Где я? Откуда эти птицы? Сеня шепотом отвечал, рассказывал все по порядку. Девушка слушала и засыпала. Проснувшись, просила: — Расскажи мне еще о Загряжске… Сеня рассказывал о добрых людях, о колонии лилипутов в Загряжске. Читал вслух книжки о монастыре, о казаках. Офелия выздоравливала. Каждое утро выходила с Сеней во двор. Родители Сени, колхозники, не могли наглядеться на маленькую красавицу. Желали ей крепкого здоровья и счастья в личной жизни. Офелия забиралась по лестнице в голубятню, брала в руки пару голубей, подбрасывала их и смеялась от радости. Родители, глядя на Офелию и сына, вздыхали: — Хорошая пара. Дал бы Бог… Сеня не просто полюбил девушку, он был заворожен, зачарован. Не мог надышаться запахом ее волос, наглядеться ангельским личиком. И Офелия, кажется, благодарно клонилась к своему рыцарю. Целые дни они проводили вместе. Говорили без умолку. Ходили на пойму, держась за руки. Сидели на берегу Серебрянки. Сеня сплетал венок из лиловых колокольчиков и украшал им голову Офелии. — Сеня, а откуда наши братья-лилипуты в Загряжске? Ведь они живут в больших городах, и многие идут в артисты. Сеня как всегда отвечал умно и обстоятельно. — Тут целая история про наших братьев…. Я родился в хуторе Гривенном, мои родители коренные загряжцы. Был у нас чудак, председатель колхоза Иван Иванович Перепечай. Он очень любил маленьких людей. В студенческие годы учился у профессора лилипута Богдана Ильича Жемчужникова. Перепечай подружился с профессором, и тот познакомил его со своими братьями из Москвы и других городов. Через много лет, когда студент Перепечай стал председателем колхоза, он пригласил своих знакомых в колхоз. Не просто пригласил, а построил дома поближе к Загряжску, чтобы жить в городских условиях. Человек двадцать, наверное, переехало на новое место жительства. Перепечай дал им работу. Братья-лилипуты плели корзинки, работали на птичнике, разводили цветы, выращивали овощи на плантации. Варили варенье, солили огурцы и капусту. Уголок, где поселилась колония, и сейчас зовут Лилипутовкой, или коммуной Лилипутов. Братья жили очень демократично, и многие ученые люди издалека приезжали поглядеть на их порядки. Замечательный человек был Перепечай! Он гордился коммуной и был отцом и заступником маленьких людей. После Перепечая колония распалась, а колонисты разъехались кто куда… Офелия внимательно слушала, ее тронула история переселенцев. — А где сейчас этот человек? Сеня грустно вздохнул. — Случилась трагедия от романтической любви… Такое бывает только с хорошими людьми. Перепечай полюбил девушку студентку, практикантку. Она ответила взаимностью. Они стали тайно встречаться. Перепечай был женат. Не знаю, как долго им удавалось сохранять тайну. Но разве в маленьком хуторе можно спрятаться от людей? Скоро все знали о любви Перепечая. И начальство, и товарищи по работе осуждали его, а девушку прилюдно оскорбляли. Ему пришлось уйти из колхоза, из семьи. Жена Перепечая приходила скандалить в общежитие. Девушку спрятали. Жена била стекла в доме и грозилась переломать руки и ноги всем студенткам. Скандал вышел на телевидение и в газеты. Бедная девушка отравилась таблетками. А Иван Иванович на следующий день после похорон студентки застрелился из охотничьего ружья. Его похоронили рядом с возлюбленной. Там, наверно, они соединились. У Офелии по щекам текли слезы, она по-детски терла глаза кулачком. Слегка заикаясь, попросила: — Я хочу посмотреть на их могилы. Молодые люди сходили в Загряжск, на старое кладбище. Положили цветы на два холмика, долго стояли, держась за руки. Покойники смотрели на них с эмали счастливыми улыбками. — Они, наверно, очень любили друг друга, — сказала Офелия. — Такую любовь Бог посылает редко, — ответил Сеня. — Почему большая любовь кончается трагедией? Сеня, видно, давно размышлял над этим. У него был обдуманный ответ: — Господь оберегает такую любовь от скверны людской. Он берет к себе чистые сердца… Офелия неожиданно сказала: — Я завидую им… Сеня крепко обнял девушку. — Мы будем жить долго! Однажды Сеня встретил у калитки двух важных маленьких людей. Незнакомцы с перстнями на пальцах, в кепочках, в темных очках чинно представились: они из театра, коллеги Офелии, приехали по поручению дирекции за девушкой. — Кстати, где она и как ее здоровье? – спросил важный гость с тросточкой. — Мы уполномочены возместить расходы. – Сказал другой гость с кожаным портфельчиком. Сеня ни жив ни мертв, повел гостей в свое жилище. Он с ужасом смотрел, как обрадовалась гостям Офелия. Она жадно слушала новости из театра. Угощала гостей чаем и все спрашивала, кто играл ее роли, и как играл. В каких городах был театр, и как принимала публика. Не забыли ли ее, примадонну. И какие планы на нынешний сезон. Гости отдохнули час-другой в прохладной комнате. — Ну, пора ехать, — сказал человек с тросточкой. — Собирайся, Офелия, мы вызвали такси. — Сказал человек с портфелем, положил на стол конверт. – Это за уход и лечение. Девушка улыбнулась и сказала тихо, как о деле решенном: — Мы с Семеном любим друг друга. Гости молчали. Отошли в сторонку, посоветовались. Человек с тросточкой сказал: — Мы не собираемся разлучать вас. Мужу найдется место в театре, мы поедем вместе. — Мы остаемся здесь, — сказала Офелия. Гости уехали. Через год театр опять был в Загряжске. Но Офелия уже жила другой жизнью. Она ходила с Семеном на спектакли. Переживала, волновалась, иногда тайком плакала. Но о возвращении в театр уже не было речи. Офелия была счастлива с Семеном. Счастлива всей жизнью в хуторе. Впервые в жизни видела зиму в первозданном виде. Впервые ходила по сугробам в валенках. Семен научил Офелию плести из лозы корзинки. Научилась она очень быстро, а в художестве превзошла учителя. Выплетала круглые, овальные, плоские формы. С одной дугообразной ручкой. С двумя откидными. Оплетала разные стеклянные емкости, вплоть до бутылок. Плетеные изделия быстро раскупали загряжцы, туристы, местные фермеры. Офелия охотно, даже с азартом продавала свой товар, пересчитывала выручку, с гордостью объявляла: — Сегодня лучше, чем вчера! Люди дивились бойкости, разумности и простоте маленькой хуторянки. Офелия любила сидеть в беседке за широким столом и плести лозу тонкими проворными пальцами. Семен выносил ватман и рисовал карандашом девушку с лозой и корзинками. Тридцать лет прожила Офелия в хуторе Гривенном. Умерла она тихо, во сне, ни на что не жалуясь, на руках мужа. Семен похоронил ее на старом кладбище в Загряжске. Сам установил кованую оградку с запасом еще на одну могилу. Вкопал небольшой столик и скамейку. Люди видели, как маленький старичок подолгу сидел на скамейке. На плече у него неизменно была белая голубка с розовым клювиком.
4 Митя и Нюрка родились в один день. В середине мая, в самую кипень цветущих садов старого хутора Гривенного. Родители – соседи через плетень, дружили семьями. Отец Мити плотник Редкозубов Степан, мать Мария, доярка. Отец Нюрки колхозный бригадир Тримайло Иван Максимович, мать заведующая детсадом Нина Кузьминична. Иван Максимович на своем «москвиче» привез из роддома обоих мам с детками. Через неделю после крещения в хуторской церкви родители пригласили хуторян на обед. Целый день до позднего вечера произносились самые заковыристые тосты за новых граждан хутора Гривенного Анку и Митра. Один тост дошел до потомства. Бухгалтер Кузьма Валерьянович, как бывший артист, сыграл на аккордеоне вальс Мендельсона. Выпил рюмку горилки, выпучил глаза, крикнул отчаянно: — За будущих жениха и невесту! Анка на руках Нины Кузьминичны засучила ножками, заревела высоким контральто. — У- а-а! У- а –а- а! Митро заворочался в коляске, подхватил хриплым баском: — О-а-а! О-а-а-а! Пьяненькая компания загоготала, захлопала в ладоши. — Жених и невеста! Так и прилипло, так и пошло. В садике, в школе, да и после школы… В детстве у Мити не было лучшего друга, чем соседка Анка. Они были неразлучны. Маленький глухой хутор открывал им свои сокровища. Речка, лес, праздники на выгоне. Долгие снежные зимы, лыжи, коньки. Весной поездки на велосипедах в майскую степь за тюльпанами. Какое богатство вокруг! Сколько птиц, зверушек, ящериц, лягушек! Сколько звуков и запахов! Страхи, суеверия. От июньских гроз и молний, от животного ужаса перехватывало дыхание. Все укрупнялось, увеличивалось стократно и переживалось сказочно ярко, свежо. Милое волшебное детство без конца и без края! Нюрка в семилетнем возрасте была выше и крупнее сверстников. Круглые смелые глаза, красные щеки с ямочками, крупные породистые руки. Если бы не толстая заплетенная коса Нюрка мало чем отличалась от хуторских хлопцев. Она играла в одной команде со старшими в футбол, волейбол. Подтягивалась на турнике. Прыгала в речку с кручи вниз головой. Дралась с обидчиками. Была первой, лучшей, она родилась победительницей. Митя, напротив, был худ, мал, застенчив. Тихие васильковые глаза смотрели умно и смущенно. Он как бы извинялся за свою слабость и худобу. Но маленький Митя был гибок и проворен, как ящерица. Легко лазил по деревьям и свободно ходил по жердям-перилам подвесного моста через Серебрянку. Читал книжки, любил ботанику и географию, разбирался в травах. Но скрывал свои увлечения. Для Анны он был Митюк, Митяй. Он звал ее Нюсей. В пятилетнем возрасте Митя спас Нюсю. В праздничный день родители сидели на майской мураве возле речки. Загорали, пили вино, отдыхали. Митюк и Нюрка собирали мать – и- мачеху для венков у самой воды. В какой-то момент Нюрка оступилась и молча булькнула в речку. Митюк прыгнул следом. Нюрка крепко ухватилась за голову спасателя, царапая ему лицо, шею. Он, захлебываясь, едва касаясь ногами дна, толкался к берегу. Нюрка сдавила ему шею, малыш глотал воду, захлебывался. Нюрка уже у берега шумно вдохнула воздух, реванула дурным голосом. Отец вынес обоих на берег, помял, потолкал мальчика в грудь, Митюк икнул и заплакал. Вечером Нюрка позвала Митю и таинственно потащила в сад. Поставила его спиной к цветущей черешне, приблизила лицо нос к носу, расширила глаза и трагическим шепотом объявила: — Я выйду замуж только за тебя. Согласен? — Согласен, — прошептал Митюк. Сцепив мизинцы, они поклялись хранить тайну. В школе Анну и Митю воспринимали, как родственников. Они сидели за одной партой. Вместе ходили в кино. Ловили удочками пескарей в Серебрянке. Купались, воровали яблоки в колхозном саду. Играли в волейбол на выгоне. Боролись на траве. Однажды Анка увидела у друга синяк под глазом. — Кто? – Спросила она. – Упал. – Митюк опустил глаза. На следующий день подружки рассказали Анне, как было дело. Старшеклассник Антон попросил у Мити ножичек. Он сказал, пряча его в карман: – Считай, что ты мне подарил. – Отдай! – Митя схватил обидчика за карман. – Держи! Антон крепко дал ему в глаз. Анна подошла на перемене к Антону и молча, с размаху влепила ему леща. Тот упал, быстро вскочил, сжал кулаки, завопил: – Я тебе голову оторву! Анна решительно шагнула вперед. Антон отдал ножик, отряхнул штаны, пригрозил: – Поговорим в другом месте… Вокруг стояла толпа школьников, ребята смеялись и улюлюкали.
Митя отличался скрытностью. Анка не раз говорила ему: – Ты, Митюк, как улитка, от всех прячешься. Он обижался. – От дураков, может, и прячусь. – А от меня? – Ты не дура. – Почему руки за спиной держишь? Митюк краснел, огрызался. – Это… не твое дело. – Кто тебя поцарапал? – Никто… Котенок. – Говори! – Котенок чужой в сарай залез и цыплят передушил. Я ему хотел веревку на шею… Он поцарапал руки и удрал. Сегодня я поймал его и задушил. Голыми руками. – Зачем? – возмутилась Анка.—Живодер! Она внимательно и брезгливо смотрела на друга, боролась с новой, еще неясной для нее мыслью. – Никогда бы раньше не поверила, что ты способен задушить котенка….
Зимой за огородами среди бела дня загорелась колхозная скирда соломы. Пока ехала пожарная машина из Загряжска, огонь перекинулся на соседнюю скирду. Солома сгорела дотла. Участковый Бузняк и пожарники улик не нашли, но сделали вывод: – Мальчишки. Плотник Степан осмотрел пожарище, позвал Митю. – Ты поджег? – твердо спросил он. У Мити задрожал подбородок. – Сто лет она мне снилась, ваша скирда… Степан двумя пальцами поднял Мите подбородок. – Погляди на меня. Мальчик молчал. – Ресницы где подпалил? Отец снял со стены ремень, крепко взял Митюка за шкирку и стал охаживать вдоль спины. На шум прибежала мать, запричитала. – Уйди! – Степан погрозил ремнем.—И тебя выпорю! О поджоге никто не узнал. Только догадливая Анка шутя спросила: – Случайно , не ты бросил спичку в скирду? Погрозила пальцем: – Ох и жук ты, Митяй!
5 Девяностолетняя старуха Матрена Петровна сидела, опираясь на толстую палку, разговаривала со своей внучкой Ниной Кузьминичной, копавшейся в грядках. – Я о Нюрке думаю,– медленно, на старинный манер говорила бабка. – Девка оторви да брось, в Иванову родню пошла. Девка ранняя, много хлопот будет. Нина Кузьминична распрямилась, почесала поясницу. – У меня, бабушка, на всех сил не хватит. – Помру скоро,– Матрена Петровна тяжело вздохнула, долго молчала.—Жизнь вспоминается… . Ты Иванову бабку, Тримайло Оксану помнишь? – Не помню. Расскажи. – Она постарше меня. При царе нашим хутором Гривенным владела. Две тыщи десятин земли, дом с колоннами на бугре, сад , пруд. Настоящая панская усадьба. Первый муж офицер, при царе служил. Оксана за ним в Питер уехала. Через год или два вернулась. Волю любила, тут она сама себе госпожа. Гостей любила, застолья, песни цыганские. Много бойких людей крутились возле нее. Шампанское, мадера, карты. Цыган в любовниках был. Приехал муж в отпуск, а у нее сынок, выблядок. Чумазый, черноглазый, без штанов по двору бегает. Увидел офицера и в пляс, пятки мелькают. И просит офицера ручку, значит, позолотить.... Избил офицер неверную жену до полусмерти, напился и пел по хутору «Очи черные». Плакал, как дитё, и говорил, что теперь ему одна дорога – на войну, погибнуть из-за трагической любови. Он и правда, погиб на германской войне. Оксане шлея под хвост попала. Большой человек, пан Поляков убивался за ней. У него два имения в Загряжске и в Таганроге было. Депутатом Государственной Думы состоял. Звал ее замуж. А она с каторжником беглым из большевиков связалась. Он ей про революцию пел, а она, дура, большие деньги ему давала…. Были у нее поклонники из Москвы, из Петербурга, наши загряжские. Всех не перечесть! Сколько историй, сколько скандалов было! Вот какая бабка была у твоего Ивана… Нина Кузьминична оставила тяпку и села рядом с бабушкой. – А что же с Оксаной? – Спросила внучка. – Что было дальше? – А дальше ничего не было, зарезали ее. Двое или трое молодых людей пьянствовали у нее в доме. Поскандалили, подрались. А утром Оксану с ножиком под сердцем нашли… Нина Кузьминична произнесла удивленно: – Иван мне никогда не рассказывал об этом. Матрена Петровна спохватилась, перешла на шепот: – Ивану не говори, что я тебе про его бабушку… Может, напутала что… Я про Нюрку думаю…. За девкой глаз да глаз нужен.
6 – Нюся! – Митюк негромко постучал в окошко спальни. Нюрка вышла спросонья, зевая. – Хочешь, пойдем к Сене-лилипуту? – Зачем? – За голубями. Он пару турманов обещал. – Правда? Хочу, пойдем. Ребята застали Сеню с палочкой возле калитки. Он извинился. – Я в лес собрался. Ребята стояли в нерешительности. – Сеня, возьми нас, – попросила Нюрка. – Пойдем! – Согласился Сеня.— За компанию. Голуби никуда не улетят. До леса было километра три. Полевая тропка вела через пойму, виляла, теряясь среди высокого пырея и овсяницы, выметавших обзерненные метелки. Был канун троицы, самое буйство летних трав. Глаза рябило от разноцветных зонтиков купырей, кашек, бледных колокольчиков повилики, охристо-яркой сурепки, пирамидально-пышного коровяка. Сеня с головой нырял в зарослях травы и неожиданно выныривал далеко впереди, окликая ребят: – Не отставайте! Экспедиция спустилась на берег Серебрянки. Нюрка посадила Сеню на закорки, и по наторенному броду по колено в воде ребята перебрели на другой берег. Речка здесь была ледяная от родников, прозрачная вода резво скатывалась мелкими ручейками от обрывистой меловой кручи. – Вот тут самая сладкая на свете вода, – сказал Сеня, приглашая ребят ближе к круче. – Серебряная! Под меловым обрывом вода недвижно стояла в большой круглой воронке. На чистом песчаном дне роились, взметывая султаны белого песка мощные родники. Сеня присел на корточки, напился из пригоршней, умыл лицо, перекрестился: – С самого детства люблю это место. Митя и Анна нахлюпались из горстей. – Аж зубы ломит! – Внутри горы жилы серебряные лежат. Вода пользительная, целебная. Сеня нахваливал криницу, как собственный колодец у себя во дворе. Ребята слушали, думая каждый о своем. – Значит, и речку назвали… – Серебрянкой, от здешних родников. Раньше весь хутор из речки воду брал. Ребята поднялись на крутой бугор и присели отдохнуть на больших замшелых валунах. Отсюда был виден весь хутор вдоль Серебрянки, Загряжск с куполами церквей и извилистая полоска асфальта, уходившая далеко за горизонт. По лысому бугру вразброс стояли несколько каменных идолов, напоминающих человеческие фигуры. На них неподвижно сидели степные кобчики. Ветер едва слышно посвистывал, подвывал, вылизывая древний камень. Солнце, облака, молчаливые бугры, каменные идолы с кобчиками на макушках, маленький Сеня – все напоминало волшебные сказки, которые Митюк и Нюрка читали друг другу вслух на летних каникулах. – Тут в старину Мамай стоял. – Сеня ковырял палочкой в песке и щурился на солнце. – Он хотел завладеть Загряжском и разрушить все церкви православные. Войска у него было до самого леса, кибитка на кибитке, видимо-невидимо. А загряжцев, казаков, вдесятеро меньше. Не стоять бы славному Загряжску, не стоять православию, не уцелеть зверю лесному от Мамая. Спасла всех молодая девушка из простых людей. Она пришла сюда на бугор, и вся рать расступилась перед ней. У нее была русая коса ниже пояса, ясные глаза и чистый, как у голубки голосок. – Царь Мамай! – Сказала девушка. – Я согласна стать твоей женой. Только пощади наш город и наших людей. Мамай полюбил девушку и ушел отсюда навсегда. Говорили, что он вовсе перестал воевать и жил, как простой пастух в кибитке с русской женой и многочисленными детками в калмыцких степях. Там он умер, калмыки похоронили его и насыпали на могиле курган, Мамаев курган. – Мамаев курган в Волгограде, – осторожно возразил Митюк. – И в Калмыкии есть Мамаев курган, – сказал Сеня не очень уверенно, – я от бабушки своей слышал… Пешеходы добрались до леса и скрылись под кронами молодых дубков. Пахло сыростью, болотом и лягушками. Сеня остановился у огромного, в человеческий рост, живого муравейника. Обошел пирамиду вокруг, трогая палочкой и внимательно приглядываясь к муравьиным дорожкам, к мельтешению рыжих проворных обитателей. В одном месте пирамида осела, край обвалился, обнажив россыпь белых муравьиных яиц. Возле них собралась толпа, муравьи хватали яйца и тащили, перекатывали поклажу вверх, по крутому склону. Срывались, падали вниз, другие по спинам сородичей упрямо двигали, волокли яйца в потайные места, прятали поглубже от стороннего глаза. Сеня долго колдовал над муравейником. Шептал, бормотал, сердился. Разглядывал на ладони отдельные особи. Разгребал кучу у основания, выискивал каких-то насекомых, безжалостно давил их подошвами, скрипел зубами. Кажется, он напрочь забыл про своих спутников. Старичок воевал, сражался с многочисленной ратью. Со стороны казалось, что он воюет с муравьями и хочет вовсе разрушить их жилище. Ребята терпеливо наблюдали за таинственным занятием старичка. Наконец тот отбежал в сторону, стряхивая насекомых с рук, шеи, с головы. Устало присел в холодке и обратился к друзьям: – Слава Богу, общежитие выздоравливает! Сеня поведал ребятам удивительную историю. И вот каков был его рассказ.
7 – Муравейник в точности воспроизводит жизнь человеческого общества. У муравья все свойства человека со всеми достоинствами и пороками. Муравейники погибают так же, как царства и империи. Вы спросите, откуда я почерпнул знания? О муравьях мне рассказывал дедушка, лесничий Егор Егорович Гривенный. У него я брал книжки про лесную жизнь и про муравьев. К дедушке приезжали ученые люди и записывали его сведения. Я был рядом с дедушкой, все слышал и запоминал… Вы можете смеяться, но мои изыскания о муравьях бесценны для человечества. Потому что они могут предупредить людей от глупости и слепоты. Человек не царь природы, он мал и слаб, как муравей. Я пытался поделиться своими познаниями с бухгалтером Кузьмой Валерьяновичем, с соседкой-учительницей, с председателем нашего колхоза. Ездил в Загряжск к ученым людям и к настоятелю, отцу Амвросию. Они отвечали мне примерно одинаково: занимайся, Сеня, своим делом, а о муравьях пусть наука думает. Ладно, пусть наука думает! А если кроме меня…. Если кроме никто не знает и я, допустим, помру? Вы юные и любознательные молодые люди, вы оба, Аня и Митя, любезны моему сердцу. И вам я открою тайны муравейника… Этот муравейник я пересадил в прошлом году, он молодой. А старый погиб, как древний Парфенон. Жизненное устройство муравьев очень простое. На глубине, примерно полутора метров под пирамидой, сидит во дворце Царица, правительница. Она правит всем поселением, всем народом. Под ее властью тысяч десять подданных. Царица важная, пышная, с большой головой, с большими выпученными глазами, с длинными тараканьими усами. Вокруг адъютанты, прислуга. Они всегда наготове, ждут приказаний и моментально исполняют их. Облизывают Царицу, кормят ее, охраняют сон. Правительница откладывает яйца и продолжает род. Она первородная мать гнезда. Ни одна из тысяч муравьих не посмеет отложить свои яйца при жизни Царицы, а она живет до двадцати лет. Тысячи фуражиров добывают пищу вокруг муравейника. Они передают собранный нектар по инстанции к дворцу правительницы. Фуражиры разводят тлю, как домашний скот. Пасут ее на зеленых стеблях. Доят, заготавливают молочко впрок. Вы, наверное, видели, как на облепленных тлей ветках и листьях хлопочут муравьи. Тля самое их лакомство. Царица окормляет всех муравьев по очереди своими выделениями. В них содержится важная информация о здоровье правительницы и о состоянии гнезда. Все особи информированы о текущих делах и планах. О нарушениях и наказаниях. Порядки здесь очень строги. Например, если фуражир плохо выполняет свои обязанности и не вырабатывает норму, его просто убивают. Гнездо работает, как часы. Фуражиры добывают и заготавливают корм, мастера укрепляют ходы и тоннели, выносят мусор. Специальная команда хоронит мертвых. Есть лекари, которые ухаживают за стариками и больными. Все предусмотрено до мелочей. Гнездо живет, как разумное государство. До поры до времени… Вместе с муравьями сожительствуют сотни других насекомых. Полезных и паразитов. Но им нет места в семье. Они только рядом, и не опасны. В результате эволюции появился жучок-варяг. Он втрое меньше муравья и похож на него. Чужак угощает муравьев своими выделениями и входит в доверие. В выделениях жучка содержатся наркотики, и муравьи впадают в зависимость. Они охотно кормят чужаков, переносят их у себя на брюшке в муравейник, в свои жилища. Жучки-варяги размножаются точно так же, как муравьи: яйцо—личинка – куколка – взрослое насекомое. Яйца ничем не отличаются от муравьиных. Но уже личинка начинает выделять наркотик. Взрослые варяги живут здесь же, со своим выводком. Бедные муравьи кормят паразитов, не подозревая о смертельной опасности. Они уже больны, они наркоманы. Среди них много уродов, инвалидов. Муравьи преждевременно умирают…. Уже не хватает корма даже для Царицы. Эпидемия наркомании охватывает тысячи особей. И скоро муравейник деградирует, погибает. Я давно наблюдаю трагедию. На собственном опыте дошел, догадался…. Помочь можно только собственными руками, т.е. вручную очищать муравейник от заразы. Конечно, эта работа не под силу слабому человеку, и одному невозможно победить паразитов. Тут лиха беда начало. Важно подтолкнуть, направить муравьишек на борьбу. Они понятливые, сами активно берутся за очищение. Появилась надежда на спасение муравьиных гнезд. В моей практике это уже третий случай, когда на новом месте возрождается гнездо. Ученые не знают способов, а я знаю! Скажу без похвальбы: результат уникальный, еще не описанный в науке! И вот что радует. Возрожденный муравейник получает иммунитет против жучков-варягов! Муравьи теперь имеют стойкую прививку против наркотиков. Размножается здоровое дееспособное гнездо… Чем не пример для человека? А вы говорите… Но ребята ничего не говорили. Они слушали своего учителя, затаив дыхание. Как никогда не слушали на уроках в школе. И всю дорогу из леса задумчиво помалкивали. Семен Семенович был очень доволен экспедицией.
8 Анка стала отдаляться от Мити. Это стало причиной его долгого мучительного одиночества. Он хорошо запомнил, когда это началось. На выгоне во время игры в лапту, Митя догнал Анку и обхватил ее сзади. Его руки ощутили дрожащие упругие холмики, он близко увидел не девчоночьи глаза, а жуткий откровенный взгляд, загадочную стыдливую улыбку. Руки обожгло электрическим током. – Дурак! – Крикнула девушка чужим голосом. Митя осекся, молча отошел в сторону. Позже, когда они остались одни, девушка сказала, как старшая, как учительница: – Никогда больше не делай так, ... Дмитрий. Его точно палкой ударило это обращение. Перед ним стояла не соседская девочка Нюся, не одноклассница, с которой он сидел за одной партой, не закадычная подруга, от которой не было тайн, а чужая девушка, смутившая его до одеревенения. Он уже не мог, не осмеливался назвать ее Нюськой, Нюсей. Анка менялась на глазах, Она подкручивала челку, локоны на висках. Подкрашивала губы, выщипывала густые брови. Припудривала прыщики на щеках. Митя впервые увидел на ней золотые сережки с камешками. Он с ужасом понял, ощутил всей кожей, как она вызывающе, нахально повзрослела, стала красавицей. А он безнадежно отстал, задержался в подростках. Анну звали на взрослые вечеринки, дни рождения, проводы в армию. Появился молодой человек на «жигулях», она ласково называла его Шуриком. – Ничего серьезного! – Кокетливо говорила она Мите. –Шурик такой чудак, умора! Если б ты слышал, как он анекдоты рассказывает. Артистов передразнивает… Старый друг обиженно уходил и старался избегать новых встреч. Каждый вечер парень лихо подкатывал на своем лимузине. Анна на виду у соседей чинно садилась в машину, и счастливая пара мягко катила по хутору, пугая сонных кур. Митя злился на Анку, на себя, на всех. Уходил в сад и часами сидел, цепенея от одиночества. Мария, понимая нешуточные страдания сына, осторожно говорила ему: – Ты бы съездил к тетке Дусе в Таганрог. Проведай крестную, поезжай прямо завтра, сынок. Она и денег посулила на дорогу. Проветриться надо на людях. Нельзя все время с книжками под грушей лежать… – Какое вам дело до меня! – Огрызался Митя. – Что вы за мной следите! Не хочу в Таганрог! Отстаньте! Мать ласково уговаривала: – К отцу на полевой стан сходи, ему сейчас перед уборкой помочь надо. Не обижайся, сынок, о тебе душа болит… А Нюрка не пара… Она скоро замуж выскочит. Митя взрывался, топал ногами, заикался: – Зз-амолчите! Не сс-плетничайте! Не сс-мейте! Мать пугалась такого взрыва, пятилась назад и крестилась перед образами: – Отведи, Господи! Спаси и сохрани! Митя чувствовал, что погибает безвозвратно. О стал думать о самоубийстве. Однажды бесцельно бродя по берегу Серебрянки, он увидел на круче в старом саду компанию взрослых хуторян. Парни и девчата сидели на траве, ели черешню и пили вино из стаканов. Анка вместе со всеми сидела рядом с Шуриком со стаканом в руке. Она смеялась, и смех этот ударил Митю прямо под дых. Он закашлялся. – Поднесите ему, – сказал кто-то из ребят. – Митро, поздравь Шурика с днем рождения! Шурик взял стакан у Анки, налил из бутылки, протянул Мите: – Давай, старичок, за нас с Анкой! Смотрел в упор весело, нахально. Анка протянула кулечек с черешней. Митя плеснул вино в лицо Шурику. Тот удивился, по-собачьи помотал головой, отряхиваясь, похвалил: – Молодец! Не размахиваясь, ударил кулаком в переносицу, Митя мячиком откатился в кусты. Шурик, играя мускулами, подбадривал: – Вставай! Твоя очередь. Митя, не помня себя, кинулся на соперника и, кажется, попал, зацепил по губам. Шурик сплюнул кровь, оттолкнул Анку, пытавшуюся заслонить друга, несколько раз тупо, с костяным стуком ударил Митю по голове. И уже лежачего, изогнувшись, несколько раз поддал ногой. Шурика оттащили, налили стаканы и предложили выпить мировую. Митя, шатаясь, спустился к речке, забрел в воду. Боль приносила облегчение, он улыбался разбитыми губами. Как сладко погибать, как желанно быть отвергнутым! Теперь он один, и он поедет завтра в Таганрог! Утром Анка как ни в чем не бывало, окликнула его через плетень: – Митя, я не знала, что ты такой драчун… Митю обожгло злостью. Он любил Анку, а не эту глупую кокетливую красотку.
Летом Анка уехала в Воронеж поступать в медицинский институт и не вернулась к родителям. Они не знали, поступила ли она, где и на что живет, почему не подаст весточку. Родители поехали в Загряжск, в милицию. Начальник, одногодок Ивана Максимовича, полковник Добробаба, сказал добродушно, по-свойски: – Таких историй у нас полно. Ждите скоро с внуком или с внучкой… Как в воду глядел. Пришло письмо из Воронежа. «Дорогие мама и папа! У меня все хорошо. У меня есть парень, живем хорошо. Он сейчас в Москве, учится на кинорежиссера. Я в декретном отпуске. Сразу после родов папик заберет нас в Москву. Если можно пришлите немного денег. Сообщайте все новости из хутора, я очень скучаю. Как поживает Митя? Он, наверно, обиделся на меня? Передавайте ему привет». Родители собирали Митю на учебу в духовную семинарию. Степан, глядя на молчаливо- упрямого, окончательно выбравшего свою стезю сына, сказал рассудительно: – В душе у тебя раскоряка, сынок. По нашей жизни некуда тебя приткнуть. А в церкви всех принимают. Попы научат… Мария плакала, крепко прижимала голову сына к груди. – Может, после учебы в хутор вернешься. Батюшки нынче везде в почете. Отец молча вытер слезу. Он всегда хотел, чтобы сын выучился на прораба…
9 У Насти умирала мать. Недолгую свою жизнь мать проработала на скотном дворе телятницей. Простудилась, долго лежала в больнице в Загряжске, а когда выписали, уже не вставала с кровати. От не утихающих ни на минуту болей мать мучила Настю, особенно по ночам. Каждую минуту она звала: – Настя, ты где? Настина постель была рядом на полу. – Я здесь, мама, я всегда здесь. – Небось, ждешь, когда помру? Больная часто просила водки, ей становилось легче от одного глотка. Настя покупала самогон у соседа. Наливала в граненую рюмку, приподнимала голову больной, давала глотнуть. Мать кашляла, била рукой по рюмке, злилась: – Гадость! Ты меня отравить хочешь! Тут же просила жалобно: – Налей еще… Водка помогала задремать на час-полтора. За это время Настя успевала сварить курицу, постирать, протереть полы. Она все делала проворно, с улыбкой, как бы извинялась за свою сноровку. Только со школой не получалось, ее оставили в восьмом классе на второй год. В школу она больше не пошла, ее позвали на ферму. После смерти матери Настя начала самостоятельную взрослую жизнь. Бригадир Иван Максимович, на первых порах жалел девочку, не давал бабам помыкать ей. Но Настя не боялась работы и все делала в охотку, с застенчивой улыбкой. Бабы в засаленных фуфайках, в больших резиновых сапогах ерничали: – Вот погорбишь годик другой, и улыбка куда денется. – Провоняешь навозом, женихи морды воротить будут. – Тут один жених, бригадир… – Беги, девка, отсюда, пока не поздно. Иван Максимович не рассчитывал, что Настя задержится. Все девчата, кто после школы приходили на ферму, скоро разбегались, кто куда. В город на завод, в Загряжск на стройку, а чаще всего замуж. На ферме работали хуторские бабы, семейные, безмужние, одинокие, которые рано узнали, почем фунт лиха. Среди них были отчаянные, пьющие, крепко угощавшие бригадира матом и матерными частушками. Иван Максимович подыгрывал бабам, частенько выпивал с ними, был своим парнем. Больше того, он заманивал очередную молодку в свою конторку и молодецки задирал ей юбку прямо на топчане. Бабы знали слабость бригадира и не только не осуждали , но всячески поощряли, заигрывали с ним. Знала об этом и жена, Нина Кузьминична. Она давно уже махнула рукой на «рябого черта». – Не морда, а кирзовый сапог! Как его бабы подпускают? Однажды бригадир застал Настю в слезах. Она сидела одна в углу на соломе. На дворе смеркалось, бабы ушли домой. – Ты что? – Спросил Иван Максимович. Настя подняла голову, всхлипнула и заревела, размазывая слезы кулаками. – Колечко мамино … потеряла. Иван Максимович улыбнулся ее неподдельному детскому горю. Огляделся по сторонам, снял пиджак. Погладил девочку по голове, ласково заглянул в глаза. – Дурочка! Неумело толстыми пальцами поправлял на ней волосы, мизинцем убирал соринку на щеке…. Крепко обнял, часто задышал в ухо: – Мы тебе купим колечко…. Сережки золотые купим…. Не боись, не шуми, мы потихоньку…
10 Ирония судьбы! Настя рожала в Загряжском роддоме в одной компании с Ниной Кузьминичной и дояркой Марией. Трое наших героев родились в один майский день. Сводный брат Анки, Сергей с первых дней показывал норов. Громко и жадно сосал грудь, больно кусал Настю, толкался круглыми пятками, орал басом, распевая жизнерадостные рулады. И уже в девять месяцев начал самостоятельно топать по хате маленькими шажками. Сынок вытянул у маленькой Насти все жизненные соки, она похудела, подурнела, осунулась. Только глаза светились вымученным материнским счастьем. Никто из хуторян не спрашивал, кто отец малыша, но никто и не сомневался, порода была налицо. Большая голова, крупные ноздри, упрямая переносица, голосистый басок – кажется, все прихватил жадный сынок у жизнелюбивого батьки. Хуторяне всячески ободряли Настю и не осуждали бригадира. Помогали ей продуктами, давали советы, как и чем лучше кормить, охотно нянчили маленького Сергея. Иван Максимович, по слухам, приходил к Насте, подержал сына, но не выразил, как говорили, особой радости. Дал Насте денег и пообещал по силе-возможности помогать. С женой Ниной Кузьминичной был скандал, бригадир полгода жил у одинокого товарища на краю хутора. Оба напивались, пели матерные частушки про любовь и проклинали всех баб на свете. Через полгода Нина Кузьминична смягчилась, пустила «рябого кобеля», отдельно постелила чистую постель. – Спи дома, старый пенек! Не позорь нас с дочкой. Поглядел бы, как она выросла. – А как же, погляжу… По интонациям жены он понял, что прощен. Кузьма Валерьянович вместе с соседом и другом Семеном Семеновичем Гривенным навестили Настю. Пришли с подарками. Кузьма Валерьянович вручил серебряную ложечку и сказал: – Желаю стать большим человеком и начальником. И чтоб, значит, не забыл про нас с Семен Семенычем. Сеня достал из кулька икону Николая Угодника, перекрестил ею малыша, напутствовал: – Чти мать, толстомордый… Малый поморгал глазками, внимательно посмотрел на гостей и басом произнес: – М-а-а-м-а!
По хутору пошли нехорошие слухи, Настя тронулась. Соседи слышали, как поздно ночью она выходила на пойму в терновник и громко разговаривала с кем-то через речку. Ее соседка и товарка по ферме тетка Фрося рассказывала, как своими глазами видела: – Вот как в кино мертвецы по ночам выходят…. В ночной рубашке, по огородам, босая. Месяц только народился. Темно, сыч кричит. Страшно, жуть. А она про любовь, значит…. Складно, громко. К Ивану, бригадиру, обращается. Не могу, говорит, забыть нашу любовь. Жду не дождусь, сердце изболелось, душа истомилась. Приди, желанный, приди, коханый. Напою, накормлю, спать на перине уложу. Сама буду расчесывать твои кудри, глядеть в твои глазыньки соколиные… Бабы жалели Настю, вздыхали, глубокомысленно заключали: – Первый раз, первый мужчина. Обожглась. Тут и взрослая баба закукует. Со временем отойдет… Любознательный Кузьма Валерьянович, мучаясь бессонницей, несколько раз выходил ночью в терны. И тоже услышал монолог Насти. Разволновался, и на заре явился к Семену Семеновичу. Тот вставал рано, угостил соседа чаем и выслушал его эмоциональный рассказ. – Любезный Сеня! Я уже много лет копчу небо на белом свете. На своей шкуре испытал страсти шекспировские и свято храню в сердце первый поцелуй, движения душевные. Этой ночью я услышал монолог влюбленной. И все мои шекспировские страсти оказались бурей в стакане воды! Человечество знает Пенелопу и Дездемону, Клеопатру и царицу Тамару. Но оно не знает тронутую от любви соседку нашу Настю! Кузьма Валерьянович пригласил друга этой же ночью в засидки, в терны. Друзья оделись потеплее и залегли в кустах. Стоял май, только начали петь соловьи. Их было множество, они давно облюбовали пойму речки Серебрянки. Птаха величиной с палец выщелкивает, выводит рулады редкой музыкальной чистоты. Высокий тонкий пересвист всю ночь стоит вокруг хутора, заполняя небосвод до горизонта, до самых звезд. Друзья завороженно молчали и, кажется, сожалели, что в житейской суете редко слушали соловушку. Человек сладко спит, не замечая, какие богатства и сокровища таит майская ночь, шевелящееся звездами ночное небо. – Любимый! Голос Насти прозвучал отчетливо и совсем близко. Соседи видели откинутую назад голову и вытянутые к небу руки. Темная фигура напоминала собирающуюся взлететь птицу. – Желанный! Люди говорят, что я повредилась от любви. И ты так думаешь, я знаю. Люди глухие, ты слабый и слепой. Никто не поймет и не узнает, какая сила поселилась во мне. Великая сила! Это моя любовь, какую редко дано узнать человеку. У тебя есть жена, дети, дом. Но ты мой, ты здесь, ты всегда рядом, на всю жизнь, до смерти. Ничьим ты так не будешь, как моим! И ты никогда не узнаешь об этом. Господь мне дал тебя, и никому на свете не разлучить нас. Нет такой силы, которая была бы крепче моей любви. Мы не можем любить друг друга одинаково, я буду любить одна. Нам хватит одной моей любви на двоих. Ты не поймешь, ты не думай об этом. И люди не поймут, им проще считать меня поврежденной. У меня наступило просветление. Я вижу свет Божий другими глазами. У меня выросли крылья, я летаю во сне. Я люблю каждую травинку, сыночка нашего люблю, хутор наш, людей, всё-всё на белом свете люблю! Я не знала, не видела, не понимала этого еще вчера. Это ты открыл мне белый свет. Это ты влил мне в душу великую силу. Ты дал мне любовь! Я чувствую ее власть, ее царство. Ложусь спать с твоим именем, просыпаюсь , шепчу и благословляю его. Если ты умрешь раньше меня, я каждый день буду ходить на твою могилу, разговаривать с тобой, любить тебя, как живого. Попрошу соседей, как помру, закопать меня рядом. Мне сладко будет умирать с мыслями, что ты ждешь меня там для вечной жизни… Друзья вернулись домой, не проронив ни слова. Так бывает, когда нечаянно прикоснешься к чужой тайне, откровенной и грозной, как гром и молния. Соседи чувствовали себя пристыженными и виноватыми перед Настей. Им совестно было глядеть в глаза друг другу.
11 Кузьма Валерьянович считался в хуторе Гривенном первым женихом. Не потому, что был славен и богат, а по самой банальной причине, он каждый год подбирал по две-три невесты, перебирал. Много лет был постоянным клиентом служб знакомств в Загряжске, Воронеже, в Ельце, Тамбове. В личной картотеке, под рукой у него, находились около сотни кандидаток разных возрастов, с фотокарточками и письмами. Хуторские бабы, особенно одинокие, относились к привередливому жениху весьма критически. – Нашими хуторскими гребует, дайте ему королевну английскую. Сморчок с гармонью! Жениться хочет, а в штанах ветер гуляет, тьфу! В хуторе был только один человек, которому Кузьма Валерьянович доверял свои тайны, Семен Семенович. Но и тот не одобрял юношеской увлеченности соседа в поисках идеальной женщины. Когда в очередной раз Кузьма знакомил с новой избранницей, Семен Семенович начинал кашлять и, отмахиваясь ладошкой, заявлял, что у него грипп и он не может подвергать друзей риску. А после говорил с упреком: – Ты, Кузьма, избавь меня от новых знакомств. Ей-Богу, мне совестно глядеть в глаза новым женам. Сколько их было, десять, двенадцать? – Четырнадцать. – Спокойно уточнял жених.—Я закон не нарушаю. – А совесть? – возвышал голос Сеня. – К тебе едут женщины, продавая свое хозяйство, барахло, худобу. Надеются жить с тобой остаток лет. А через месяц ты выпроваживаешь очередную жену на улицу. Это нехорошо, не по-христиански. Это мошенничество, в конце концов. – Типичные предрассудки. – Кузьма вяло оправдывался. – Ты рассуждаешь, как наши хуторские бабы. Я ищу, понимаешь? Хочу, чтобы меня любили, понимали, ценили… – Поменяй полюса! – Семен Семенович выразительно поднимал перст. – Полюби ты, пусть даже безответно. Принеси себя в жертву! Ты будешь счастливым человеком. Переубедить упрямого жениха было не под силу маленькому соседу. На днях Кузьма Валерьянович заглянул к другу в особенно приподнятом настроении. В руках у него был распечатанный почтовый конверт. – Я, Сеня, как никогда нуждаюсь в твоем совете, – прямо с порога взволнованно объявил сосед. – Кажется, я нашел подходящую женщину… Друзья сели в беседке. Кузьма протянул конверт. Семен Семеныч долго смотрел на фотографию молодой женщины. Было что-то смелое, озорное, комсомольское в ее облике. Такие девушки работали на ударных стройках, они стремились в самую гущу, в молодежный коловорот. В общежития, в палатки. На север, на Камчатку. Лицо девушки напоминало давно ушедшую эпоху. – Варвара Менестрель! Кузьма Валерьянович произнес имя, как нечто священное и выразительно закрыл глаза. – Ты прочти, прочитай письмо. Семен Семеныч пробежал корявые строчки. «Дорогой человек! Ты играешь на баяне, и если решишься соединить со мной свою судьбу, я сделаю тебя сказочным Орфеем. Я объездила всю Россию и теперь хочу бросить якорь в каком-нибудь глухом уголке. Жить с любимым человеком и писать стихи о любви. Я бедна по жизни, но богата внутри. Я изменю твою жизнь, открою тебе третий глаз. Ты бывший артист, я узнала это из твоего письма. Но бывших не бывает. Ты будешь играть, петь и танцевать одновременно! Я высеку из тебя божественную искру! Мы зажгем твой глухой захолустный уголок России. Как сказал мой друг: … у поэта всемирный запой, и мало ему конституций! Жди меня, я устрою тебе сказочное существование! Навеки твоя Варвара Менестрель.» – Ну как? – робко спросил Кузьма, видя, как густо собираются морщинки на маленьком лбу Семена Семеныча. – Видишь ли, любезный Кузьма, – отвечал друг в раздумье. - Тут мой совет не нужен. Сигай, очертя голову, в омут! Или пан, или пропал! Первый хуторской жених на старости лет сиганул, очертя голову, в омут. Варвара Менестрель оказалась далеко не молодой , с детскими конопушками на носу, очень живой, разговорчивой. В плаще и шляпке с розаном. Она мило улыбнулась Кузьме Валерьяновичу, прикрывая ладошкой рот. – Извиняюсь, сняла коронку. Надеюсь, у вас есть стоматолог? А ты ничего, старичок -лесовичок… Показывай свои владения… Жених подхватил тяжелую сумку. Варвара шепнула ему в ухо: «Расплатись за такси». И первая уверенно пошла в калитку, игриво виляя задницей. Мало сказать, что жизнь старого холостяка изменилась. Она стала совсем другой, и сам Кузьма мало чем напоминал прежнего хуторянина. Во дворе постоянно слышались женский смех, радостные восклицания и громкая музыка. У крыльца выросла гора старого тряпья, обуви, подушек, кастрюль, журналов и фотографий в рамках. Конверты с фотокарточками из службы знакомств ветер разносил по хутору, ребятишки выкалывали глаза невестам, топтали их ногами, бросали в лужи. С утра до вечера слышались приказания и команды, по-военному четкие и беспрекословные. – Кузя! Перетащи нашу кровать в другую комнату, обстановку нужно периодически менять. Однообразие признак ограниченности. – Кузя! Посмотри, в каких ты штанах! Не артист, а шпана хуторская! – Кузя! У тебя в доме ни капли спиртного, умереть можно! Сгоняй в магазин сейчас же! И сигарет купи. – Кузя! Я не могу без мяса! Ты можешь, а я не могу! Приготовь на ужин шашлык что ли… – Кузя, послушай две нынешние строчки. Не правда ли, гениально? Запали меня с четырех сторон, – Как светло! Как просторно! Кузьма невесело поддакивал: – Посветлело… Что шторы! Кузьма Валерьянович покорно сел на табуретку и терпеливо ждал, пока Варвара большими ножницами стригла его жениховскую шевелюру. И не возроптал, когда посмотрелся в зеркало. Короткие волосья неровно торчали по всей голове. Варвара долго поправляла, старалась, но огрехи как нарочно разбегались стежками по вискам, по темени. Мастерица сердилась: – У тебя не голова, а тыква кормовая! Вся в шишках! Невозможно сделать нормальную стрижку. Впрочем, тебе не жениться, а для меня и так сойдешь. Семен Семенович, увидев молодожена без кепки, испугался: – Кузьма-а, ты зачем это…, – он провел ладонью по голове. – Кто тебя так? – В парикмахерской. – Уныло соврал сосед. – Убить мало! Руки оторвать за такую стрижку! – Тише… – испуганно прошептал Кузьма и оглянулся. – А-аа…,– осекся Сеня, мгновенно понявший, кто оболванил друга. И пошел к себе, покачивая головой, напевая известную песенку про любовь. Сосед перестал ходить к соседу. – Кузьма! – окликал через плетень Сеня. – Ты что, обиделся на меня? Друг, оглядываясь, осторожно подходил к плетню. Оправдывался. – Что шумишь? Некогда мне. Номер в театр готовлю. Сонеты Варвары Менестрель… – Кузя, ты где? – Окликала Варвара из открытой веранды. Тот делал страшное лицо, грозил кому-то кулаком и, не прощаясь, семенил к дому. Семен Семеныч глядел ему вслед, вздыхал огорченно: – Теряю старого друга…
12 Дмитрий Степанович Редкозубов был рукоположен в священники, и в числе лучших выпускников семинарии направлен в Истринский район Московской области в небольшой приход. Маленькая старинная церковь стояла прямо в лесу, в окружении могучих сосен и елей. Из близлежащего села к церкви вела только непроезжая лесная дорога и утоптанные глубокие тропинки. Настоятель церкви отец Власий родился, вырос и состарился здесь. Его любили прихожане и чтили начальствующие иерархи, как уникальный одушевленный экспонат, как кусок истории. Он был в глубоких летах, худ и слаб, и не мог обойтись без помощника. Смерть заблудилась в истринских лесах, задержалась на десяток лет, разыскивая одряхлевшего путника. Нового священника, отца Димитрия старик встретил радостно, со слезами. – Давно чаю, жду тебя, отче… Молодого человека поселили в небольшом бревенчатом флигеле прицерковной постройки. В избе была печь с полатями, во дворе под лопасом огромная поленница сосновых дров. Отец Димитрий даже засмеялся, не снится ли ему все это: тишина, лесной бор, изба, грибы под ногами и музыкальная деревянная дробь дятла. Отец Власий не вмешивался в распорядок своего помощника. Он приглашал его на вечернее чаепитие и рассказывал о здешних нравах. В воскресенье старик, сидя на скамеечке, внимательно слушал, как его помощник служил литургию и говорил воскресную проповедь. Медленно выговаривая слова, похвалил: – Литургия венец Богослужения, в ней ты златоуст, проповедник учения Господа нашего Иисуса Христа. Читать надо радостно, с восторгом душевным. Ты служил примерно. Умилительно. Что касается проповеди, хочу предостеречь. Не приземляй, не привязывай слово Божье к злобе дня, на потребу. Это смущает слабых, вводит в соблазн. На то есть политики и пропагандисты…. Моих дней осталось мало. У тебя впереди их много, и много искушений. С радостью великой неси слово Божье, отныне и присно! Отец Димитрий охотно и с большим любопытством ходил по окрестным селам. Вокруг Истры их было множество. Старых бревенчатых домов и домишек почти не осталось. Вдоль лесных речек Маглуша, Нудоль, Песчаная, по берегам небольших озер росли, как грибы, новостройки. Всё больше на европейский манер, усадьбы, особняки, замки. Только редкие церквушки напоминали о старине, о другой жизни. Вся округа когда-то принадлежала патриарху Никону. Он заложил знаменитый Ново-Иерусалимский монастырь, чей архитектурный ансамбль сохранился до сего дня и по своему благолепию не уступает лучшим кремлям России. Отец Димитрий читал исторические книги о старой Москве, о монастырях, о пустынях и святых местах. О монахах подвижниках, о каликах и блаженных. О святых источниках и чудесах. О святых людях. Молодая жаждущая душа священника неутолимо впитывала древности и предания, старые нравы и обычаи. Он чувствовал, что без этих знаний не понять православия, не осознать России. Он мечтал об этом на родине, в хуторе Гривенном. Теперь он ощущал в груди спокойную зрелую силу человека, вполне осознавшего свое призвание. Хутор Гривенный, родители, Анка отдалились в сознании Мити, то бишь, отца Димитрия, но не утратили остроты и ностальгии. Он часто звонил по телефону и писал матери короткие письма. Всегда спрашивал про Анку. Но не хотел, не мог позвонить ей по телефону. Старая рана кровоточила. Неожиданный гость был сюрпризом. Служка предупредил, что отца Димитрия ждет во дворе человек. Батюшку встретил Сергей, сын Насти. Молодой человек был высок, широк в плечах, по- государственному осанист, с характерным прищуром скрытного человека. – А-аа! – Вскричал он обрадованно. – Отшельник! Здравствуй, земляк! Как тебя теперь величать? Отец Димитрий улыбнулся сдержанно: – Зови, как прежде. Как ты меня нашел? В хуторе они мало общались, разные были компании. Но как хуторяне, хорошо знали друг друга. – Я тут живу. Слышу, новый батюшка, из Загряжска родом… Отец Димитрий пригласил Сергея к себе в избушку, поставил чай. Богатырь едва не уперся головой в потолок, огляделся. – Не богато живешь. – Тут флора и фауна богаты. – с иронией отвечал священник. – А мне много не надо. Говорили о хуторе, о родичах. О совместной поездке на родину. – Ты только скажи, – горячо отозвался Сергей. – И – хоть завтра! Давно собираюсь мать проведать. На моем лимузине поедем. Димитрий спросил, на каком поприще он трудится. Земляк прищурился, опустил глаза. – Поприще… Купи – продай! Сергей работал одним из директоров крупной торговой корпорации с представительствами по всей России. Он был богатым человеком и немножко стеснялся этого перед земляком-священником. – Анку видел не так давно, – перевел он разговор на близкую им тему.—Опять замуж вышла, родила. Сейчас в Европе живет, кажется в Вене. Муж в какой-то международной миссии работает. Кстати, о тебе все расспрашивала. – Если увидишь – кланяйся. – И всё? – Ещё раз кланяйся. Сергей ехидно улыбнулся и понимающе подмигнул. – Ты не думаешь вернуться в хутор? – неожиданно спросил он. – На всё воля Божья. – А я вернусь, может быть. В Москве тесно дышать.
13 Карьера отца Димитрия оборвалась в самом ее начале, В приходе случилось несчастье. Местный житель, каменщик, упал с лесов на реставрации церкви и ушиб голову. Последствием стало психическое расстройство. Он стал скрытен, подозрителен и нелюдим. Редко выходил из дома, Кроме жены не хотел видеть никого из близких, даже родителей. Жена горячо молилась за исцеление мужа. Она не подозревала, что несчастный супруг стал тайком следить за ней. Пока шла служба, он прятался за оградой церкви. Потом скрытно сопровождал жену домой. Однажды увидел ее выходящей из храма с незнакомым молодым священником. В воспаленном мозгу созрел роковой план. Накануне пасхи во время всенощной ревнивый муж пробрался в тесноте к первым рядам, выхватил из-за пазухи кухонный нож и несколько раз ударил свою жену. Безумный взгляд остановился на отце Димитрии, облаченном в праздничный стихарь, с молитвенником в руках. Убийца кинулся к нему, старец Власий оказался на пути… Церковь закрыли. Прихожанку и старца Власия отпел в церковной ограде приезжий священник. Следствие шло с перерывами больше года. В митрополии не благословили отца Димитрия на дальнейшую службу. Следователь, который вел и закрыл дело об убийстве, на прощанье невежливо сказал бывшему батюшке: – Спрятался за спиной старика! Митя запил и затерялся в Истре. Спас его земляк Сергей. Отыскал с помощью полиции на заброшенной даче среди бомжей. Митя оброс, завшивел, смотрел диким взглядом и с трудом узнал земляка. В доме Сергея бывший батюшка долго выходил из запоя. Целыми днями он был предоставлен самому себе в просторном особняке. Пил и ел, что хотел и когда хотел, не утруждая прислугу. Валялся на кровати, тупо сидел у телевизора, молча ходил из угла в угол. – Нет на мне греха в этом деле! – Твердо и трезво сказал он Сергею, подводя итог своей почти месячной реабилитации. Сергей оценивающе иронично посмотрел на земляка: – А я и не спрашиваю ни о чем. Главное, ты в форме, пора работать. Ты мне нужен на хуторе Гривенном. Митя вовремя подвернулся под руку входившего в силу земляка. Сергей Иванович был вхож на самом верху, в числе представителей крупного бизнеса. Его приглашали на деловые встречи в правительство, в различные делегации высокого уровня. Фортуна улыбалась ему. «Везунчик»! – с завистью и уважением говорили о нем съевшие зубы в бизнесе матерые. Иные при больших капиталах, со связями, с недюжинными умами за всю жизнь ни разу не удостоятся протокольного мероприятия. Парень из глухого хутора Гривенного стал известной персоной после случайного эпизода в Кремле. Перед Новым годом Президент встречался с представителями отечественного бизнеса. Во время фуршета он обратил внимание на высокого молодого человека и спросил рядом стоящего помощника, кто это. Тот назвал. – Поразительное сходство, – усмехнулся Президент. – Добавить усы, и вылитый… Помощник знал Сергея и сообщил ему замечание Президента, а от себя добавил: – Понимаешь, какая карта тебе выпала? Ты похож на генералиссимуса! Это заметил Президент! Срочно отпускай усы! Теперь это твой брэнд! Сергей проснулся с усами генералиссимуса. Теперь уже все заметили его государственную осанку, медленный поворот головы, характерную ухмылку в усах. – Боже, как он похож! И пошло. Где бы ни был молодой бизнесмен, люди одинаково удивлялись: – Как похож! Сходство с историческим персонажем со временем стало приносить определенные дивиденды. Простые обыватели и государственные люди старались обменяться с ним незначащими фразами, сфотографироваться, просто постоять рядом. А высокому начальнику, в сопровождении которого был бизнесмен, говорили, как о личной заслуге: – Где вы его нашли? Вылитый! Начальству было приятно, и Сергея охотно брали в самые ответственные поездки. Человек, похожий на генералиссимуса, стал вхож в любой кабинет, легко решал личные и корпоративные проблемы, помогал другим. Усы совершали чудеса. Сергей Иванович давно хотел открыть какое-нибудь дело на родине, в хуторе Гривенном. Посоветовался кое с кем. Ему предложили несколько современных проектов. Бизнесмен снабдил особыми полномочиями и отправил на родину бывшего попа Дмитрия Редкозубова, своего специального представителя.
14 Бригадира хватил удар, потянуло левую сторону тела, отнялась речь. Прямо на ферме, на виду у рабочих. Пока ждали «скорую» из Загряжска, Иван Максимович неподвижно лежал на соломе, тяжело дышал, из открытых глаз скатывались слезы. Бабы плакали и говорили шепотом. Из больницы парализованного бригадира выписали через неделю, снабдив рецептами и рекомендациями дальнейшего лечения на дому. Больному советовали, например, делать трехразовый ежедневный массаж и длительный моцион на свежем воздухе. Нина Кузьминична схватилась за голову и заплакала, услышав расценки услуг массажиста. – Господи, что мне делать? Сама еле двигаюсь. Как мне его переворачивать, обмывать, переодевать? На руках у Нины Кузьминичны был трехлетний внук, сын Анки. Дочь была далеко и сама нуждалась в помощи. Недавно опять вышла замуж и родила девочку… Помощь пришла с неожиданной стороны. К Нине Кузьминичне пришла Настя и попросила отдать ей Ивана Максимовича. – Я буду ухаживать за ним. Настя говорила с простотой и твердостью, как о деле давно обдуманном. – Я поставлю его на ноги. Нина Кузьминична не ощутила обиды и ревности к сопернице, она как-то по-старушечьи сморщилась, плечи затряслись. – Куда тебе, пигалице? Он тяжелый, неподъемный. – Знаю. Справлюсь. Настя перевезла больного в новый дом, коттедж, построенный сыном Сергеем рядом с турлучной хатенкой матери. Небольшой домик был игрушечно хорош. В просторном дворе под навесом стояла японская малолитражка, подарок сына. Машину Настя освоила довольно легко, сдала экзамены и получила удостоверение. Возила Ивана Максимовича в Загряжск на массаж и водные процедуры в Егорьевом Ключе. Каждый день они вдвоем совершали долгие экскурсии по степным дорогам. По окрестностям хутора Гривенного, вдоль речки Серебрянки, по лысым буграм с каменными идолами, вокруг леса. Настя говорила без умолку. – Помнишь? – Спрашивала она Ивана Максимовича. – На троицу весь хутор в лес выходил? Как хорошо было! Песни пели, хороводы водили. Девчата в венках с цветами, ребята в белых рубашках. Дети землянику рвут, визжат, смеются… Иван Максимович смотрел в открытое окно, шевелил губами, кивал головой, силился что-то сказать. – Да, да-а… Слезы катились по щекам. Настя гладила его руку, шептала: – Мы будем говорить, будем ходить, радоваться. Сыночка нашего ждать из Москвы… – Да, да-а… Дома Настя пересаживала Ивана Максимовича в коляску, и он сам, с помощью одной здоровой руки катался по двору и вокруг дома, выезжал поглазеть на улицу. Соседи здоровались, улыбались: – Хватит отсиживаться, Максимыч, бригада ждет! – Да-а!... Бригадир крутил колесо, радостно мотал головой. Слез не было, в глазах светились упрямство, нетерпение, злость. Через полгода Настя вывела бригадира под руку во двор, перекрестилась и громко произнесла: – Ты вернул его мне, ты любишь меня. Вижу твою силу, твою правду, твой свет. Теперь они во мне. Пришла Нина Кузьминична. Муж и жена сдержанно поздоровались, долго сидели молча за широким столом во дворе. Настя наблюдала сцену из дома, отодвинув штору в открытом окне. – Выходила тебя девка…. Совсем был колода неподъемная. Я бы не осилила. Видно, любит… Что ж, живи, Ваня, это судьба. О Насте плохого слова не скажу. Но чужие вы. Уж тебя-то я знаю, норов от бабки Оксаны. Наплачется девка. Ну, прощай, мне пора. Нина Кузьминична, держась обеими руками за стол, медленно поднялась, твердо ступая, дошла до калитки, оглянулась напоследок: – Лучше б ты умер, сокол, сразу тогда… Бригадир возвратился в свою бригаду. Молодые бабы обращались с ним, как и прежде, запросто и по-свойски. В обед ставили на стол бутылку, предлагали «дерябнуть» за здравие. – Будь, Максимыч! – Не кашляй! – Что б, как раньше… Бригадир улыбался, почесывал затылок, оправдывался: – Я теперь, девчата, на сохранении. Бабы озоровали, пошучивали. С крепким словцом, с перцем. Жалели, вздыхая: – Нам тебя на всех хватало. А вот молодые морды воротят. Зоотехник из Загряжска на третий день сбёг, когда девки его в сенник заманили… Бабы постарше одергивали: – Будет вам, кобылы бессовестные! У Ивана Максимыча Настя с машиной и сынок богатый в Москве. Ему на ваш самогон плюнуть и растереть! И на вас, матерщинниц! Молодые лениво огрызались: – Вот вы и заездили сивку, жалостливые да сердобольные! Бригадир сидел в углу и безучастно слушал беззлобную перебранку. Что-то выпало, сломалось в механизме общения. Сквознячок отчуждения постепенно выветрил из коллектива веселость и грубоватые шутки, праздничные посиделки с водкой и песнями, с бесстыдными любовными историями. – Это Настя виновата! – Из орла ворону ощипанную сделала! Большегрудая белотелая Верка, любимица бригадира, решительно объявила: – Кончилась бригада! Я ухожу на стройку в Загряжск. Бывшие товарки по ферме отвернулись от Насти, перестали здороваться. Завидовали, осуждали. – Разбогатела, из землянки в хоромы переехала! — Сынок в Москве деньги лопатой гребет и матери тысячами шлет. – Дай Бог, каждой такого сына. – А Максимычу до лампочки теперь все богачества! – Ни выпить, ни закусить как следует. Разве ж это жизнь? – Я б на его месте каждый день чешское пиво пила. Люблю чешское пиво! Недолго поработал бригадир. Уставать стал. Присядет в холодке и заснет, зайдет в сторожку и на топчан, минуты не пройдет – храпит. Прикажет что-нибудь, и тут же забудет. Председатель Кайло позвал его в контору, в кабинет и сказал: – Пора, Иван Максимович, отдохнуть. Ты теперь, как выражаются в нашем правительстве, в периоде дожития. Копти небо на всю катушку! В периоде дожития у Ивана Максимовича возникла проблема, куда себя деть. Все крючки, шпингалеты, защелки, зажимы в новеньком доме были на месте, двор под навесом уложен плиткой. Два унитаза на этажах. Везде кресла, стулья, скамейки, диваны. Если, допустим, у тебя зачесались руки и ты взял шуруповерт, то инструмент все равно останется без дела. В доме некуда ввинтить лишний шуруп. Нет дела, нет трещины, дырки нет ни одной в доме! Наслаждайся дожитием, Максимыч! Он с раннего утра бесцельно бродил по двору, молча сидел в беседке, листая старые журналы о садоводстве и огородничестве. Начал делать скворечник, но тонкие дощечки трескались от удара молотком, ножовка была тупая, все валилось из рук. Он бросал инструмент, где попало, шел пить чай и кому-то грозил, доказывал: – Умники! Какие вы все умники! Настя старалась не замечать, не встревать. Осторожно просила: – Ты бы побрился, Ваня… Бригадир смотрел на нее неморгающими глазами, шумно вдыхал воздух, краснел и взрывался. Остервенело топал ногами: – Умники! Все учат! Все лезут! Настя незаметно исчезала с глаз, растворялась. Однажды Иван Максимович неловко повернулся в туалете, тяжелая керамическая крышка с унитаза соскочила на мраморный пол, с треском раскололась на куски. Настя в ужасе кинулась к туалету: – Ваня, что с тобой!? Тот тупо смотрел в упор, застегивая штаны. – А вот! Наотмашь ударил кулаком в лицо, выскочил на улицу и, обиженно размахивая руками, почти галопом рванул в сторону фермы. А вечером, сидя у своего товарища Прошки, уже изрядно хмельной, бригадир спрашивал: – Скажи, Прохор, правильно я сделал? Маленький худой Прошка икал и говорил с паузами. – Мое мнение… баб надо бить. Я давал лупанцев всем, теперь некому, кроме тебя, Максимыч… – Давай за баб выпьем! – Наливай! Я тебя , наверно, метелить буду… На третий день Иван Максимович явился деликатный, разумный, с просветленным лицом. – Отсеки мне голову, Настя! Стронулись, заскрипели ржавые пружины в застоявшемся механизме, появилась охота жить. Бригадир позвал Настю, взял лопату, поплевал в ладони и молодецки воткнул штык в землю. – Вот тут будет голубятня! По голосу, по хвастливой интонации, по ухватке Настя узнала прежнего Максимыча. Впервые за много дней засмеялась. – С детства люблю голубей! Бригадир расчистил место и стал рыть ямы под сваи.
15 Мы уже говорили, как Кузьма Валерьянович, очертя голову, сиганул в любовный омут. Пора сказать, что он там делает, и почему не хочет вылезать. Сосед Семен Семеныч не один день ломал голову о положении своего друга, ему хотелось поделиться своими мыслями с умным человеком. Случай подвернулся, Настя пришла за голубями на развод. Семен Семенович похвалил за хорошее дело, за новую голубятню, которую на днях закончил бригадир. Поймал пару турманов, сказал назидательно: – Голубей развести дело нехитрое. Но турманы гибнут без человека… Настя хотела возразить, но Сеня горячо перебил ее: – Привычка, голубка моя драгоценная, привычка, Всем старческие наставления даю, надоедаю. Я с тобой, голубка, хотел о моем друге поговорить, о Кузьме Валерьяновиче. Настя любила Сеню, его чистое сердце и возвышенные мысли. Она с грустью заметила, как он постарел, подсох, покрылся густыми морщинами. Только глаза по-детски лучились умом и любопытством. Таких людей мало осталось на белом свете. Сеня уселся на стул повыше, Насте предложил скамеечку. Сложил худые ручки на груди и торжественно начал. – Кузьму я принимаю близко к сердцу. Он культурный человек, сочиняет музыку. Но в нем есть коррозия, изъян, который портит весь его прекрасный характер. Хотя, кто нынче не имеет коррозии и изъяна на жизненном поприще? Нет такого человека, и не будет. Всю жизнь Кузьма искал подругу жизни, писал письма в отдаленные закоулки отечества. Он усовершенствовался в эпистолярном жанре, и мало кто мог с ним соперничать. В период жизни с незабвенной Офелией, я прочитал много любовных писем знаменитых людей и узнал много сердечных тайн. Могу свидетельствовать, что по красоте глаголов, чувствительности выражений любовные письма Кузьмы Валерьяновича не уступают, к примеру, письмам Владимира Ильича Ленина к Инессе Арманд. Благодаря своему неотразимому таланту Кузьма перебирал невест, как картошку на овощной базе. Я ему говорил: остановись, Кузьма! Ты обманываешь женщин материально. Они приходят к тебе с подушками, швейными машинками, а ты их выпроваживаешь без подушек и других материальных ценностей. Ты мошенник, а не благородный жених! Но Кузьма, обуянный страстью, не слушал и погрязал в своих исканиях. Я устал знакомиться с очередными его невестами и слезно просил друга избавить меня от такой чести. Мне жалко было отвергнутых женщин, которых жених бесчувственно провожал обратно до остановки и сажал в маршрутку. Так позорно продолжалось много лет. Жених закостенел в своем упрямстве найти женщину, которая обожала бы его, как понтифика. Я долго думал об этом, и спрашиваю: а если навстречу этому человеку мчится женщина, которая также жаждет, чтобы ее обожали? Скажи, голубка, возможна ли такая обоюдная несуразность? На моих глазах совершилось чудо. К Кузьме приехала женщина по имени Варвара Менестрель. Какое таинство совершается между мужчиной и женщиной, после которого мужчина утрачивает эмоции и одушевленность? Вчера был с эмоциями и одушевлен, сегодня он без эмоций и не одушевлен. Состояние человека, не описанное до сих пор в художественной литературе! Варвара Менестрель всю жизнь сочиняла стихи и не знала, куда их деть. Теперь она каждое утро кладет перед Кузьмой новый стих и говорит: оформи! Кузьма пишет музыку на аккордеоне, Варвара продает готовую песню в городе. Популярные артисты поют песню по радио и телевидению, Варвара с Кузьмой получают гонорары и прожигают жизнь бессонными ночами. – Вот, посмотри! Семен Семенович достал из кармана кусок газеты, протянул Насте. Она прочитала и засмеялась: – Я слышала по радио эту песню! В газете под рубрикой «Вы просили песню» было опубликовано: Слова Варвары Менестрель, музыка Кузьмы Валерьянова Семен Семенович хлопает себя по ляжкам и смеется вместе с Настей. – Каюсь, голубка! Сижу на голубятне и, как малохольный пою: я счастливая, шоколадная…. В доме у Кузьмы артель, музыкальная артель! Варвара порхает по усадьбе, записывает стихи. Кладет бумажку перед Кузьмой: оформи! Тот с аккордеоном потеет над нотами, оформляет. Артель работает без выходных. Варвара уезжает в город продавать песню, а я через плетень обращаюсь к Кузьме: – Пойдем порыбалим! Как раньше посидим, поговорим… Он подходит совсем близко и не узнает, смотрит мимо меня. Отвечает, как неодушевленный человек: – Варвара высекла из меня искру. Молча разворачивается, уходит в беседку. И пиликает на аккордеоне до глубокой ночи. Драгоценная Настя! Я живописал любовную одиссею моего друга для того, чтобы ты помогла мне понять: погиб Кузьма Валерьянович безвозвратно, или есть надежда на выздоровление? Настя внимательно и без улыбки слушала Семена Семеныча. И отвечала в тон ему: – Весь хутор знает о вашей с Кузьмой Валерьяновичем дружбе. Оба вы уважаемые и достойные люди. Тебе Бог послал Офелию, и ты познал великую любовь. Кузьма Валерьянович жил в гордыне и не знал любви. Он перебирал женщин, как картошку и не мог остановиться. К этому свелся смысл жизни. Так бы и жил Кузьма Валерьянович до самой смерти, не познавши любви. И ты бы никогда не увидел влюбленного соседа. Нет, он не погиб безвозвратно. Он живой, и он любит Варвару. Разве можно оплакивать человека, который на старости лет тронулся от любви? Я ведь тоже тронутая, и вы с Кузьмой ходили ночью убедиться в этом. Откуда я знаю? От влюбленного Кузьмы…. Здесь мы с ним родня. И мне не жалко его. Пусть гибнет вместе с Варварой Менестрель! Я за любовь! Семен Семеныч прикусил язык и не нашелся, как возразить Насте.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Они шли со стороны Загряжска тремя стальными колоннами в густых шлейфах дорожной июльской пыли. Разномастная техника выглядела устрашающе нелепо на фоне крошечного хутора и горстки маленьких людей на бугру. Фигурки строчили из автоматов, бросали гранаты, поднимались во весь рост и яростно кричали: – Ура-а-а! Местные мальчишки героически встречали стройбаты нового хозяина хутора Гривенного. Колонны самосвалов, экскаваторов, бульдозеров, будок, тележек, автобусов и пр. и пр. сошлись в пойме речки Серебрянки. Здесь по- военному разложили лагерь, огородили высоким забором. На входе поставили сторожевую будку со шлагбаумом. В пойме стало шумно, как в студенческом стройотряде. Хутор замер в ожидании.
Бывший голова, пенсионер Валентин Тарасович Брудастый рано утром постучал в крашеные ворота бывшего председателя колхоза, пенсионера Егора Михеевича Кайло. Хозяин спросонья долго открывал калитку. По сосредоточенному лицу и загадочной ухмылке гостя, Кайло догадался: голова пришел с новостями. Хуторяне удалились в летний флигель, хозяин заварил кофе. Молодые пенсионеры молча выпили по нескольку чашек, поговорили о погоде, о ломоте в суставах, об украинских событиях. – Ты сейчас упадешь, Жора! – Брудастый вытер платком вспотевший лоб и сделал испуганные глаза. – Упадешь и не встанешь! У нас в хуторе скоро будет казино и гольф-клуб! Моего кума внук Эдик работает в Москве у одного миллионера, который знает нашего нового хозяина Сергея Ивановича, сына Насти и Ивана Максимовича…. Так вот он по секрету… Кайло поморщился и даже плюнул себе под ноги. – Я в курсе. И про казино, и про клуб. И про Сергея Ивановича. – Э-э! Ничего не знаешь! Сергей Иванович прислал управляющего, знаешь кого? Попа расстригу, нашего хуторского, Митьку Редкозубова. У него все вожжи! Кайло икнул от неожиданности. – Я не в курсе… – Он теперь главный! Я ночь не спал и вот что думаю. Жора, друг сердечный! Бери быка за рога! Кто такой Митька? Сын наших колхозников Редкозубовых, плотника Степана и доярки Марии, твоих бывших подчиненных. Он бегал без штанов, получал подзатыльники и не думал, что станет батюшкой. Попы обычно не меняют профессию. Разве думал он, что зарежет живого человека и его предадут анафеме и отлучат от церкви, как писателя Толстого? Присниться не могло, что после этого Митька станет управляющим, будет строить гольф-клуб и казино у себя на родине. Опыта никакого, чужие люди будут дурить его на каждом шагу. Зачем же отдавать хорошего человека в чужие руки? Ночью мне приснился сон. Большие грибы, желтые и скользкие. Много грибов, целая поляна. Я рву, рву, а складывать некуда. Тут ты подходишь с плетеной корзиной, дело пошло. Рвем, рвем, а грибы не кончаются…. Это к деньгам! К большим деньгам! Завтра же иди к управляющему! Кайло вяло отнекивался, ссылаясь на возраст, здоровье, но слова Брудастого льстили и ласкали слух бывшему руководителю. В конце концов он осторожно поддакнул: – Молодого нельзя оставлять без присмотру.
2 Сбылось горячее желание плотника Степана, чтобы его сын выучился на прораба. Дмитрий Степанович Редкозубов стал не прорабом, а сразу начальником большой стройки. Степан сам пошел поглядеть на масштаб и размах проекта в пойме на берегу обмелевшей речки Серебрянки. Дмитрий Степанович на минуту вышел из вагончика, окликнул парня в спецовке , приказал: – Покажи бате объекты, он плотник, интересуется… Парня звали Аркадием, он повел старика на экскурсию и охотно объяснял: – Представь, дед, скоро ты будешь жить здесь в разврате и соблазнах. Тут будут сходить с ума, травиться, стреляться, купаться в шампанском и торговать барышнями. Здесь, где твои предки выращивали редьку и горох, мы построим вертеп для похотливых старичков. – Каких стариков? – Робко спрашивал сбитый с толку плотник Степан. – Ты играешь в карты, в рулетку? – Ты это…. Брось. – Степан обиженно сопел. – Бабе своей про карты расскажешь… Аркадий шутливо отмахивался: – Дико извиняюсь, это не про тебя, дед. Я говорю про старичков, у которых денег куры не клюют. Вот для них, лысых, облезлых. кривоногих мы построим здесь, на диком бреге, гольф-клуб, казино, бани, озеро с лебедями, гостиницу, ресторан…. Представь, девчата в розовых пеньюарах выполняют танец живота, а старички сидят в ваннах с шампанским и кушают молодильные яблоки. – Тьфу! Насмехаешься вроде… Аркадий перекрестился. – Чистую правду говорю! Так хочет хозяин, твой земляк. А по огородам, прямо перед вашими хатами пройдет кремлевская стена со Спасской башней. Фрагмент, метров пятьсот… Как брэнд. Таков замысел и проект французского архитектора, которому хозяин отвалил гонорар, равный годовому бюджету вашего Загряжска. Плотник Степан понимал, что Аркадий веселый парень и любит пошутить, но дело, которое разворачивалось на глазах, было вовсе нешуточное. Разве его сын Митя может ради шутки строить казино в камышах и хлябях первобытного хутора, в котором доживают несколько десятков пенсионеров и чудаков? Непонятная тревога зашевелилась, тронула холодком в груди, Степан сердито высморкался. – Тьфу! Я слыхал, что всю пакость только в Сочи разрешают. – Верно. Персонально разрешили и в хуторе Гривенном. Вашему хозяину, который похож на генералиссимуса, не отказывают ни в чем. На прощание Аркадий неожиданно приобнял старика и доверительно сказал на ухо: – Твоему сынку, пока не поздно нужно драпать отсюда….
Проект французского архитектора предусматривал насыпной грунт по всему периметру строительной площади. Как защита от весенних паводков и сильных осадков. Плато полагали поднять до двух метров от материнской почвы. Таким образом, законченное сооружение напоминало бы, по образному выражению архитектора, огромный торт «наполеон» посреди цветущей флоры. Гольф-клуб с десятком игровых полей занимал половинный сегмент в гигантском виртуальном торте. Земляные работы начались в мае. Сотня оранжевых КАМАЗов живой извилистой цепью тянулась от карьера через хутор в пойму. День и ночь над хутором висела густая пыль, рев моторов сверлил столетнюю тишину, воздух напитывался гарью солярки и масла. В заросшем русле Серебрянки работали роторные экскаваторы. Они выгребали и выбрасывали мощными струями крошево донного грунта, кустарников, деревьев и камыша. По всему берегу протянулся вздыбленный земляной вал, оплывший книзу вязкой гончарной глиной вперемешку с ракушками и песком. Бригада каменщиков выкладывала основание Спасской башни в центре хутора, в задах усадьбы Насти и Ивана Максимовича. Начальник стройки Дмитрий Степанович жил в бытовом вагончике, наотрез отказавшись от просьбы стариков перейти в родительский дом. Варвара Менестрель с Кузьмой Валерьяновичем написали несколько хитов о «цветущем уголке России», в котором скоро в унисон с Москвой зазвучат кремлевские куранты. Варвара добилась аудиенции в бытовом вагончике и вручила Дмитрию Степановичу хиты для передачи в Москву самому Сергею Ивановичу Тримайло. 3 Утром он нашел ее мертвой. Голубка лежала на траве с затянутыми лиловой пленкой глазами. Он взял ее в руки, сел на порожки и стал сипло напевать забытый мотив, который в молодости пела Офелия. Голуби, вы мои милые, улетайте в солнечную высь. Сеня закопал голубку во дворе, облегченно и даже весело сказал самому себе: – Вот и все. Пора к Офелии. Каждый день теперь Сеня находил во дворе мертвых турманов. Каждый день молча рыл ямки и молча хоронил свою стаю. Приходил Кузьма Валерьянович. Приходила Настя с Иваном Максимовичем. Сочувствовали, вздыхали. Пытались отвлечь от грустных мыслей. Иван Максимович привел ветеринара Лошака. Тот залез на голубятню, осмотрел несколько особей. Поковырял палочкой помет в домике. Взял перышко, повертел перед носом, подул на него и развел руками. – Вертячка! Результат стресса, как и у человека…. Все гудит и трясется от этих… – Лошак погрозил кулаком в сторону поймы. – И Кайло, собака, стреляет ваших турманов на шулюм. Он теперь новым хозяевам прислуживает, работает у них. Вместе с Брудастым, два вора, два шакала. Колхоз и хутор пропили, теперь на московские миллионы зарятся! Возмущению и протесту Лошака в немалой степени способствовало одно обстоятельство. Недавно он навестил своего бывшего начальника в стройгородке, на его новом рабочем месте. Кайло теперь состоял в замах по хозчасти у самого Дмитрия Степановича Редкозубова! Вагончик зама стоял рядом с вагончиком шефа. Бывший ветеринар робко переступил порог и осмелился попросить для себя должности на стройке. Кайло не мог забыть про публичный диагноз с аскаридозом. У него даже задергалось веко при виде ветеринара. Он затопал ногами, выгнал бывшего коллегу и приказал охране больше не пускать его на территорию. Лошак, конечно, затаил справедливую обиду, и не упускал случая прилюдно укусить обидчика. Сеня закопал последнего турмана, позвал Кузьму Валерьяновича с Варварой и торжественно попросил выслушать его. Кузьма пытался что-то возразить, но Сеня решительно остановил. –Подошел час. Пора к Офелии. Прошу выслушать поэму о турманах. Варвара изобразила возмущение. – Не шутите так, дорогой Семен Семенович! Мы еще о-го-го! У старика покраснели глаза, задрожал подбородок, Варвара прикусила язык. – Офелия давно написала возвышенное сочинение о голубях, поэму, и оставила мне, как завещание. Теперь я вручаю ее вам. Сеня достал из кармана свернутую в трубочку ученическую тетрадь, сел на табуретку, деликатно покашлял в кулачок и отчетливо с нажимом стал читать: ГОЛУБИНОЕ СЛОВО Они всегда с человеком. Бессловесно живут с нами, чтобы люди не сошли с ума. Как живой пример вечной красоты и разумности жизни. Посмотри, человек, как нежны, заботливы родители. Как они любят своих желторотых и большеротых детей. В родительском гнезде царят ангельская кротость, терпение и жертвенность. Пусть всегда будет солнце! Я счастлива, что живу в этом мире рядом с турманами. Слушаю голубиное слово. Когда-нибудь человек поймет, зачем Господь послал ему голубя.
4 Семен Семенович Гривенный умер на третий день Пасхи. По народным поверьям, знак особой милости, награда за праведную жизнь. Апостол Петр встретит его с улыбкой, поведет под руку в райские кущи, где обретаются чистые и почти безгрешные души. Офелия в белых одеждах выйдет навстречу, и они соединятся, чтобы жить вечно. Господи, помилуй! Отчего люди умирают безобразно, коряво и торопясь? Не каются при последнем издыхании, не просят прощения у ближних за корысти и обиды, за измены и камни за пазухой. Смерть кладет страшную печать на лик грешников, лежащих во гробе. И смерть же просветляет лицо человека, исповедовавшегося и принявшего причастие. Апостол Петр раскрывает объятия новопреставленным праведникам и сурово отворачивается от грешников, вечные муки ждут несчастных, и нет им спасения. Дай Бог всем гражданам хутора Гривенного заслужить царства небесного! 5 В хутор вернулась Анна. По слухам, после разрыва с мужем. Приехала на такси с большим чемоданом и двумя девочками. Третий, старший брат, вместе с бабушкой встречал сестричек и маму. Четырехлетний Вовка сделал взрослое лицо, подбоченился и важно сказал маленьким девочкам: – Я знаю, как вас обеих звать! Одну – Танька, другую Вика! А я Вовка, ваш старший сын! Нина Кузьминична заплакала, запричитала. Сморщенное лицо и седые виски сильно состарили ее. У Анны сжалось сердце. Дом с некрашеными ставнями осел, стены облупились и потрескались, Двор зарос травой, калитка висела на веревочке. Анна почувствовала, что ее ждет в хуторе. В глазах стояли сухие слезы. То были слезы женщины, которую обстоятельства взяли за горло. Не торопитесь выразить ей сочувствие и, Боже упаси, проявить жалость. Она не примет помощи. Посмеется над собой и над вами, не пустит близко к себе, не покажет слабости или обиды. На все вопросы матери, как дальше жить, Анна спокойно отвечала: «Я сама. Я все решу сама». Пришел Иван Максимович. Повздыхал, потоптался от неловкости, предложил немного денег и пособить, если надо… – Не надо, папа. Я все решу сама. Анна была вежлива, замкнута. Недоступна. Часто сидела одна. «Земляные работы в душе», – определил подобное состояние один московский поэт, близко знавший Анну. Молчаливое одиночество Анны затянулось. Нина Кузьминична старалась не стучать, не скрипеть возле комнаты, где почти безвылазно сидела дочь. Дети радовались хуторской воле, им очень нравилась нестрашная старая бабушка, домашние коты и соседские индюки. Девочки подчинялись «старшему сыну». Вовка гордился, что он командир и хозяин.
6 – Как хорошо! С треском раскрылись, заклеенные бумажными лентами рамы. Анна в цветастом ситцевом платье выглянула в распахнутое окно и засмеялась громко, заливисто, как в детстве. – Доброе утро, мама! Доброе утро, дети! Нина Кузьминична во дворе мыла стеклянные банки, дети носили воду в ведерках, брызгались, дразнились. Нина Кузьминична вытерла руки тряпкой, подошла к окну, спросила с опаской: – Что стряслось? На румяных щеках Анны от смеха прыгали ямочки. Молодая женщина была вызывающе хороша в распахнутом окне с резными наличниками. – Жди гостей, мама! Нина Кузьминична укоризненно покачала головой, погрозила пальцем и возвратилась к своим банкам. Она хорошо знала дочь. Перемена ее настроения всегда сулила сюрпризы. И первым утренним сюрпризом стал визит Дмитрия Степановича Редкозубова, начальника стройки и друга детства Анки. Бывший батюшка осторожно вошел в калитку, нерешительно постоял, оглядывая двор, остерегаясь спрятавшейся собаки. – Проходи, Митя! – громко отозвалась Нина Кузьминична, выглядывая из летней кухни, – Сейчас Аню позову. Девочки и старший Вовка окружили начальника и спрашивали его, как знакомого, по-свойски. – Что ты нам принес? – Как тебя зовут? – Зачем пришел? Дмитрий Степанович поискал в карманах, смущенно улыбнулся и развел руками: – Я ваш должник. За мной мороженое и каждому по коробке конфет. Вовка шагнул вперед и спросил строго, конкретно: – Не врешь? У Мити заныло под ложечкой: как он похож на Анку! Анна вышла во двор босиком, с распущенными по плечам волосами. В коротком ситцевом платьице. В глазах Мити она почти не изменилась. Девочка, подросток. – Здравствуй, Митя! Митя на мгновенье ощутил чувство большой потери. Только мгновение, и никто больше не увидит его слабости. Теперь он смотрит на Анку, как на мать троих детей, соседку, подругу детства… – Здравствуй, Анна. Я по поручению Сергея Ивановича. Анна долго изучающе смотрела на друга. Загадочная блуждающая улыбка скользила, терялась в губах. В глазах плясали веселые злые огоньки. – Переменился ты… Тряхнув волосами, выпрямила спину, холодно официально сказала, не глядя на гостя. – Я в курсе дела. Показывай хозяйство! Через час она сидела в вагончике начальника стройки, как хозяйка, и не просила, а приказывала компаньону: – Твое дело стройка, мое – управление хозяйством. Хозяин Сергей Иванович, зная о затруднительном положении сводной сестры после развода с мужем, предложил ей поработать в хуторе Гривенном в качестве хозяйки его предприятия. Не очень лестно отозвался о нынешнем управляющем Дмитрии Редкозубове: – Бывший поп плохой менеджер. По-моему, он попал в руки местных колхозных мошенников. Воруют без оглядки. Ты не вмешивайся, я сам разберусь. Работы на гольф-клубе были в самом разгаре. Уже вырисовывался объект. Десятка полтора округлой формы зеленых холмов с геометрической точностью вписались в каналы, озерца, лужайки, липовые и кленовые аллеи. Заложили березовые и хвойные рощи, стадион для скачек, конюшни, коттеджи для гостей. Гостиница и ресторан должны воплотиться в невиданном доселе проекте из стекла и металла. В виде гигантского гриба-боровика натурального цвета. Гольф-клуб рассчитывали построить за пять лет. А бани на озере и казино уже готовились к открытию в ближайшие дни. Анна попала в самые горячие дни. Заканчивали укладку мрамора на набережной вокруг озера Серебряного. В оздоровительный центр с массажными кабинетами завозили мебель. Меблировали также гостевые домики, ротонды и беседки. Анна, пожившая в Европе, удивлялась богатству и комфорту на берегу еще недавно пересыхающей и заросшей камышом и тальником речки Серебрянки, речки ее детства. Гостиничный комплекс с казино и рестораном начал потихоньку работать без официального открытия. Хозяин решил не устраивать торжеств до полного завершения проекта. В казино наведывались деловые люди среднего достатка. Как правило, компании молодых людей с девушками из соседних городов Загряжска, Забалуева, Требушкова, Вислоухова. Они мало интересовались рулеткой, но знали толк в выпивке и активном общении. Ночи напролет горланили песни, дрались, не раздеваясь, прыгали в озеро. По утрам мучились похмельем, с отвращением пили шампанское прямо из горла. Девушек тошнило, рвало, они курили пахучие сигареты и бегали окунаться голышом в ледяном озере. Такие компании мало сочетались с игорным бизнесом, и казино могло превратиться в заурядную забегаловку. Анна схватилась за голову, когда узнала, кто работает кассирами, официантами, крупье, администраторами. Там были все бывшие: чиновники, милиционеры, депутаты, журналисты, поэты и даже один академик Петровской академии…
7 Каждое новое знакомство удивляло Анну. В кабинете экстрасенса ее встретил ласково снисходительной улыбкой ядреный бородач с гнедой косичкой на затылке. Не успела Анна рта раскрыть, как бородач взял быка за рога. – Вашу проблему, барышня, решим за два сеанса. – Какую проблему? – спросила Анна. – Не валяйте дурочку! – грубо оборвал экстрасенс. – К вам охладел любовник. Дело обычное, не гоняйтесь за молодыми и красивыми. На днях была одна из Загряжска. Грудь первый размер, а нога сорок третий. Изо рта грибами пахнет. А любовнику двадцать лет, щеки, как пион. Бедная просит вспомоществования. Не уразумеет, что тут наука бессильна. Даже мой сорокалетний опыт не может вызвать эрекцию опавшего любовника. Я, конечно, попробовал, но не ручаюсь за психику… – Извините, но я не ваш клиент. – Дурак ты, дядя! – засмеялся сопровождающий Анну охранник. – Она начальница нашего заведения. Бородач не смутился, одобрительно кивнул: – Полагаю, сработаемся. В массажном кабинете Анну встретила хозяйка салона Василиса. Женщина была так велика, что с трудом протискивалась в дверной проем. В кабинете стояло специальное кресло, перекроенное умельцем-сварщиком для негабаритного седалища. Василиса знала себе цену и без лишних слов отрекомендовалась. – Специалист по суставам и позвоночнику, опорно-двигательной системе, а также по реабилитации мышечных тканей. Имею сертификат двух международных академий. Также диплом по оздоровлению и восстановлению волос, выправлению плоскостопия и косолапости, удалению родимых пятен и бородавок, а также излечению косноязычия и заикания искусственным испугом… Видя, что начальница как-то недоверчиво смотрит на нее, Василиса подошла к массажному столу и шлепнула пятерней по простыне. – Вот с этого места поднимались и топали на своих двоих домой полностью обезноженные люди! Вы их найдете в хуторе Гривенном, городах Загряжске, Забалуеве, Урюпинске, Элисте, Нахаловке, и других местах. Василиса предложила Анне в честь знакомства тут же сделать тонизирующий массаж. Анна поблагодарила. – Сработаемся. – Твердо сказала вслед ей Василиса. Знакомство с коллективом проходило несколько дней . За это время Анна открыла еще несколько народных умельцев. Старший администратор игорного зала Влад Куцый удивил виртуозностью манипуляций игральными картами. Колода рассыпалась в его руках длинной лентой и мгновенно раскладывалась по игрокам. Куцый из другой комнаты безошибочно называл любую карту вынутую вами из колоды. Он нагадал одному клиенту крупный выигрыш в рулетку. тот выиграл миллион. Куцый был мал ростом, худ, рыжая челка закрывала один глаз. Зрение и чутье у него были звериные. За пятьдесят шагов он различал запахи ромашки, тысячелистника или шалфея. Ходили слухи. что он мог на расстоянии замедлить ход или вовсе остановить рулетку в нужный момент. Как появился Куцый в хуторе Гривенном, откуда он родом, есть ли родня – никто не знал. Участковый Бузняк уверял, что Куцый известный московский аферист и шулер, от него жди какую-нибудь пакость , после чего бесследно исчезнет. Главный сюрприз был впереди. Он ждал Анну в кабинете психолога. Хозяйка кабинета Виолетта Юрьевна, лет шестидесяти, в яркой мануфактуре свободного покроя, с множеством бус, браслетов, перстней была экзотична и экзальтированна. Она по-мужски обняла Анну, обдав ее стойким запахом табака. – Золотце мое! – проворковала женщина приятным баском. – Помню тебя вот с таких лет. – Она показала ладошкой ниже колена. – Сопливая девочка стала королевой! Анна не могла припомнить эту тетю ни в детстве, ни позднее среди хуторян. Видя некоторое удивление в глазах Анны, Виолетта Юрьевна по-свойски потрепала ее за ухо: – Твой папа был моим другом, я работала в мэрии и жила на съемной квартире в Загряжске. Родитель часто бывал у меня вместе тобой, маленькой сопливой девочкой. Я давала тебе шоколадку, а потом вытирала полотенцем всю мордашку. Чудная девочка была… Анна хотела что-то возразить, но Виолетта Юрьевна продолжала живописать… Да, читатель, живописать, ибо трудно подобрать определение выразительности ее речи. Дело в том, что каждое свое слово она сопровождала мимикой, и можно было без звука понимать, о чем она говорит. В разговоре участвовали не только губы, но и нос, щеки, брови и даже уши. – Я знаю всю вашу подноготную! – Продолжала Виолетта Юрьевна, переходя на «вы». – Всю вашу жизнь на хуторе, вашу дружбу с Митей, родство со сводным братом Сергеем Ивановичем, ваши замужества и разочарования. Но! – Виолетта Юрьевна выразительно подняла палец вверх. – С сегодняшнего дня у вас начинается новая жизнь! Совершенно новая. И многие будут завидовать ей. Многие будут кусать локти за то, что в свое время пренебрегли вашей дружбой. О, какие перспективы сулит нам совместная работа! Я счастлива быть вашим другом! Анна едва успела поблагодарить за добрые намерения, как экзальтированная женщина перешла на другую тему. Она расширила глаза и заговорила почти шепотом. – Хочу заранее предупредить об опасности, которая подстерегает нас обоих. Восемьдесят процентов наших клиентов – люди с расстроенной психикой. Причем, большинство неизлечимые психи, но с большими деньгами. Представь теперь, что эти люди будут играть в рулетку, посещать бордель, ревновать, мстить друг другу… Грядут неслыханные трагедии с убийствами, отравлениями, похищениями, разрушением семей, мошенничеством и воровством. Я предвижу, нет, я вижу это как в увеличительное стекло, в телескоп… – Скажите, а сейчас, в ходе строительства, есть ли случаи мошенничества или воровства? Виолетта Юрьевна сморщила нос, собираясь чихнуть, задумалась и горячо, громко объявила: –Никогда! Ни за что! Дмитрий Степанович Редкозубов? Валентин Тарасович Брудастый? Егор Михеевич Кайло? Это люди без упрека! Скажем, тот же Кайло. Даю деньги, прошу купить мороженое. Он принесет, да еще цветочек подарит. И сдачу, хоть десять копеек, непременно возвратит. С такими людьми, золотце мое, будем спать спокойно. Анна не переставала дивиться разнообразию человеческой природы. Она продолжала знакомиться с хозяйством и его специалистами. Главный врач оздоровительного комплекса, бывший колхозный ветеринар Лошак сам пришел на прием в вагончик. Он предстал пред светлые очи начальницы в белом накрахмаленном халате, в галстуке, с запахом дорогого одеколона и такой пышной рыжей шевелюрой, что Анна невольно потрогала свою прическу и наивно спросила: – Они у вас свои? Лошак поздоровался и с гордостью подтвердил. – Свои. Бабушка моя Гортензия Витальевна всю нашу породу волосьями наградила. Они росли у нее прямо от бровей, и волнами шли к затылку и вниз ниже колен. Люди издалека приезжали поглядеть на бабушку. Фотографировались рядом с ней, интересовались, какой она нации. Что характерно, бабушка всегда отвечала по- разному. Я запомнил три варианта. – Папаша был из Грузии, а мама хохлушка. – Родитель из румын происходил, а мама хохлушка. – Папа турецкой нации, а мама хохлушка. При этом бабушка смущалась, как девушка, и сильно краснела. Я очень любил свою бабушку. Она мне с детства привила любовь к медицине и здравоохранению… – Вы по образованию ветеринарный врач? – спросила Анна. – Диплом с отличием плюс курсы повышения квалификации. – Но вы работаете с людьми? – А-а! – Лошак деланно засмеялся. – Наговорили значит, доброжелатели…. Да, я двадцать лет работал в колхозе ветеринаром. В хуторе не было врача, только малограмотная медсестра. Мне пришлось лечить и скотину, и людей. Работал, как практикующий хирург, как терапевт, фрактолог, ухо-горло-нос, гинеколог. Месяц работал главврачом Загряжской горбольницы, пока доброжелатели не написали жалобу в Москву, и мне запретили лечить людей. Я закончил курсы и сейчас состою в академии народной медицины действительным членом. С документами все в порядке, будьте спокойны. Сейчас готовлюсь пересадить желудочно-кишечный тракт молодой свинки нашему шоферу-язвеннику. Кстати, этот орган одинаков у свиньи и человека. На базе оздоровительного центра откроем салон красоты, будем делать различные операции по увеличению груди, уменьшению носа, выправлению ушей и пересадки свиных хрящиков в интимные органы. Уже ведется запись клиентов… – Это мы обсудим отдельно.—Анна решительно остановила ветеринара. – У меня от вас голова болит… Лошак извинился и перешел на шепот. – Я пришел по другому делу. Я разоблачу шайку мошенников, прошу слова и прошу внимания. Шайка открыто ворует у вашего братца Сергея Ивановича миллионы, и ваш батюшка завербован и причастен к краже… – Что вы несете! – Анна возмутилась и хотела выставить главврача из кабинета. – Это я несу?! – завопил Лошак.—Это они несут у вас с Митькой из-под носа! И ваш батюшка с ними! Прошу выслушать, пока дело не получило огласку! Доверьтесь честному человеку. Лошак отдышался, откашлялся и вот что рассказал удивленной и несколько растерянной начальнице. – Трое разбойников, а именно бывший голова Брудастый, бывший председатель Кайло и бывший главный бухгалтер Уколович вошли в доверие к управляющему Дмитрию Степановичу Редкозубову, и он взял их на работу. Мошенники обгляделись и создали контору по типу «Рога и копыта» в известной сатире. Половину денег от стройки идет на эту контору за виртуальные работы. Уколович уже не успевает делать бумаги на огромадные объемы работ. Взял себе в помощники твоего батюшку Ивана Максимовича. Гонят липу теперь вдвоем, а поп не глядя подписывает. Хозяин далеко, он не скоро спохватится. Что делать будем, Анна Ивановна? Кровь бросилась Анне в лицо, кровь ее отчаянной прабабушки Оксаны: – Вон отсюда! Она с силой швырнула в подчиненного мраморный стакан с карандашами. Обхватила голову руками и расплакалась.
Управляющий Дмитрий Иванович Редкозубов был никаким менеджером. Он плохо знал местные нравы, не верил на слово, не прощал ошибки, подозревал всех и ни с кем не советовался. В одиночку он не мог контролировать большую стройку. Это было на руку его помощникам , новоиспеченным заместителям стройки Валентину Тарасовичу Брудастому и Егору Михеевичу Кайло. Матерые местные управленцы быстро подмяли неопытного начальника, нахваливая его при этом прилюдно. – Дмитрий Иванович голова! – Министер! Стройка шла полным ходом, к основному подрядчику прибавилась новая фирма , которая сразу взяла на себя половину всех основных работ. По этой половине шло движение документов, отчетность, платежи, заработная плата. Штат новой фирмы состоял из двух человек, директора Егора Михеевича Кайло и бухгалтера Уколовича. Они ювелирно отчитывались перед хозяином за половину финансов стройки. Виртуальная фирма получала огромные деньги, управляющий Редкозубов узнал о подвохе слишком поздно, его подпись уже стояла в расходной ведомости Уколовича. Шеф было возроптал, затопал ногами, разорвал рубаху на груди, но Брудастый спокойно охладил его: – Иди с повинной, ты начальник, а мы люди маленькие… Бывший батюшка больше не роптал, когда расписывался в ведомости.
8 Управляющий Дмитрий Степанович Редкозубов сошел с нарезки, как говорили в хуторе. С утра посылал шофера за вином и безвылазно сидел в своем вагончике. Опухший, заросший густой щетиной, глядел на себя в зеркало и по-собачьи мотал головой: – Пью один, как скотина… К Дмитрию перешла жить Варвара Менестрель. Она ушла от Кузьмы Валерьяновича, сказав на прощание безжалостные слова: – Ты создан для одиночества, мне скучно с тобой, гармонист! Кузьма Валерьянович по ночам выл на луну, с надрывом играл на аккордеоне и плакал крупными солеными слезами. Он поклялся застрелить Редкозубова из ружья, правда, ружья у него не было, и он не знал, где его взять. Варвара свалилась, как видение, как сон. Бывший батюшка тер кулаками глаза, зажмуривался. Видение расплывалось, исчезало и медленно укрупнялось, принимая очертания человека. Перед мутными глазами управляющего сидела на кровати юная Шахерезада в халате с золотыми павлинами, ела мороженое с ликером, курила и с обожанием слушала пьяные речи своего повелителя. Он плел околесицу, от которой у нее кружилась голова. – Господи, за что мне, грешному, такая милость! Ты привел в мой убогий вагончик ту, о которой я даже не мечтал. Не сон ли это? Не сказка ли, не винные ли пары явили ангела? Скажи, царица, кто ты и откуда? Царица рассмеялась, и серебрянным колокольцем звучал ее голос. – Я Варвара Менестрель, пришла одарить тебя любовью… Угости царицу вином. Митя целовал ее руки, закатывал глаза, млел от счастья и блеял златокудрым барашком. Наутро, кряхтя от головной боли, от тошноты, молча разглядывал спящую рядом с собой женщину, стараясь вспомнить, что было вчера и кто эта рыжая конопатая баба. Варвара открыла глаза, сладко потянулась, выскочила из постели, застучала пятками по дощатому полу. Налила полный стакан ледяной минералки. – Пей, рыцарь! Митя залпом выпил стакан, выпучил глаза от газа и отрыжки, спросил осторожно: – Ты не от Кузьмы ли Валерьяновича… э-э, явилась? – От него. – Зачем? Варвара рассмеялась. – Дурак ты, дядя…. Зачем женщина уходит от одного к другому? Ты мне нравишься…. И потом, ты звал меня в гости. Помнишь, возле магазина, шоколадом угощал? Митя тер кулаками глаза, кряхтел. – Э-э, перед Кузьмой Валерьяновичем стыдно… – Мальчик какой застенчивый! А вчера как заливался? Царица! Шахерезада! Мне идти некуда, поживу до весны у тебя. Не прогонишь? – Налей мне водки. Варвара проворно налила полстакана, нарезала огурец, подала на тарелке. Митя выпил и долго молчал. Ожил прямо на глазах. – Не прогоню. Только я сам тут на птичьих правах. Хорошо, если не посадят. Поедешь за мной в Сибирь? – Что я там забыла? – Ну, как жены за декабристами… – Ты воровал, а я в Сибирь? – Эх ты, царица! Вали отсюда к своему гармонисту! Варвару трудно было вывести из равновесия. Она терпеливо выслушивала хмельного любовника, наливала водки, подавала закуску. Ласково гладила по голове, шептала в ухо ласковые слова, он засыпал, похрапывая. Варвара прибралась в вагончике. Вынесла пустые бутылки, консервные банки, груду пластмассы, картона, тряпья. Возле вагончика подмела дорожки, посыпала желтым песком. Приходили Брудастый с Уколовичем, спрашивали негромко: – Сам дома? Варвара как хозяйка, отвечала строго и коротко: – Лежит с температурой, просил не беспокоить. Что передать? – Да нет, ничего… – До свиданьица! Варвара по-хозяйски хлопала дверью и заговорщицки спрашивала Митю: – Правильно я их выпроводила? Митя довольный кивал: – Правильно! Замечательно! Кровопийцы! Живоглоты! Варвара стала для Редкозубова единственной, кто понимал, утешал и жалел его.
Анна пришла к старому другу в неурочный час. Он с помощью Варвары мучительно выходил из запоя, отлеживался молча и не хотел никого зрить. На стройке не появлялся вторую неделю, Варвара устала врать посетителям. – Болеет, температура… – Ночью бредил, горит весь… – Никакой, мокрый от пота… Анна появилась у вагончика столь решительно и так ворохнула глазами на Варвару, что та молча попятилась и не успела возразить. Митя отвернулся к стенке, натянул одеяло на голову, протестуя против вторжения. – Спрятался, конспиратор! Стыдно на люди показаться! Вставай, разговаривать будем! Анна повелительно гремела так, как наверно апостол Петр разговаривал с грешниками у ворот чистилища. Дмитрий нехотя надел штаны, натянул рубаху, жестом пригласил к откидному столику, на котором стояла водка и тарелка с квашеной капустой. Варвара было сунулась в дверь, но Анна прожгла ее взглядом, дверь хлопнула, сотрясая вагончик. – Сергей Иванович все знает. Лошак ему подробно изложил в своих донесениях. Про подставную фирму Брудастого и Кайло, про миллионы…. Эх, ты…. Беги, Митя! Беги, пока не поздно. Сергей Иванович будет на днях. Я пришла предупредить тебя… Митя дерзко и даже нахально смотрел на Анну. Он выпил рюмку похрустел капустой и тихо сказал: – Я ненавижу все человечество. Сергей Иванович ноль, ничтожество. Я никого не боюсь. Я самый свободный человек! Ты раба! Все рабы! Только Иисус и я свободны. Попы и монахи трижды рабы. И церковь со святыми рабы! Анна перекрестилась. – Митя, ты сошел с ума! Он ехидно улыбнулся. – Сергей Иванович хочет распнуть меня? Распни! – Он спас тебя, помог в трудный час… – О выгоде думал, раба спасал… – Ты болен, Митя. –Это ты, вы все больны. Я здоров, свободен, как никогда, понимаешь? Нет ты не поймешь, ты и раньше не понимала , ты никогда не знала меня! – Кто эта рыжая женщина? – А-а! – Митюк вызывающе, нахально захихикал. – Эта рыжая вместо тебя, заняла твое место! Ты погребовала, а она благодарно пристала, как собачка. Всех женщин ненавижу, а ее терплю, даже уважаю… – Митя, ты нездоров. Это от водки. Я тебе помогу… Тебе надо уйти, уехать отсюда! Анна ушла ни с чем. Ни повлиять, ни тем более, переубедить Митю она не могла. Она лучше других знала ослиное упрямство своего бывшего друга и была в отчаянии. Ей было жалко Митю, она испытывала к нему чувство старого родства, и не могла смириться с его вызывающей беспомощностью, бессилием. Понятно, что Митя ломал комедию, но в этой игре было что-то трагическое. Он не хотел жить, прятался от жизни, от людей, от себя. Ерничал, хамил, через силу глотал водку и забывался в полудреме. Анна надеялась на Сергея Ивановича, хотела попросить помощи определить больного в специальную клинику, или каким-то образом повлиять на него, как в свое время он повлиял на бывшего батюшку в Истре… Сергей Иванович приехал из Москвы на один день. Вместе с помощниками и охраной провел на стройке пару часов. Поговорил с Анной. На несколько минут заехал к родителям. Уехал, не приняв никакого решения. Не захотел даже встретиться с Редкозубовым. Позже из Москвы пришли новости. Объект полностью переходил под управление команды французских менеджеров. Они приехали во главе с главным управляющим Кретьеном Лягуром, известным во Франции спецом игрового бизнеса. Он поставил перед Сергеем Ивановичем непременное условие, чтобы игровой бизнес в хуторе Гривенном получил гарантии правительства. Сергей Иванович, пользуясь своими связями, добился решения по образованию Загряжской игорной зоны. Этот документ давал человеку с усами генералиссимуса широкие возможности для строительства нового Монте-Карло. Таким образом, Загряжск опять попал на первые полосы мировой прессы. Сергей Иванович с помощью Кретьена Лягура садился на золотую жилу. Управляющий обещал направить мировые денежные потоки прямехонько в хутор Гривенный. О французе стоит сказать подробнее. Он вырос в обеспеченной семье дельца средней руки. Отец владел отелем с казино и рестораном в пригороде Парижа. Кретьен получил кое-какое экономическое образование и со студенческих лет тайком увлекся рулеткой. Этому способствовала домашняя атмосфера. Дома у отца собирались поклонники и знатоки игорного бизнеса и просто игроки. Разговоры были самые откровенные. Семена падали на благодатную почву. Кретьен рано осознал свои способности, он ощущал пробуждение нешуточных страстей. Играл почти каждый день, но не заходил далеко, умел остановиться. Интуицией угадывал опасный рубеж, высоковольтную линию, виртуозно балансировал на грани проигрыша. Играл в третьестепенных казино, набираясь опыта. Игра вытеснила другие страсти. Кретьен был почти равнодушен к девушкам, не пил вина, учился кое-как и старался не думать о своем будущем. Отец узнал о тайном увлечении сына. Несколько раз он со стороны наблюдал за игрой Кретьена. Состоялся тяжелый трудный, можно сказать судьбоносный разговор отца с сыном. Кретьен поклялся на Библии, что отныне никогда до самой смерти не прикоснется к рулетке. Через месяц отец передал семейный бизнес сыну и вскоре умер с чувством исполненного долга. Кретьен больше не играл, за десять лет после смерти отца расширил семейный бизнес, удвоил доходность. Стал одним из известных специалистов по казино. Написал несколько специальных статей и рекомендаций по проблемным ситуациям. Они сегодня являются образцовыми на курсах и семинарах по подготовке кадров. Француз был высок ростом, худ, всегда ходил с тростью. Был доверчив, добродушен и чрезвычайно любопытен. В Россию Кретьен Лягур приехал сорокалетним метром. Ему нравилась страна, полюбились Загряжск и хутор Гривенный. Они напоминали ему детство, дедушек и бабушек, старую Францию. Во время своего короткого визита на родину Сергей Иванович представил Анну новому управляющему на бегу, торопясь. Кретьен позвал ее познакомиться поближе. Он галантно усадил Анну в своем гостиничном кабинете в глубокое кожаное кресло, попросил секретаршу принести кофе, шоколад и коньяк. Судя по всему, шеф собирался поговорить основательно. Для начала он рассказал ей о новых планах по расширению сети игровых залов, строительству новых гостиниц и ресторанов. Спросил, что она думает об этом. Анна отвечала не сразу. Задумчиво смотрела на Лягура, на его глянцевые волосы с пробором. Улыбалась загадочно. Спросила, как бы уточняя: – Значит, от первоначального проекта отказались? От оздоровительно-культурного комплекса? – Это не принято в игровом бизнесе, да и не выгодно. Кретьен отвечал, как учитель, вежливо, с нажимом, с уверенностью успешного руководителя. – Решение правительства о Загряжской игорной зоне дает нам большие преимущества. Во Франции об этом можно только мечтать. А культурные и оздоровительные учреждения создают много проблем. В нашем деле не нужно смешивать эти услуги. – Вы полагаете нешуточный интерес клиентов к нашему заведению. Кто эти люди с большими кошельками? Откуда их ждать? Лягур вынул из кармана планшет, быстро пощупал пальцами экран. Начал утвердительно перечислять: – Для начала – три-четыре соседних региона, это пятнадцать-двадцать небольших провинциальных городов, как Загряжск. Ведь в Загряжске найдутся несколько богатых людей, склонных к рулетке? – Думаю, что найдутся… – Интерес пойдет дальше. Москва, Питер, Кавказ. Наверняка будут гости из Грузии, Армении, Азербайджана. Это сотни богатых клиентов. Дальше, мы собираемся устроить презентации в разных странах. Как показывает практика, это дает большой эффект. Стоит только привлечь несколько известных специалистов, как постоянные игроки потянутся и в нашу глухомань. Профессионалы, как правило, кочуют по игорным столицам. Конечно, на первых порах нужны большие расходы. Сергей Иванович готов потратиться. Но это окупится, и очень быстро. Я хочу, мадмуазель Анна, чтобы мы одинаково думали и сидели в одной лодке… Анна рассмеялась столь бесхитростной агитации и заговорщицки поддакнула: – Непременно в одной лодке, вместе и тонуть будем. Француз развеселился и собственноручно налил Анне стопку коньяка: – Выпейте за наш успех! Анна отодвинула стопку, откровенно улыбнулась. – У нас не принято пить в одиночку. Лягур смущенно посмотрел на рюмку, потом на Анну, торопливо плеснул в другую рюмку и с отчаянной решимостью выпил не чокаясь. Анна не знала, что француз со студенческих лет не брал в рот вина. А если бы знала, то догадалась бы, что причиной столь решительного поступка была она сама. Нет, он не влюбился с первого взгляда, как влюбляются гимназисты. Произошла катастрофа, уже не молодой холостяк остро почувствовал опасную близость женщины, от которой не жди пощады и спасения… Сначала Кретьен старался не подавать виду. Как всякий занятой человек, он не замечал времени. Опаздывал, торопился, откладывал встречи. Раскаивался задним числом, злился, что не успевает. И вдруг время замедлилось, остановилось. Если с утра он не видел Анну, то оставшийся день томился, молча сидел, уставившись в окно, или бесцельно ходил по кабинету, щелкая пальцами. Его неразлучный друг и помощник Александр как-то шутя спросил: – Ты потерял покой, друг мой! Это дурной знак. Уж не влюбился ли ты в мадмуазель Анну? Лягур взорвался, как граната. Выпученные глаза полыхнули молнией, благородный лик француза обезумел. Бедный Александр громко хлопнул дверью и пулеметом застрочил по лестнице. – Дурак! – Громоподобно кричал ему вслед Лягур. – Идиот! Ты давно говоришь мне одни гадости! Грязный монмартрский сплетник! – Сам дурак! Александр громко огрызнулся и раскрыв рот смотрел на открытое окно кабинета своего шефа, крутил пальцем у виска и долго недоуменно пожимал плечами. В хуторе трудно сохранить тайну. И хотя друзья ругались исключительно по-французски, смысл и содержание бурного разговора мгновенно растолковали по-русски. Все хуторяне теперь знали, что Анна охмурила богатого француза, начальника стройки, и с живого не слезет, пока не разует-разденет его до нитки. Все хвалили Анну и одобряли ее ум и дальновидность. Приводили в пример незамужним девкам, рассуждая примерно так: – Взяли в моду: не могу, говорит, отдаться без любови незнакомому человеку, даже если незнакомый человек принц. А потом нарожает дура с любовью штук пять и кукует, одиночка, на государственное пособие. Что толку, что Митюк смальству в женихах у Анны ходил? В итоге к попам убежал и там батюшку прямо в церкви зарезал. Со стройки этого жениха турнули, он к чужой жене пристал. Вот бы хорош муж был у Анны! Она молодец! Отдалась французскому человеку на стройке и теперь живет в богачестве. А Митюк покатился под откос. Нет, Митюк не покатился под откос. Напротив, он протрезвел, проголодался и стал на ноги. Прошло несколько месяцев. С утра Митя выходил из вагончика и целыми часами бесцельно бродил по мраморной набережной речки своего детства, речке Серебрянке. Возвращался в вагончик, варил какие-то супы из пакетов, жадно ел и одетым валялся на кровати, мрачно думал свои бесконечно длинные думы. До утра в вагончике светились окна, Митя что-то писал в толстой амбарной книге. Варвара Менестрель к великой радости Кузьмы Валерьяновича вернулась к семейному очагу и, кажется, теперь сполна оценила редкие душевные качества хуторского музыканта. Напоследок она сказала Дмитрию Степановичу Редкозубову: – Прощай, неудачник! Мне было хорошо с тобой пить божественное вино. Теперь ты трезв и скучен, адью!
9 Два друга и компаньона, Брудастый и Кайло, скромно, как просители сидели в кабинете управляющего Кретьена Лягура и осторожно прощупывали почву для сотрудничества. Они ходили вокруг да около, не осмеливаясь приступить к главному. Понятливый француз разрешил их сомнения. Он знал, что они мошенники, но знал также, что хозяин Сергей Иванович закрыл глаза на их прошлые дела, отпустил подельников с миром. С какой стати ему, новому управляющему, бежать впереди паровоза? – Не нужно много слов, говорите, чем я могу быть полезен для вас? Француз смотрел на двух жуликов весело и дружелюбно. Брудастый улыбнулся одними губами, глаза растаяли. – Именно, в пользе для всех нас состоит наше с Егором Михеевичем Кайло предложение… Архитектурное произведение, как часть Кремлевской стены, близка к завершению, так? – Так, – подтвердил Лягур, не догадываясь, куда клонит Брудастый. –-Хутор отгорожен от нашего комплекса декоративным монументом в виде точной копии части Кремлевской стены со Спасской башней. Очень впечатляющий, очень эмоциональный монумент! – Так, так! – обрадованно поддержал Брудастый. – Вы зрите в самый корень! И мы с товарищем Кайло открываем карты… – Да, да, мы с Валентином Тарасовичем только перед вами открываем карты, – поддакнул Кайло. Брудастый подвинул стул ближе к французу и перешел на шепот: – Вы знаете, на кого похож Сергей Иванович? – На генералиссимуса, – спокойно и громко сказал Лягур.– Это все знают. – Именно! – возопил Брудастый. – На товарища Сталина! – А кому поставить памятник у Кремлевской стены? – с пафосом спросил товарищ Кайло. И сам ответил: – Генералиссимусу товарищу Сталину! Видя, как поморщился француз, Брудастый ухмыльнулся понимающе и по-отечески разъяснил: – Понимаю, конечно, ваше неудовольствие и охотно объясню. Подойдет, допустим, к памятнику один человек и плюнет на диктатора Сталина. Пусть плюнет. Но подойдет другой, с лилиями, и скажет: «Слава Сергею Ивановичу, патриоту и благодетелю»! Один памятник двум героям! Понятна наша с товарищем Кайло мысль? – И овцы целы, и волки сыты, – поддакнул товарищ Кайло. – Памятник станет символом нашего культурного городка, он пахнет большими деньгами…. Француз долго смеялся и вытирался платком. – Это очень по-русски!
Наш старый знакомый ветеринар Лошак всегда держал нос по ветру. Едва он узнал, что Брудастый и Кайло побывали у француза, он не мог ни есть, ни спать. Мошенники опередили его! Наверняка они опять приходили с очередной авантюрой! А уж войти к доверие к новому управляющему они могут лучше любого Остапа Бендера. Скорее всего, уже вошли и опять получили хлебные места на стройке. Он , Лошак, не потерпит этого, он должен быть первым, и на виду! Он приготовит для француза такое предложение, от которого невозможно отказаться. Ранним утром Лошак надел старые штаны и резиновые сапоги, взял подмышку рыбацкий подсак и широким шагом направил стопы за хутор, в сторону меловой горы, которая сочилась множеством родников. Речка Серебрянка в этом месте потеряла свое течение и осталась в отдельных неглубоких ямах, сплошь окруженных высоким камышом. Сверху по темно-коричневой воде распластались широкие листья кувшинок и лилий, между которых грациозно лежали на воде крупные желтые и белые соцветия. Эти болотца со сладкой родниковой водой облюбовали зеленые речные лягушки. Полосатые красавицы с томными выпуклыми глазами целыми колониями нежились на широких листьях кувшинок. Лягушачий хор громко играл неповторимую истерическую какофонию, то резвилась молодежь. Солидные лягвы и лягуры скульптурно бронзовели на солнце, не подавая признаков жизни. Лишь изредка тревожил водную гладь прыжок с берега. Вы видели полет в прыжке? Молодая лягва растягивается, пружинисто отталкивается от земли и летит, сдваивая белые ноги балерины, изящно булькает в воду и стремительно скользит отталкиваясь длинными женскими лядвиями…. Лошак продрался сквозь камыш и долго сидел на берегу, слушая и любуясь лягушачьим царством. Охотился он тщательно и ревниво. В воде лягушки казались много крупнее, выразительнее. Подержав добычу в руках, ветеринар вздыхал разочарованно: не то, не то… Ближе к обеду закончил отлов. В ведерке едва помещались два солидных образца, по полкило каждый. Дома ветеринар тщательно подготовил и провел редкую операцию. На своем рабочем столе, покрытом белой простыней ветеринар усыпил лягушку, вставил сзади тонкую пластиковую трубочку, наподобие соломины, и стал, надувая щеки и выпучив глаза, медленно накачивать. Зеленая красавица превратилась в средней величины бройлера. Ветеринар аккуратно заклеил задний проход кусочком кожи. Лягушка проснулась и неподвижно сидела на простыне, смущенно глядя на своего повелителя страдальческими глазами. Лошак поцеловал ее в темечко и хлопнул себя по ляжкам: – Бон жур, мадам! К управляющему он явился с большой коробкой от торта. Со свежевымытой хорошим шампунем огненно-рыжей шевелюрой, в новых штанах, с красной бабочкой на бритом кадыке. Сразу перешел к делу. Несколько театрально, как фокусник, двумя пальцами открыл коробку, опрокинул ее на полированный стол. – Бон жур, мадам! Конечно, читатель, была немая сцена! Великанша красавица лишила француза дара речи. Да, на первом месте были очарование и красота! Мысли о гастрономе пришли потом. Лошак отошел в сторону и дал возможность французу в полной мере насладиться натурой. Лягур позвал помощника Александра, состоялся деловой разговор. – Это местная порода? – Спросил управляющий. – Да, это из нашей речки Серебрянки. – Кивнул Лошак. – Как много этих особей в водоеме? Вереринар отвечал уклончиво и многообещающе: – Достаточное количество…. Французы требовали большей ясности и предметности. – Для начала нам нужно до ста килограммов в месяц. Лошак разочарованно покачал головой. – Нет, господа, одному мне не под силу. Нужен штат…, человека три. Александр был ласков и убедителен. – Мы будем платить поштучно, за каждый экземпляр хорошие деньги, остальные проблемы ваши. Осторожный Лошак почувствовал ловушку, ведь если потребуют каждый экземпляр размером с образец, он прогорит на первой же партии. – Нет! – Возразил он деликатно. – Будем рассчитываться за общий вес. Ветеринар вышел из гостиницы с договором в кармане и коробкой с образцом подмышкой. С чувством внезапно разбогатевшего человека. Фокус удался! За деньги, которые предложили французы он построит ферму по разведению и поставкам деликатеса круглый год.
Давно пора, читатель, заглянуть в амбарную книгу, над которой ночи напролет корпел гонимый отовсюду бывший батюшка Димитрий Редкозубов. На первом листе крупно выведено: ИСПОВЕДЬ БЫВШЕГО ЧЕЛОВЕКА Красивый каллиграфический почерк, текст почти без помарок, зачеркиваний и исправлений. Видно, автор не заботился о стиле и не задумывался подолгу. Так на одном дыхании пишутся любовные письма, дневники, живописуются еще не отболевшие страсти и переживания. Так пишут исповеди, чтобы не сойти с ума от внезапных потрясений, так поверяют бумаге горькие мысли неудачники и выбитые из колеи волею судеб слабые люди. Сильные же, напротив, выговорившись, исцеляются, укрепляются духом. Мы знаем много из литературы, когда исповеди становились примером духовной силы, борьбы и сопротивления. Но мы также знаем из литературы и истории об озлобленности, потери веры в себя, богоборчестве и саморазрушении. Будь снисходителен, читатель!
10 «Рукопись эта адресована всем и никому конкретно. Если я околею завтра, то послезавтра ее прочтет тот, кому она первому попадется на глаза. Передаст ли он ее другу, или бросит в печку мне все равно. Не буду же я огорчаться оттуда. Зачем же мне придавать большое значение этим запискам при жизни, если я не ценю собственную жизнь. Тогда зачем бесполезный труд? А зачем человек разгадывает кроссворды? Чтобы убить время, ничего не делать, ни о чем не думать. Вот и я от нечего делать разгадываю кроссворд своей жизни. Убиваю время, чтобы до срока не залезть в петлю или не сигануть под машину. В детстве я был чрезвычайно самолюбив и скрытен. Подспудно, интуитивно готовился к великому поприщу. Я был переполнен мечтами самыми экзотическими, невероятными, возвышенными. И благородными, заметьте. Я отвергал каждодневные прозаические вещи. Обычный крестьянский труд вызывал отвращение. Неужели я рожден, чтобы полоть огород, пилить дрова, носить воду, бегать в магазин за хлебом, как это делали сверстники. Нет, я создан, чтобы писать поэмы, песни, музыку. Я должен потрясать сердца, покорять страны, народы своим гением. Я докажу, добьюсь, взойду на Олимп! О, сколько дури было в моей голове! Бесполезные мечты просто роились в голове, мешали воспринимать хуторскую жизнь в ее богатом житейском колорите. Как я сейчас понимаю, ничего необычного не было в моих розовых мальчишеских мечтах. Кто из нас не мечтал в детстве? Но у меня это было острее, болезненнее. Добавляло лишку самолюбию, скрытности. Самолюбие было двигателем всех моих желаний и поступков. Не находя удовлетворения в убогом хуторском существовании, в примитивности моих сверстников я стал искать ответы на неразрешимые вопросы в книгах. Лет с десяти-двенадцати погрузился в пучину литературы, в коей, уже бессильный и безвольный, пребываю и сегодня. Видно, эту епитимью нести до самыя до смерти. Литература повлияла на мою жизнь, на душу и разум. Горько сожалею, что вовремя не мог, а теперь уже поздно, освободиться от чудовищной зависимости. Впрочем, зачем я ропщу? Отними у меня эту игрушку , и я превращусь просто в «митюка», которому суждено до скончания дней коптить небо в хуторе Гривенном в качестве прораба или еще хуже, сельского учителя. Мой отец, плотник, сильно хотел, чтобы я стал прорабом, а матушка видела во мне хуторского учителя. Правда, потом они порадовались, что я стал священником, но тем сильнее было разочарование, когда попа из меня не получилось, и я вернулся в родной хутор с дурной славой. В хуторе уверены, что я укокошил старичка, своего наставника, и за это отлучен от церкви. Иногда мне кажется, что родители мои верят сплетням и тайно молятся за мою погибшую душу. Верую ли я? Верую в Учителя нашего, благородного адвоката человечества, страстным словом своим указавшего нам путь к спасению. Не верю попам и монахам, лицемерящим перед невежественной паствой, окормляющим пустыми словами доверчивые души. Раболепно окропляющих и освящающих с молитвой «мерседесы», вертепы , сауны и ночные клубы. В католической среде пороков еще больше. Но я не сторонник хулителей церкви. Я знал многих примерных священников, глубоко верующих, совестливых, настоящих праведников. Таким был мой наставник в Истре, отец Власий, погибший от рук сумасшедшего человека. На подвижниках стоит церковь. Я же человек сомневающийся, не верящий в церковную иерархию, как и во всякую бюрократию. К тому же слабый духом. Я сломленный человек, конченный человек. Мне ли судить о попах и монахах? А вот сужу, червяк, царапаю, мараю бумагу. Зачем? Тьфу! Потому что слаб, потому что сомневаюсь. Чем занята моя голова? Что еще может взволновать пустую душу? Думаю об Анне, глубоко она вошла в меня, и как заноза осталась, кровоточит. Думаю, жизнь пошла бы по другому руслу, сойдись я с нею. Она сильнее меня, крепче чисто житейски. Конечно, я бы подчинялся ей, с радостью бы подчинялся. Она бы выправила мое самолюбие и мою замкнутость. С Анной я бы мог быть и прорабом, и сельским учителем. И пастухом, и поэтом! Увы! Теперь не виню ее в измене. Я слаб. А ее физиология требовала ярко выраженного самца. Она заурядная особь, я никогда не обольщался. Но ее природный жизненный иммунитет, как я теперь понимаю, выше всякого интеллекта. Полезнее книжного комбикорма, который я тогда кушал самозабвенно, готовя себя к великому поприщу. Зачем мне Гоголь, если бы Анна была рядом? Зачем разгадывать чужую душу, даже если она душа Гоголя? Почему, дескать, он надорвался над положительными образами и умер точь в точь, как его отец Василий Афанасьевич? Кто прав в споре о России – Гоголь или Белинский? Да Бог с ними! Зачем девушке твои заморочки! Какое дело Анне до меня с Гоголем и Белинским? Какое дело Анне до декабристов, до Чаадаева, которые были мне дороги. Я как-то пытался поделиться с ней мыслью, как нынешние либералы изголялись над теми, чьи имена еще недавно были бесспорны. Зачем, дескать, они разбудили Герцена? И т.д. Дорогие для меня имена были опошлены, оболганы…. Анна простодушно спросила: – Зачем тебе декабристы? Понюхай, как вишня пахнет…. Только теперь дошло, как она была права! Я строил замок на песке. Мои многолетние занятия литературой, философией, историей завели в тупик. Я не мог применить свои познания на практике, не мог даже поделиться ими с кем-либо из знакомых. Мои сверстники быстро пристроились к делу, работали шоферами, строителями, агрономами, учителями. Завели семьи, рожали детей, строили дома, ездили на машинах и мотоциклах. Они строили, дерзали, кромсали жизнь по своему плечу, они были хозяевами. Я же отстал, заблудился, остался один. Никому не нужный. Лишний человек. Как на уроках по литературе проходили: лишние люди. Чацкий, Онегин, Печорин, Рудин…. Горе от ума, горе уму! Когда я собрался ехать на учебу в семинарию, моя мама, доярка, простая малограмотная женщина, всплакнула: – Зачем тебе Москва? Там ученые люди, они все тронутые…. А в хуторе дом построим, женишься, выучишься на учителя. Человеком станешь. Сегодня нехитрый совет этот вспоминаю с чувством большой потери. Мама была права. И Анна права. «Понюхай, как вишня пахнет». В школе меня хвалили, ставили в пример: мальчик много читает, дружит с книгами. Хороший мальчик. У меня не было друзей, просто собеседников не было. Я не мог, например, поговорить с кем-либо о стихотворении Баратынского «Отец». Или об «Исповеди» Гоголя. Ни в школе, ни дома, ни на улице. Я не мог найти единомышленников и в семинарии. Говорить вслух о Толстом или о Пушкине, как об авторитетах, было недопустимо. Они считались безбожниками, язычниками. Я невольно стал потихоньку отдаляться от церкви. Приняв сан священника, я убеждал себя, что это нужно, важно, что в этом, может быть, смысл моей жизни. Но внутри не было крепости, силы. Внутри были сомнения, пустота. Я искал в церкви опору и не находил ее. И еще больше замыкался в себе. Только в иллюзиях, только в книжном, нематериальном мире я, увы, находил утешение. «Над вымыслом слезами обольюсь». И я обливался слезами «над тучкой жемчужной» и «сном золотым». И совершенно не понимал, не видел, кто сидит на комбайне, кто кладет кирпич и кроит железо, кто возводит церкви и пускает ток. Я многого не замечал в материальной жизни. Отсюда мои несчастья и жизненная неприкаянность. Я слабый человек. Не ропщу, не жалуюсь, не ищу сочувствия. Не жалею, не зову, не плачу, как сказал поэт, чьи душевные конвульсии были не чета моим. И кто свою одинокость и неприкаянность ощущал, наверно, стократно острее. Моя невзрачная личность годится разве что для печального примера в назидание другим. Как урок бесполезной жизни. Бесхозного употребления к делу. Можно ли как-то поправить положение? Вдохнуть оживление в едва мерцающий сосуд? Вряд ли. Я от природы не имел крепкой воли. А сил душевных растрачено немало. В тридцать лет я ощущаю себя старым человеком. Начать жить по-другому не смогу. Допускаю такую возможность только при одном обстоятельстве. Только любовь может изменить жизнь человека. Только женщина способна выправить неудалую стезю. Но эта мысль уже не щекочет нервы. Та, чей образ волновал и был дорог мне, та уже далеко, уже невозвратно растворилась в житейском мареве…. Другая не заменит ее, я однолюб. Да и не хочу я замены. Мне остается только подготовить себя, чтобы умереть прилично. Выше я говорил, что не видел смысла в убогом хуторском существовании. Не видел, не замечал простых людей. Не мог, например, оценить, понять замечательного человека, своего земляка хуторянина Семена Семеновича Гривенного. Понял только после его смерти, что этот маленький человек был из чистого золота. Праведник, живой пример полезной нравственной жизни. Сейчас вот сооружают памятник в хуторе. То ли новому хозяину Сергею Ивановичу Тримайло, то ли Сталину, на которого похож Сергей Иванович. Кстати, я недавно говорил об этом с матерью Сергея Ивановича Настей. Бедная, она плачет и молится, чтобы господь вразумил сына отказаться от затеи с монументом. Она собирается ехать в Москву, потому что Брудастый с Кайло рвут подметки, торопят француза с установкой скульптуры. Говорят, уже отлили в бронзе. И ведь поставят! Никому в голову не придет, что если кто достоин такой чести, так это великий хуторянин Семен Семенович Гривенный! Я поделился этой мыслью с Анной, и она обещала подумать. Сергею же Ивановичу памятник один – казино! Я, холуй, строил его для хозяина. Я, который готовил себя к великому поприщу. Это ли не насмешка судьбы, это ли не отмщение аз? Если мне отпущено какое-то время коптить небо, то я буду делать это в одиночку. Уединюсь где-нибудь у меловой горы, поставлю там вагончик и буду влачить свои дни. Не в скиту, не в веригах, не в молитвенных бдениях, нет, я слабый сломленный человек. Подвиги святых старцев в пустынях не для меня. Хочу только одного, уединения. Не могу никого зрить, разговаривать, сожалеть о чем-нибудь и о ком-нибудь. А родители, спрашиваю себя? Неужели душа так затвердела, что ты бесчувствен к близким людям? Душа онемела, и я бесчувствен к близким. Тогда зачем ты живешь, зачем застишь солнце и задаром коптишь небо? Нет, я не полезу в петлю, хотя недорого ценю свою бесполезную жизнь. Не жду чуда и не верю в спасение. Цветок отцвел, кинул семя и засыхает, удобряя почву для будущих поколений. Я засыхаю, даже не кинув семя. Становлюсь удобрением, принося таким образом какую-то пользу. Вот и все оправдание червяка, возомнившего было себя властителем дум. Много гордыни в человеке, много ее и у меня. Я не сумел оценить подлинную жизнь, прошел мимо ее животворящих родников. Прожил в призрачном мире вымысла и бесполезных мечтаний, не сумел вовремя опуститься на землю. Нормальный здоровый человек тем и отличается от больного, что из самых смелых фантазий он вовремя возвращается на землю в свой привычный обжитый угол. А я слишком задержался и теперь стою у разбитого корыта. При всем при этом, я еще не вполне разуверился, что такие особи не нужны человечеству. «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой»! Это прямое назначение искусства, Бог даровал его нам, чтобы человечество не сошло с ума. Эта мысль еще примиряет меня с жизнью, и я кропаю свою исповедь с малой надеждой, что она кому-нибудь пригодится….»
11 Мать Дмитрия Мария почти каждый день спрашивала у Анны про сына. Бедная выплакала все глаза, почернела от горя. Каждый вечер она встречала Анну молчаливым ждущим взглядом. Не только надежда была в нем, но и немой упрек. Мария смотрела на Анну, как несостоявшуюся невестку и, конечно, видела в ней причину всех несчастий своего сына. Но еще она видела в ней друга, спасительницу и наставницу непутевого Мити. Мать цеплялась и за соломинку. Она робко спрашивала: – Песельница эта, рыжая, насовсем ушла? Не вернется? – Насовсем, тетенька, не вернется. – Слава Богу! Совсем замордовала Митю. Споила, порчу навела…. Но Анна не щадила соседку. – Митя взрослый мальчик, он сам обидит кого угодно. Вы лучше меня знаете…. – Знаю. Отец Степан несколько раз ходил к вагончику. Стучал в дверь, в окна. Сын не отвечал. – Тьфу! – плюнул старик. – Говорил, учись на прораба! И заплакал, по-детски сморщив губы и нос. Анна пришла к управляющему поговорить насчет Мити. Француз встретил ее подобострастно, млея от удовольствия. Он не играл, не притворялся, на его глянцевых щеках откровенно цвела любовь. Он слушал , глупо улыбался и повторял, кланяясь: – Мадам Анна…. Да. Я готов. Приказывайте. Анна понимала и принимала его обожание, но чуть лукавой насмешливой улыбкой держала дистанцию. Француз изнемогал от этой улыбки, и женщина понимала это. Она понимала, что рядом с ней любящий человек, и скоро ей придется ответить ему, подчиниться и начать совсем другую жизнь. – Погибает хороший человек…. Анна не узнавала своего голоса и улыбалась совсем не к месту. – Он ничего не просит. Я прошу. Разреши ему жить в вагончике на охраняемой территории, подальше от любопытных. Так у нас в России живут большие грешники. Дмитрий Степанович несчастный человек.
Настя с Анной поехали в Москву к Сергею Ивановичу, как заговорщики, не сказав никому о цели поездки. Дело предстояло нешуточное: убедить хозяина отказаться от затеи с памятником. По дороге они перебрали все аргументы и не сомневались, что разумный человек Сергей Иванович откажется от памятника самому себе на своей родине. Сергей радостно встретил мать и сестру. За обедом, как только узнал о цели их депутации, весело рассмеялся и тут же рассеял сомнения: – Да кто вам сказал, что я хочу себе памятник? – Управляющий. – Гм…. Мне он говорил о садово-парковой скульптуре. Ну, я сказал, чтобы сами там придумали что-нибудь. Теперь понимаю, захотели сюрприз преподнести. Ну, что ж, у меня тоже сюрприз. Я давно думал и все сомневался. Теперь принимаю решение, скоро приеду в хутор. Вас же прошу пока помалкивать. Настя не выдержала, расплакалась. Обняла сына и, глотая слезы, шептала. – Сыночек…. Как хорошо…. Я, было, плохо о тебе подумала….
Управляющий Кретьен Лягур готовился к официальному открытию казино, и каждый день проводил совещания. Он знал пожелание хозяина провести мероприятие, как можно проще, скромнее. Чисто по-человечески он понимал Сергея Ивановича. Зачем ему помпа в хуторе? Но как профессионал знал, что помпа нужна, как реклама. Казино это не просто бизнес, это игра, непредсказуемый театр с публичной трагикомедией. Театром нужно управлять. И он, Кретьен Лягур, умеет это делать. Открытие казино важная часть будущего успеха и известности в профессиональном сообществе. И он, как управляющий, подготовит праздник по всем правилам жанра. Сценарий праздника лежал на столе управляющего. Он был выверен и точен, как королевский протокол. Помощники Кретьена показали себя первоклассными спецами. Нерешенным оставался один пункт. Как открывать памятник? Совместить с открытием казино или провести, как отдельное мероприятие? Кретьен был в раздумье. Он велел позвать Брудастого и Кайло, чтобы посоветоваться с ветеранами. Валентин Тарасович и Егор Михеевич с чувством обремененности доверием начальника важно уселись за стол и напряженно глядели на тонкие пальцы управляющего, ловко вертящие остро отточенный карандаш. – Я пригласил вас, господа, – начал свою речь француз, постукивая по столу карандашом. – Я пригласил уважаемых хуторян, чтобы посоветоваться, как будем открывать памятник? Отдельной программой или в общем распорядке праздника? Француз нарисовал ветеранам впечатляющую картину. Ожидается приезд нескольких тысяч гостей. Официальные делегации из всех соседних городов, а также из Москвы и Петербурга. Общественные организации, студенчество, интеллигенция, представители СМИ, а также иностранные гости. Приглашены двадцать известных в Европе карточных игроков, имена которых пока не разглашались. Они примут участие в первых сеансах на карточных столах. Это гарантирует европейскую известность хутору Гривенному. В итоге праздника – банкет до утра, кордебалет и грандиозная иллюминация. – Может быть, памятник откроем на второй день? Чтобы таким образом усилить самостоятельный эффект? – Кретьен сделал выразительную паузу, по-отечески глядя то на Валентина Тарасовича, то на Егора Михеевича.— Мне чрезвычайно важно ваше мнение, господа! Ветеранам польстило такое обращение начальника, и они старались придать как можно больше значимости своим словам. Первым начал Валентин Тарасович. С государственным выражением лица, с окаменевшими губами. – Я полагаю, господин управляющий, открывать памятник генералиссимусу на второй день праздника никак нельзя. Это неуважение к личности. Не уважать Сталина, значит не уважать Сергея Ивановича, на которого он похож. Это все равно, я дико извиняюсь, что сначала открыть в Париже какую-нибудь забегаловку, а вторым номером открывать памятник генералу Шарлю де Голлю. Вам, как патриотическому французу допустить такое было бы чувствительно и обидно. Также обидно будет хуторянам и всем гостям праздника. Народ не поймет! У Брудастого даже шея вспотела от красноречия, и он долго вытирался платком. – Благодарю.— кивнул француз и вопросительно посмотрел на Егора Михеевича. – Что касается до меня, то я так скажу.—Егор Михайлович отвинтил крышку минералки, запрокинул голову, побулькал, подвигал кадыком и аккуратно поставил бутылку на стол.– Любой праздник это большая пьянка. Тут, я чую, будет агромадный кутеж. С участием иностранных гостей и картежников. Наутро у всех будут болеть головы, у картежников в том числе. С кем вы, господин управляющий, будете открывать памятник вождю? Гостей опохмелять надо, а не памятниками хвалиться. Согласен с моим другом, товарищем Брудастым, народ не поймет! Непременно в первый день надо показать товарища Сталина! Француз никак не отозвался на предложения ветеранов, он молча пригласил посмотреть на только что доставленную бронзовую фигуру. Она стояла под замком в складском ангаре. Герой стоял во весь рост то ли в шинели, то ли в демисезонном пальто. Лицо состояло из носа и усов, над остальными частями автор не особенно трудился. Но сходство все-таки угадывалось. Ветераны почтительно обошли фигуру вокруг, потрогали бронзу руками. – Похож на товарища Сталина! – уважительно сказал Валентин Тарасович. – Очень похожий на Сергея Ивановича. – робко сказал Егор Михеевич. – Большие деньги уплачены за обоих, – весело заключил француз.
12 Приезд Сергея Ивановича Тримайло в хутор Гривенный был больше похож на государственный визит. Олигарха сопровождали министр здравоохранения и министр по чрезвычайным ситуациям с огромной свитой чиновников. Рядом с министрами были губернаторы и мэры соседних регионов. Представители СМИ окружали чиновников плотным кольцом в ожидании сенсации. Но прежде был обед…. Господи помилуй, что это был за обед! Ради одного единственного такого обеда и, может быть только единственный раз в жизни, – только ради этого стоило делать карьеры министрам, губернаторам, мэрам, чиновникам помельче и даже журналистам. Пообедайте и умрите! Повторить такое невозможно! Сто двадцать блюд ждали гостей в огромном ресторанном зале. Выбирали яства каждый по вкусу, кто сколько хотел. Если тебе, например, понравился свиной окорок, то вели подать на тарелке хоть килограммовый оковалок и ешь, сколько влезет. Если положил глаз на сычуг с начинкой, тебе принесут целиком весь сычуг, работай ножом и вилкой, не стесняясь. Проси соусов, подливок, присыпок каких ты сроду не видывал. Говорят, что утку по-пекински кушают только президенты. Вели подать, и тебе тут же подадут утку по-пекински! Если ты магометанин, то тебя кормят по-магометански, если иудей, то до отвала ешь исключительно кошерную пищу. Если ты ни то, ни другое, а, допустим, вегетарианец – кушай травы и ягоды. Гости попадаются и привередливые, им трудно угодить. Но гастрономический интеллектуал Кретьен Лягур удовлетворял самые изысканные пристрастия и вкусы. По его совету министру здравоохранения подали вязигу в шампанском, и она впервые в жизни откушала это блюдо. Другая барышня на ее месте издала бы пронзительное: вау! Но министр на то и министр, чтобы в знак благодарности наградить хозяина, то бишь Сергея Ивановича, царственной улыбкой. Вы не знаете, что такое вязига? Тогда вам и знать не надо, потому что попробовать ее на зуб нам с вами не доведется в этой жизни. С другим министром вышел казус. Ему, не спросясь, подали нежнейшие окорочка лягушки. Молочного цвета окорочка, похожие на лядвии балерины. Продукцию поставлял бывший ветеринар Лошак со своей лягушачьей фермы. Министр неожиданно икнул и, прикрыв рот ладошкой, вышел из-за стола. Культурный человек, как сказал классик, никогда не заметит, что ты нечаянно уронил на колени тарелку с горячим борщом. Он никогда не смутится от того, что ты громко высморкался у него под ухом. Культурные гости даже ухом не повели, когда стошнило министра. Народ за столами собрался молодой, здоровый, ели и пили с аппетитом и много. В ходу были блюда самые простые. Отварная баранина и отварная же свинина с малосольными грибами. Отварная осетрина с хреном. Окорока, балыки, студень. Много лука, чеснока, перца. Донская селедка с уксусом и сельдереем. Донские же раки, сваренные в сливках. Помидоры. Загряжские краснощекие помидоры по полкило весом. Редиска с кинзой! Кинза с малосольным розовым салом! Царица небесная, сколько еды на белом свете! Много ее разнообразия в Загряжске и в хуторе Гривенном. Но чтобы вот так в одном месте сошлись сто двадцать блюд – не было такого даже у папы Римского! Все это изобилие было употреблено в дело и, слава Богу, все усвоилось, утряслось и, за исключением одного министра, всем пошло на пользу. Много речей было сказано на обеде, много тостов говорено. И анекдоты были, и песни, и танцы с плясками. В пляске сошлись на спор два губернатора, один молодой, другой не очень. Плясали друг перед другом лезгинку. И так рвали подметки, так поддавали коленками и вертели запястьями, что не будь они губернаторами, их бы без конкурса взяли в какую-нибудь филармонию. Плясали долго, напористо. Молодой губернатор мокрый от пота скинул пиджак и наотмашь швырнул на пол. Не очень молодой губернатор без устали строчил ногами, вертел шеей и с выдохом выкрикивал: вах! вах! Он и победил, переплясал молодого. Победителя наградили аплодисментами, министр здравоохранения лично поднесла ему чарку водки. После часового перерыва гостей пригласили к Кремлевской стене на открытие памятника. Вокруг уже собрались жители хутора. Монумент был покрыт белой простыней, а небольшое пространство вокруг обтянули пестрой лентой для московской депутации. Брудастый и Кайло настойчиво пытались проникнуть на почетную территорию, но люди Сергея Ивановича бесцеремонно пресекали попытки. Пропустили только управляющего Лягура. Сергей Иванович вышел к подножию монумента и медленным жестом поднял руку. Разгоряченные обедом гости разом притихли, словно впервые увидели его сходство с генералиссимусом. – Почитаю за честь открыть памятник великому гражданину хутора Гривенного! Сергей Иванович дернул за веревку, покрывало съехало наземь и перед притихшей толпой во весь рост появился Семен Семенович Гривенный с голубкой на плече. Бронзовый лилипут простирал руки к солнцу и улыбался счастливой улыбкой. Сходство было так велико, что хуторяне и все присутствующие шумно зааплодировали. – Здравствуй Семен Семенович! Кайло чуть не упал, крикнул от страха и неожиданности: – Я собственными руками ставил товарища Сталина! Это провокация! В толпе засмеялись. Послышались выкрики: – Пить меньше надо! – Любо Семену Семеновичу! – Любо! Любо! Не только Кайло был изумлен. Управляющий Кретьен Лягур посчитал себя оскорбленным. Он сам заказывал скульптуру, сам контролировал ее установку на пьедестал и сам закрепил белое покрывало на монументе. Зачем Сергей Иванович совершил подмену втайне от него? Это недоверие. Больше того, это оскорбление! Анна загадочно улыбалась, успокаивала француза: – Это очень по-русски, дорогой! У нас любят пошутить. Сергей Иванович опять поднял руку и сказал по- будничному просто: – Сегодня мы отменяем казино. Весь комплекс отдаю министерству здравоохранения и министерству по чрезвычайным ситуациям. Здесь будут лечить пострадавших в авариях и катастрофах. Это сегодня нужнее казино. Думаю, что Семен Семенович Гривенный похвалил бы меня. И моя мама тоже…. Сергей Иванович поклонился хуторянам и присоединился к депутации. Долгое «Урааа»! прокатилось вдоль Кремлевской стены и вспугнуло стаю голубей со шпиля Спасской башни. Несколько белых турманов сели на бронзовые руки Семена Семеновича. В хуторе Гривенном начиналась другая жизнь.
ЭПИЛОГ Прошло несколько лет. Каждую субботу в библиотеке появлялся немолодой человек с седой бородкой, с редкими седыми волосами до плеч, в круглых очках. С тихой улыбкой, в застегнутой наглухо черной рубашке он напоминал разночинца из тургеневских романов. Удовлетворенно оглядывал зал умными тихими глазами, становился за кафедру и негромко спрашивал: – На чем мы остановились в прошлый раз? Из зала охотно подсказывали: – На гибели ацтеков и разрушении Теночтитлана. Дмитрий Степанович Редкозубов начинал очередную лекцию в библиотеке реабилитационного центра. Слушателями были в основном молодые люди, проходившие лечение после техногенных аварий. Шахтеры, военнослужащие, нефтяники, строители из разных уголков России. Дмитрий Степанович второй год читал курс по истории земных цивилизаций. Его лекции имели успех. Люди приезжали из Загряжска, Забалуева, приходили местные, хуторяне. Кузьма Валерьянович с Варварой. Настя с Иваном Максимовичем. Иногда в библиотеку заглядывали Валентин Тарасович Брудастый и Егор Михеевич Кайло. Оба были при деле, при должностях. Руководили уборкой, окультуриванием и озеленением территории центра. Свою лекцию Дмитрий Степанович всегда заканчивал объявлением: – А сейчас для вас будет петь Варвара Менестрель! Аккомпанирует ей Кузьма Валерьянович! Под аплодисменты артисты поднимались на сцену. Варвара пела много и вдохновенно, аккордеон Кузьмы Валерьяновича изнемогал от лирического страдания. Молодые люди слушали, как откровение полузабытые песни Шульженко, Вертинского, Баяновой, Зыкиной, Руслановой…. Варваре несли на сцену цветы, роскошные букеты хризантем, ромашек, гвоздик. Варвара плакала, принимая подарки от раненых солдатиков. – Боже, мне никогда не дарили столько цветов! Я ваша! Я буду петь для вас всегда! Кузьма Валерьянович украдкой смахивал слезы, шептал: – Вот народная любовь! Вот признание на старости лет!
В хутор Гривенный на имя Нины Кузьминичны пришла посылка из Парижа. Поскольку хуторскую почту давно перевели в Загряжск, Нина Кузьминична попросила Настю съездить за посылкой на машине. Она же попросила открыть посылку и прочитать письмо от дочери Анны. Чтение состоялось у Насти, в беседке за широким столом в молчаливом присутствии Ивана Максимовича. В посылке была разная парфюмерия, кремы, духи, конфеты, кофе, бутылочка ананасового ликера и фотокарточки с детьми на Елисейских полях…. «Дорогие мама и папа! – Медленно читала Настя. – Я уже привыкла здесь и говорю по-французски. Детей учу по-русски, но они все-таки больше французы, чем русские. Ничего не поделаешь, им учиться здесь и надо хорошо знать язык. Прошло немало времени, и много изменилось в моей жизни. Конечно, я виновата, что не писала вам и не сообщала о новостях. Простите, жизнь набирала такие обороты, что я едва успевала опомниться. Рассказываю все по порядку. Как вы знаете, я уехала с Кретьеном в Париж. Его родня приняла меня прохладно, но все же примирилась с выбором Кретьена. С одним условием, чтобы я приняла католичество. Я стала католичкой, мы поженились, и муж усыновил трех моих детей. Я впервые почувствовала себя счастливой. Кретьен любил меня и заботился о моих детях. Жили мы в предместье Парижа в небольшом особняке с парком, лужайкой и летним бассейном. Я ждала ребенка, когда случилось несчастье. В ресторане, где Кретьен ужинал со своими друзьями, неизвестный террорист взорвал бомбу. Бедный Кретьен был буквально прошит осколками и умер в больнице. Я осталась одна, теперь уже с четырьмя детьми. Не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь, если бы не участие друга и помощника Кретьена господина Александра. Больше года он потратил на то, чтобы я и мои дети стали законными обладателями наследства покойного мужа. Претензий и препятствий со стороны родственников было великое множество. Что могла сделать я без помощи Александра, без средств? Только на юридические услуги была потрачена уйма денег! Александр стал для меня больше, чем друг. Он признался, что полюбил меня еще в России, в нашем хуторе во время строительства казино…. Через год мы поженились. Я родила Александру трех девочек, младшенькая уже ходит ножками. Старший, Володя, учится в юридическом колледже. Очень похож на своего отца, моего первого мужа актера, который безжалостно бросил меня в Воронеже. В общем, живу я, как коренная парижанка. Хожу в костел, но молюсь так же, как молилась раньше. Те же молитвы, те же слова. Бываю в парижской опере. Всегда хожу на концерты русских артистов. Во всем чувствую себя очень русской, и с волнением посещаю могилы соотечественников на кладбище Пер-Лашез. Александр с утра до позднего вечера на работе, я, конечно, скучаю и вспоминаю всех хуторян, как самых близких и родных мне людей. Передавайте привет и кланяйтесь Насте и брату Сергею, соседям тете Марии и дяде Степе. Мите кланяйтесь, он хороший. Женить его надо, и скорее! Только женщина вправит ему мозги! Так и скажите ему от меня. Скучаю и люблю вас всех до смерти!» – Отрезанный ломоть, – прошептала Нина Кузьминична и заплакала. Иван Максимович молча длинно и тяжело вздохнул. – Не гневите Бога! Жизнь продолжается. – Заключила Настя.
Ветеринар Лошак побывал в Париже. Он был уже не тот Лошак, который лечил людей, как скотину, а скотину, как людей, не видя в том большой разницы. Он владел лягушачьей фермой, т.е. имел статус буржуа в хуторском масштабе. Ежемесячно в назначенный день на ферму подъезжал грузовичок, забирал картонные коробки, в которых вместе с водорослями живьем были упакованы питомцы фермы. Товар отправлялся самолетом прямехонько в Париж, в ресторан Александра, унаследовавшего, как мы знаем, все хозяйство покойного Кретьена Лягура. Александр ценил обязательность и аккуратность своего партнера. В отличие от жены Анны, которая не пожелала даже видеть земляка. На недоуменный вопрос Александра ответила резко: – Потому, что он хам и мошенник! Лошак бродил по Парижу несколько дней, жадно вбирал и вдыхал запахи и звуки чужой цивилизации. В хуторе он подробно делился впечатлениями с Брудастым и Кайло. Он угощал своих заклятых друзей горилкой от Уколовича у себя на ферме, на берегу Серебрянки под старыми вербами. – Париж – это Европа, все там не по-нашему. Только вышел из гостиницы – плати за каждый шаг. За прогулку по Елисейским полям – плати, за Эйфелеву башню, поглядеть сверху – плати, за простую воду плати, присел на скамейку – плати. Нет, не понравился Париж! Эйфелева башня вся из арматуры, точь в точь высоковольтная опора, какие за хутором стоят. Из еды одни лягушки. Местные французы на каждом шагу едят одних лягушек. – Ты молиться должен на французов! – Резонно заметил Брудастый. – За мерзопакостную тварь тебе долларами платят. – Вы глубоко ошибаетесь! – Горячо возразил Лошак.—Лягушачьи окорочка кушают все культурные люди. Я сам с удовольствием съел в ресторане пару окорочков и не жалею об этом. Больше того, я открою ресторанчик в Загряжске, где все блюда будут состоять исключительно из лягушачьих деликатесов. Тогда посмотрим. – Посмотрим! Лошак не стал углубляться в подробности своего бизнеса и продолжил рассказ о парижских впечатлениях. – Только один раз мне предложили услугу бесплатно, – загадочно и самодовольно произнес Лошак. – Ни за что не догадаетесь! – Ну, например, бесплатно пописать в парижском туалете, – неуверенно подсказал Кайло. – Эх, ты! – Насмешливо произнес Лошак. – Мелко плаваешь, землячок! Красавица француженка предложила отдаться мне бесплатно прямо на Эйфелевой башне! – О-о-о! – В один голос воскликнули Брудастый и Кайло.—И как же ты…. – Оробел, – тихо признался Лошак. – Везде за каждый шаг плати, а тут угощают даром. Нет, не поверил! – О-о-о! – Воскликнули оба друга. – Дурак ты, дядя! – Теперь я и сам так думаю, – с сожалением сказал Лошак.—Мне еще никто из женщин не предлагал отдаться бесплатно. Ни в хуторе, ни в Загряжске, ни в Москве, где я учился на курсах повышения квалификации. Прежде чем открыть свой ресторанчик в Загряжске, Лошак дотошно изучал пристрастия и вкусы клиентов в местных ресторациях. В трех-четырех местах он предложил включить в меню лягушачьи окорочка. Каждый день интересовался результатом. Увы, ни в одной ресторации не было ни одного заказа на лягушек. Лошак недоумевал и жаловался знакомому владельцу ресторана в Загряжске: – От диетического деликатеса наши едоки морду воротят! А что кушают наши едоки в общепите? Уши свиные! Хвосты поросячьи! Печенку, селезенку, требуху, я извиняюсь! Желудки, кишки. Вымя кушают! Дикая нация! Печенеги! Сарматы! Лошак отказался от мечты открыть свой ресторанчик для земляков и продолжал бизнес исключительно для благодарных французских едоков.
Бронзовую скульптуру генералиссимуса, похожего на олигарха Тримайло решили установить на меловой горе за речкой Серебрянкой. Среди каменных скифских баб и огромных замшелых валунов. Кто решил, и кто устанавливал неизвестно. Ходили слухи, что затея принадлежит бывшему батюшке Дмитрию Редкозубову, который проявил себя в последнее время настоящим историком и краеведом. Если вы хотите взглянуть на редкую достопримечательность хутора Гривенного, то вам нужно заехать на меловую гору по степной дороге со стороны Загряжска. Оставьте машину у подножья горы и поднимайтесь пешком. Тропинка круто берет на бугор, виляя между промоинами, каменными уступами и редкими кустами шиповника. Чем выше, тем сильнее и свежее ветер. Он свистит в кустарниках и сухом бурьяне, шевелит желтый песок на проплешинах бугра, гонит наверх круглые скелеты перекати-поля. Вам трудно дышать. Остановитесь на минуту, обглядитесь кругом. С высоты птичьего полета далеко открывается необъятная ширь Придонья. Виляет голубой жилой Дон и теряется где-то за Загряжском. Зеленая пойма вся в клетках садов, виноградников, овощных плантаций. Несмолкаемый гул федеральной автотрассы на Воронеж, на Москву. Щекочет в горле, щиплет глаза. Родина… И вот бугор, самое высокое место в округе. Здесь по преданию стоял Мамай со своими полчищами. Свидетелями тех времен остались глыбы-валуны и каменные скифские бабы. И высокое донское небо. И упругий свежий ветер, набирающий силу от Турции, от Черного моря, несущий на донские степи теплые благодатные дожди. Вы не сразу отличите бронзовую скульптуру от каменных истуканов. От дождей и ветров, от морозов и оттепелей металл на памятнике покрылся серой коркой и по цвету сравнялся с древней каменной скульптурой. Ветер вылизал, сгладил черты лица генералиссимуса. Нос и усы стали плоскими, лицо стало напоминать размытые обличья скифских баб. Бронзовый вождь был вкопан в землю по пояс и по росту не отличался от древних идолов. Природа и ландшафт дополнили работу скульптора. Идол сильнее оригинала! Непременно побывайте на меловой горе за речкой Серебрянкой! Станица Старочеркасская, Об авторе: Воронов Василий Афанасьевич. Прозаик, публицист. Родился 22 апреля 1948 года в х. Ющевка Семилукского района Воронежской области в крестьянской семье. Учился и вырос в Кашарском районе Ростовской области. Закончил Литературный институт имени А.М. Горького. Работал в районной, областных и центральных газетах, главным редактором журнала «Дон», председателем Ростовского регионального отделения Союза писателей России. Автор многих книг прозы и публицистики. Книга «Юность Шолохова» выдержала семь изданий тиражом более одного миллиона экземпляров. Переведена на польский, болгарский и китайский языки. Романы, повести и рассказы печатались в журналах «Молодая гвардия», «Дон», «Подъем», «Огонек», «Роман-газета», в газетах «Литературная Россия», «Литературная газета», «Культура», «Правда», «Известия». |
||
