Царев Вадим Юрьевич - доктор философских наук

РУССКАЯ ЭЛИТА

(Выступление в клубе “Свободное слово”)

В интеллигентской среде элитой называют воображаемую лучшую и отборную часть общества. Судя по высказываниям политиков, а также примкнувших к ним журналистов, элитность это вообще чёрт знает что. А по своей филологической природе слово “элита” есть культурметафора: понятие узкого применения, которому придан универсальный смысл. Классика подобной метафоричности – известная эфиреализация, выведенная А. Тойнби на потеху историкам-конкурентам путём противоестественного скрещивания химического термина с метафизическим.

В родных для муссируемой метафоры (кстати, фр. mousser буквально значит пениться, стало быть, муссируя что-то, мы буквально гоним пену) областях применения, животноводстве и растениеводстве, элиту составляют особи, облечённые высокой плодовитостью, приятной внешностью и презрением к неблагоприятным - для плодовитости и внешности - обстоятельствам. Но с перенесением этого мясо-растительного понятия на общество возникают проблемы.

Как надёжно выявить и удостоверить именно человеческую элиту? Или элиты? По каким таким показателям? По продуктивности, предлагает одна моя коллега. Если я правильно понимаю, при этом имеется в виду не животная плодовитость (каковую, впрочем, иной раз и монаси приемлют), а продуктивность возвышенная – как бы результативная работоспособность, выказанная в обилии достижений, полученных с некоторой опорой на разум или на его подручные заменители. Хороший критерий, хорошее предложение. Непонятно только, как при этом оценивать косяки тощей академической тюльки, гуманитарно-технарские публикационные задрыги, в изобретательстве – вечные бои (с точнейшими расчётами наперевес) за вечный же двигатель, марево субтильных наработок в любимых народом сферах духовности типа астрологии и политологии?

Бычки и злаки расплачиваются с обществом за свою продуктивность - безо всякого на то их согласия, но по трагической справедливости - продукцией мясокомбинатов и пивзаводов, поскольку именно общество сделало бычков и злаки элитой, тщательно их отбирая, коварно холя и лилея. В царстве трав и травоядных элиту рождают органы природные, а из каких органов появляется на свет элита духовная? Есть мнение, что из органов компетентных, на распространённости такого мнения как раз и держится репутация педагогических академий, министерств всевозможных образований, курсов быстрорастворимых иностранных языков, а также прочих творческих учреждения и заведений.

Почти тридцать лет подвизаясь на поприще высшего образования, год за годом имея дела с выпускниками средних школ, лично я закоснел в убеждении, что так называемый учебный процесс почти повсеместно направлен не на окучивание лучших из лучших, а на их отсортировку и прополку. В образовании всё так цветёт и пахнет, что душа с тоскою ждёт любых ростков нового и грядущего. Между тем, пока что как нераспознаваемые грибы растут новые учебные заведения и в массе своей так же несъедобны.

В новодельных гимназиях, лицеях, институтах бизнеса и бронетанковых академиях театральных войск странным образом утрачена питательность прежней системы обучения, но зато сохранена и преумножена вся её токсичность. Новые люди, заполонившие новые учебные конторы им. Героя Педтруда св.деда Никанора, в большинстве своём вышли из старой средне-высшей школы, но вышли они главным образом не потому, что были выше уровня разрушаемого ими образования, а потому, что были ниже него. Это чем-то напоминает мне расклады в родном идеетворческом цеху, где мастера и подмастерья мечтали из-под глыб, что падут тяжкие оковы, темницы рухнут - и все, кто могут, спасутся, перестанут размазывать пустопорожние слова осклизлым языком партполитпросветплаката, вспорхнут как маленькие гордые птички ввысь и в вечнозлелёной листве будут звонкими голосами выпевать нетленные истины. А писать будут, наплевав на ВАК, исключительно афоризмами.

Действительность подправила вышеперечисленные мечтания: цех есть, мастера и подмастерья присутствуют, а афористов как не было, так их и нет. Зато во множестве расплодились какие-то тёмные личности с философким чувственным оскалом. Словом, ждали афористов, а дождались аферистов.

Мораль: чтобы у общества была настоящая элита, потребности её иметь и желания в неё войти мало. Мусорной плодовитости для обретения вторичных элитных признаков достаточно, а первичных – нет. Иначе бы не разгуливала так вольготно очаровательная парочка: Изобильность и Дебильность.

Я когда-то думал, что в нашей стране культура пребывает в негероическом состоянии потому, что у нас нарушено соотношение между культурой достижений и культурой положений. Человек иногда может выделиться по личным достижениям, если он, например, выдающийся естественник, математик, физик и так далее. Благодаря своим способностям и благодаря тому, что он имеет возможность делом доказать эти способности, он становится заметным, окружается почетом, уважением, постепенно выдвигается на высокую позицию в своей общественной группе, а вслед за тем в обществе.

Стало быть, профессиональная состоятельность и нешарлатанская плодовитость в принципе могут помочь отличить элитных людей от элитозаменителей. Вопрос в том, есть ли в обществе потребность в таком различении и достаточно ли она сильна в сонме других общественных и личных нужд. Те же профессии: любая из них служит прибежищем узурпаторства, растущего из комплексов и пороков вплоть до самых опасных. И то рассудить, где искать уголок оскорблённому сердцу педофила, кроме детских приютов и интернатов? Куда, скажите, пристроить душевную тягу к романтике преступной жизни, помимо правоохранительных органов? Чем ещё можно дураку преобразить testimonium paupertatis в знак избранничества, как ни дипломом с записью “философ; преподаватель философии и обществоведения”?

А разве редко бывает, что человек, не узурпировавший некую высоту, а достигший её вполне заслуженно, помимо своих полезных качеств имеет такие неприятные сопроводительные свойства, что лучше бы им не воспроизводиться ни в потомстве, ни в элите подлинных достижений? Между тем, воспроизводство элитности часто совершенно невозможно без воспроизводства сопутствующих ей неприятных эффектов. Воздействие упадка нравов, которым едва ли не всегда сопровождается групповой творческий порыв, может ли уравновесить приносимая творчеством польза? Я уверен, что в прилегающих поколениях и в ближнем времени такое равновесие не достигается. Значит, когда мы хотим – искренне, сильно и без маниловщины - чтобы элитность возрождалась, мы хотим добра не себе и не своим детям, а в лучшем случае своим внукам. Наш расписной румяный Серебряный Век стал для нас душеспасительной данностью ещё и потому, что мы не были свидетелями неотемлемого от него свинства. Предков (их ровню и соплеменников) многих из тех, для кого А.С. Пушкин “наше всё”, дивный гений за людей не считал, поступая соответственно. Ну, так что, будем ждать великих поэтов себе в современники или лучше нам перебиться?

Стоит ли ждать новую элиту, как иные ждут перелётных птиц, стоит ли дразнить гусей, тем более диких? Ведь не всякие гуси Рим спасают.

Итак, новые элиты не очень нравственны по определению: несмотря на поддерживаемый иногда наружный лоск, внутренне они неприличны и даже непристойны. А родовой элиты, хранительницы приличий у нас не было и нет. Не было настоящей дворянской аристократии, стойкого буржуазного патрициата. Будем уповать на то, что может быть. Русский человек не обделен талантами, в каждом поколении рождаются по-настоящему способные люди. Но нет перед ними душеподъёмных задач и нет в них достаточного уважения к себе.

Раньше я думал, что гонения на подлинную элиту идут от государства, сейчас я так не думаю. Не государство заставляет людей прилепляться душой к TV. Не Берия, а собственная фанаберия заставляет телезвезд молоть провинциальную безвкусицу.

Я попробую взять на себя необычную задачу, я хочу поделиться с вами опытом изменения точки зрения на проблему, которая для меня всегда была очень важной, на проблему разделения общества на разные группы, на проблему выделения человека в обществе. Конечно, как ни верти, элита это все-таки при всех разнообразиях смысла этого слова, есть отборная часть общества. В слове “элита” имеется еще одно скрытое от глаз филологическое обстоятельство. Повторю серьезно и более подробно то, с чего начал несколько шутливо. Слово “элита” - классическая культурметафора. Напомню, что культурметафорами называют обычно понятие или слово, взятое откуда-то из специфической области деятельности и перенесенное в какую-то другую область. Понятие “элита” взято из биологической теории, из зоологии, ботаники может быть даже.

Элитность предполагает, во-первых, высокую продуктивность, если иметь в виду это слово в зоологической, биологической привязке, а во-вторых, способность сопротивляться неблагоприятным обстоятельствам. Понятно, что поросята и бычки, которые дают хорошее потомство, которое, в свою очередь, дает хорошее потомство, сохраняющее прекрасную продуктивность, — это элита, и в данном случае никто не спорит с обозначением этой группы животных или растений, например, злаков каких-нибудь. Но в перенесении на общество это понятие, конечно, приобретает особые смыслы, иногда веселящие, иногда печалящие, часто даже и ранящие. Ну что такое в обществе высокая продуктивность и способность к сопротивлению обстоятельствам? Тут нужны какие-то критерии, что-то такое, какой-то оселок, благодаря которому можно проверить эти свойства.

Возьмем продуктивность. Допустим, есть какая-то группа людей, выделившаяся в обществе благодаря тому, что эти люди хорошо исполняют свою работу. Эта работа приносит значимый результат, и на протяжении всей жизнедеятельности этой группы, а, возможно, даже и через передачу от поколения к поколению групповых функций эти результаты воспроизводятся и подтверждаются фактами. Я так тоже думал. Так вот первое изменение моей точки зрения на этот счет заключается в том, что элитность не подтверждает себя внешней продуктивностью. Скорее, понятие для внутреннего употребления какого-то. Группа тогда элитна, когда она способна сопротивляться внешним обстоятельствам, способна воспроизводиться, несмотря ни на что, несмотря на заказы и привнесения. Это она должна или может делать не потому, что она такая хитрая, умная, высокомерная или ксенофобная. А потому, что таков внутренний смысл существования этой группы, очень часто, может быть, даже и не осознаваемый ею самой.

Полагаю, что есть такие области человеческой деятельности, где элитная форма погружения себя в общественную жизнь не просто возможна, не просто часто встречается, она совершенно необходима.

Это, разумеется, такие области деятельности, как естественнонаучная работа, изобразительное искусство, литература, музыка и так далее, то, что называют художественной культурой. Я когда-то думал, что в нашей стране культура пребывает в состоянии не героическом и не подъемном прежде всего потому, что у нас нарушено соотношение между культурой достижений и культурой положений, как я уже говорил. Конечно, человек всегда может выделиться личным достижением, скажем, он выдающийся естественник, математик, физик и так далее. Благодаря своим способностям и благодаря тому, что он имеет возможность доказать свои способности, он становится заметным, окружается почетом, уважением, постепенно выдвигается на высокую позицию в своей общественной группе, а вслед за тем в обществе. У нас этот механизм всегда действовал неважно. Вообще, надо сказать, что профессия — это не самая лучшая область воздаяния человеку по его действительным заслугам.

Говорят, на Западе это очень популярное выражение “профессия конспирирует против профана”. То есть, задача профессии не столько в том, чтобы предъявить своих настоящих полноценных героев, сколько укрыть то, что происходит внутри профессии, и очень часто это совершается за счет выдвижения как бы ложных героев, таких, которые на самом деле элитным сообществом не признаются героями, но более или менее равнодушно или терпимо предъявляются в качестве витрины, в качестве товарной марки всего сообщества.

Профессия психологически устроена очень сложно. Ведь в профессии есть одна особенность, которая ускользает от внимания. Ибо профессия - это также форма легализации скрытой человеческой неспособности или даже порока. Я уж не говорю про то, что часто в профессию идут люди, просто к ней не предназначенные, просто из какого-то внутреннего инстинкта достраивания окружающего мира, своего психологического космоса до полноты. Вот я, по-вашему, дурак, но вот нате вам, смотрите, я - доктор философских наук. Или, скажем, очень много людей с преступными наклонностями инстинктивно, как амебы в какой-нибудь кювете, тянутся, к области, где эти преступления совершаются особенно часто, и становятся следователями, операми, прокурорскими работниками, ответственными деятелями МВД (таковым был, например, генерал-лейтенант Орлов, недавно еще советник и помощник министра МВД Рушайло, наживший не менее 100 миллионов долларов, бежавший за границу и объявленный ныне в розыск в Интерпол). Это нормально То есть, с точки зрения реальной природы душевного устройства человека, конечно, это опасно, вредно. Но всякая профессия, я хочу подчеркнуть, предполагает и выстраивает подспудную систему обратного выбора, и от этого никуда не денешься. Так что профессия не может быть арбитром настоящих достижений человека, не может быть психологически и по определению человеческой души. Тогда нужны какие-то внешние силы в нашем обществе, которые бы сохраняли эту способность наблюдения и достоверной оценки, способность раздать всем сестрам по серьгам. Я полагал, что в нормальном здоровом обществе применительно к духовной деятельности настоящая полноценная элита все-таки создается благодаря тому, что в этом обществе имеется достоверное по отношению к выбору распределение элит положений. Я полагал, что этот механизм есть в западном обществе, но эта романтическая иллюзия у меня разрушилась после многих лет работы в этом самом обществе. Там существует истеблишмент, слово, которое мы часто употребляем, значение которого стоило бы уточнить. А именно, истеблишмент - та часть людей, которых обязывает их положение, передаваемое не потому, что они лично завоевали, а из поколения в поколение, иногда даже не потому, что они хотят там быть, а как тяжкое бремя. Есть у меня знакомый, искусствовед, профессор оксфордского университета, немец. И он вынужден был отказаться от профессуры и от академической практики, потому что умер его дед и ему нужно был взять на себя работу по менеджменту его наследственных фабрик, он здесь как бы совершил подвиг самопожертвования и деваться просто было некуда. Западная жизнь устроена таким образом, что многих людей облизывает своим шершавым языком.

На Западе сейчас происходит сокрушение нобилитарных элит. Ну, например, дегенеративная семейка графов Спенсеров у всех перед глазами. Я имею в виду и леди Дайяну, и их отца, и мать их, и брата леди Дайяны, вообще такого замечательного паренька, к которому лучше не стоять ближе мили. Вот эти все люди оказываются довольно типичными для поколения нобилитарных элит. Наша богоспасаемая страна, не имея своей собственной нобилитарной элиты, могла бы рассчитывать, по крайней мере, на символическую поддержку со стороны существующих где-то элит. У нас духовная деятельность может опираться на романтический образ западного аристократизма, но это, к сожалению, по-моему, только образ, и практически ничего за этим образом не стоит. Беда заключается в том, что это обстоятельство попадает в резонанс нашей собственной истории. Вот это еще одно мое заблуждение, от которого я с сожалением отказываюсь. Я писал в “Русской мысли” и в других местах, что, дескать, как бы там ни было у нас плохо, у нас все-таки была аристократия, у нас было дворянство, у нас было чувство чести, у нас был дуэльный кодекс и прочие тому подобные вещи. А потом переиграл, стал вглядываться в факты, - у нас не было дворянства в смысле рыцарства, не было самоподдержания вопреки всем и всяческим обстоятельствам. Ну, конечные подтверждения, по-моему, этого тезиса, проигрыш в гражданской войне, фактически без настоящего сопротивления. Дворянство, то есть, старая элита, включая и высокобуржуазную, скажем, парапатрицианскую, потому что у нас не было высокобуржуазной элиты, отдали страну, ну, посопротивлявшись, может быть, я бы даже сказал, для виду, и ушли в бесконечность, и не воспроизводят себя в виде сколько-нибудь организованного сообщества, несмотря на то, что есть всякие организации русских дворян за границей, в цельном и законченном виде.

Так было и в прошлой истории. На Бородинском поле есть памятник русским воинам, находившийся еще недавно не в очень хорошем состоянии, но была ведь мысль поставить памятник и французам, которые пали в Бородинской битве. По волеизъявлению императорской семьи воздвижение этого памятника затянулось до самого последнего времени. Светлейший князь Меньшиков, не тот Александр Данилович, а его потомок, который проиграл все возможные сражения в крымской войне, считался заслуженным и уважаемым человеком. Вот его отношение к воинскому долгу и чести. Пожаловался ему французский пленный офицер, что конвойный казак отстегал пленных офицеров нагайкой. Казалось бы, должно возникнуть чувство некоторой дворянской солидарности, поверх национальных барьеров. Светлейший князь Меньшиков вызывает этого конвойного унтер-офицера, распекает его почем зря в самых резких выражениях по-французски. Естественно, французский офицер удовлетворен, он слышит, как ругают этого самого конвоира. Светлейший князь, оставшись один, дарит конвоиру серебряный рубль за службу и за рвение.

Я думал, можно пойти по пути Наполеона Бонапарта, который в какой-то момент времени восстановил всю структуру аристократизма во Франции. Было, что восстанавливать! У нас, к сожалению, это невозможно, всякий, кто имел дело с дворянским обществом, а я с ним имел дело, знает, что это нечто фарсовое, жутко отдаленное от действительной жизни, отдаленное настолько, что сердце щемит, ощущение неподлинности от всего происходящего настолько велико, что понятно, что это неподлинная форма жизни никогда не сможет стать обеспечителем достижений или каких-то важных свойств жизни, которыми живем на самом деле.

Толстых В.И. — А казаки? Царев В.Ю. — Казаки это... Я был участником знаменитого путешествия вместе с Валентином Ивановичем Толстых, с миссией “Истоки”. Мы видели, что такое эти казаки. После того, как они сопровождали нашу культурную экспедицию, нашу миссию по русским водоемам, Волге и другим рекам-озерам. После казаков остались совершенные руины в тех каютах и помещениях на теплоходе, которые они заселяли. Это что-то страшное. Инстинкт разрушения — то была беспредметная, бесцельная, безвекторная мстительность без всяких поводов для мщения. Вот эта особенность, при которой безвекторная мстительность распространяется из центра какой-то группы за ее пределы на все остальные группы делает, мне кажется, невозможным восприятие какого-то опыта или тонуса солидарности, который можно получить от нормальных групп.

Ну хорошо, допустим, у нас нет наследуемой элиты положений. Но, возможно, спасение как раз в элите достижений? Русских людей никто не обделил талантом, способностями и всем прочим, и, в конце концов, в каждом поколении рождаются по-настоящему талантливые люди, для каждого поколения есть необходимость делать какие-то настоящие дела, и, по заслугам воздавая, можно выделить слой людей, группы людей, которые действительно принесут пользу и себе, и другим, и обществу целом. Отчизне, так сказать.

Но, повторяю, мне кажется, у нас в нынешнем нашем укладе перед обществом нет реальных цельных задач. Задачи - это никакие не лозунги, не девизы. У нас нет общего дела, единого в масштабах общества и, стало быть, общество никогда ни в чем не сможет сравнить хорошее с плохим, и даже с чем-то нейтральным. В этом смысле все кошки в нашей настоящей истории серы. Но, повторяю, дело не во внешней задаче, дело во внутреннем инстинкте сплочения.

Вот здесь я хотел бы остановиться на той части общества, которая по-разному называется — интеллигенция или еще как-то, к которой я принадлежу, которую я люблю, во всяком случае, без которой мне хуже, чем без нее. И вот здесь, наблюдая жизнь, которой и я живу, вдыхая этот воздух, которым дышим мы все, я порой испытываю что-то такое, что граничит с настоящим безотчетным ужасом. Я наблюдаю иногда такое поражение в ценностях или капитуляцию, поток разграбления того, что просто не может быть отдано. На первый взгляд, это малозначительная вещь. Возьмем одно такое, действительно, малозначимое обстоятельство, но меня оно всегда неприятно задевало.

Например, произношение в угоду украинским националам вместо УкраИина — УкраЙна, на Украине — в Украине. Я никогда не буду говорить “в Украине”, во-первых, потому что это неграмотно, а во-вторых, потому что Сергей Михайлович Соловьев заканчивал главы своей великой книги всегда обзорами “на украинах”, то есть, на окраинах, и этого никуда не денешь. Хорошо, пусть они не хотят себя считать окраинами, это их дело, пожалуйста, то есть тех, кто отстаивает вот именно это произношение. Но ведь узус, традиция словоупотребления — это одно из величайших достояний культуры, не меньшее, чем любой из храмов, которые сейчас охраняются государством. И интеллигенция, для которой язык это и материал, и самый главный инструмент, должна инстинктивно чувствовать, что это объединитель, и даже важный объединитель. И отдавать это просто так никому нельзя. Но я не вижу никакого сопротивления. Представьте, что австралиец или американец стали бы учить произношению оксфордцев. Это там невозможно! В Британии элита пока ещё есть.

А у нас такие новации если и встречают сопротивление в бытовой речи, в культурном официозе в общем как-то просачиваются. Вроде бы малозначительные инструменты солидарности, но их отдавать нельзя, но люди культуры их совершенно определенно отдают. И в этом случае это признак своеобразного культурного СПИДа, то есть резкой потери иммунитета. И проявляется эта потеря иммунитета не только в потере власти над словами и чувства собственника по отношению к духовному достоянию, выражается это, может быть прозвучит не политкорректно, в отсутствии иммунитета к перетоку, переплыву, перенаплыву новых людей. В принципе, любая культура, сохраняя верность себе, сохраняя свои симптоты, то есть достоверные “осевые ценностные”, должна сохранять некоторую цельность несмотря ни на что. В нашей отечественной духовной культуре утрачена столичная культура, слишком много новых людей, слишком много новых ребят, которые по разным соображениям наползли из разных щелей и сейчас по телевизору, по радио, с помощью других чудес XX века превращают свои ростовы-на дону в наши ростовы-на-дому. И это не единичный случай, это явление, которое мне кажется особенно пугающим, а именно утрата того, что можно назвать достоверным источником и достоверным условием, достоверным средством выделения какой-то группы на фоне других групп. Скажут, это возможно мистическое, не имеющее рациональной подоплеки выделение, но это так оно и есть, духовные области и рационализм, мистика и миф — это необходимая почва, на которой формируется настоящая поэзия и настоящие высокие достижения.

Конечно, здесь многое связано с разочарованием от открывшихся возможностей. В той же философии, я помню, были многочисленные разговоры и мечтания о том, что вот будут сняты цензурные гнеты и тогда все будут говорить не на сциентистском волапюке, а свободно, широко, просторно, на русском языке будут красочно выражать свои мысли, уже появились целые бригады по созданию афоризмов. Но оказалось, что для того, чтобы хорошо говорить или хорошо писать необходимо еще, помимо желания и свободы иметь способность для этого. И когда оказалось, что вот этой приятной особенности у многих людей нет. Получили всяких деятелей, которые стали создавать разные теории, типа “социальной синергетики”.

Я думал, на Западе в политике великие люди получали по заслугам, занимали высокие места... Я думал — де Голль, Уинстон Черчилль... А вглядеться в биографии этих людей? При первой возможности общество от них отмежевывалось самым неблагодарным образом. И это не только в середине ХХ века было так, но и в конце, и в начале XXI. Вот Аугусто Пиночет — человек несомненно яркий и несомненно значительных способностей, но и по отношению к нему все западноевропейское, а не только свое собственное, чилийское общество, показало, как относится европейская культура к людям высоких достижений.

Каков же ответ на вопрос, — возможна ли смена элит? Возможна - если исходить из того, что есть люди, которые могут составить более-менее сплоченную группу людей, которые друг друга понимают, не топят друг друга под водой, как в ватерполо, которые друг друга поддерживают. Такие люди в России есть, но пока ничто их не объединяет. И я не знаю, на основании каких законов природы и под воздействием каких сил объединиться. Зачем ждать милости от общества, если нет милости от природы? Мне кажется, что лучшей, чем есть, элиты не будет.

Конечно, элита сменится, но это будет смена Шиллера на Мыллера в лучшем случае. Не надо отвлекаться, искать какие-то группы, которые с песнями, с плясками, смехом и поножовщиной идут на смену тем, которые сейчас пляшут и занимаются поножовщиной. Нужно искать талантливых людей. Помните, как один полусумасшедший старик днем с фонарем? А уж потом….

Вернуться на главную