Нина ЯГОДИНЦЕВА
Воистину героическое
(Из сборника литературно-критических статей и рецензий на книги современных писателей России "Жажда речи")

Пропасти измельчали

И небеса обмелели тоже.

Защити меня от этого мира, Боже!

Аслан Гёрархылы (перевод Н. Ягодинцевой)

В наше негероическое время понятие «герой» уже приобрело смысл едва ли не негативный – во всяком случае, употребляется оно преимущественно в ироническом контексте. Но можно ли ожидать другого, когда общество атомизировано, у каждого своя шкала нравственных ценностей, и в итоге – каждый сам себе герой и идеал? В этой ситуации поступки, выходящие за пределы обыденности, воспринимаются по меньшей мере как странные. Однако девальвация понятий «герой», «героическое» приводит общество к исчезновению сначала ориентиров, а потом и самого вектора развития. Попробуем хотя бы эскизно восстановить основные культурные ориентиры, в поле которых понятие «героическое» возвращается к своему первоначальному смыслу.

В культуре изначально сосуществуют и противоборствуют две базовые модели самоопределения человека по отношению к Мирозданию, своеобразные «точки отсчёта» бытия. Первую модель можно назвать автономной. Человек, принимающий её, говорит себе: я – один, я – случайность, я живу одно мгновение. Следовательно, хоть мгновение, но моё, и я возьму от жизни всё. В рамках этой модели существование человека хаотично, непредсказуемо, в его жизни господствует постоянная борьба за существование и «естественный» (а на самом деле стихийно-хаотический) отбор. Это ситуация, когда человек своим существованием порождает и увеличивает Хаос.

Вторая модель – подчинённая. Человек, её исповедующий, осознаёт себя как часть сложно упорядоченного мира. Появляясь на свет по высшей необходимости, человек должен эту необходимость оправдать. Существование в рамках подчинённой модели осознаётся как безусловно значимое и причастное к вечности Мiра. Главным в жизни становится обретение знания, умение гармонично со-существовать со всем живым. Это модель Космоса, в которой человек поддерживает и умножает гармонию.

Если сравнить степени риска разрушения в той и другой моделях, очевидно, что в первой (Хаос) неизбежно происходит лавинообразное нарастание энтропийных процессов: это кратчайший путь к полному распаду. Модель Космоса, напротив, собирает и упорядочивает бытие. Очевидно, что хронотоп существования Хаоса кратковременный, Космоса – бесконечный.

Можно смело утверждать, что сегодня мы являемся свидетелями и участниками напряжённой борьбы двух культурных моделей самоопределения человека. И пока очевидно доминирует модель Хаоса – агрессивное потребление и стремительная атомизация, рассыпание человеческого мира. Русская культура изначально выстроена как модель Космоса – да и сегодня остаётся таковой, но, неагрессивная по своей сути, она подвергается неслыханной культурной агрессии.

Глобальный кризис гуманизма в ХХ веке унёс миллионы человеческих жизней. В ХХI веке он, так и не преодолённый, грозит унести миллионы человеческих душ, потому что становится менее очевидным и разрушает человека изнутри, подспудно, незаметно, потакая его слабостям и страстям. Хотя, впрочем, внешне всё благостно, а местами даже гламурно.

Слова Вяземского «Литература – это наука о жизни» в начале нового тысячелетия стали актуальны как никогда, но литература лишена поддержки со стороны государства, теряет популярность в обществе и активно вытесняется на периферию культуры. Её место занимает информация – неструктурированный поток агрессивных фактов и смыслов. Место осмысления, пронозирования и моделирования реальности занимают репортажи и реалити-шоу. Исчезает осознанная направленность бытия – оно становится всё более хаотичным, неусточивым, подверженным разрушению – не случайно тема «конца света», столь характерная для модели Хаоса, становится глобальным лейтмотивом с самого начала ХХI века.

Сегодня сама реальность активно принуждает нас к осмыслению человеческого бытия в границах Мiра. Важнейшими «точками опоры» этого осмысления являются взаимосвязанные понятия «время» и «герой». Субстанция «время» ощущается нами как некая поступательная динамика общества, дающая возможность реализовать сущностные силы человека. Периоды, когда такая возможность отсутствует, принято обозначать как «безвременье», в котором человек либо прозябает, растрачивая силы на недостойные его занятия (как в период «позднего застоя» ХХ века), либо бессмысленно гибнет, не находя выхода из сплошных социальных тупиков (как в «перестройку» 1990-х). Подытожим: «время» – возможность реализовать себя в обществе и на благо общества, «безвременье» – социально и психологически тупиковые условия существования, ведущие к растрате жизненных сил.

В исследовании и той, и другой ситуации литературе как науке о жизни интересен прежде всего человек, то есть – «герой». Любая наука поначалу собирает и описывает факты, потом выявляет наиболее типичные характеристики изучаемых объектов – и затем на этой основе создаёт модели, идеальные образцы. Данный алгоритм в полной мере работает и в литературе. Однако последовательность исследования достаточно условна: в реальном литературном процессе сбор, описание, типизация и создание идеальной модели осуществляются почти одновременно, но на разных уровнях осмысления реальности.

Творческий интерес и социальная востребованность и значимость того или иного уровня науки о жизни в разные эпохи могут изменяться. Кроме того, в выполнении общественно значимой художественной задачи существует своеобразная специализация писательских дарований. Вспомним трагедию Гоголя, обладавшего гениальной способностью типизировать человеческие пороки и создавать бессмертные образы, и не смирившегося с отсутствием дара идеализации. Сожжение второго тома «Мёртвых душ» и буквально отказ от жизни – это протест великого писателя против ограниченности своего дара. Но даже данная трагическая коллизия лишний раз доказывает, что литература народа – целостное явление. Её задача – не пресловутое самовыражение, а совокупный, общенациональный ответ на вызов времени. В этом ответе тесно взаимосвязаны и отдельные «реплики», и «монологи» эпического масштаба.

Сегодня сама реальность активно принуждает нас к осмыслению человеческого бытия в границах Мiра. Важнейшими «точками опоры» при этом являются взаимосвязанные понятия «герой» и «время». Основной вопрос человека (и литературы) во все времена довольно прост: как сочетаются в личности, с одной стороны, соотнесённые между собой вера (инстинкт истины) и воля (устремление к ней), а с другой – страсти, неуправляемые стихийные силы? То есть – насколько человек является сотрудником в Мироздании и в каких ситуациях выламывается из него в никуда? Какова мера Космоса и хаоса во внутреннем мире личности? Чистота, точность и беспристрастность этого анализа являются критерием истинного величия литературы.

В эпохи социальных переломов литература в первую очередь решает задачу описания новых человеческих типов – то есть выполняет преимущественно ознакомительную функцию. Относительно замкнуто проживая жизнь в своём социальном слое, человек благодаря литературе такого рода может значительно расширить своё знание о реальности, получить первое представление об изменении общественных отношений. Немалую роль играет и эффект узнавания, выполняющий задачу психологической поддержки, как бы узаконивающий личное существование новых героев. Героями в этом случае становятся люди новых профессий или новых социальных прослоек: именно в них наиболее ярко проявляются новые черты характера, на их примере показываются те или иные варианты социальной адаптации.

Когда новый тип личности более-менее определяется и концентрируется, на первый план выходят задачи типизации и литературного анализа «нового человека», создания глубоко психологически прорисованного образа. Здесь уже становится более очевидно, что добавилось или утратилось в человеке в новых условиях, какие свои способности и насколько успешно он реализует, как соотнесены его действия с порядком Мироздания. Волей или неволей писатель выносит приговор своим героям, показывая прямые (в данном случае чаще негативные, как предупреждение) последствия их нравственного выбора.

И наконец, когда в общественном сознании произойдёт подобная рефлексия, перед литературой встаёт самая сложная задача: проективная деятельность, создание идеального образа современного человека, так называемого «положительного героя». Смысл задачи состоит не в том, чтобы навязать обществу некий образчик для подражания, а в том, чтобы на примере «идеальной модели» показать, какой нравственный выбор даёт наиболее значимые положительные последствия (сколь ближайшие, столь и отдалённые).

Советская литература моделировала реальность осознанно и направленно, но попытка создания образа «положительного героя» в период «развитого социализма» провалилась: по причине довления идеологии над литературой не был полностью «отработан» этап осмысления реальных героев. Идеологически выдержанные писатели реальность практически проигнорировали, а противостоящие идеологии в качестве одной из форм протеста возводили в герои шаржированных персонажей.

Очевидно, что создание «положительного героя» не может быть социальным заказом. Это общенациональная сверхзадача – но инициируют, разворачивают и завершают её решение именно писатели национального масштаба, соотносясь при этом не с директивой правящей партии, а с собственным инстинктом истины, обострённым чувством идеального.

«Перестройка» и последующее двадцатилетие прошли не просто в отсутствии понятия «героическое» – это понятие было целенаправленно высмеяно, унижено, и место общественно значимого «героя» заняли иные «модальные персонажи» – бандиты и менты, олигархи и бомжи, проститутки, офисные стервы и богатые развратники(цы). В общественной жизни появились тенденции, существенно осложняющие духовныйпоиск путей развития. Во-первых, это нарастающее доминирование визуальной информации. Особенность её заключается в отсутствии обратной связи: ведь очевидное мы воспринимаем как данность, отключая за ненадобностью собственные интеллект и воображение. В результате слово уже ослабило свои позиции в сознании человека, из формообразующего инструмента оно превратилось в элемент, сопровождающий изготовленные кем-то формы. Это прямой путь к нивелированию личности, подведению её под установленный стандарт.

Во-вторых, духовный поиск осложняется чрезвычайно активным развитием манипулятивных технологий в сфере сознания. Современная информационная диктатура, возможно, посерьёзнее тех, которые пережил ХХ век, потому что она совершает спекулятивные манипуляции во внутреннем мире личности, не регламентируя, а прямо программируя человека на определённые поступки. То есть о личном нравственном выборе, который способен гарантировать устойчивое долгосрочное существование как человека, так и общества, говорить становится всё труднее. Информационной диктатуре абсолютно не нужен литературный образ героя нашего времени, а тем более – литературный идеал, герой положительный. Да и литература как форма осмысления реальности информационной диктатуре не просто не нужна – она опасна.

Так есть ли сегодня общественно значимая рефлексия по поводу ситуации, в которой оказался современный человек? Знаем ли мы, «время» или «безвременье» на дворе? Глубокий психологический анализ новых типов необходим, но насколько возможен он в ситуации, когда сместились и нравственные ориентиры, и читательские ожидания, и издательская политика? Этот перекос подобен наклону Пизанской башни: пока центр тяжести не выходит за пределы основания, постройка стоит. Но смещение продолжается... А когда рушится человек, буквально следом рушится культура, а затем и цивилизация.

Говорить сегодня о положительном герое – в известной степени дерзость. Требовать его появления в литературе – на наш взгляд, абсурдно. Литературные герои не конструируются, они рождаются как результат одновременно национального сверхусилия – рывка к жизни, и писательского прозрения, способного уловить и запечатлеть этот порыв. Но сейчас очень важно хотя бы «застолбить» мысль о том, что идеальная модель современной личности, «положительный герой» – не навязываемый стандарт, а смысловой маяк, жизненно необходимый образ, позитивный проект развития личности. И нам сегодня нужен именно герой, способный, сохраняя в себе человеческое вопреки обстоятельствам, активно формировать среду своего существования и делать нравственный выбор, гарантирующий ему (а в первую очередь обществу, которому он принадлежит), духовно устойчивое существование в условиях постоянно изменяющейся реальности.

Нельзя подменять «положительного героя» «героем успешным», потому что нравственный выбор и бизнес-стратегия преимущественно противонаправлены. Нельзя уходить в мистику, потому что это соблазн лёгкого пути, рождающий опасные миражи в реальности. Нельзя уходить в бунт и «кислотную» степень иронии, потому что это разрушает тонкую ткань жизни. Эти «нельзя» продиктованы не идеологией – они оплачены жизнью поколений, вынужденных искать свой путь «вслепую».

Всё вышесказанное более относится к прозе, однако есть ещё и поэзия со своим лирическим героем. Его сложно анализировать: он говорит с читателем напрямую, проживает вместе с ним свои откровения, он неизменен и непостоянен. Но именно в нём в полную силу звучит сегодня природный инстинкт истины, к которому мы можем и должны прислушаться. Здесь тоже не всё просто: есть воспалённый гнев, есть всеразъедающая холодная ирония – но больше, много больше чистоты и веры, подспудной силы противостояния обстоятельствам, открытое обращение к духовным опорам вне деградирующего социума: к Природе и Богу. И это воистину героическое в русской поэзии осталось практически неизменным во всех кризисах минувшего и настоящего века.


Комментариев:

Вернуться на главную