«Кто даст себе труд войти в неизмеримую глубину языка нашего, и каждое его слово отнесет к началу, от которого оно проистекает, тот, чем далее пойдет, тем больше находить будет ясных и несомнительных тому доказательств. Ни один язык, особливо из новейших и европейских, не может в сем преимуществе равняться с нашим. Иностранным словотолкователям, для отыскания первоначальной мысли в употребляемых ими словах, следует прибегать к нашему языку: в нем ключ к объяснению и разрешению многих сомнений, который тщетно в языках своих искать будут».
А. С. Шишков (1754 -1841)

Игорь Гамушкин пришёл в редакцию районной газеты работать уже в зрелом возрасте и, что называется, от сохи. О возможном избрании журналистки своим полем деятельности Гамушкин ранее не помышлял и, закончив сельскохозяйственный технарь, по примеру родителей – тружеников села – устроился работать агрономом в местном совхозе. Но грянули сумасбродные времена, чугунным многопудовым катком прошлись по российским нивам, повсеместно равняя земельные наделы, поля и пастбища в бесхозные заросшие крапивой и сор-травой пустыри.

Крестьяне Александровок, Ивановок, Николаевок… многих других станиц и деревень часто с похожими названиями по разным российским губерниям было воспряли духом, захорохорились, поверив в «новоявленное чудо» – фермерство, о перспективах которого громко заявляли с экранов телевизоров цивильно одетые и умные на вид дядьки. А ораторы-демагоги, видно, уповавшие на то, что модное иноземное слово само по себе, одним лишь звучанием может изменить жизнь села, болтали без умолку, обещая золотые горы…

Но без должной государственной поддержки перекроенное на российский лад фермерство оказалось утопией, пустышкой, завёрнутой в сладкие словеса. И получилось: в разгар навязанных реформаторами преобразований «во благо народа», приведших к повальному разорению совхозов и колхозов, уставшие от обманов и подлогов несостоявшиеся миллионщики – селяне ударились в крайности: запили горькую или, крестя оконные проёмы родных изб горбылём и бросовой доской, подались в город.

Российский продовольственный рынок взяли в полон американские окорочка и китайская картошка, а отечественный специалист оказался не востребован. Надо было и Гамушкину срочно искать новое поприще, переучиваться, нести в дом копейку, ставить детей на ноги. Супруга, бывшая бригадир овощеводов, устроилась в садик помощником воспитателя, а Гамушкин никак не находил себе занятия по душе, перебиваясь временными заработками: то разнорабочим в магазине, то сторожем в школе.

В один из затянувшихся зимних вечеров, перелистывая газеты и по привычке знакомясь с разделами вакансий, бывший агроном зацепился взглядом за объявление: «Районной газете «Сосновский прогресс» требуется корреспондент». Прочитал ещё раз, уже примеряя на себя мантию журналиста, почему-то представляя его непритязательным на одежды, обязательно облачённым в линялый, видавший виды, потёртый на локтях свитер, годный на все случаи жизни. Рисовался работник газеты этаким докучливым почемучкой, пытающимся докопаться до правды-истины, всегда держащий наизготовку микрофон, чтобы не пропустить и успеть записать важное животрепещущее слово, постоянно таскающий с собой пухлый потёртый портфель, располневший от многочисленных материалов на злобу дня…

Вспомнил бывший агроном, что ещё в школе хвалила его учитель русского языка и литературы перед классом за «…удачные развёрнутые сочинения, за умение образно мыслить», в итоге талантливый педагог сумела привить любовь к родной речи. Уже будучи взрослым, Гамушкин перечитал многие произведения из школьной программы, а отечественную классику полюбил навсегда. Томики Гоголя и Куприна держал настольными книгами.

Размечтался-развспоминался бывший агроном и засомневался: «А почему бы в самом деле не попробовать себя на новом месте. Попытка не пытка, а спрос не беда…»

Главный редактор находился в отпуске, и исполняющая обязанности руководителя ответственный секретарь Елизавета Павловна, опытный специалист, способствовавшая становлению многих сотрудников газеты, с доброжелательной улыбкой, но некоторым удивлением приняла Гамушкина. Уж очень не характерной для корреспондента была внешность у претендента на штатную должность: простоватая розовощекая физиономия, кряжистое, широкой кости тело с основательно приделанными к нему крепкими ручищами. Такому на цирковых подмостках гирями жонглировать да пятаки гнуть, удивлять зрителя не дюжей силой, которая свободно гуляет по русскому полю, нет-нет, да и родит на зависть всем народам богатыря. Но не раз убеждавшаяся в том, что первое впечатление бывает обманчивым, не тот хорош, кто лицом пригож, а тот, кто на дело гож, Елизавета Павловна с сомнением, но дала «зелёный свет» устремлениям визитёра. Украдкой наблюдая за становлением своего протеже, ответственный секретарь замечала, как неуклюже смотрится в руке Гамушкина карандаш, того и гляди переломится, как корпит и пыхтит за рабочим столом начинающий специалист, будто землю пашет, переворачивая самые нижние, давно не тронутые пласты. Но в итоге кренделя на бумаге, начертанные крестьянской рукой, сочла вполне подходящими для публикации – пропитаны они были насквозь деревенским говором, болью за село, редкими сейчас выражениями, списанными иными лжеучёными в утиль. Лишь слегка правя пунктуацию, сверяясь со словарём, к месту применён ли иной архаизм, Елизавета Павловна пропускала материал в печать.

Воодушевлённый первыми успехами, почувствовав какую-то тягу к сочинительству, новоиспечённый сотрудник частенько задерживался в редакции допоздна. «Видно, во мне долго таился и скрывался бумагомаратель, да вот с оказией проявил себя», – признался он дома супруге, подшучивая над собой.

За полтора месяца работы Гамушкин успел выдать на-гора десяток статей и несколько «солидных» очерков, аж по целой полосе каждый. Так, в «Брошенном Карабасе» – одном из очерков – корреспондент рассказал о горькой судьбе сторожевого пса Карабаса, прежде нагонявшего страх на мелких жуликов и воришек – полуночных «ходоков» за комбикормом и иным совхозным имуществом. Собака хозяев не объедала, за миску - другую похлёбки в день больше десятка лет верой и правдой служил совхозу «Заря», охраняя государственное добро, а после разорения предприятия и по старости оказалась никому не нужна.

В очерке «Забота повитухи» главным героем выступила старушка из далёкого хутора, в кои веки выбравшаяся к родственникам в Сосновку, видно, по какому-то знаку свыше. Бабуля знахаркой-повитухой с опытом оказалась, успешно приняла преждевременные осложнённые роды у правнучки.

Очерки удались, появились отклики читателей. Звонили будущие роженицы, на всякий случай спрашивали адресок повитухи, а на желающих «усыновить» Карабаса целая очередь образовалась…

Покуролесив в турне по странам Европы, ещё больше, до умопомрачения, офанатевший от иноземных субстанций, разноцветных фантиков, ослепленный бездушными огнями неоновых реклам, с набором модных удавок - галстуков, приобретённых в дорогих бутиках, вернулся из отпуска главный редактор Филимон Валерьевич Загибалкин. Подтянутый, одетый с иголочки, с запонками, с выпендрежем, с холённым, несколько надменным синюшным лицом и телом без единой жиринки, вымученным в фитнесах-аэробиках, где он дрыгал ногами так, что позавидовала бы любая прима кордебалета, главный редактор мог бы вполне походить на забугорного сэра или мсье, если бы не чуб, который, несмотря на то, что хозяин мазал его дорогими лаками, то и дело бунтовал-топорщился, выдавая во владельце непокорные сосновские корни.

Молодой, амбициозный, занимающий свой пост третий год, Филимон Валерьевич самоуверенно вычертил вектор, задиристо и головокружительно убегающий на запредельную, малоразличимую и самим автором высоту, но куда он упрямо вёл газету, взяв ориентир на модные статьи, равнение на западные ценности, изысканное оформление, собираясь воспитывать и поднимать сосновского читателя на более «престижный» европейский уровень. «Расставляя акценты», главный редактор первым делом категорически настоял на смене названия газеты с «Сосновское утро» на «Сосновский прогресс». Загибалкин убедил учредителя – местную администрацию, что прежнее название примитивное и не отвечает запросам времени, так или иначе бросает тень на всю работу районного руководства.

– Надо же интенсивнее двигаться вперёд! Объективно характеризовать алгоритм жизненных явлений! Эффективно использовать изобразительные средства! Намечать новые рубежи! Внедрять креативное мышление! И для этого нужны другие знамёна! Другие лозунги!.. – ораторствовал он на одном из заседаний, приводя «неоспоримые аргументы».

Следующим шагом Загибалкин напрочь отмёл поползновения местного поэтического клуба «Роща золотая» на право удивлять читателя доморощенной рифмой, предпочитая печатать абстракцию и «высокую поэзию», где на соседних строчках отчего-то уживались форель и бордель, банан и обман, традиционализм и ещё фиг знает что.

Один из сотрудников газеты, Василий Чесноков, не сработавшийся с новым руководством и уволившийся из редакции, не подумал, что пророчествует и навешивает ярлыки, напоследок ляпнул в сердцах в адрес Филимона Валерьевича: «Евростандарт ходячий». И с тех пор, кроме уже существующей клички Главред, намертво привязалась к Загибалкину и другая – Стандарт, какими работники газеты за глаза называли шефа.

Пожалуй, единственная, из всего коллектива редакции, кто сохранил верноподданнические отношения к Главреду, оставалась делопроизводитель Инесса Вольфовна – тощая, как объеденная косточка, обожающая Филимона Валерьевича до умопомрачения, до возведения в идолы, но по карьерным соображениям последнего никак не попадающая в зону его мужского интереса. Кроме выполнения основных обязанностей, Инесса Вольфовна по совместительству служила охранником и барометром микроклимата кабинета Главреда. Своим эпатажным видом, сменой причёски, нанесением боевой раскраски: пудры, помады и другой химии - или надутыми щёчками и фырканьем делопроизводитель точно передавала общее настроением Стандарта и его отношение к отдельно взятым сотрудникам.

Полдня Главред отзванивался и штудировал архив «Сосновского прогресса». Сразу после обеда он вызвал ответственного секретаря.

– Ну, кого вы взяли?! Кого? Елизавета Павловна? – сокрушённо вздыхая обратился он к заместителю. – Откуда он пришёл? – Стандарт перевёл взгляд на газету и прочитал подпись под одним из материалов: – Гамушкин!

– У Игоря Гамушкина своеобразный язык,– попыталась встать на защиту сотрудника Елизавета Павловна, считавшая по старинке: чтобы завоёвывать читательскую аудиторию, нужно «идти в народ», разговаривать с ним на понятном языке.

– «Пурхаться, вошкаться, рехнуться, яриться, канитель, полушка, осьмушка…», – вычитал Стандарт слова, жирно выделенные красным фломастером в тексте. – Это вы называете своеобразностью? Откуда он вытащил эту допотопщину? Ну, есть же аналоги, синонимы! Ну что за примитивизм? – обычно умевший себя сдерживать, на этот раз Главред не мог скрыть возмущения. – Ну, ладно он, этот Гамушкин! А вы куда смотрели, Елизавета Павловна?

Революционно-настойчивым характером ответственный секретарь не обладала. В связи со сложившимися «семейными» обстоятельствами Елизавета Павловна в одиночку воспитывала внучку и дорожила своей должностью в газете, понимая: угодишь в бездушные жернова модернизации – они не пощадят, измелют до последней кровиночки в прах - в нежить. Попадёшь под увольнение или сокращение, и тогда с внучкой на одну пенсию с постоянно растущими ценами им придется ой как туго. А потому, находясь под житейским прессом неразрешенных проблем, Елизавета Павловна достаточно неуверенно аргументировала:

– Были положительные отклики читателей. Вроде получилось ничего…

– Это не просто ничего – это фиаско! Это принципиальная сдача завоёванных позиций! – перебил Стандарт, ухватившись за последнее слово и завёлся монотонной гуделкой. – Не надо потакать неразвитым вкусам! Мы не какая-то там жёлтая газетёнка! Не понимаю вас!..

Ответственный секретарь дипломатично предпочла больше не оппонировать на «больную» тему и, выслушав нотацию Главреда, выдвинула иной довод:

– Филимон Валерьевич, вы же знаете наши зарплаты. Где мы найдём специалиста с образованием?

– Надо было вовремя переориентировать. Задать вектор, – уже более примирительно заявил Стандарт. В расчёты Главреда пока не входило потерять сотрудницу, почти на альтруистской основе за гроши - за копейки взвалившую на себя колоссальную часть труда по подготовке и выпуску газеты. Конечно, он был очень недоволен её попустительской позицией, но и подходящей кандидатуры на замену пока не было.

– Не идентично запросам времени. Будем инъецировать, – презрительно морщась, как при встрече с опасной заразной болезнью, чуть не сразившей повально весь коллектив редакции, заявил Главред и повелел: – Позовите Гамушкина ко мне!

– …Игорь, будьте покладистее, либеральнее, прошу вас, не спорьте, – успела напутствовать Гамушкина ответственный секретарь, переживая: лишь бы всё закончилось мирно.

Зато неприязненно прошипела Инесса Вольфовна: – Вас уже давно ждут, – наверное, собираясь подкопить смертельного яда и на выходе из кабинета, если Гамушкин останется ещё жив, своим укусом покончить с нерадивым работником.

На столе Филимона Валерьевича лежали модные газеты и журналы –глянцевые, броские, отчасти исписанные иноземными буковками, со всякими нанотехнологиями, суперинновациями и модернизациями, тот самый эталон и вектор, куда он пытался утянуть районную газету, которая, как ему представлялось, выгладила ещё достаточно блекло на общем пёстром фоне.

Поправив манжеты, выпустив их на нужную длину и визуально изучив «переносчика инфекции», Стандарт сразу выбрал поучительный тон:

– В реалиях дня – глобальной информатизации социума – к печатным изданиям предъявляются особые требования! Вашим же текстам свойственна вычурная индивидуализация, нарушающая течение активных коммуникационных процессов у читателя. Выбранные вами механизмы введения синтаксически образующих единиц методологически не оправданы. Ваш инструментарий формирования материала не позволяет мне найти позитивных критериев его оценки.

Объявив в «театре одного актёра» короткий антракт, приняв молчание Гамушкина за безоговорочную сдачу и решив, что всякими мудреными выражениями он сразу припер сотрудника к стенке, Стандарт покровительственно продолжил:

– Вы начинающий журналист, и моя обязанность помочь вам, ввести, так сказать, в профессию. Давайте разберём ваши очерки. – Главред взял ближайший из номеров «Сосновского прогресса» и прочитал заголовок: – «Лапоть на денницу». О чём это вы?

– Здесь… в очерке… говориться о трактористе Василии… из деревни Рассошино… Он в небольшом… наполовину заросшем осокой озерце… поймал карася, – замешкался поначалу журналист, испытывая состояние неловкости от той ситуации, где его экзаменуют, как нерадивого школяра, но, будучи поклонником ужения рыбы, постепенно разошелся. – Да ещё какого! Карасище настоящий! Большущий, просто богатырь в переливчатой бронзовой кольчуге! Несговорчивым оказался карась, устроил целое сражение! На улов посмотреть вся деревня сбежалась! Решили сообща трофей и испробовать! А по-другому крупную добычу рыбаки частенько называют лаптем. Ну, а денница, понятное дело, – утренняя заря.

– Вынужден обратить ваше внимание: вы увлекаетесь пейзажами, забывая об общем фоне. И выбрали совсем неподходящее название для очерка. Лучшим был бы заголовок «Перспективная рыбалка» или «Вектор карасиной ловли»… Вот как-то так, – выждав паузу, чтобы ученик воспринял услышанное, Главред продолжил урок, сосредоточив внимание теперь на другом материале, пододвинув к себе очередной номер «Сосновского прогресса».

– Ну, а это совсем негоже. В очерке «Забота повитухи» нет чёткой концепции отображаемого предмета. Отсутствует стратегия в переработке эмпирических фактов. Вы пишите, как какая-то старуха помогла роженице, всячески рекламируете её. А что же, современная медицина, получается, никуда не годна? Давайте теперь все будем обращаться к повитухам. И что за слово такое «повитуха»? Где вы его откопали?

– Но, если бы знахарка не помогла, неизвестно, чем всё обернулось, – возразил Гамушкин и пояснил: – А кто такая повитуха – на селе все знают.

– Давайте не будем скатываться в каменный век! – Стандарт, начиная внутренне негодовать от несговорчивости подчиненного, но сохраняя внешнее спокойствие, напутствовал. – Выбрав очерк как жанр публицистики, вы не раскрываете соответствующих проблем, попираете морально-этические нормы. Такие материалы не достойны районной газеты! Как анекдот в компании рассказать ещё куда ни шло, но не размещать же это на страницах серьёзного и уважаемого издания. И давайте полушки, осьмушки там всякие тоже вытравливайте из своего языка.

– Но у меня так даже бабушка говорила! Она хоть была и неграмотная, писать могла кое-как своё имя, но обладала острым умом, знала уйму частушек, пословиц, которые как бы сами собой слетали с её уст. Была заводилой по натуре, непоседой, труженицей, постоянно напевала что-то себе под нос. А шутку отпустит – так до коликов в животе! И стар и млад смеялись! Жалею, что не расспрашивал тогда, не интересовался, не записывал её выражения и слова, но сейчас они выплывают в памяти. Да, слова, за которые вы меня ругаете, и сейчас у стариков в обиходе. И мальцы их не чуждаются. Это же наши слова, родные! Вслушайтесь: они же такие приятные, – выросший в деревне и как-то непроизвольно впитавший в себя всякую «допотопщину и примитивщину», обидевшись на огульное охаивание крестьянского говора, нарушая субординацию, Гамушкин полез на рожон, забузил.

– Это слова прошлого и давно выпали из активного обращения. Архаизмы и историзмы! – парировал выпад подчиненного Главред и, уже морщась от непонятливости - неразумности новоиспечённого сотрудника, продолжил вправлять ему мозги. – Ваша бабушка что – главный авторитет филологии?! Рекомендую почитать англичанина Джулиана Барнса или чеха Милана Кундера, кстати, оба лауреаты Букеровской премии. Изысканный стиль, тонкий вкус, интеллектуальное чтиво! Или проникнитесь прозой француза Лоран Бине. Вот мастера слова, умеющие чётко выделять типы композиций, выстраивать параллели, ассоциации, логику конструкций! Вот эталоны, куда нужно стремиться!

Сделав очередной короткий антракт и перейдя на авторитарный стиль в разговоре, Стандарт указал дальнейшее направление деятельности подопечному:

– Выберите для газеты другие информационные блоки. В эпоху урбанизации тема деревни неперспективна! Обратите внимание на развивающуюся банковскую систему, условия страхования, кредитования или начните, например, с педагогики, там сейчас реформа, напишите про стандартизацию, интеграцию или инклюзивное обучение. Вот какие когнитивные материалы ждёт образованная читательская аудитория! Делайте выводы! Даю вам месячный срок на внесение корректив!

Отработав только несколько дней после выхода из отпуска, Главред отправился на курсы повышения квалификации. Гамушкин с «подсказки» руководства пробовал найти пользительное у зарубежных авторов, пытался увидеть их преимущества, но так и не мог настроиться на чуждую волну. В итоге журналист предпочел заглянуть «в гости» к отечественным классикам, покорпеть над русскими толковыми словарями, продолжая создавать материалы с «ветхими» словами…

По возвращении с курсов Главред не замедлил начать прямую агрессию. – Ну, и что вы скажете? Насколько вы целесообразно использовали отпущенный вам лимит времени? – забыв предложить присесть подчиненному и вероломно готовя основной удар, начал он разговор.

– А всё-таки наши классики лучше, – без обиняков, не раскусив каверзного вступления, осмелился заявить журналист. – Гоголь, Достоевский, Тургенев, Чехов…

– В эру гегемонии технологий и постоянно совершенствующихся информационных коммуникаций с помощью Гоголя и Тургенева вы не сможете объяснить многие процессы. Нет таких слов и понятий у ваших классиков! – привычно перебил собеседника Стандарт.

– А вот признанный мастер слова Александр Иванович Куприн так сказал о возможностях родного языка: «Русский язык в умелых руках и опытных устах красив, певуч, выразителен, гибок, послушен, ловок и вместителен», – процитировал Гамушкин.

– Увы, и Куприн не мог заглянуть так далеко вперёд, – продолжал гнуть свою линию Стандарт. – Не раскрою секрета, если скажу: специалисты уже давно пришли к выводу, что русский нагроможден всякими правилами, падежами, склонениями, не лаконичен, им достаточно сложно изъясняться. В возможностях донести мысль до собеседника русский язык проигрывает иностранным.

– Наш язык от рассвета до заката, от первой звезды на небе до утренней зорьки. Он видит оттенки происходящего, многоцветный, радужный, переливчатый. Русский язык живой! Связан с природой, с Богом! И мы, владея таким сокровищем, не утратили высокой небесной связи. Да у нас, если хорошо покопаться, так на любой случай, на любое иностранное слово два родных отыщется, а то и больше. А включение иностранных слов в нашу речь убивает русский язык… – продолжал упорствовать корреспондент.

– Так вы меня ещё и учить! – потеряв терпение и не находя более аргументов для продолжения незапланированной дискуссии, возмущённо заявил Главред. – Нет, я с вами копаться в руинах, в рухляди не буду! Мы не на клумбе, не в оранжерее, а в серьёзном издании работаем! Будем считать наш разговор законченным. Я не буду вступать с вами в напрасную полемику. Понимаете, до чего он договорился: внедрение нового слова портит русский язык?! Это просто некорректно! – Стандарт говорил теперь, отчего-то обращаясь, то ли напрямик к стене, то ли непосредственно к висевшей на ней картине с изображением неизведанного созвездия, сияющего на фрагменте ночного неба. – Надо идти в ногу со временем! Я больше не намерен пропускать этой галиматьи в газету! Я ставлю вопрос категорично! – Главред на время смолк, наверное, в уме подсчитывая, достаточно ли у него доводов для вынесения окончательного вердикта, и, успешно пройдя внутреннюю цензуру, заявил: – Вынужден констатировать: вы не соответствуете занимаемой должности!

На бреющем полёте под сочувствующие, но молчаливые взгляды коллег Гпмушкин написал заявление, передал его Инессе Вольфовне…

Домой он пришёл в расстроенных чувствах, неприкаянно телепался по квартире, не находя себе места, невпопад отвечал на вопросы домашних.

– Не вышло из тебя писарчука. Да и шут с ним. Без работы не останешься. Была бы шея, а хомут найдется... – успокаивала супруга.

Два дня всё валилось из рук, мучила бессонница, а на третий прямо днём сморила усталость, и немудрено, что накопленные переживания обернулись беспокойным сном…

...Брёл Гамушкин упрямо через густые космы тумана, пытаясь отыскать пропажу, а какую – и зам запамятовал. Но нет ни конца ни края пелене, и как здесь догадаться - понять, что тебе надобно-то...

А тут поредели белесые клубья, стали рассеиваться, и разверзлось - распростерлось перед путником бранное поле. Ожидая скорой поживы, хрипя противными голосами, расселись по окрестным дубам картавые вороны. На ближнем раскидистом дубе раскачалась, того и гляди сорвётся да свалиться, подвешенная прямо к ветви на ржавой цепи зыбка с надписью по правому борту «СОСНОВСКИЙ ПРОГРЕСС». То ли бесом, то ли соловьём-разбойником на завитушке последней буквы восседал Главред. Вот он высмотрел выплывшую ненароком из тумана жертву и спрыгнул вниз. Как всегда в модном костюме, но косопятый, и вот отчего-то прорезались у него за ушами рога. Залопотал что-то Стандарт по-басурмански, не разберёшь, вперился огненно - красными глазёнками в супротивника: с какого бы бока сподручней зацапать добычу. Но покрутился вокруг да около супостат и не посмел, забоялся в одиночку нападать, присел, набрал воздуха в грудину, свистнул что есть мочи.

И с улюлюканьем - с гиканьем выплыло из-за холма разношерстное полчище. Не ангельское войско, наяву увидеть – не перенесть, слечь тут же от разрыва сердца, таких злодеев ещё и в сказках не придумали: костями гремят, рыла и рожи навязчиво суют, скалят зубы, гребут когтищами землю, копытами, словно кресалами, искры высекают. А прикрытием, тяжёлой артиллерией, для передового полка тянут из-за холмов свои чешуйчатые шей змеи с немигающими глазами, гипнотизирующими телодвижения и волю.

Выстроились прямо за Стандартом грозные на вид вояки, друг друга подталкивают, но в первой шеренге долго стоять остерегаются, всё норовят улизнуть на фланги или в тыл попрятаться. Но зато на горло хотят взять - испужать, крику - шуму: визжат, рычат, хрюкают…

Тут выбежала из-за туманного закулисья Инесса Вольфовна и давай сороконожкой перед войском суетится, подстрекать - подначивать:

– Хорошенько ему всыпьте, Филимон Валерьевич! Чтобы раз и навсегда запомнил, манипулятор словесный!

Главред злобно заулыбался, раскрутил в восьмёрке кривой саблей и шагнул вперёд. А чертовское войско всем скопом засучило копытами, когтями и вслед за Стандартом в наступление пошло! Звериные морды извергают огонь и пламя!

А Инесса Вольфовна продолжает подстёгивать - науськивать, желая непременной схватки, пролития крови:

– Правильно, Филимон Валерьевич! Круши - ломай, нечистая сила! Пора с этим анархистом кончать! Ишь, правовед отыскался! Археолог литературный! Закопать его со всей его старорусской археологией, да поглубже! Кончать с ним надо раз и навсегда!

Попятился было Гамушкин: «Во силище-то прёт, не одолеть», но вдруг приметил в пробившихся сквозь туман лучах солнца седобородого старца. Монах ли, волхв ли, добрый волшебник… Распростер руки к солнцу старец и говорит:

– Ступай вперёд, богатырь! Ничего не бойся. С божьей помощью, с русским словом одолеем тьму! Иное наше слово витязя стоит, а то и целого войска! Оно за прошлое цепляется, связано с нашей историей! И стоит наш русский язык за нас стражником! Слово как волшебный клубок. Размотай его – придёшь к истокам, поймёшь себя, кто ты и зачем. А люди без истории что дитё без родителей. Делай с ними что хочешь, себе в угоду, навязывай особые ценности, перекраивай межи, царства - государства, обращай в рабство. Ступай смело, дружинник, не бойся варягов и оборотней! Нет у них ни оружия, ни силы против русского слова!

Поднял богатырь горсть земли, поцеловал, попросил: «Спаси и сохрани!» и пошёл вперед, не сутулясь - не пригибаясь, по-старорусски (клин клином вышибают!), рука крепко рукоять булатного меча сжимает…

Вдруг исчезла погань - нечисть, и, откуда не возьмись, плешивый мужичонка с козлячей бородёнкой объявился. И ну давай из себя интеллигента корчить. Пенсне с затемнёнными стёклами, что его выкатившиеся бесстыжие глаза прикрывают, то и дело поправляет и ну заливать. И такой завирала - пустобрёх оказался:

– Возникшая коллизия должна быть экстренно урегулирована! Надо интенсивнее реализовывать принципы демократизма, можно же договориться, никто не жаждет крови. Нужно избегать догматических взглядов на отдельные философские понятия, необходимо учитывать позиции всех сторон. Толерантность нужно ставит во главу угла…

И так настропалился, наловчился пучеглазый, язык без костей, без остановки трындычит и трындычит. Поглядывает на ратника, видит к себе интерес, распыжился в обхвате, распавлинился и, видно, поймал вдохновение: то руки за спину закинет, выхаживает гусаком, а то начнёт жестикулировать, загребая воздух руками:

– …Нужно искать престижные модели! Модернизировать наше царство-государство! Необходима конвергенция прежних отношений и трансформация их в наднациональный вектор развития…

Игорь пытался было понять: о чём это он, оратор? Да никак не может уразуметь – до того речи мудреные. Но на словах «вектор развития» встрепенулся, словно пелена с глаз спала. До боли знакомое выражение. А самозваный лектор почувствовал недоверие, сразу заикаться стал, скис, в лице переменился, очки у него с носа сползли, бряк оземь и вдребезги, пялит свои мутные зенки нечистая сила, ослеплённая дневным светом.

– Гони его взашей, перевёртыша, блуд в его речах один и напраслина для русского человека! – подсказывает старец.

А Игорю жалко. Сомнение всё ещё берёт: «Вроде какой-никакой с виду и неказистый человечишка, а всё-таки мечется-суетится вон чего-то, может, тоже за Русь печётся?! Но проверить на вшивость надо! Ну-ка пугану, испытаю: если исхудал тщедушный, не щадит собственного здоровья, переживая и болея за Русь, то не отступится от слов и делом покажет свою правду!»

Но едва занёс плашмя меч, только замахнулся… И пшик – словно лопнул мыльный пузырь. Пар тонкой струйкой пошёл и быстро весь улетучился: хоть бы какое маковое зёрнышко осталось от плешивого и его болтовни – одно лишь пустое место.

Пропали герои-персонажи с места брани. Даже вороны, не дождавшись поживы, снялись и улетели всей стаей за туманую дымку. Отчего-то с дальнего края поля раскричался петух, да так настырно…

Гамушкин, так ещё и не проснувшись окончательно, водил глазами по шкафу, по телевизору, по подоконнику: куда же он забрался, горластый? И только немного позднее осенило:

– Так это же телефон!

Ещё еле ворочая занемевшей рукой, Гамушкин дотянулся до трубки, проговорил дежурное:

– Да, слушаю.

– Ну, наконец-то! – неожиданно раздался голос Главреда. – Игорь Ярославович, вы куда пропали?!

Гамушкину даже зевать расхотелось, вмиг отрезвел ото сна и даже пару раз дунул в трубку: «Что за наваждение?»

– Аллё, аллё! – заволновались на той стороне провода, приняв непонятные звуки за помехи связи. – Игорь Ярославович, вы меня слышите?

– А-а-а… а-а-а… – на время потерял дар речи Гамушкин.

Столкнувшись с неопределённым мычанием, взяв инициативу в свои руки, Главред продолжая обращаться к собеседнику уважительно по имени-отчеству:

– Игорь Ярославович, что это вы на работу не ходите?

– Я это… как бы… – опешивший от неожиданного вопроса, невнятно замямлил Гамушкин.

– Заболели? – проявил «догадливость» Главред. – Не беда! У меня доктор знакомый, он вас мигом на ноги поднимет.

– Я же подал заявление. Вам разве не передавали?.. – наконец связно выговорил Гамушкин.

– Да бросьте вы, бросьте! Зачем же так горячиться, Игорь Ярославович? Сегодня подали – завтра забрали. Не надо разводить сантименты! – перехватил нить разговора Главред и повёл его в нужном для себя русле, то ли неся покаяние, то ли задумав хитроумный ход: – Бывает, закрутишься, засуетишься, рутина, знаете, засасывает, и не заметишь действительно талантливого человека!

Воспользовавшись молчанием обескураженного собеседника, Стандарт отчасти раскрыл действительные причины своего звонка:

– Нас вот даже приметили, в области похвалили. Министр печати нас выделил, так прямо и сказал: «Учитесь у «Сосновского прогресса»! Газета не только описательно подаёт материалы, но и имеет своё лицо. Самобытна! Художественна! Понимает, чем дышит народ!» Во как! Запросили несколько ваших очерков в областные газеты.

Ещё немного выждав, Стандарт капитулировал окончательно:

– Так что шут с ним, пишите, как хотите! Явите обществу облик глубинки российской. Вот же и меня заразили! Возражение не принимаются, ваше отсутствие оформим как творческую командировку. Ведь должен человек проникнуть в самую середину, гущу жизни. Понять всю её глубину. Ведь у вас столько идей, замыслов накопилось.

Филимон Валерьевич выдержал паузу и уже не «для протокола», ещё срываясь на «противные» словечки, добавил:

– И знаете, что-то в этом действительно есть! В нашем языке! И во мне эхом отзывается. Этакое эпохальное, деревенское! Ну, такое вот эксклюзивное!

Телефон уже давно бездействовал, а Гамушкин лежал и всё переваривал - переваривал новый зигзаг - выкрутас судьбы. Победно сияло солнышко, забравшись на самую хребтину небесного перевала, и, не зная уныния, пел за окном сосновский соловей.

Вверх

Комментариев: