Круг почёта
Воронья месть
Потерянное чудо
Встреча с Дерсу
Посылка для сугрева души

Круг почёта

Сколько мечталось об этом и грезилось в юные годы, порой, казалось несбыточной мечтой, чтобы хоть когда-нибудь без посредников один на один вступить в долгий разговор с тайгой. Охотники-промысловики представлялись людьми особой когорты, почти что небожителями, все сплошь героями, вышедшими из книг и кинофильмов, смело смотревшими в глаза опасности и успешно преодолевающими любые трудности и препятствия.

Охота из скрадка на утку, походы с манком за рябчиком и даже временный промысел в бассейне реки Шумиха, конечно, тоже прекрасное и увлекательное времяпровождение, но хотелось большего, основательного. И вот, свершилось: согласно договору со зверопромхозом вступил Николай Присяжнюк на пять лет в полные права на владение охотничьими угодьями в верховьях реки Мы. Директор Николаевского зверопромхоза Черменин Валерий Владиленович пошёл навстречу пожеланию, предложил освободившийся участок приамурской тайги, выдавая лицензию, долго жал руку, поздравляя с приобретением и желая доброго начинания на закреплённой территории.

С первого дня нахождения в «именных» угодьях пребывал охотник в самом счастливом настроении, будто начался долгожданный, а теперь к тому же ещё и затяжной праздник календаря. Непревзойдённым богатеем себя считал Николай Степанович, купцом высочайшей гильдии! И по праву – не перечесть-не сосчитать сокровищ, обладателем которых он стал: лесных дворцов – чудом сохранившихся с «ветхих» времён двух допотопных избушек, сложенных из почерневших от времени брёвнышек, лишь с заменёнными нижними венцами; таёжной реки, наполненной до краёв серебряными водами со многими впадающими в неё ключами-родниками, знающими старинные песни; облачённого в дорогие яркие одежды осеннего леса, щедро бросающего охапки россыпного золота под ноги охотнику; бесконечных хитросплетений звериных следов и несчётного количества голосов перелётных и зимующих птиц. Богатей, каких поискать! Владелец сокровищ, которые не каждый и рассмотрит. А ему других и не надо.

 День на третий-четвёртый, когда немного поутихла радость от встречи с заповедным краем, появилось у Николая Присяжнюка ощущение, что кто-то за ним наблюдает, сначала кратковременное и вроде случайное, но постепенно переросшее в уверенность, что следят за ним достаточно пристально, контролируют поступки и действия, пытаясь понять, чего он стоит и из себя представляет. Однако никому претензий в соглядательстве промысловик до поры предъявить не мог.

Однажды, возвращаясь с обхода капканов, отклонился немного в сторону от пути охотник, желая срезать гриб – чагу, призывно маячившему в недалёком березняке, и наткнулся на отчётливый отпечаток медвежьей лапы. След был свежим, и охотник без труда установил, что огромный топтыгин сопровождает его во время дневных переходов на некотором отдалении, не выдавая себя каким-либо шумом, несмотря на внушительные габариты.

В отпечаток задней лапы косолапого легко встал Николай Присяжнюк двумя ногами. Встал, да и заоглядывался по сторонам: «Это же не медведь, а целый мамонт!» Определил навскидку, что местный косолапый далеко за полтонны весом будет. Закралось подозрение: «Уж не скрадывает ли меня зверь? Ждёт удобного момента, чтобы напасть! Чего по пятам-то ходит? Громила какой! Такой, захочет, и избушку по брёвнышкам раскатает!» На всякий случай промысловик поплотнее прикрыл дверь в зимовье в ближайшую ночь, карабин держал под рукой: «Если сунется топтыгин с ночным визитом, надо быть наготове! Бережёного бог бережёт».

Но медведь агрессии не проявлял, к избушке не подходил, капканы не трогал, он как бы, не желая лично представляться, изучал ситуацию со стороны. И изначальное напряжение, в котором пребывал охотник, обнаружив след зверя-великана, со временем ушло.

И всё-таки очного знакомства избежать не удалось. Осваивая участок, заглянул Николай Присяжнюк в небольшой распадок, где, поднимаясь в верховье безымянного ключика, неожиданно услышал хруст веток за спиной. Поздновато среагировал охотник, к тому же сплоховал – карабин «Вепрь» в избушке оставил, отправился в последний поход лишь с ружьём ИЖ-18Е двенадцатого калибра. Обернулся, а медведь уже в зоне досягаемости всего-то в десятке метров от него. Поднялся топтыгин на задние лапы, боженьки мои! Живут же такие! Махина за три метра! В него из пушки прямой наводкой нужно стрелять, а не из ружья! Сейчас сграбастает! Лишь чудо спасти может! Засуетился охотник, в стволе ружья дробовой патрон на рябчика, давай его вынимать, на пулевой менять, а патронташ не расстёгивается, руки цепкость потеряли, патроны не вынимаются, на землю норовят упасть.

Встал наконец на изготовку охотник, руки трясутся. Мишень-то большая, но на мушку никак не попадает, так стрелять и не решился: не буди лихо, пока оно тихо. Да и медведь, хотел бы, давно решил дело в свою пользу. Подошёл косолапый к ближайшей листвянке, приподнялся и прямо на глазах охотника стал чесать спину. То присядет, то передние лапы поднимет, то морду к небу от удовольствия задерёт. Не танец, а лесная ламбада, да и только! Вот и понимай местного хозяина как знаешь! Может он тешится-куражится перед скорым обедом или уму-разуму учит, указывает новичку-охотнику: «Видишь – пограничные столбы с затёсами и чесалками, и везде здесь мои знаки, а ты границу, не спросясь, перешёл. Понимать должен: кто у кого в гостях! Не пришлый я, по наследству от предков владения получил, можно считать: всё здесь – моё родовое поместье. Хочу – чешусь, а хочу – рыбачу, хочу – караю, а хочу – милую! Закон – тайга, прокурор – медведь! А ты тут без году неделя. Ходи пока, да не забывай поклоны бить. Худоба-стыдоба, хоть бы для солидности жирка чуток нагулял».

Почтительно отступил охотник. Изучив повадки косолапого, определил Николай Присяжнюк, что тот в своём осеннем рационе делает ставку на рыбу, употребляя её немереными количествами, не приветствует долгого пребывания на своей территории других медведей, на дух не переносит волков и всячески изживает их, хозяйничает в основном в сумеречное и ночное время, предпочитая на рассвете возвращаться в один и тот же таёжный распадок. Не заходил туда больше промысловик, не тревожил готовящегося к зиме медведя.

В самом конце октября, печатая след в первый снег, обошёл медведь избушку на Заболоченном ключе по часовой стрелке метров за сто, как бы в последний раз проверяя: в достойные ли руки передаёт свои топтыгинские владения и, замкнув круг, ушёл на спячку куда-то в захламлённые буреломом верховья хребта. Наверное, сокрушался напоследок: «Ростом, увы, не удался сменщик, не тянет даже на молодого медведя, но это как рассудить, зимой тоже не найдёшь дураков по снегам шуровать! Ладно, посмотрим, что из него получится».

Вероятно, проснувшись по весне и обойдя свои владения, остался доволен медведь, с тех пор не попадался на глаза, не пугал охотника, но перед уходом на берлогу традиционно обходил зимовье, соблюдая некий ритуал и оставляя в центре медвежьей вселенной избушку с промысловиком. Соседство с настоящим хозяином тайги – косолапым-великаном – продолжалось лет шесть-семь, а потом медведь пропал, может, подался учить уму-разуму другого охотника. А может, убедившись в надёжности преемника, сдал ему все свои охранные грамоты и уснул в устланной мхом верховой берлоге под выворотнем старой пихты вечным сном.

Воронья месть

Человеку, впервые убежавшему от цивилизации в лес, может показаться, что теперь подчиняется он только самому себе, скрылся от назойливой опеки и контроля. Охотник же хорошо знает, что не только летом, но даже в зимней тайге, не спеша обнаруживать себя, за ним внимательно наблюдает не одна пара любопытных глаз, а то и незаметно сопровождает во время путешествия. На всякий случай недалеко от лыжни недвижимо замрёт в пышной хвое сосны прыгучая белка: «Ну его к лешему. Чего у него на уме? Отсижусь. Бережёного – бог бережёт!». Не чувствуя на себе остановившегося взгляда человека, ещё больше сольётся с белым снегом заяц-беляк, а если случайно набредёшь на него, задаст такого стрекача! Издалека, заслышав хруст снега, отвлечётся в распадке от мышкования осторожная лиса, будет ловить-устанавливать по ветру запахи нарушителя спокойствия. Устав выжидать и бояться, вдруг с верхушки ели пытливо захрипит простужено-картавый ворон: «Зачем тайгу топчешь? С каким-таким умыслом? Кыррр».

Польза от ворон и воронов в лесу спорная, разоряют они птичьи гнёзда, могут погубить зайчонка или бельчонка, неосторожно обнаруживших себя. Собравшись в стаю, заклевывают вороны и более крупное подраненное или ослабленное животное. Не раз предупреждали Николая Степановича Присяжнюка знакомые промысловики, что, желая получить долю от звериного пиршества, может ворон навести медведя или стаю волков на схрон сохатых или кабанов. Было время, в охотхозяйствах поощряли охотников, выделяя им по два патрона за каждую отстреленную ворону, или даже начисляли денежную премию за сокращение семейства врановых, достаточно было предъявить только лапки птицы.

Николай Присяжнюк не испытывал к воронам особых симпатий, но и специально за ними не охотился. Нажив определённый охотничий опыт, Николай Степанович признавал наличие некой сообразительности у ворон: в таёжных угодьях старались эти птицы держаться от него на расстоянии, недосягаемом для выстрелов; в промысловые дела свой нос не совали, в отличие от соек, которые за излишнее любопытство к содержимому капканов не раз расплачивались жизнью.

Однако, устраивая в конце августа засидку на медведя на одном из таёжных ключей, Николай Степанович первым нарушил нейтралитет. Место он подыскал для засидки отменное: рядом набитая медвежья тропа, в ключ заходит горбуша – не нужно излишне напрягаться с поиском привады. Была лишь маленькая помеха, которую охотник посчитал несерьёзной и малозначительной, чтобы отказываться от своих планов. Дело в том, что в кроне одной из елей, у комля которой охотник крепил засидку, находилось воронье гнездо.

Растревоженная пара чернокрылых птиц долго и недовольно кричала. Ворон в блестяще-чёрном с синим отливом одеянии был в полтора раза крупнее партнёрши, осанистее, представительнее, с мощным крючкастым клювом, с солидным кадыком и взъерошенными перьями на шее, он явно предводительствовал в паре. Ворон угрожающе скрипел и кашлял: «Кыххх, кыррр», несколько раз  атаковал охотника, пикируя и пытаясь клюнуть в голову. Ворониха с более тусклым оперением, чем партнёр, безостановочно голосила привычное для их вида «Крра», отсиживалась на верхушке ближайшей пихты, боязливо озиралась и, если бы не самец, давно бы уже улетела.

 «Было бы из-за чего переживать! Нет ни крыши, ни стен, а лишь груда сучьев вместо дома, а вы ещё войну затеяли!» – не отступился от задуманного охотник и для острастки выстрелил в воздух. Воронья пара снялась с места. Ворониха скрылась за гребнем сопки, а самец ещё долго обиженно горланил с дальнего края лесной опушки. Не отвлекаясь на птицу, охотник соорудил лабаз. За не- имением бочки, выкопал яму под приваду, заполнил её отнерестившейся рыбой. Завалил валежником и хворостом приманку, чтобы ограничить к ней доступ мелкого зверя и птицы.     

Через неделю Николай Присяжнюк выбрался к засидке, проверил: медведь не раз приходил к яме, разбросал валежины, лакомился рыбой. Восполнив рыбные потери, охотник расположился в скрадке, стараясь не производить ненужного шума и настраиваясь на результативное ожидание. Но не тут-то было! Оставаясь невидимым для охотника, из ближайшего ельника, с короткими интервалами закаркал-захрипел ворон, мстительно предупреждая округу о присутствии человека. Тени от деревьев росли, пока не слились воедино. А ворон всё никак не унимался. Лишь ближе к полуночи, когда луна закатилась за сопку, птица смолкла. Но надежды охотника не оправдались. Видно, эхо от вороньих криков, уже не слышимое для человеческого уха, продолжало гулять по тайге, да сарафанное радио среди неспящих животных оповещало о близкой опасности. 

 Пришло бабье лето и, хоть ненадолго, но отвоевало себе времечко у осени. Вдоль лесных дорог, обманчиво поверив в вечность тепла, зацвели по второму разу одуванчики. Рыбная привада забродила так, что даже самый сытый и ленивый топтыгин, по мнению охотника, непременно должен был поинтересоваться: чего там «благоухает» у самой тропы? 

Рассчитывая на то, что ворон успокоился, Николай Степанович предпринял вторую вылазку в лес. Но на этот раз охотника встретила группа врановых под руководством ворона, превосходящего их по размерам. Выдерживая безопасную дистанцию, ворон-предводитель устроил смотрины для младших сородичей, урок, так сказать, с движущейся наглядностью-охотником на свежем воздухе. Наверное, нравоучительствовал вороний князь под дружное одобрение молодого поколения: «Кыххх, кыррр, вы только полюбуйтесь на него! Охотничек! Чего он только здесь не вытворяет! Благодетеля из себя строит! Подкармливает, вроде, лесных зверюшек! А сам камень за пазухой держит! Ловушек понастроил! Думает, что мы все здесь полные дураки, ничего в жизни не смыслим!..»

«Оду охотнику» до наступления глухой темноты распевала-горланила вся чернокрылая стая. Охота вновь не состоялась.

Бабье лето вдруг резко отступило, сдалось. В конце сентября из Якутии подул промозглый ветер, принёс с собой первый снег с претензией остаться до весны на таёжных перевалах. День стремительно пошёл на убыль. Не упуская любую мало-мальскую возможность, медведи усиленно нагоняли жирок, готовясь в скором времени спрятаться в берлоги.

Николай Степанович  решил перехитрить ворона, захватив одежду потеплее, всё-таки ночью возможен и небольшой морозец, приехал к скрадку затемно. Скрытно дошёл до места, крадучись вскарабкался на лабаз, довольный, что обошёлся на этот раз без «музыкального сопровождения», приготовился караулить медведя.

Косолапый объявился около десяти вечера, но медлил с подходом к приваде, хрустел сухой опавшей листвой и снежком вокруг да около. Охотник видел, как недалеко от приманки топтыгин несколько раз привставал, упирался передними лапами о стволы деревьев, водил носом, пытаясь разобраться в доносившихся до него запахах, но что-то его отпугивало, и он отступал в темноту. И всё-таки притягательный запах привады оказался сильнее природной осторожности косолапого. Наконец медведь запыхтел-зачавкал у протухшей рыбы. Охотник дождался, когда зверь встанет под прицельный выстрел, первым пулевым патроном смертельно ранил зверя, добрал со второго, сделал контрольный. Выждав на лабазе полчаса (всякое бывало, медведь на рану крепкий), спустился на землю. 

 К разделке трофея Николай Степанович приступил уже во втором часу ночи. Используя в качестве рычага древесный сук, повернул тушу на спину, сделал необходимые разрезы на шкуре. Медведь оказался не из маленьких, плотный, с приличной прослойкой сала и с внутренностями, заплывшими жиром. Время поджимало, поэтому, сняв шкуру, вынув внутренности и собрав с них жир, охотник решил разделку туши и вывоз мяса перенести на следующий день, к тому же запоздало вспомнил, что, сомневаясь в успешной охоте, не захватил с собой ни пакетов, ни целлофановой плёнки для упаковки продуктов промысла. Охотник, насколько это возможно, присыпал тушу снегом, немного в стороне спрятал в снегу внутренний жир медведя… 

Дома после плотного завтрака и горячего чая хотел лишь на пару часов вздремнуть Николай Степанович. Но капитально разморило охотника, как-никак ночь провёл в напряжении, а тут на радушном мягком диване настиг его богатырский сон. Собрался Николай Степанович в тайгу далеко после обеда, предупредив супругу:

– Михайловна, будь добра, морозильник освободи. По родне, по знакомым чего там раздай. С медвежатиной приеду! Вместе с салом больше ста килограммов распихать куда-то надо…

Неладное стал подозревать охотник, как только, доехав до места, вышел на лесную тропу. В небе, высматривая добычу, парило несколько орланов. Почти сразу же начали встречаться хорошо упитанные вороны, они, заняв на деревьях этажи повыше, лениво каркая, чистили перья и на охотника почти не обращали внимания. Вскоре стал отчётливо слышен птичий галдёж, раздававшийся от привады. При появлении человека от скрадка вспорхнула пара десятков ворон. Ещё примерно столько же большеклювых птиц посиживало на ближайших деревьях в ожидании своей очереди на доступ к телу. От умопомрачительности картины, которая предстала взору охотника, он на некоторое время впал в ступор. Подчёркивая важность момента, замолчали все птицы разом. Понемногу придя в себя, по-прежнему в полной тишине, так что отчётливо был слышен хруст снега под ногами, Николай Степанович два раза обошёл вокруг охотничьего трофея, вернее, того, что от него осталось. А осталось не так уж и много! На месте полноценной медвежьей туши грудной клеткой вверх красовался обглоданный скелет животного, хоть сейчас выставляй его главным экспонатом в анатомический музей. Правда, отдельные вкрапления мяса на рёбрах и позвоночнике ещё присутствовали, но виной тому был тот же охотник, поспешивший с вторжением в таёжные просторы. Не осталось и намёка на медвежий жир, схороненного в «надёжном» месте.

Конечно, привлечённые криком ворон, помогли разобраться с охотничьим трофеем и другие животные, поделить его по честности-по справедливости: где-то неподалёку выглядывали из-за ёлок довольно облизывавшиеся лисы, благодарно парили в небе благородные орланы, суетились вездесущие мыши… Вся местная живность активно пиршествовала на дармовщинке, набивала требуху и постаралась растащить её по кусочкам да попрятать в заначки на чёрный день, на грядущие холода и морозы.

Раздался знакомый скрежет предводителя вороньей стаи: «Кыххх, кыррр». А охотнику отчего-то послышалось: «Око за око, зуб за зуб!» Словно по команде одна за другой включились в оглушающий хор вороны. Гомон чернокрылых птиц слился в однотонное, издевательское: «Ха-ха-ха-ха-ха...»

На следующий год на всякий пожарный случай перенёс Николай Степанович медвежью засидку на новое место. И с лесными воронами старался больше не ссориться.

Потерянное чудо

До последнего не хотела уходить стряпуха-осень: насыпала из подола кислой клюквы по болотам; налепила с избытком брусники по старым горельникам; разбудила-расшевелила грибницу, выдав двойную норму груздей и маслят; цеплялась за каждую невыцветшую травинку, но всё-таки, подрастеряв силёнки, засобиралась в дорогу. Извиняясь и кланяясь вместе с раскачивающимися от стылых ветров голыми деревьями, оставила осень напоследок-на добрую память зимующим пичугам и зверюшкам дорогие подарки – подслащённые первым морозцем грозди алых ягод на каждой рябинушке.  

Вроде уже более четырёх десятков промысловых сезонов за спиной, и ко всем круговертям природы давно можно было бы привыкнуть, но знал бы Николай Степанович к кому обращаться, кого просить, так задержал бы, ни за что не отпустил бы осень, не позволил бы за так истратить её рубиново-янтарных богатых одежд, вернул бы обратно гусей-лебедей, чтобы прощальными песнями не резали бы они по-живому, не ранили бы душу. Казалось, вот только сорвётся последний жёлтый лист и уйдёт в небытие золотое времечко, обнищает навсегда тайга, да и весь Мир.

И зверь шёл в ловушки, и жаловаться на охотничью удачу не приходилось – всего за месяц выполнил Николай Присяжнюк план по добыче пушнины, отпущенный зверопромхозом. Но настроение было у охотника на нуле, и что тому было виной – не понять: долгая ли разлука с домом, или прежде обнадёжившие, да предательски растворившиеся в хмурых днях яркие осенние краски. Забравшись по первоснежью на западную оконечность своего участка, неожиданно услышал Николай Степанович звонкое потявкивание, напоминающее лисье, а немного погодя с того же самого места и поскуливание, уже больше похожее на собачье.

Однако, приблизившись к ловушке, охотник не сразу понял, что за бесхвостый зверь туда угодил, никогда таких в своих угодьях раньше не встречал: то ли не вылинявший к зиме заяц с обрубленными ушами, то ли миниатюрная кабарожка, то ли и вовсе – зверь-мутант.

Какое-то короткошерстное существо, по окрасу чёрное с жёлтыми подпалинами, с выразительными навыкате круглыми чёрными глазами, заметив человека, не стало испуганно биться в ловушке, чтобы, собрав последние силы, попытаться вырваться на свободу, а наоборот, жалобно повизгивало, прося помощи.

– Фу-ты, ну-ты! Ты-то как сюда попала? – приблизившись вплотную, наконец разобрался Николай Степанович, что за зверь угодил в ловушку. Сидела в ней, зажатая между брёвен ни много ни мало небольшая собачка декоративной породы. Видел охотник таких несколько раз, только не в тайге, а в городе. Какая точно это порода, он не разбирался, да и особо не хотел, считая разведение и содержание таких пород баловством и причудой людей.

Вытащил Николай Степанович трясущуюся от холода «добычу» дамского пола из ловушки. Сучка давай ещё больше пищать-скулить. Чуть погодя выяснилось: припадает собака на заднюю лапу – не прошло за так сидение в ловушке. Ощупал охотник ногу у «калеки» – вроде не перебита. Но собака сама идти не может, да и как ей ступать на своих тощих ходульках-хворостинках по свежему снегу?

Куда деваться, с ворчанием: «Как тебя, дурья башка, в тайгу занесло?», сунул охотник собаку в рюкзак так, чтобы только голова у неё наружу торчала, закинул поклажу за спину и потащил в избушку. Всю дорогу бубнил себе под нос Николай Степанович: «Надо же, детский сад развёл, ясельную группу! Вот же привалило счастья! У меня что, других забот нет? Я медведей один на один брал, рука не дрогнула! Против стаи волков ходил и выстоял! А тут собачонка! Свалилась же на мою голову!..»

Раскочегарил Николай Степанович печурку в зимовье, разогрел супец, налил нежданной гостье полную алюминиевую чашку. А та вместо: «Спасибо, премного вам благодарны!» ещё и брезгливо принюхивается.

– Ты мне свои французские манеры не выказывай! Ешь, чего дают. Нос тут воротим. У меня для тебя деликатесов нет! – не понравилось охотнику привередничанье собаки. Но животное, распробовав таёжный харч, за несколько подходов выхлебало приличную порцию.

– Вот это другое дело! – отужинав, подобрел немного Николай Степанович, устроил четвероногой постоялице допрос с пристрастием:

– Рассказывай, что с тобой приключилось? Каким тебя ветром ко мне надуло? Молчишь? Так я тебе сам расскажу. Ехала ты с хозяевами по трассе Николаевск – Хабаровск. Так или нет?

– Так! – не ожидая быстрого «чистосердечного раскаяния» собаки, принялся охотник за неё же и отвечать.

– Остановились вы на шашлычок-пикничок или колесо прокололи. Выпустили тебя хозяева из салона косточки размять, да увлеклись своими делами. Ты выбежала на полянку возле дороги, а там синица свистит, мышка наследила и море других неизвестных запахов и звуков. Ты туда сунулась, сюда, везде тебе интересно, везде загадочно! А потом глянула по сторонам, а рядом –  ни дороги, ни машины. У тебя мозги набекрень, принялась носиться взад-вперёд как заполошная и ещё больше заблудилась! Правильно излагаю?

На последнем вопросе заскулила собачка, словно вспомнила, что было дело, дала она промашку, о чём сейчас сильно сожалеет.

– А, проняло наконец! – остался довольным и охотник, по-своему объяснив реакцию животного, и, почувствовав в себе исключительные педагогические таланты, продолжил «сыпать соль на раны» четвероногой воспитаннице: «Вот и спрашивается! Пусть, нет у тебя компаса в голове! Ну что, трудно было догадаться обратно по своему же следу выйти? Никудышная твоя порода! Это ещё тебе повезло! Я мог лишь через неделю в тех краях оказаться. Тогда тебе каюк! И, выходит, если считать расстояние от дороги, то пробежала ты не меньше тридцати километров. Но это, если напрямки. Ты же наверняка петляла-колобродила. Изголодалась вся, а тут рябчиковые потроха в ловушке. Ты и сунулась туда, не зная, что кормёжка-то с подвохом…».

Найдя ещё кучу доводов, доказывающих никчёмность «декоративного создания», хозяин лесной избушки вынужден был всё-таки признать:

– Но вот что удивительно! И росомаха тебя отчего-то не слопала! И мимо рыси ты проскользнула! Хищники, наверное, в обморок попадали, когда невесть что в своих владениях увидели!? – и уже довольный своим чувством юмора, жаль только никто не слышит, продолжил охотник смешить самого себя, придумал тут же кличку собаке: – А значит, звать тебя не иначе, как Чудо! Вот и встретились-познакомились! А я тут всё в неведении жил и не знал, какое оно, это чудо! Это ещё хорошо, что так обошлось. Насмерть же зашибить тебя бревном в ловушке могло! Но это какую-другую животину, а ты же у нас Чудо! Тебе всё нипочём...

Так и ворчал до самой ночи Николай Степанович. А, уже укладываясь спать, столкнулся с очередной вычурной привычкой «избалованной» собаки. «Квартирантка» запрыгнула на нары и принялась укладываться в ногах у охотника.

– Так ты ещё и с хитрецой! – возмутился Николай Степанович. – Когда надо впечатление произвести, слезу вышибить у человека, ты, Чудо, на трёх ногах скачешь, а когда пришло время рекорд по прыгучести поставить, у тебя крылья вырастают! – заметив, что собака уверенно наступает на все конечности, Николай Степанович спихнул её обратно на земляной пол.

Ночью проснулся охотник от душещипательного воя «всеми брошенной и навеки позабытой» собачки.

– Этого мне ещё не хватало. Концертов по ночам! Ну-ка, цыц мне, артистка-полуночница! Закрывай оперу! – прикрикнул он на собаку, недовольно перевернулся на другой бок, пробурчал уже засыпая: – А то отправлю к волкам, у них там попоёшь…

Утром проснулся Николай Степанович, а собака всё равно в ногах устроилась. Пробудилось и в охотнике сострадание: «Чудо горемычное. С барских хором да в таёжную глушь! Натерпелась. Намёрзлась. А я тут строгача даю! На полу-то намного холодней. Ладно, спи пока, Чудо, там посмотрим, куда тебя девать».

Утром доели жители избушки рябчиковый супчик, попили чайку с сухариками. Выпустил собаку наружу охотник и сам за ней вышел. За ночь мороз окреп и показывал свой крутой нрав. Охотник лишь плечами повёл, а на собачку без содрогания не посмотришь, трясётся, как осиновый лист, лапы поочерёдно под себя поджимает. И пяти минут не прошло, а пускай её обратно в тепло. 

«Лясы мне с тобой точить некогда. Оставляю тебя на хозяйстве. Мышей лови и имущество стереги!» – наказал охотник и ушёл в обход участка. Вернулся Николай Степанович в густеющих сумерках. Чудо, истосковавшись, от радости давай носиться по избушке, визжать-скулить, прыгать под низкий потолок, норовя лизнуть охотника прямо в лицо.

– Это что ещё за телячьи нежности! Я для тебя, можно сказать, посторонний человек! Вчера только познакомились. Ты, наверное, с каждым встречным-поперечным целоваться лезешь. Ну, довольно, довольно! – и пошло-поехало, управляясь по хозяйству, завёл «старую пластинку» Николай Степанович: – Ты мне в друзья не набивайся! Мне нужна собака для дела, для охоты, которая след соболя возьмет, медведя, если надо, задержит. Ты же, Чудо – одно недоразумение! Ветер у тебя в голове и дворянские замашки. Привыкла, небось, на диванах и на подушках тело нежить, а тут таёжный быт. Чайник закопчённый и стены бревенчатые без обоев. Если за ночь в печку дровишек не подбросишь, то к утру у порога вода замерзнет. Как выберусь из леса, сдам тебя в бюро находок! Только кому ты нужна? Морока с тобой одна…

Так и повелось в тот охотничий сезон. Старался Николай Степанович допоздна не задерживаться, зная, что ждёт его возвращения, зябнет в выстывшей избушке Чудо. В зимовье же рассуждал охотник вслух, привычно ругая «декоративную породу», за неимением другого собеседника рассказал собаке заодно и всю свою биографию без утайки.

Уступая желанию охотника поговорить по душам, после ужина усаживалась Чудо напротив него и глаз не спускала, готова была слушать до бесконечности критику в свой адрес, давно поняла собачонка, что, хоть и жути в голосе напускает новый хозяин, а добрый внутри. Ни капли не подхалимничала Чудо, а из всех своих искренних собачьих чувств тянулась к человеку, стараясь понять его речь, склоняла мордочку то влево, то вправо, преданно, где надо, поскуливала, а то и подвывала. Охотник с переходом в другую таёжную избушку, тащил на себе собаку. Так и путешествовала Чудо весь охотничий сезон от распадка к распадку, от одного зимовья к следующему.

На второй день как вернулся с промысла, сочинил Николай Степанович объявление в районную газету «М-Пресс»: «Отдам в хорошие руки небольшую собачку». Мало надеясь, что пристроит куда-либо лесную находку: «Кому нужна такая канитель?», нашёл ещё один довод в пользу никчёмной породы и дописал в объявлении: «Кличка – Чудо».

В первый же день выхода газеты, вопреки прогнозам, пошли звонки от заинтересованных лиц, и даже неожиданно образовалась целая очередь из желающих оформить опекунство над животным. Посчитал Николай Степанович: «Наверное, неправильно люди объявление прочитали, а наяву узрят «лилипутскую» породу да уйдут восвояси, назначил всем одно время для смотрин на двенадцать часов. Первой на пороге девчушка объявилась, рыжая, веснушчатая, улыбчивая, не раздумывая и не сомневаясь, лишь увидела Чудо, и сграбастала, прижала к груди, словно клад нашла, и пуще прежнего давай улыбаться. Пенсионер на три минуты от девушки отстал, и тому нужна позарез собака, смотрит с укором: «Что же вы так несерьёзно, товарищ, ведь объявление давали, договорились о встрече. На всякий случай знайте: эта собачка – карликовый пинчер!» Пенсионер степенней и надёжней показался Николаю Степановичу, вот и в собачьих породах разбирается, но не из рук же у девушки вырывать Чудо.

Полдня довольный ходил Николай Степанович, убеждал себя: «Наконец-то избавился я от обузы. А то жил, как привязанный и подневольный. Свари ей, выгуляй. В прислугу для собаки превратился. Теперь же свободен!»

А к вечеру уже места себе не находил охотник. «Вот заноза-то какая! Всё вспоминается и вспоминается эта «никчёмная» собачонка!» Запоздало понял Николай Степанович: «Никто никогда не смотрел ему так преданно в глаза, не подпрыгивал выше головы от радости при встрече». Почти сказочные мысли пришли на смену прежним: «Может, заплутало самое настоящее чудо в моих угодьях по воле свыше, а я недопонял. Запросто так потерял настоящего и преданного четвероногого друга». Вспомнились теперь и мокрые растерянные глаза Чуда при расставании: «Что же со мной опять такое происходит? Зачем же ты меня отдаешь? Чего я тебе плохого сделала? Служила верой и правдой, как могла». Спохватился охотник, да поздно. И адреса не спросил у веснушчатой девушки – новой хозяйки собачки. И ночь-полночь, а не спится!..

Рассвет Николай Степанович встретил у окна, где надолго недвижимо застыл, тупо уставившись на тонущую в дымке восточную часть города, и всё чего-то думал, думал… Из оцепенения вывел телефонный звонок.

Звонок был от очередного желающего заполучить собачку, судя по торопливо-наивным интонациям голоса, ещё ребенка:

 – Скажите, у вас живёт Чудо?

 – Было, да теперь нету. Извините, – отозвался охотник.

Встреча с Дерсу

Служили два товарища – Николай Присяжнюк и Илья Викторов – в ракетных войсках на Камчатке в 1966-67 годах, вместе выполняли армейские приказы, вместе ходили в увольнительные в посёлок Ключи, бывало, и в самоволку и, конечно же, вместе получали наряды вне очереди. И тот, и другой крутили баранки на принадлежавших воинской части ЗиЛ-157, на пару кадрили девчонок на местной дискотеке. Илья был видный, атлетически сложенный, красноречивый, во время увольнительных девушки к нему испытывали расположение, и он не терялся…

А потом судьба разбросала сослуживцев. Однако, сдружившись, связь товарищи не потеряли, перезванивались, несколько раз состыковывались во время отпусков. Илья поколобродил в поисках смыслов жизни, только к сорока годам остепенился и, женившись, осел под Астраханью.

В самый разгар одного из августов только-только набиравшего скорость двадцать первого века бывший сослуживец позвонил Николаю Присяжнюку с неожиданной новостью:

 – Коля, держи телефон крепче и не роняй! Сын у меня обнаружился на старости лет! Я думал, что исключительно в женском царстве живу, а, оказывается, есть и наследник!

– Поздравляю! – искренне обрадовался Николай Степанович.

– Не спеши поздравлять, Коля! Не знаю даже радоваться мне или печалиться.

– Как так? Не просто радоваться, Илья, прыгать до потолка от счастья надо!

– Коля, очень сложная ситуация! Контакт с сыном как следует не могу наладить. Взашей не гонит, но и симпатий особых не проявляет. Оно и понятно, не нянчил я его, на ноги не ставил. А тут объявился папаня, откуда не ждали, и с чего ему меня любить?

– Всё само собой как-нибудь наладится, – нашёл слова поддержки Присяжнюк.

– Помоги, Коля?! В долгу не останусь! – неожиданно обратился с просьбой Илья.

– А чем могу? – удивился Николай Степанович.

 – Стратегически выверенную операцию нужно провести! Такую ракету запустить, чтобы разом разрушила ненужные барьеры. Я тут немного поразведал. Моя кровь в сыне играет! Грезит он Дальним Востоком. Арсеньева читает запоем. Давно мечтает окунуться в таёжную атмосферу. А если я устрою такое путешествие, помогу осуществить мечту, то вдруг и ближе стану, лучше понимать с ним друг друга будем. Как ты считаешь? Ты же в тайге пропадаешь! Возьми его на недельку-на две с собой. Он не белоручка. Поможет дров заготовить, избушку починить, ещё чего. И получается: сыну таёжное погружение по полной программе, и тебе бесплатный помощник, и мне окажешь неоценимую услугу.

 – Не белоручка, говоришь? – уточнил Николай Степанович.

 – Никитой сына зовут. Институт он недавно закончил. Местный «политен». Не работает, правда, пока. Но парень положительный во всех отношениях. Принимай, не пожалеешь!.. – перешёл товарищ к практическому обсуждению деталей «секретной операции», не забывая расхваливать недавно найденную родную кровиночку.

Ну чего там волынку тянуть, кочевряжиться, если просит друг! В начале сентября приехал Николай Присяжнюк в Николаевский аэропорт встречать прибывающего через Хабаровск транзитного пассажира.

«Парень как парень, лет двадцати пяти, худощавый, коротко стриженный, со слегка оттопыренными ушами, не сказать, что из последнего десятка, но и ничего выдающегося в во внешности, как у отца», – отметил про себя Николай Присяжнюк.

В ветровке, в джинсах, в кроссовках, с рюкзаком за плечами – экипирован был Никита по-походному, хоть сразу выходи с ним на лесную тропу, только вот одно «но»: изрядно разило от парня винными парами. «Ну, случается, напровожают человека до потери пульса друзья. Или плохо переносит человек гравитацию. Может, принял для душевного равновесия», – нашёл оправдание похмельному состоянию путешественника Николай Степанович.

За встречу и для «поправки здоровья» за ужином тоже выпили «пару рюмашек». А на следующий день, чего кота за хвост тянуть, ввязались с марша в бой, повёз Присяжнюк гостя прямиком в угодья.

Если грезишь тайгой, найдётся по сентябрю здесь уйма увлекательных занятий: харюзовая рыбалка, охота на рябчика, сборы грибов и ягоды, а хочешь - броди по лесным тропам за просто так, заламывай голову до умопомрачения, любуясь высоченными елями и лиственницами. Парень охал, ахал и восхищался от многоцветия лесных картин, но и на второй, и на третий день всё пребывал «под градусом» – затарился, видно, алкоголем основательно. Хорошо, хоть не буйный во хмелю.

– Всю её не перепьёшь! – начал вправлять мозги «подрастающему поколению» Присяжнюк: – Чего через бутылку на мир смотреть?

– Понимаю. Но тормоза не держат, – нашёлся себе в оправдание Никита. – Только отцу не говори, Степаныч. Он не знает. Переживает сильно за меня.

– Тормоза, – бурчал охотник, – рано им износиться ещё! Мы с твоим батей с водкой закадычную дружбу не водили. Не трезвенники, конечно, были, но только исключительно для решения дельных вопросов да на праздник принимали, – немного идеализировал дела давно минувших дней Николай Степанович, пропуская ненужные подробности, но в гуманных и благородных целях, поднимая на нужную высоту авторитет родителя. Между тем отмечал охотник: «А совесть-то парень окончательно не пропил. Отца уважает».

Соглашался Никита с критикой, но зелёный змий власть над ним держал крепко. А с пьяного какой спрос, на словах он горы свернёт, а на деле и черепаху не обгонит, одними мыслями повязан: выпить бы да похмелиться. Устал нянькаться Николай Присяжнюк с гостем, провёл инспекцию рюкзака Никиты, изъял оттуда две полтарашки спирта и на правах хозяина угодий ввёл строгий сухой закон в своих владеньях:

– Ты в тайгу хотел погрузиться? Испытать себя? Время уже упущено, но будем навёрстывать! Объявляется десятиминутная готовность! Ровно в девять ноль-ноль марш-бросок по пересечённой местности. Возражения и самоотводы не принимаются! – по-военному скомандовал Николай Степанович.

Отвел охотник гостя в соседнюю избушку, предполагая оставить в ней на пару дней, клин клином вышибают:

– Захочешь похмелиться – ключ под боком, надумаешь вернуться – тропинка вдоль реки, сбиться трудно, провизии оставляю – хоть заешься!

Вернулся Степаныч на место основной дислокации, а совесть покоя не даёт: «Погорячился я, пожалуй. Что случится, за всю жизнь не оправдаюсь. Завтра проведаю «отшельника» поневоле».

Николай Степанович ещё только собирался в дорогу, а Никита, лёгок на помине, сам прибёг, дышит, как загнанный марафонец. Глаза у парня размером со спелые сливы, словно шандарахнули его по темечку увесистой чугунной сковородкой.

«Живой, и слава Богу», – отлегло от сердца у Николая Степановича, но виду не подал, что беспокоился, съехидничал:

 – Резкая смена образа жизни у молодого поколения? Решили зарядку по утрам делать?

 – Не до шуток мне, Степаныч!

 – А чё такие серьёзные? Где обувь потерял? Истёрлись, что ли, за день кроссовки? – запоздало обратил внимание охотник на босые ноги парня.

 – Там, это. В избушку старик какой-то пришёл!

 – Какой ещё старик?! Тут людей на всю округу – ты да я, да мы с тобой! Пойдём, чайку вдарим. С мыслями соберёмся.

Во время завтрака Никиту «слегка трясло», у него дрожали руки и дёргались невпопад плечи, он то и дело порывался рассказывать о каком-то недавнем «головокружительном» происшествии, но Степаныч для возвращения «здравомыслия» гостю, то подливал ему кипятка в кружку, то подсовывал печенюшку:

 – Давай, давай, наворачивай! Сытый голодного не разумеет.

 – Налей, Степаныч. В последний раз. Слово даю! – попросил Никита.

Сжалился охотник, сходил за избушку, принёс из заначки бутылку, развёл полкружки спиртоносной жидкости. Выпил Никита, немного обмяк, спало у него ненужное напряжение в теле, взгляд стал осмысленнее.

 – А теперь рассказывай. Про старика придумал, чтобы на чекушку разжалобить? – спросил Николай Присяжнюк.

 – Как тебя видел, Степаныч! Даже поговорить успел. Ломало меня всего. Не помню, как забылся. Под утро проснулся. Слышу: вроде сучья в печке потрескивают. Чего это думаю, я же не растапливал? Глянул в сторону печки, а возле неё на чурбачке старик сидит. Широколицый, с седыми усами и небольшой бородой. Представитель какой-то местной азиатской народности. На голове бандана в виде платка. Куртка на нём серая из какой-то кожи, штаны из такого же материала, на ногах ичиги. Достал старик кисет из-за пазухи, набил табаком трубку. Затем открыл слегка дверцу у печки, сунул туда длинный прутик, дождался, когда он огнём хорошенько схватится, раскурил трубку. Сидит молчком, курит и покашливает.

 Не выдержал я: «Вы кто», –  его спрашиваю. Он помолчал, откашлялся и говорит:

 – Моя тайга живи.

 – Вы оленевод? Оленей пасёте? – уточил я.

 – Охота понимай. Соболей гоняй. Сегодня одна сопка ночуй, завтра другая, –ответил он, с интересом меня рассматривая.

 Не знаю почему, но стал я старику про Арсеньева рассказывать, о том, что Владимира Клавдиевича как великого путешественника и талантливого писателя почитаю. Его «В горах Сихотэ-Алиня» несколько раз перечитывал! А «Дерсу Узала» почти наизусть знаю! Старик терпеливо слушал, не перебивал, одну трубку выкурил, за вторую принялся, заметил, когда я замолчал:

– Ты капитана уважаешь. Моя знает. Потому сюда ходи. Твоя лицо немножко терять. Помогать тебе хочу.

Тут уже я замолчал, пытаясь понять, какую помощь он мне хочет оказать. А старик предлагает:

 – Небо сегодня высоко. Дождь нету. Моя тропу тебе показать. Собирайся, однако.

 Он-то предлагает, а я сообразить никак не могу: ты, Степаныч, меня в избушку привёл, а старик ещё куда-то увести хочет. А возраст-то у него уже о-го-го! А может, он меня на тот свет зовёт? Но мне туда ещё рановато! Страшно мне стало! И что мне оставалось делать? Доступ к двери стариком перегорожен. А окошко, хоть и узковато, но, думаю: это мой последний шанс! Нырнул я туда, в чём был, обуваться некогда было, хорошо, что не застрял, и сюда бегом!

– Допился ты, парень, до ручки! Белая горячка у тебя! Нет там никаких охотников и тем более оленеводов, – допекло, прямиком сказал Николай Степанович, спохватился тут же: «Разве можно это объяснить больному. Надо как-то сгладить. А то мало ли что парню ещё в голову взбредёт!» Отвлекал Николай Степанович весь день Никиту от ненужных мыслей всякими разговорами «за жизнь», о погоде и про совместную военную службу с его отцом.

 Никита отмалчивался, но, видно, навязчивые образы продолжали будоражить его сознание. На следующее утро ошарашил он охотника новым признанием: «Я понял, кто приходил в избушку. Это был Дерсу Узала!»

Час от часу нелегче! Пробовал переубедить парня охотник, но всё напрасно, стоял Никита на своём: был старик, и всё тут! Да не просто старик, а проводник Арсеньева! Делать нечего, пошли они в соседнюю избушку. Обувь и рюкзак всё равно оттуда надо было забирать. Старика, конечно, ни в зимовье, ни подле него не оказалось. Никита, убегая через узкий оконный проём, разбив стекло, вынес наружу и раму.

Справа от входа у закопчённой буржуйки небольшой берёзовый чурбачок, действительно, стоял.

– Причудилось тебе. Затопил печь. Да забыл. Блики от огня плясали на стене, вот тебе и померещилось. Ум за разум зашёл! Смешалось у тебя книжное и сон какой…, – попытался объяснить суть произошедшего Николай Степанович.

Но Никита себе на уме, чего-то у печки стал искать, поднял с пола обгорелую с одного края ветку, тычет перед охотником важной уликой:

– От неё Дерсу подкуривал!

Хоть и остался при своём мнении Никита, но, надо отдать ему должное, спиртное больше не клянчил. Побродил младший Викторов неделю по звериным тропам, освоил харюзовую рыбалку, снял несколько крякв на пролёте. Николай Степанович постепенно успокаивался: «Вроде всё налаживается. «Чёртиков» с похмелья парень больше не видит. Время лечит раны». Но неожиданно ошарашил его Никита новым видением.

 За два дня до отъезда собирали они бруснику и расползлись по сопке в поисках урожайных мест. А когда сошлись, заявил Никита:

– Белый медведь из зарослей кедрового стланика выходил. Пожевал брусники немного, заметил меня и убежал.

 – Не пугай меня! Здесь не Арктика. Бурых медведей у нас девать некуда, а белые до наших мест сроду не доходили, – попытался отшутиться Николай Присяжнюк.

– Небольшой такой, с овчарку ростом, наверное, медвежонок. Вон в тот лесок убежал, – принялся Никита описывать детали встречи с редким зверем…

Из тайги людей вывозил вертолёт – Николай Присяжнюк заранее договорился с командиром лётной машины. Никита сидел понурый, он почти безучастно взирал в иллюминатор, думая о чём-то своём: ему грустно было расставаться с дальневосточной тайгой, со Степанычем и было немного обидно, что ему не верят. Вдруг парень «ожил», прижался лбом к круглому оконцу вертолёта, словно собираясь его выдавить, ещё через секунду он крикнул: – Вон он! Смотри, Степаныч!

Николай Присяжнюк прильнул к иллюминатору. По пёстрой зыбкой мари безуспешно пыталось убежать от вертолёта семейство косолапых: мамаша и три медвежонка. Медведица опасливо озиралась на винтокрылую машину. Детёныши старались не отстать от родительницы. Один медвежонок на удивление Николаю Присяжнюку и в самом деле был абсолютно белым.

Вот и думай теперь, что хочешь. Пришло время сомневаться охотнику, само по себе возникло предположение: «А может, тропа к трезвости у Никиты началась прямиком из окна избушки, через которое вынудил парня прыгнуть тот неизвестно откуда-то взявшийся старик?...» Словно прочитал его мысли Никита:

 – Сплоховал я тогда. Если бы сейчас встретился с Дерсу, узнал бы у него кое-что…

  После той дальневосточной поездки наладились у Никиты отношения с отцом. Со слов Ильи Викторова, сын не пьёт и проблем со здоровьем не имеет. Однако и Дерсу Узалу или какого-нибудь человека, похожего на него, в своих угодьях Николай Присяжнюк так и не встретил. Да и трезво рассудить, откуда там взяться в наши времена опытному проводнику из книги известного путешественника Владимира Арсеньева? Осталась эта история в памяти Николая Степановича больше, как фантастическая, иногда он её рассказывает в узком кругу умудрённым опытом охотникам и замечает, что не спешат те сомневаться в её достоверности, поднимать на смех курьезы, произошедшие с Никитой. В тайге всякое случается, наверное, и охотникам в глубине души хочется верить, что в сложный и безвыходный момент, от которого в тайге никто не застрахован, вдруг появится из хмурого ельника или спустится по обрывистому склону амурской сопки, но обязательно придёт к ним на помощь мудрый Дерсу.

Посылка для сугрева души

 Зима с осенью вступили в затяжное противоборство, погода всё никак не могла устаканиться – морозные дни чередовались с оттепелями; в случайные прорехи, казалось бы, плотно и надолго зашторенного неба неожиданно обнадеживающе заглядывало солнце. Насупившиеся было и молчаливые синицы вдруг выдавали с макушек елей радостные трельки. Словно надеясь, что время может повернуть вспять, не спешили покидать родные края, задержались в полыньях и майнах диковинные дальневосточные утки – чешуйчатые крохали. И была в мыслях у охотника такая же сумятица и неопределённость: чего дальше ждать – печали ли, радости, благостного сюрприза или каверзного подвоха.

В один из ноябрьских дней Николай Присяжнюк провозился с устройством новых ловушек,  подзадержался на путике, возвращался уже затемно и, пересекая речку Мы, не углядев «двойного дна» – предательской наледи, ухнулся по пояс в воду. Благо, мороз не давил и до избушки оставалось расстояние – всего ничего, ускорился Николай Степанович после невольного моржевания, стараясь не пустить холод внутрь организма, убегая от всегда подкарауливающего охотников, только дай слабину, коварного ревматизма. В зимовье наскоро раскочегарил буржуйку для прогрева суставов, развешал амуницию для просушки, отужинал и, нахлебавшись происшествий за день, засиживаться за полночь и дум горьких думать не стал, завалился на боковую.

 Но и ночь выдалась приключенческой. Приснилось Николаю Степановичу, что попал он в самое пекло – в сердцевину лесного пожара, и туда тыкнется, и сюда, а просвета нет, обложило вкруговую пламенем. Закашлялся от едкого дыма охотник и проснулся, хоть и с затуманенной головой, а почти сразу сообразил: «А ведь и взаправду горю!»

«Караул!» – кричать, «Спасите-помогите!» – на помощь звать некого. Впопыхах рванулся к двери охотник, а ноги не слушаются, грудь отказывается работать, лишь ползком получилось добраться до выхода, боднул головой дверь, та поддалась, благо, что наружу открывается. Спасительный свежий воздух заклубился на пороге. Выкарабкался кое-как из помещения Николай Степанович, немного отдышался-осмотрелся: «Избушка не полыхает, открытый огонь по брёвнам не пляшет – и то хорошо! А значит, проблема внутри!» Согнувшись в три погибели, чтобы не хлебать зазря ядовитого дыма, скопившегося под низким потолком, нырнул охотник обратно в избушку. Из проёма между печкой и стеной вытащил дымящийся полушубок – видно прохудилась верёвка над буржуйкой, не выдержала тяжести подмоченной одежды, развешенной для просушки. Вытащил полушубок наружу, бросил  в снег, затоптал-затушил тлеющую ткань.

 До утра проветривал Николай Степанович зимовьё, а как рассвело, подсчитал убытки от пожара: выгорела у полушубка приличная дырень на спине и половина левого рукава истлела на нет, так что выбросить его стало не жалко. «Руки-ноги целы – это главное! – рассудил Николай Степанович. – А шмотки – дело наживное».

Но вот беда! Отправил бы охотник полушубок в утильсырьё, но в тайге магазинов с примерочными по распадкам не построили. А потому для ремонта полушубка пришлось пустить в расход затёртую и используемую для черновых работ, прежде ярко-зелёную импортную куртку. Пришпандорил мастер суровой ниткой латки из заграничной ткани к куцему полушубку: не топовый модельер, конечно, но невест ему не искать, на танцплощадку щёголем не ходить – прошли те молодеческие времена, а для леса – авось и сгодится – зверьё морды воротить не будет. Но ноябрьские морозы в ночь всё крепчали, по утрам в ляпистой одёже было зябко – выяснилось: ткань из заграничного материала на наши дальневосточные холода не рассчитана. Тут и вспомнил запоздало охотник: «Есть же другой выход из положения: в зимовье на Болотном ключе лежит без дела рация «Карат».

Снабдили средствами связи охотников, причём бесплатно, перед выездом на промысел в зверопромхозе с наказом: «Теперь вы не оторваны от цивилизации! Принимающее устройство радиостанции «Карат» остаётся в конторе. Ежедневно в семь часов вечера будет организована связь! Крепкого всем здоровья, промысловики! Но если, скажем, острый приступ аппендицита, нога подвернулась, или ещё чего непредвиденное, выходи, сигнализируй, товарищи вас один на один с бедой не оставят!»

Николай Степанович разок, ради интереса, опробовал рацию: аппарат хоть и изрядно хрипел, но промысловик различил знакомые голоса охотников, раздававшиеся от озера Мухтель в Тугуро-Чумиканском районе до реки Нигирь на юге Николаевского района. Объявляться в эфире Николай Степанович не стал, но ценную информацию, как оказалось, полезную к сегодняшнему дню, почерпнул. Дежурная по связи Людмила Симонова во всеуслышание объявила: «В первых числах декабря, точную дату сообщу позднее, вертолёт будет делать облёт угодий. Если кому чего надо, граждане охотники, кто чего забыл при сборах, то не скромничайте, оставляйте заявку. Зверопромхоз берёт транспортные затраты на себя!»    

Время в запасе оставалось ещё с неделю. И срок как раз подошёл ловушки проверять в верховьях Мы. Поспешил на Болотный ключ Николай Присяжнюк. Отогрел аппаратуру. Вместо антенны вытянул на улицу провод. Ближайшим вечером ровно в девятнадцать часов затрещали волны, простужено захрипел приёмник, откашлялся, и пошло-поехало: устав общаться с сычами и кукшами, аукались и перекликались охотники. Связующая Людмила находилась явно в «приподнятом настроении» и, не скрывая причину сего, шутила: «Оторвали вы меня от праздничного стола! У лучшей моей подруги – день рождения! А потому ценить должны, так как ставлю я государственные интересы выше личных!» Людмила, кроме всего прочего, принимала в зверопромхозе пушнину, тут ей надо отдать должное, оценивала она меха по высшему разряду, точно определяя сортность шкурок. Но всё-таки, мало ли чего, охотники с Людмилой старались выстраивать  упоительно-разлюбезные отношения и во время связи не пожалели комплиментов:

– Передавай привет имениннице!

– Куда нам без тебя, Люда! Пропадём!

– Ног не пожалею, в крутые глухомани заберусь, но самых красивых мехов Вам привезу, Людмила!..

Николай Степанович терпеливо выжидал: «Когда же образуется пауза». И, наконец, дождавшись, когда один из охотников управится с анекдотом про баяниста, так и не поняв: в чём изюминка юмористического рассказа, но под смех греющей уши публики обозначился в эфире.

– Людмила, алле! Это я, Николай Присяжнюк! – уточнив, будет ли вертолёт делать облёт, Николай Степанович попросил: – Полушубок позарез нужен! Созвонись там с моей, с Ольгой, пусть передаст. Он в шкафу, в пакете, супруга знает.

– Да записала уже два раза. Ещё чего надо, Коля? Говори – не стесняйся! – отозвалась приёмщица мехов.

– Да всё, чего там ещё, – закончил с заказом промысловик. Он, конечно, передал бы привет, и даже воздушный поцелуй супруге, но зачем же во всеуслышание…

 – Жди тогда! Как только, так сразу! В понедельник рейс!

Без прикидок и примерок, будто к себе домой прилетел, уверенно посадил вертолёт Илья Каравацкий. По-медвежьи скроенный, громогласный командир воздушного судна без расписок и накладных передал две картонных коробки, нырнул в салон за новой поклажей и вытащил хорошо известный охотнику потёртый футляр с музыкальным инструментом:

 – Принимай баян!

Промысловик от удивления ещё и рта не успел открыть, а лётчик уже загудел басом, перекрикивая шум работающих двигателей:

 – Ну, ты сразил меня, Степаныч! Кто харчи запросил, кто капканы, а ты инструмент! Не можешь без музыки, что ли? Композитор прямо! Уважаю! – Приняв недоумённое выражение лица охотника за реакцию не выразимого словами восторга, лётчик, вошёл в положение, извинился: – Я бы тебе подпел, маэстро, но зимний день короток, а у меня сегодня ещё две посадки и до дома обернуться надо успеть. Зато сейчас такую музыкальную высоту наберу!

 В коробках лежали продукты: крупы, яблоки, сухое молоко, шоколадные конфеты… Супруга постаралась. В одной из упаковок отыскался листок бумаги, с коротким, но дорогим для сердца, посланием: «Коля, люблю, жду! Ольга».

Ну и куда деваться, коли баян сам приехал, в руки просится. Зал ждёт немереный с отменной акустикой. Сцена подходящая нашлась – пенёчек у пушистой сосны. Аккомпаниаторы тут же подобрались – стайка звонких черношапочных синичек-пухлячков. На старой берёзе настроил свои ударные барабаны пёстрый дятел. И горе – не беда, сами по себе полились расчудесные слова:

– Пусть годы проходят, живет на земле любовь!
И там, где расстались, мы встретимся нынче вновь.
И счастлив лишь тот, в ком сердце поет,
С кем рядом любимый идет.
В саду опустевшем тропа далеко видна,
И осень прекрасна, когда на душе весна…
 
И надо же – потеплело в тайге. Вновь нагрянула с Охотского моря оттепель. Наверное, перед скорым бураном. Но в тот день, зазываемая с песней и любовью, уж точно откликнулась весна, и свисающая с крыши зимовья искрящаяся на солнце леденистая сосулька не удержала счастливую слезу.

Уже дома поинтересовался охотник у жены: зачем она отправила в тайгу баян.

– Чего Людмила запросила, то я и передала, – ответила Ольга Михайловна, испытующе заглядывая супругу в глаза. – Я думала, ты заскучал?! Послала тебе лекарство от тоски!

Что делать?

– Заскучал! – откровенно признался Николай Степанович.

«Чётче выражайте свои пожелания, промысловики! Связь, сами знаете, какая!» – нашла вескую причину себе в оправдание и Людмила. Она, к слову сказать, оторванная от застолья-с именин, начудила в тот вертолётный рейс, устроив головоломки охотникам, наотправляла: кому – лыжи, подбитые камусом, вместо детали к снегоходу; кому – мешок соли вместо дроби; кому – ящик с консервированным борщом, на всякий случай, против цинги.  

На поверку дня оказалась никому не нужна скучная правда жизни: про неслучившийся пожар в избушке и испорченный полушубок.

Окончательно поставил жирную точку в этом деле настоящий патриот и общепризнанный авторитет охотничьего дела на Нижнеамурье, долгие годы бессменный и незаменимый руководитель зверопромхоза Черменин Валерий Владиленович. Объясняя, почему ударно из года в год держится район в лидерах по пушному промыслу, на важном краевом собрании директор зверопромхоза слегка приоткрыл тайну успеха:

– Ничего здесь нет удивительного, дорогие товарищи! Промысловики у нас в Николаевском районе охотятся по-особенному, с музыкой! 

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: