08.10.2018 г.

СОКОЛ И ЯСТРЕБ
Николай Бобров и Эрик Хартманн

В сети снова вспыхнуло обсуждение с возмущением: очередную гнусную выходку сотворило «Эхо Москвы». Редакция этого газпромовского СМИ опубликовала в рамках своего проекта «Дилетант» восторженный материал о гитлеровском лётчике Эрике Хартманне. Не в первый раз, кстати… Подготовил большой очерк для книги «Сосна у селенья Бобровка», который выйдет в «Невском альманахе», но хочу в сокращённом виде оперативно опубликовать, потому что у многих - наболело, потому что и мне не даёт покоя загадочное и символическое совпадение: в один день - 19 апреля родился мой старший брат – сталинский сокол Николай Бобров и немецкий лётчик-истребитель – гитлеровский ястреб  Эрих Хартманн.

Только Коля родился в 1921 году, а Эрих на год позже. Но в один день! Усилиями геббелевской пропаганды, западной мемуаристики и наших либеральных издателей и журналистов немецкий лётчик – действительно ас воздуха  - считается небожителем, самым успешным пилотом-истребителем за всю историю авиации. Можно прочитать в бесчисленных источниках, что в ходе Второй мировой войны (не всей) он совершил 1404 боевых вылета, одержав 352 воздушные победы в 802 воздушных боях. За небольшой рост и моложавый вид получил прозвище Bubi - малыш. Будучи в довоенное время пилотом планера, Хартманн вступил в ряды люфтваффе в 1940 году, а в 1942 году, когда уже геройски погиб мой старший брат, лётчик-бомбардировщик,  окончил курсы подготовки пилотов. Вскоре он был направлен в 52-ю истребительную эскадру на Восточный фронт, где попал под опеку опытных пилотов-истребителей люфтваффе, воевал на юго-западном направлении, совершил более тысячи вылетов после того, как  на  67-м боевом вылете в небе над Карельском перешейке был подбит СБ-2 моего брата... И, конечно,  в небе, в реальных полыхавших событиях нигде не мог пересечься с Бобровым, защищавшим Ленинград на северо-западном направлении. Только в моей памяти и этом очерке.

Не стану сейчас продолжать идейные и фактические споры, опровергать восторженные материалы на «Эхе Москвы» и в журнале «Дилетант», где журналистка просто захлёбывается от восторга: «Высшая награда рейха — Рыцарский крест с Дубовыми листьями, Мечами и Бриллиантами. Слава лучшего аса не только Второй мировой войны, но всех времен и народов, рекорд которого уже никогда не будет побит… «Белокурый германский рыцарь», «черный дьявол Украины» Эрих «Буби» - Хартманн!». Потом умеряет свой пыл: «Можно сказать, что Эрих Хартманн был и оставался славным парнем, если забыть, чьи самолеты он сбивал. Но забывать нельзя. Если в Германии его с умилением и восторгом называли «белокурым германским рыцарем», то в небе над нашей Малороссией он получил прозвище «черного дьявола Украины», поскольку его результативность дорого нам стоила. Всего Хартман подбил 352 самолета — цифра фантастическая и подвергаемая сомнению. А начинал Буби — второе его прозвище за молодость, — на редкость неудачно, даже нелепо. Летать его еще подростком учила мать, опытная летчица-спортсменка. Пройдя обучение в знаменитой летной школе в Гатове под Берлином, затем во 2-й Школе летчиков-истребителей, Эрих Хартманн в возрасте всего лишь 20 лет был направлен в Geschwader-52, воевавший над Кавказом. И в третьем же воздушном бою, вместо того, чтобы прикрывать ведущего, умудрился попасть в его зону обстрела, потерял ориентацию и скорость и, что называется, плюхнулся, то есть сел, выведя самолет из строя. Кое-как добрался до аэродрома на грузовике и получил нагоняй».

Даже переводчик книги американских авторов «Белокурый рыцарь рейха» с говорящей фамилией А. Больной в предисловии к апологическому труду Р. Толивера и Т. Констебля написал: «Первый, совершенно парадоксальный вывод, возникающий после прочтения книги. Эрих Хартманн не провел ПОЧТИ НИ ОДНОГО воздушного боя. Столь милую сердцу наших пилотов воздушную карусель он отрицал принципиально. Набор высоты, пикирование на цель, немедленный уход. Сбил — сбил, не сбил — неважно. Бой прекращен! Если и будет новая атака, то лишь по этому же принципу. Сам Хартманн говорит, что по крайней мере 80 % сбитых им пилотов даже не подозревали об опасности. И уж подавно никакого мотания над полем боя, чтобы «прикрыть свои войска». Между прочим, однажды против этого восстал и Покрышкин. «Я не могу ловить бомбы своим самолетом. Перехватывать бомберы будем на подходе к полю боя». Перехватили, получилось. А после изобретательный пилот по шапке получил. Зато Хартманн только и занимался охотой. Так что, его 800 боев будет более справедливо назвать воздушными столкновениями, что ли».

Нескрываемое раздражение порой сквозит в мемуарах наших летчиков по поводу тактики немецких асов. Свободная охота - и никак ему бой не навяжешь! К тому же, повторяю, Хартманн совершил 14 вынужденных посадок. Эта фраза мелькает в книге лишь один раз. Авторы любят своего героя, поэтому не нажимают на данном факте, но все-таки не могут его скрыть. Вот, например, бой с восемью «Мустангами». У Хартманна кончилось горючее, и он что? — пытается спасти самолет? Ничуть. Он только и выбирает случай, чтобы поаккуратнее выброситься с парашютом. У него не возникает даже мысли спасать самолет. Так что на получивших по 150 попаданий (!) самолетах, не вышедших из боя,  возвращались только наши летчики. Да за одну лишь фразу-напутствие: «Оцените ситуацию и лишь после этого решайте: атаковать или нет?», — у нас Хартманн немедленно пошел бы под трибунал. А у немцев стал лучшим асом. Так что не стоит сравнивать несравнимое. Прямо скажем, что Хартманн не был безоглядным храбрецом, но был коварным асом, опытным лётчиком с превосходным ястребиным зрением, видевший машину раньше противника, и опытным тактиком, умевшим использовать преимущество боевой машины: например немецкий истребитель мог летать на высоте 5-5,5 км, а Як – на высоте только 3-3,5 км. Вообще, из книги перед нами предстает взбалмошный, истеричный любитель выпить, чуждый всякой дисциплины. Но это скорее в глазах русского читателя оживляет образ…

Меня больше заинтересовал материал Владимира Чунихина, который очень часто встречается на разных сайтах и называется: «Письма Урсуле Пётч». Там тоже очень много соображений, примеров-опровержений и сомнений в количестве сбитых самолётов, несмотря на немецкое фотооборудование: «Вот, кстати, еще каверза фотопулемета. Немецкий ас привозит домой пленку, а на ней - в прицеле пять горящих самолетов одного типа. Летчику - большую конфету за пять сбитых самолетов.   А на самом деле это один упрямый "Иван" дымил, но не хотел падать. И немец пять раз заходил в атаку под разными углами.

  Отличи, попробуй, на пленке один однотипный самолет от другого... «.  

Повторяю, много точных и любопытных примеров. Единственное, чего там нет – это как раз… писем к невесте Урсуле. Мне хотелось сравнить их с письмами моего старшего брата своей возлюбленной Ирине Старичковой, которые приведены выше, чтобы наглядно представить образы двух лётчиков – советского и фашистского. Подчёркиваю: представителя фашистской армии. Отсюда, может быть, и все рекорды именно на Восточном фронте. На Западе немцы воевали в воздухе с противником, которого они публично уважали. По крайней мере, любому здравомыслящему немцу, как на фронте, так и в тылу, должно было быть понятно, что при всём качестве немецкой техники, западная лётная техника, если и уступает в чём-то немецкой, то ненамного.  Подготовка летчиков Англии, Франции, США тоже ненамного уступала немецкой (это должно было помниться еще со времен Первой мировой войны).  Поэтому, потери немецких летчиков в боях на Западе вопросов у немцев не вызывали. И руководству рейха ничего объяснять было не надо ни армии, ни обществу.   На Востоке -  иная ситуация.   Гитлеровское государство было государством, принявшем господствующую расовую идеологию, оно было официально расистским: славяне, а уж тем более евреи,  объявлялись на государственном уровне неполноценной расой. Это провозглашалось первыми лицами рейха как одна из основ и главное оправдание восточной политики германского государства.   Однако с началом войны с СССР оказалось вдруг, что люфтваффе в России начало нести потери не меньшие, чем на Западе. А то и более ощутимые!  Как объяснить германскому народу такие потери своей авиации от тупых «иванов», недочеловеков, жидовских комиссаров, летающих на примитивных фанерных самолетах?  Объяснить можно было только так, как это и объяснялось в случае с Хартманном: потеряли один - сбили десять, потеряли десять - сбили сто.

Дошло до того, что Хартманн, который фактически командовал эскадрильей, начиная с лета 1943 года, сам подписывал заполненные на себя же анкеты по сбитым самолётам.  

Сплошь и рядом наши летчики сетовали на то, что на самом деле они сбили больше, а засчитано им меньше. Тот же Покрышкин упоминал свои незасчитанные победы -  больше десяти.   Но, даже учитывая все мистификации, на счету лучших немецких летчиков действительно больше побед. Значит ли это, что мастерство самого результативного нашего летчика-истребителя - Ивана Кожедуба (64 победы) в 5,5 раза ниже, чем у Хартманна? Ничего подобного. За время войны «белокурый рыцарь рейха» сделал 1425 боевых вылетов. Тогда как Иван Никитич - всего 330. Выходит, в процентном отношении показатель у них примерно одинаков – 4 - 5 вылетов на одну победу. У дважды Героя Бориса Сафонова, например, на личном счету числилось 22 лично сбитых немецких самолета. Однако, у него же имелось 8 неподтвержденных побед, когда сбитые им немцы падали в море. И они ему не засчитывались. Асам люфтваффе – верили на слово. И даже, что вообще анекдотично – по письмам… невесте Урсуле, как в случае с Хартманном. Об этом упоминается в разных развенчаниях, но сами-то письма с фронта, повторяю, так и не приведены.

Зато есть мемуары ещё одного великого аса третьего рейха, пилота бомбардировщика "Ю-87" Ганса-Ульриха Руделя. Написано это было им по доброй воле и предназначено для самого широкого круга западных читателей. Итак,  насладитесь и улыбнитесь: «...В конце октября (1944-го года-А.Б.) начинается наступление по всему этому сектору, сначала следует удар к северо-западу и северу в направлении Кечкемета. Его цель ясна: вызвать коллапс нашей линии обороны на Тиссе и ринуться вперед по равнинам к Будапешту и Дунаю. Иван очень активен в воздухе. Оказывается, что он занял целый ряд аэродромов в окрестностях Дебрецена, и мы снова вступаем в бой с численно превосходящим нас противником. Мы ослаблены потерей ряда самолетов, сбитых зенитками, а также плохо поступающими припасами и новым пополнением, которое оставляет желать лучшего. Советы не могут поставить себе в заслугу наше затруднительное положение, они могут лишь благодарить своих западных союзников, которые серьезно нарушили наши коммуникации в ходе атак четырехмоторных бомбардировщиков на города и железнодорожные станции…».

Кто бы сомневался! А то, что мы с боями до Дебрецена дошли, а вскоре сделали его столицей освобождённой Венгрии – пустяки… Но дальше – вообще песня: «Во время всей этой суматохи я уже давно снизился к земле и произвел атаку. Один танк горит. Два ФВ-190 вьются надо мной пытаясь отвлечь несколько Ла-5…  Вновь один из тех, кого я обстрелял, кричит: "Оглянись - будь осторожен - ты что, не видишь? Нацист стреляет в тебя". Он орет так, как будто уже был сбит. Другой пилот, наверняка командир это части, говорит:   «Мы должны атаковать его одновременно с разных сторон. Сбор над деревней, куда я сейчас направляюсь. Мы обсудим, что тут можно сделать"...». 

Смешно: двадцать или тридцать истребителей, не зная, как подступиться к практически одинокому и беззащитному "лаптёжнику" Руделя, отрывают за околицей партсобрание. Ну да, они без этого не могут. И ещё надо обратить внимание: «Для меня это самое очевидное подтверждение победы». То есть, между строк можно понять так, что Рудель ударил по колонне один раз и сразу стал уходить как можно скорее и как можно дальше. Потому что видит результаты своей работы не своими глазами, а слышит о ней со слов авианаводчика. В переводе и в шуме боя! Но этого мало: «...Тем временем я атакую другой танк. До сих пор они не пытались прятаться, уверенные, что надежно защищены своими истребителями. Вновь один танк вспыхивает. Красные соколы кружат над деревней и ужасно орут, они все хотят высказаться, как лучше всего сбить мой Ю-87. Авианаводчик на земле в ярости, он угрожает, спрашивает, видят ли они, что горят уже четыре танка…  Мы направляемся домой, Иваны какое-то время идут за нами, потом поворачивают обратно. Еще какое-то время мы слышим укоры наземного офицера-аваианаводчика и Красных соколов, которые приносят свои извинения...». Хохот охватывает: «Красные соколы, которые приносят свои извинения».  Вряд ли переводчик смог бы перевести эти «извинения», а западный читатель – понять. Но западники - глотают и наших слушателей «Эха Москвы» дурят…

Тем более, что такие советские лётчики, как мой брат о своих подвигах – не распространялись: «Ленфронт. Апрель 1942 г. Здравствуй, дорогая мамочка! Сегодня у меня радостный день: впервые за много месяцев получил от тебя известие — целых три письма. Если бы ты знала, как я все это время волновался за тебя: можно сказать, что сегодня ты для меня воскресла... Теперь я почувствовал себя счастливым.

У меня все в порядке. За десять месяцев войны много всего было. В доказательство того, что я тоже воюю, могу сообщить тебе, что в марте получил орден Красного знамени. Это так... Чтобы ты знала, что твой сын не хуже других защищает родную Россию.

Прости за краткость. Много писать разучился. Твой сын».

Время самых тяжелых боев начальной поры войны совпало с тяжелыми годами испытаний для нашей семьи. Мать была разлучена с отцом и с оставшимися дома, в прифронтовой Москве, дочкой и сыном. Письма старшего сына связывали их всех друг с другом. Так получилось, что юный летчик, чьи сверстники в наше время порой еще только пытаются обрести самостоятельность, больше думал не о себе, ввергнутом в огонь войны, а о далеких близких. Не сам ждал поддержки, а стремился дать это другим – прежде всего маме, находившейся в заключении. Он с передовой мог посылать ей и деньги, и посылки, и даже книги.

«Я не умею, дорогая, красиво писать, о своих переживаниях, не умею выкладывать душу на бумаге, но поверь — мне невозможно привыкнуть к мысли, что ты будешь вынуждена терпеть такие лишения... А каково сознание невозможности помочь тебе? Помочь матери, которая сделала для меня все, что было в ее силах.

Но ничего! Помни, где бы ты ни была, какие бы огорчения не терпела, я душой всегда с тобой. Твое горе — мое горе, твои трудности — мои трудности. Еще раз прошу тебя беречь свое здоровье, больше думать о счастливом будущем. А оно будет таким!»

Он воевал не за личные награды, а за это будущее и не был многословен, когда писал о себе: «У меня все по-старому. Жив, здоров, бодр». Только несколько слов об ордене. А тот бой в самом начале войны принес экипажу славу. Семь бомбардировщиков без истребителей прикрытия вступили в бой с двенадцатью «мессерами». Первым принял на себя атаку экипаж ведущего — капитана Алешина. Стрелок-радист Бобров, привязав к ноге люковый пулемет, вел бесприцельный обманный огонь, отпугивая гитлеровцев из-под хвостовой части, а из турельного вел — прицельный. Три вражеских истребителя были уничтожены экипажем. Весь полк побывал около машины, получившей более полусотни пробоин. Только на земле заметили, что пулей раздробило Коле правую часть шлемофона. Рваные следы пуль остались и на комбинезоне.

— В счастливой сорочке ты родился,— сказали тогда ему боевые друзья.

Мутноватая фотокарточка той поры. Молодой летчик в шлемофоне и комбинезоне у карты боевых действий. На обороте подпись: «Дорогой мамочке, увы, о самых тяжелых днях от горячо любящего сына». И снова уверен, не о своих фронтовых тяготах вспомнил он.

А вот письмо отцу, полное благодарности за дни, проведенные в лесах Подмосковья, за рассветы у чистых и рыбных тогда речек: «У меня все по-старому. Особых новостей нет. Только вот весна действует. Как никогда, часто вспоминаю былые времена, наши бесконечные походы. Хорошие были дни! Так хочется их повторить. Это было бы настоящим счастьем».

Не дождался он этих счастливых дней. Не увиделся больше ни с родными, ни с первой своей любовью…Хартманн после пленения и лагерей на Вологодчине (вот оттуда деловые письма Урсуле – есть) прожил 71 год, а мой брат погиб в 21 год… Тоже вроде – ни малейшего сходства. Никакие параллели, кроме даты рождения 19 апреля – тут не подходят. Ни по судьбе, ни по отношению к жизни, ни в  военном отношении, даже если бы речь шла о лётчиках, летавших на самолётах одного типа. У нас истребители были заточены на победу в ВОЙНЕ и потому занимались охраной наших штурмовиков и ББ, или перехватом немецких. Свободная охота появилась с 43-го года, не всегда и не для всех. Немцы же были заточены на победу ИНДИВИДУАЛЬНУЮ. Потому у них ЛИЧНЫЕ счета больше наших были по определению. Образно говоря, если бы наши ВВС состояли из одних Покрышкиных и Бобровых, война завершилась бы победой раньше, если бы немецкие Люфтваффе состояли из одних Хартманнов и Рудеей, наша победа – пришла бы ещё раньше. И вообще, сколько бы книг о немецких асах и героях ни выкинули на российский рынок, главную-то истину не опровергнешь:  май 45-го объяснил,  кто лучше воевал и победил в ВОЙНЕ. Как написал поэт из Тосно Николай Рачков про День Победы:

Никак не переварят
                          нашу славу,
Вбивают в наш салют
                          за клином клин.
Зачем не сразу
                  взяли мы Варшаву?
Зачем поторопились
                  взять Берлин?
Да можно ль перечислить
                                 поименно
Всех, кто легли
                  под братские холмы?!
А мы целуем красные знамена.
Враг был сильней.
Но победили мы.

Кто-то сомневается? Поезжайте в Берлин – там, даже в бундестаге,  наглядные следы нашей Победы, за которую пал мой старший брат Николай Бобров. Его невеста Ирина Старичкова (фото 1940 года) – не дождалась, в отличие от Урсулы

Вверх