|
… из тихого слова «люблю»
Велимир Хлебников
Это жизнь моя плохая, а сама я хорошая1
Ла Гулю /Луиза Вебер/
Многотомным, захватывающим любовным романом можно назвать всю историю человечества. Вечный сюжет скрывается в исторических событиях, просматривается в человеческих судьбах, является энергетикой бытия и двигателем творчества. Хотя в нашу эпоху любовь и красота – оспариваются получившими равноправие инфернальными оппонентами и просят защиты. Поэтому сегодня, во времена нескрываемого мужского инфантилизма и других смертоносных «…измов» немало появилось женщин воительниц, которые понимают, что наступил их черед, что только женской натуре и душе по силам защитить свою любовь и саму жизнь на поле брани, в своем доме и в литературе.
Ирина Сергеевна Моисеева– выдающийся современный петербургский поэт, с первого шага на литературное поле предстала в образе Афины-Паллады, в статусе мудреца и воина. Именно так ее видел известный советский поэт Сергей Давыдов в 80-е годы минувшего века, Вадим Шефнер называл молодую поэтессу надеждой будущей российской поэзии, а обучали поэтическому мастерству – знаменитый Александр Кушнер и легендарный Литературный институт. Со временем, пришедшимся на трагический социальный перелом, с возрастом, образ поэтессы-воительницы, не меняя сущности, менял облик: доспехи сияли то золотом, то небесной лазурью, то отражали молнии; лик лирической героини стихов Ирины Моисеевой то просветлялся надеждой, то затенялся пониманием собственного бессилия перед «перестройщиками» - сокрушителями ее родины, но неизбывно излучал мудрость. И это оправдано, ведь издревле мудрость, стремление к пониманию глубинных законов бытия – свойства женской натуры. В избытке они присущи победоносной древнегреческой деве, рожденной из головы Зевса – мудрейшего из богов, отождествляемой не только с мудростью, но и с судьбой. Женская мудрость имеет антропологическое объяснение и историческое подтверждение.
Афина была не первой воспетой искусством представительницей прекрасного пола. Самые первые на земле художественные образы – это каменные бабы или глиняные скульптурки женщин, вечные образы матерей-берегинь, символизирующих Жизнь и Вечность. Но почему мудрость присуща именно женщине? Только ли по праву материнства? Современная наука так поясняет эту особенность: «… в силу законов распределения диморфизма у полов, именно женщина – ее правое полушарие – является хранилищем самых древних функций и знаний. Всего того, что не будет ошибкой назвать мудростью человечества – в отличие от его рационального ума»2 , присущего «сильной» людской половине.
«Слабая» же половина, говоря словами Ирины Моисеевой, так обозначает свою ведическую природу:
А как заманчиво проведать –
Заранее, чтобы не лгать,
С кем целоваться. И обедать.
Кого от бед оберегать.
Но для чего нужно это знание-ведение Ирине Моисеевой, чья поэзия так правдива, что поэтессу трудно отделить от ее лирической героини? «Чтобы не лгать», - объясняет она, чтобы точно знать, кто твой, данный Богом, единственно любимый, кто твои настоящие друзья, чтобы расточить на них все лучшее, что даровано женщине от природы. «Чтобы от бед оберегать». Кого? Вероятно, свое потомство. Предвидение опасности - врожденное материнское чувство, ломающее логику и превращающее женщину в «орлицу над орленком».
Поэтесса находит точное слово – «заманчиво», чувствуя греховную манкость этого желания, понимая, что «идея-знание-плод есть пища, которую вкушают, уподобляясь Богу: “знать - прерогатива высшего начала, а не возгордившегося человека”»3 . Лирическая героиня стихов Ирины Моисеевой не стремится возгордиться своим знанием, она хочет проведать будущее во благо. Она боится ошибиться судьбой и жизненной дорогой, которые тем легче, чем правдивее. Хотя критерий легкости у поэтессы свой. Ее «легкость» и ее «легкие стихи» связаны не со смысловой простотой, а с первозданным огнем, символом души, с огнем – энергии любви, рождающей жизнь и согревающей мир. «Теплый», «душевный», «легкий» в древней своей этимологии слова синонимического ряда. «Легкая рука», «теплая рука», «теплая земля», «легкое дыхание» искони понимались как проводники жизненных энергий. «Легкое чтение» Ирины Моисеевой тоже обладает жизненными токами, но оно еще и потому легкое, что стихи короткие, образы емкие, энергичные, оттенки настроения выверены, как у академического художника. Темы всечеловеческие. При всем стремлении поэтессы «наделять» и «оберегать», эти стихи нельзя назвать страстными, в них ощущается экономность формы, женственная целомудренная созерцательность, даже немного кокетливая пассивность, что от природы присуще (задано) носительнице жизни будущей и вообще всей жизни, которую она любовно оберегает. Такая женственная пассивность свидетельствует об устойчивости психического состояния, необходимого и матери, и воительнице, обладающей душевной силой и премудростью.
Понятие премудрости в этимологии имеет значение «начало», в смысле родительской изначальности. Всеохватной любовью лучатся многие стихотворения сборника. Восторженно пантеистическое материнское чувство:
Над каждым цветком обмирая,
Иду в благодати немой.
Не нас изгоняют из рая,
А мы уезжаем домой, – говорит поэтесса с убежденностью, со знанием основных ценностей мира.
Мир – рай, мир – благодать, мир – дом, мир – семья: это не только древнее знание, но личное убеждение, необходимое женщине, как управительнице мира, даже маленького, семейного. С материнской заботой и надеждой смотрит она, как ребенок идет со свечой. Она знает, что это трудный путь, знает, что
Свеча, что ребенок из церкви несет.
Что гаснет, но не угасает!
В этом, с затаенным вздохом сочувствия созерцании проявлено врожденное, архаичное, божественное знание, соединенное с опытом земным. А опыт этот таков, что позволяет быть уверенным в том, что «свеча не угасает!». Восклицательный знак оказывается выразительнее словесного образа, подтверждает несомненность убеждения, транспонирующегося в будущее время. Этим знаком препинания, этим невысказанным восклицанием, ударным доводом в споре с незримым оппонентом, поэтесса не позволяет усомниться в реальности парадоксального явления – угасающей, но не гаснущей свечи. Заставляет поверить своему знанию, полученному в результате исторического сведения и собственного жизненного и духовного опыта.
Лирическая героиня Ирины Моисеевой существо тварное, поэтому грешное, но верное христианским заповедям. Критерий правды для нее – общечеловеческий, заветный, не выдуманный, не подвластный времени и моде:
И пускай выпадаю из списка,
Из веселого пьяного дня.
Все, что было позорно и низко,
Остается таким. Для меня.
В связи с этим стихотворением, напоминающим нам о нравственном законе Канта, можно отметить особенность поэтического почерка поэтессы. Она для раскрытия идеи использует не только эпитеты и метафоры – традиционные поэтические приемы, но как с символами работает со знаками препинания. Разделяющая финальное предложение точка, по сути, соединяет времена, более чем слово проясняет эмоцию смысла. Нравственный закон, как и звездное небо, – объективен, имеет бесспорную вселенскую вневременную закономерность и остается таким во веки веков. Выпадая из списка порабощенных «позорным и низким», из «веселого пьяного дня», поэтесса отгораживается от него пунктуационным знаком, как защитной преградой, и решительным «Для меня» присоединяется к вечному правилу, представляющему философскую транскрипцию: нравственный закон - нравственный запрет.
Справедливости нет. И не будет.
И, не ведая, что он творит,
Каждый сам свою душу погубит.
Свет задует. И дверь затворит.
Когда в мире нет справедливости – это страшно, но еще страшнее, если человек не ведает смысла жизни и последствий своих поступков, если не наделен исторической памятью, если не понимает данной ему свободы выбора: он волен задуть свечу, но может бережно пронести ее через всю жизнь.
О том, как извилист и тяжек этот путь, поэтесса рассказывает на примере своей жизни, в которой ее свеча – ее любовь.
Одно могу сказать наверняка:
Я с жадностью к щеке его прижалась,
И сколько б эта жизнь не продолжалась –
Все будет коротка.
Через образы временной, чувственной любви она выходит на высокие вневременные обобщения, не отделяя себя ни от истории, ни от человечества, прибегая для выявления этой связи к сравнениям с известными, в частности, живописными образами. Вот она в образе Рембрандтовой Данаи:
Ты сделался тучей на месте восхода…
Но даже печальной – прекрасна природа!
Я жду золотого дождя!
А вот не мифологическая, современная Даная: с долей юмора создан этот образ поэтессой, знающей тщету клятв на верность, обманность земной любви и непомерно высокую цену женскому счастью:
Почти пропадая от счастья, под звуки трубы,
Стоит молодая на пенистом гребне судьбы
И тост произносит, мол, сердце она не продаст!
Сейчас ее сбросит. И сверху еще наподдаст.
Убедительно, щемяще точно, обобщенно кратко, иронично представлена здесь женщина среднестатистической судьбы. Поэтесса часто прибегает к иронии и самоиронии, к усилению выразительности мысли не на сходстве признаков, а на контрасте. Нарочитое переименование предметов или состояний углубляет их смыслы, раскрывает авторское к ним отношение. Если, по определению, ирония – скрытое осуждение под видом похвалы, то Ирины Моисеевой удается ирония с обратным знаком, когда явная насмешка выводит на серьезные образы и темы. Невозможно без улыбки читать стихотворение про коней Клодта.
В юности была забота:
В чем искать первопричины?
Кони Клодта! Кони Клодта!
А ведь там еще мужчины.
А ведь, действительно, главные действующие лица этой известнейшей скульптурной композиции – мужчины – объездчики диких коней. Красивые, сильные, умелые да еще и обнаженные, да еще и в центре Санкт-Петербурга, вблизи его географического «пупка». Эта «первопричина» может вызывать сладкие чувственные вибрации тока крови созерцательниц и «нежного отклика звук», как говорил Велимир Хлебников: «И первые вылетят птенчики/ Из тихого слова “люблю”». Из этого сокровенного слова-первопричины произрастает и жизнь, и творчество, и судьба.
Весело о сложностях судьбы говорит поэтесса, подтверждая научную мысль, что веселость, радостное отношение к жизни – антропологический признак созидательницы, необходимое качество «строительницы модели мира»4 . Эту модель женщина сначала выстраивает в своем доме, в своей семье. Много стихов у Ирины Моисеевой посвящено отношениям любимой с любимым, жены с мужем. Они имеют автобиографическую подоплеку, но пронизаны общечеловеческими смыслами, возведены на умозрительный пьедестал, которого в обыденной жизни нет. По какой причине? По вине мужчины – не скрывая обиды, говорит поэтесса.
Вошел и грубо говорил – в пустом и мелком упрекая.
И повторял, что не такая, какой меня боготворил.
Что постоянно зло тая, всех меряю одною меркою…
А в комнате была не я – Венера с зеркалом.
Нет сомнения, героиня полотна Веласкеса прекрасна, как прекрасен абрис ее форм. Она уверена в своей женской привлекательности, но не уверена в своих достоинствах героиня стихов Ирины Моисеевой. Та, которая «в комнате», напряженно вглядывается в свое зыбкое то ли зеркальное, то ли поэтическое отражение, пытаясь себе самой дать оценку. И нам и ей трудно определить по смутному, как и у богини Веласкеса, отражению лица в зеркале, какова она в своей плотско-душевной целостности. Любовью, вниманием, нежным словом нужно окликнуть ее, и на этот зов предстанет в щедром блеске своей красоты и Венера, и любая женщина. Каждая из них предпочтет зыбкому зазеркалью ясное свое отражение в глазах любящего человека.
Лирическая героиня Ирины Моисеевой оправдывает свою не легкую судьбу любовью, рассказывая о всех оттенках этого чувства, считает обоюдность – главной его краской, которая, к сожалению, быстро выцветает, как роспись на фресках, написанных по упрощенной технологии. Упрощение нежного церемониала, душевная глухота приводят к быстрой, невозвратной утрате чувств.
Я пишу, а он не понимает
Ничего. Меня не обнимает,
Вечером со мной не говорит,
Утром поцелуями не будит,
Думает, что ничего не будет,
Если он слегка повременит.
Кажется, лирическая героиня поэзии Ирины Моисеевой могла бы сказать о своей судьбе словами выдающейся парижской танцовщицы Ла Гулю (Луизы Вебер): «Это жизнь моя плохая, а сама я хорошая». В то же время Луизе подошли бы слова героини Ирины Моисеевой, как и многим-многим женщинам, от чьего имени, рассказывая о себе, говорит поэтесса:
Так счастья немного, что вот и совсем уже нет.
А ты все хлопочешь, топочешь, пытаешь, мечтаешь…
Зачем его ловишь? Зачем его смотришь на свет?!
И учишь, и мучишь, и сам из себя вырастаешь…
Вырастание из себя – психологический процесс, являющийся следствием страдания, боли, являющихся неотъемлемыми спутниками любой судьбы. В реальности у Ирины Моисеевой муж – красавец, родной отец ее детей, заботливый дед ее внуков да еще и поэт. Кажется, что еще для счастья надо? А надо еще многое: его удерживание – как птички с крепким клювом, вырывающейся из ладоней; любование им – как драгоценностью. И благодарение за дни и ночи.
И, может быть, они одни
Дни эти, в памяти спасутся…
Проснуться ночью для любви.
А утром – для беды проснуться.
Семья – базисный элемент счастья. Понимая, что семья – как форма частной жизни определяется существованием Родины и благополучием государства, Ирина Моисеева стоит на их защите. В перестроечные, губительные для народа времена, поэтесса писала бескомпромиссные социальные, «на злобу дня» стихи. Сегодня, когда жизнь входит в привычный, но трудный уклад, Ирина Моисеева, хотя и меньше прежнего, также пишет стихи на социально-политические темы, следуя неослабной славянской ответственности за себя и за свое время.
Конечно, творчество каждого художника определяется временем, в которое он живет. Ирина Моисеева создает поэтические образы того сложного, не всегда понятного мира, в котором выпало жить ей. Однако даже политические проекции уже минувших лет, в ее стихах не устаревают, но имеют актуальное звучание. Наверное, потому, что поэтесса, несмотря на то, что пишет от первого лица, не ставит себя в центр своей эпохи, она всматривается во все происходящее, кажется, со стороны, с отдаления. Степенью собственного сопереживания происходящему она как будто изменяет фокусное расстояние до “объекта” переживания, что позволяет ей увидеть независящие от времени закономерности и нервущиеся связи бытии. Даже через «банку варенья». Это знаменитое стихотворение в книгу не вошло, но оно много поясняет в характере и уровне мастерства автора.
Помилуй, какое везенье!
Какое везенье с утра!
Литровая банка варенья
Низвергнула сладость нутра!
Но сладость не скисла, а сгоркла
И вкус потеряла, и цвет…
Лежало на блюдечке горкой
Варенье, которого нет.
Я думала, что затаилась,
Что стоит лишь выйти на свет…
На банке, меж тем, говорилось,
Что это варенье варилось
В Союзе, которого нет.
Время подлечило боль утраты идеалов молодости и границ государства, сегодня подобные трагические переживания поэтесса выражает кратко, сдержанно, но не менее проникновенно:
Бедой и неправдой бессмертная пахнет полынь.
И дорого все, даже то, что печально и горько.
Сегодня ей горько наблюдать отрицание и осмеяние гармонии в искусстве и в жизни.
Отвергая «моральный абсолютизм» и «моральный релятивизм», как источники дисгармонии жизни, она ищет гармонию в простых формах, в привычных образах бытия.
Пока верлибр подтачивает веру
В могущество гармонии, над миром
Летают кучевые облака.
Качаются крылатые качели,
И выходной придет в конце недели.
Гармонию она видит в незыблемом порядке вещей, в ритмичном течении времени, в обязательности воскресенья в конце недели. Жизнь и время – категории родственные, жизнь одного человека кажется линейной, но ритмичность, членение подводит к обобщению, к образу заданного пути или колеи. Это слово в своей древней этимологии имеет корень «вертеться», «кружиться»5 . Нет более гармоничной фигуры, чем круг, символизирующий божественность мироздания. Об этом в стихотворении прямо не говориться, но поэтесса чувствует и передает простыми образами своеобразие русской ментальности. Она также отмечает гармонию в том, что все, что подтачивает, компрометирует ее – субъективно, временно. Гармония – объективна, незыблема, она проявляется в непременном присутствии на небе кучевых облаков, в неиссякаемой энергии крылатых качелей и многом другом, данном свыше, ставшем нам родным, привычным, как эти качели.
Поэтесса с уважением живописца относится к вещи, как к форме бытия, посредством которой художник выражает свое отношение к действительности. Вещи в поэзии Ирины Моисеевой метафизичны, и это сближает ее с образностью Анны Ахматовой, чей «хлыстик и перчатка» находят своих потомков в стихах нашей современницы, умеющей заместить предметом эмоцию, назвав своим именем вещь – проявить образ смутного чувственного переживания. Вещь в стихах Ирины Моисеевой заставляет не только мыслить, но будит слух, зрение, осязание.
Проснусь, а он стоит у той стены, где рама,
То в темном облаке, то в светлом пиджаке.
Или
Совесть гибка у меня, словно ивовый прутик.
Если бы талию мне гибкую также иметь.
Совесть-прутик осязательный образ. Выражение через предмет чувства раскрывает достоверное его значение. О совести поэтесса говорит не назидательно, но с верностью ревнителя. Энергетическая емкость ее стихов, их компактность, кажется, тоже связана с совестью, со скромностью, со смущением перед читателем, которого она не хочет обременять своими поэтическими длиннотами, «выдавать болтливость за певучесть». Ей ближе «в минуты откровения смолчать», а если высказаться, то быстро и точно. В этом желании просматривается духовное обоснование скромности, связанное с постоянным соотнесением Я реального с идеальным. Чем они ближе, тем спокойнее совесть, тем явственней художественный образ и точнее поэтическое выражение, тоньше слух, критичнее самооценка. Как бессовестно сознательное беспамятство, как необратимы его последствия, изменяющие личность, поэтесса, для примера, показывает на себе: так гуманный врач ставит на себе опыт по привитию бациллы.
Я позабыла все свои стихи.
Всю свою жизнь. И всех своих знакомых.
Мои шаги по-прежнему легки
И грациозны. Как у насекомых.
Беспамятство, бесчувственность, безволие и другие духовные ущербы искажают личность, низводят человека до вида слабого, беззащитного насекомого. Поэзия Ирины Моисеевой решает обратную задачу – задачу преображения. Показывает, например,
Какие пропасти родства
У верности и воровства.
Убеждает, что
Розовый вереск цветет и цветет, не осыпаясь.
Время по кругу идет и идет. Не оступаясь.
И ей веришь, потому что она поэт, потому что на ней лежит «причастности печать» и участь мастерства. И дар видения и предвидения. Без этой божественной способности
трудно, наверное, было бы прозреть гармоничную взаимосвязь пространства поэзии и пространства жизни, и написать такие строки
Не только я пишу стихи, не только ты, любовь моя.
И широки, и далеки родной поэзии края.
Там все легко, там все легки, дожди звенят и льется свет.
Там нет непрошеной строки. Там живы все. Там смерти нет.
Так может сказать только поэт петербургской классической традиции, в это может поверить только человек с ленинградской кровью. Эту кровь поэтесса получила как драгоценное наследство от своих родителей. Мать в блокадном городе, отец на Ленинградском фронте видели смерть, но уверовали в ее лживость, в ее бессилие пред человеческим подвигом.
Город – любимый поэтический герой Ирины Моисеевой. Город – ее колыбель, ее никогда не предающий возлюбленный. От него в творчестве поэтессы – историческая нравственность, аскетизм, к нему – благоговение. Она же, как заботливая мать, как неравнодушная женщина, любит его и в блеске, и в болезни, знает все его пути, ведущие в прошлое, в будущее и в миры иные.
Через Литейный мост! Куда?
Через Литейный мост!
В Неве поднимется вода,
И не останется следа
От фонарей. И звезд.
Родина, город, семья, мастерство – жизненные опоры поэтессы, доказывающей своим творчеством и судьбой объективное существование добра, верности и любви. Жизнь, проистекающая в берегах закона и Благодати, при всех жизненных трудностях и преодолениях заслуживает оправдания, если она управляется праведной идеей, законом справедливости. В наше время эти идеальные принципы кажутся недостижимыми, но Ирина Моисеева через понимание зависимости «судьба – суд» выходит на этот извечный строгий суд как поэт и как лирическая героиня своих стихов. И доказывает свою правоту. И выигрывает его.
Ирина Сергеевна Моисеева – поэт, прозаик, публицист, родилась в Ленинграде.
Отец – участник Великой Отечественной войны, служил на Ленинградском фронте, с 1941 года до окончания войны был в морской пехоте. Мать - участница Великой Отечественной войны, ее семья оставалась в Ленинграде весь период Блокады.
Ирина Моисеева еще до школы начала сочинять стихи. В 1971 году поступила, а в 1973 году окончила заочное отделение библиотечного техникума. В 1974 году окончила ТУ №2. Дважды поступала в ЛГУ – на филфак и на факультет журналистики, и оба раза бросала вуз, ибо важны для Моисеевой были прежде всего сами стихи, а не их наукоподобная (филология) или социологическая (журналистика) интерпретация. В итоге, в 1980 году Ирина Моисеева поступила на заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького, который и окончила в 1986 году. С 1971 года работала в библиотеке средней школы, архиве проектного института, в Публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, научной медицинской библиотеке, в Ленинградском отделении Литературного фонда СССР, Всесоюзном Агентстве по охране авторских прав, Высшей партийной школе, журнале «Аврора», преподавателем в ПТУ. Также работала старшим преподавателем кафедры культурологи и русского языка в Северо-Западной академии государственной службы. Член Союза Писателей СССР с 1989 года.
1 Перрюшо А. Жизнь Тулуз-Лотрека. М. Радуга. 1994 г., С.188
2 Ершова Г.Г., Черносвитов П.Ю. Наука и религия: новый симбиоз? СПб., Алтейя. 2003 г., С.79
3 Колесов В.В., Пименова М.В. Языковые основы русской ментальности. М., ФЛИНТА, Наука, 2017. С.100
4 Ершова Г.Г., Черносвитов П.Ю. Наука и религия: новый симбиоз? СПб., Алтейя. 2003 г., С.80
5 Колесов В.В., Пименова М.В. Языковые основы русской ментальности. М., ФЛИНТА, Наука, 2017. С.118
|
|
