Нина Александровна Ягодинцева

Нина Александровна Ягодинцева родилась в 1962 году в г. Магнитогорске. Выпускница Литературного института имени Горького, член Союза писателей России с 1994 года. Кандидат культурологии, доцент кафедры режиссуры театрализованных представлений и праздников Челябинской государственной академии культуры и искусств. Автор поэтических книг, цикла учебников «Поэтика», монографий, электронной книги литературной критики, переводов с азербайджанского и башкирского языков, а также более 500 публикаций в литературной и научной периодике. Стихи Ягодинцевой вошли в антологии: русской женской поэзии «Вечерний альбом» (Москва, «Современник», 1991), «Современная уральская поэзия» (Челябинск, фонд «Галерея», 1996, 2003, 2011), «Антология русского лиризма. ХХ век» (Москва. «Студия», 2000), «Русская сибирская поэзия, ХХ век» (Кемерово, 2008), «Наше время: антология современной поэзии» (Москва, Нижний Новгород, 2009), «Русская поэзия. ХХI век» (Москва, 2009). Лауреат Всероссийских литературных премий им. П. Бажова (2001, за книгу «На высоте метели»), им. К. Нефедьева (2002, за рукопись книги «Теченье донных трав»), им. Д. Мамина-Сибиряка (2008, за книгу «Поэтика: принципы безопасности творческого развития»), Сибирско-Уральской литературной премии в номинации «Поэзия» (2011, за рукопись книги «Листая пламя»), лауреат Всероссийского конкурса «Лучшая научная книга-2007» (за монографию «Русская поэтическая культура: сохранение целостности личности), литературной премии Уральского федерального округа (2012, за электронную книгу литературной критики «Жажда речи», в соавторстве с А. П. Расторгуевым). Член жюри Всероссийской литературной премии им. П. П. Бажова, председатель жюри Южно-Уральской литературной премии.

 

ТРАВА ТИШИНА
Из стихотворений 2002-2011 гг.

* * *
О, эта жизнь захватывает дух
В неумолимый плен,
Не хлеб, но лёгкий тополиный пух
Даря взамен!

Протянешь руку – он летит в испуге прочь,
Замрёшь – и вот,
Наивный страх пытаясь превозмочь,
Он льстит и льнёт.

И как посмеешь этот дар принять?
А не принять?..
Боишься крылышки ему примять –
Учись пленять,

Как эта жизнь – жестоко и легко,
Одной тоской.
Как этот пух, которого легло
Невемо сколь.

* * *
Смотрите, спящие, смотрите же,
Как звон гуляет в граде Китеже,
Расшатывая окоём
В смятенье яростном своём!

Смотрите, если вы не слышите,
Как волны, молниями вышиты,
Идут и падают внахлёст
На берег, полный сбитых звёзд!

Звон поднимая до Всевышнего,
Беззвучно ратуя: услышь его! –
К востоку обратясь лицом,
Звонарь раскачивает сон.

А наяву гуляют ордами,
Глумясь над спящими и мёртвыми,
И голь не срам, и стыд не дым,
И веки тяжки – невподым...

* * *
Я жизнь твоя, я сон твой безымянный,
Припоминаньем спутанный к утру.
Не окликай Мариной или Анной –
Без имени умру!

Я жизнь твоя – уже ненужный воздух.
Пыльца на крыльях смятых. Детский страх
Не быть. Я твой попутчик в поздних,
Непоправимо поздних поездах.

Под утро просыпаешься – пустое
Купе, сквозняк, озноб и тишина…
Я жизнь твоя – я ничего не стою,
Сама себе цена.

* * *
В терпких, вороньих, ворованных сумерках,
Словно в замызганных клетчатых сумках, –
Яблоки, яблоки, солнечны, крутобоки:
Смятые листья, надорванные оборки,
Синее кружево с тёмною позолотой…

Вспомни меня в саду Твоём за работой
Дотемна, до вороньих, до сладкой устали –
В августе, Господи, когда яблоки выспели,
Ветви от тяжести вытянулись до хруста
И невозможно печалью не задохнуться.

* * *
Июльский ливень лип, рискующий пролиться,
Держащий на весу немыслимую цветь…
Как слёзы на глазах наивного провидца,
Сквозь молодую жизнь увидевшего смерть.

Всё камень и металл – но липы вдоль проспекта,
И предвечерний час – над ними, на весу.
Всё музыка вокруг – и ничего не спето,
И я иду одна и музыку несу.

Вот-вот сорвёт струну растерянного взгляда,
Вот-вот обрушит мрак и ливень разольёт,
И цвет собьёт в траву, и жёлтой каплей яда
Горячая луна над городом взойдёт!

Но если удержать, не покачнувшись, если
Всей музыкою стать, всей дождевой водой,
Опомнишься: они из вечности воскресли
Для радости твоей, со-бытия с тобой.

* * *
         Александру Конопелькину
Окарина окраины, скука
Долгих жалоб на бедность и страх...
Но едва безысходная мука
Умолкает в неловких руках,

Серебро покрывается чернью
И губительной зеленью – медь...
Только в утлом своём заточенье
Тёплый воздух пытается петь

И однажды из слабого праха
Выдыхает себя невзначай...
Остальное – печаль и неправда:
И неправда, а всё же печаль.

* * *
От прибоя тьмы до её истока
Лишь одна звезда – низко и далёко.

Горькое тепло опаляет губы.
Зеркало твердит: на тебе лица нет...
Тишина черна, словно плащ Гекубы –
Но одна звезда вдалеке мерцает.

Нежная сестра, ясная лампада,
Розовый огонь радости вечерней!
Лишь бы ты была, лишь бы не пропала
В пепле и золе мировых кочевий!

Страх преодолев, прянуть на колени,
Ветви протянуть и расправить листья,
Корни ощутить, а через мгновенье
Ветер налетит – всласть наговоримся.

* * *
Покуда нет в тоске таинственного брода,
Пока она стоит, как тёмный океан,
И ты на берегу, и так проходят годы,
Тебя из тишины зовя по именам –

Покуда нет в тоске ни паруса, ни лодки,
И скользкого бревна не вынесет прибой,
И все слова пусты, и все надежды кротки,
И ты на берегу, и только Бог с тобой –

Покуда нет в тоске рассвета и заката,
Зелёный сумрак сна и каменная гладь,
Всё кажется: тебе какой-то смысл загадан,
И если ты его сумеешь отгадать –

Как посуху пойдёшь! И только Бог с тобою,
Когда из глубины, незримые почти,
Проступят как прожгут пучины под стопою
Диковинных существ холодные зрачки...

* * *
...Издали – как чужая –
Но до мельчайших трат
Я знаю тебя, я знаю,
Как будто прошла стократ

Парадом твоих безумий
В лохмотьях твоей парчи –
В те поры, когда Везувий
Возвысился в палачи

И в жажде не кровной мести,
Но права вершить закон
Облизывал соль созвездий
Пылающим языком…

* * *
И всё равно меня влечёт
В жестокий мир, под низкий кров,
Пока испуганный сверчок
Поёт любимую, без слов.

Кто одарил тебя? О чём
Он размышляет над строфой,
Вздыхая, словно огорчён,
И повторяя: «просто – пой…»

Из всех пронзительных утех,
Во всей томительной тщете –
Простая песенка для тех,
Кто умирает в темноте.

Сквозь ледяную скань зимы
Как мы идём на этот зов,
Необъяснимо спасены
Наивной песенкой без слов!

Как будто пить небесный мёд
Счастливо шествуем тропой
Прозрачных полуночных нот,
Легко затверженных тобой.

* * *
А ты уже цветёшь! А ты уже трепещешь...
А я ещё боюсь невольно угадать
В холодной высоте далёкий гул зловещий –
Там ветер верховой гуляет, словно тать.

Но ты уже цветёшь, и вольно ветви льются
В протянутую горсть прохладной белизной,
И плещет молоко в глубоком синем блюдце,
И тает в молоке густой медовый зной...

Блаженствуй и пируй, цвети и будь счастливой!
Возьми меня в свои ночные сторожа –
Я всё равно не сплю в весенние приливы,
О ветре верховом тревожится душа.

Ей радостна твоя спасительная смута –
Весенние сады залиты белым сплошь,
Пока приходишь ты в неверный сон под утро
И словно молоко тоску живую пьёшь.

* * *
Покуда ехали, стемнело.
И свет, испуганный впотьмах,
Метался, рвался то и дело
И опрокидывался в страх.

Но обочь, с каждого пригорка,
Куда усталый взор ни кинь,
Звенела нестерпимо горько
Сухая серая полынь.

Сама уже почти у края
Апрельского небытия,
Она как будто бы украла
Дыханье жизни для тебя.

Родной земле почти чужая,
Забытый пестуя мотив,
Она немела, провожая,
И умирала, проводив.

* * *
Вспомнил – и промолчи,
Вздрогнул – и успокойся.
Ангелы на покосе
Точат свои лучи.

Искрами бьёт по коже
Их незнакомый смех:
Гости-то не из тех
Мест – из других, похоже...

Песенок не поют,
Мёда на хлеб не мажут.
Лезвия отобьют –
То-то травы поляжет!

* * *
Выходя из маршрутки у базара или вокзала,
«Ты высокий как небо» – цыганка ему сказала
И пошла, загребая подолом сухой снежок,
У бродячей судьбы золотой забирать должок.

А водила... Водила до первого поворота
На дорогу глядел и лыбился криворото,
И дышало небо в крутое его плечо
Равнодушно разгневанно, холодно горячо.

* * *
Холодно сердцу, не видно ни зги.
Жизнь воробьиного пёрышка легче.
Кто-то несёт по дороге навстречу
Белый светильник январской пурги.

Оберегая неровный огонь,
Вьются и стелятся тонкие ткани,
То приникая к мерцающей тайне,
То разлетаясь неровной дугой.

И заметают невидимый след,
И обнимают, и прячут в пелёны
Тьмою немыслимой усыновлённый
Свет одинокий, покинутый свет...

* * *
В печали ты ясна, а в радости жестока.
Но я тебя люблю и помню лишь о том,
Как сладко пить вдвоём твоё вино восторга,
С неведомой войны вернувшись со щитом.

В печали ты ясна, в печали ты прозрачна,
И тайной глубиной мерцаешь, как звезда –
Но страшно пить вдвоём твоё вино удачи:
Ты выбираешь раз и губишь навсегда.

Не родина, не мать – одной любви под силу
Простор твоей души, пожар твоей крови.
Но только для тебя я эту жизнь просила,
И отдаю тебе – как хочешь, так крои.

В печали ты ясна – я повторяю это
Как заклинанье – вслух, и вся печаль во мне
Восходит словно свет, а то, что прежде света,
Жемчужным холодком покоится на дне...

* * *
Пади, вечерняя роса,
Роса вечерняя!
Прости за всё, за что нельзя
Просить прощения!

Пади, как падают в поклон
Пред виноватыми,
Сырой подол беря в полон
Лесными мятами!

Не зёрнышком среди хлебов,
Не рыбкой в неводе –
Пади, как падает любовь
Под ноги нелюби,

Пади на травы и цветы
Горючей влагою –
И он опомнится: «Да ты
Сегодня – плакала?..»

* * *
Охрана вооружена,
Дорога в белый сумрак брошена.
Вокруг такая тишина,
Что от неё не жди хорошего.

Январский холод зол и слеп,
И в полдороге – одинаково –
Кривая мельница судеб,
Крутая лестница Иакова.

По оба выросших крыла,
Куда бы злая блажь ни целила,
Зима в беспамятство слегла –
И ни кровинки на лице её.

Но с облаков наискосок –
Тонюсенький, вздохнёшь – и нет его,
Трепещет русый волосок
Луча залётного, рассветного…

Помилосердствуй же! И впредь,
Где горя горького напластано,
Не дай соблазна умереть,
Не допусти соблазна властвовать.

* * *
Что сердце слабое? Трепещет
Надеждой перемены мест?
Ты эмигрант, ты перебежчик,
Невозвращенец и мертвец.

Твой век не вышел из окопа.
Твой год уже полёг костьми.
Твой час настал – но неохота
В сырую землю, чёрт возьми!

И вот стоишь перед таможней
С нелепой ношей за спиной:
Со всей великой, невозможной,
Смертельно вечною страной...

* * *
Ребёнок рябины, веснушчатый, ломкий,
Неловко расставивший локотки,
На цыпочки встал у разломанной лодки,
У тёмной реки.

На цыпочках, вытянув тонкую шейку,
Глядит зачарованно, не дыша,
На тихую воду, малиновый шелест,
Туман в камышах.

Аукают няньки, бегут на опушку –
Нашли! Обнимают, теребят, грозят
И горькие щёчки целуют: неужто
Не хочешь назад?

Не след бы младенцу стоять у затона,
Где прошлая тайна его сторожит –
Ему, несмышлёному, слишком знакомо,
Как вечность бездонна,
Как время бежит.

* * *
Эхо ловить – нежнейшая из забав:
Словно губами ловишь травинку, словно
Знаешь её по имени среди трав –
Тоненькую, поющую полусонно…
Эхо ловить – нежнейшая из забот:
Необъяснимым молчаньем встревожа душу,
Вдруг – отзывается… вспыхивает… зовёт –
И улетает прочь, тишину разруша.
Эхо ловить – опаснейшая игра.
Ибо из тех глубин, где твой голос тонет,
Часто приходят гибельные ветра
И за собой увлекают в бездонный омут.
Стой! Затаи дыханье! Глаза закрой…
Это проходит сквозь сердце твоё излука
Вечности, – полонённый её игрой,
Ты обретаешь младенческий лепет звука

И, превращаясь в речь, растекаясь в мёд,
Переплываешь сухой океан молчанья –
Это оно отзывается, тает, льнёт,
Мягким касаниям испуганно отвечая…

* * *
…Они ещё волки и братья по крови волкам,
И жажда струится по их филигранным клыкам.

Их плоские лица и гибкие злые хребты
Прижаты к земле невесомым столбом высоты.

В косые прорехи светящихся золотом глаз
Холодными искрами чёрная ночь пролилась.

Они ещё волки, весёлые дети беды:
Сухие века пролегли от воды до воды,

И стая летит, ощущая волнистой спиной,
Как небо, подтаяв, лавиной скользит ледяной…

* * *
Владимир. Снег. Пожаром памяти
Весь горизонт заволокло.
Одна метель стоит на паперти
И застит рукавом чело.

И только облачко дыхания
Трепещет тайно возле уст...
Прости меня, не обрекай меня
На адский пламень русских чувств!

Одна мерцающая свечечка,
Ладошкой скрытая, спасёт
От наплывающего вечера,
От страшной памяти высот.

Один твой взгляд, меня жалеющий
И обвиняющий стократ,
Один вопрос немой: а где ж ещё
До бела снега догорать,

Как не в России, во Владимире,
Где ты несёшь домой свечу,
А я шепчу: "Прости, прости меня" –
Но быть прощённой не хочу.

* * *
Непогода пришла как отряд батьки Махно:
Гогоча, из горла прихлёбывая, прикладом стуча в окно,
Выгребая запасы осенние из подвалов и с чердаков…
Да не боись, чего там – ноябрь всегда таков.

Если воля и холод сойдутся – родится смерть.
Ничком на овчинку неба падает степь,
Серая, буранная пустота,
Но сердце уже не обманешь – родная, та,

Где не за что ухватиться душе слепой,
Где – если заплачешь, в сердцах оборвут: не пой!
А замёрзнешь, тряхнут за шиворот: встань!
Россия моя, Россия, свиданье тайн

Непостижимых! Когда по снежной стерне
Ведут, матерясь, к обрыву или к стене,
На сквозном перекрёстке иных дорог
Свернут напоследок цигарку: курни, браток…

И ты вдыхаешь дымок и не помнишь зла.
О жизни ли горевать, если всё – зола?
О смерти ли, если даже махра – сыра?
Крайнему: докурите, а мне – пора.

ДРАХМА
          Владимиру Недашковскому
Я прежде жила у моря, и море пело,
Когда я к нему сходила крутою тропкой,
Тёплой пылью, розовыми камнями,
Сухой и скользкой травой, щекотавшей пятки.

Море было обидчивым и ревнивым,
Безрассудным и щедрым – оно дарило
Диковинные раковины и камни...

Однажды оно швырнуло к ногам монету –
Так ревнивец бросает на пол улику
Измены, которая будет ещё не скоро,
Но он предвидит судьбу и её торопит,
Бессильным гневом своё надрывая сердце.

Я подняла монету. Тяжёлый профиль
Неведомого царя проступал и таял
На чёрном холодном диске. Рука застыла,
Как бы согреть пыталась морскую бездну.

Какими тайными тропами сновидений
Нашёл меня этот образ? Какой галерой
Везли его? Какие шторма разбили
Скорлупку судна, посеяв зерно в пучине?
Каких ожидали всходов тоски и страсти?

Море лежало ничком и казалось мёртвым.
Прошлое стало будущим и забыло
Меня, легконогую, в грубом холщовом платье.

Я молча поднялась по тропинке к дому.
Мать не обернулась, шагов не слыша.
Занавес не колыхнулся, и только солнце
На миг почернело: это жестокий профиль
Едва проступил – и тут же сгорел бесследно...

...Теперь я живу далеко-далеко от моря.
Мы виделись лишь однажды. Будто чужие,
Мы встретились и расстались. Но я не помню
Тысячелетия нашей разлуки – значит,
Рим не царил, не горел, не скитался прахом
В небе и на земле. Просто я проснулась –
И позабыла сон. Только этот профиль,

Всеми страстями обугленный, проступает
Сквозь невесомую ткань моего забвенья –
Словно к ней с другой стороны подносят
Чёрный огонь чужого воспоминанья...

ВЕЧЕРНИЙ КРУГ

1.
Я выбираю заново ту судьбу:
Закат империи, столица её, весна.
Тверской бульвар с проталинами в снегу,
Читалка Литинститута, где я одна

Перевожу поэтические суры
О предстоянии человека перед Творцом…
Март потихоньку подтапливает дворы,
И над разомкнутым бульварным кольцом

Молчаливые птицы закладывают вираж,
Соединяя собою разъятый круг.
Бумагу жёстко царапает карандаш,
Выписывая ряды угловатых букв,

И воздух гудит отпущенною струной,
Тугой тетивой, пославшей стрелу в полёт…
Ты входишь тихо. Садишься рядом со мной.
Ты говоришь: не плачь, ничего, пройдёт.

Конечно, прошло. И мы пятнадцать лет уже врозь,
По разные, кажется, стороны той струны –
Ещё тогда моё сердце оборвалось
Любовью, тоской и смертельным чувством вины.

Но почему они возвратились ко мне сейчас,
В две тысячи одиннадцатом, зимой?
Так почтальон приходит и, не стучась,
В дверную щель подсовывает письмо,

Белым ослепительным уголком
Срезающее неосторожный взгляд…
Дверь отворяю – пусто. Под потолком
Лампочки вывернутые горят.

Урал. Челябинск. Общага под Новый год.
Кругом бутылки из-под пива, и в них бычки.
Страна умирать не хочет. Она живёт
В бессрочной коме. Открой теперь и прочти,

Что было написано в тысяча девятьсот
Восемьдесят четвёртом, с каких высот
Летела в стаю пущенная стрела
И круг её вечерний разорвала…

2.
Всё на продажу или навыворот.
Фьючерсы, курсы валют, тоска.
Жизнь в супермаркете молча выберет
Смерть. Почему-то ещё пока

Чудится воздух – весенний, солнечный,
Птичий – опора для хрупких крыл,
Детская радость до самой полночи…
Утром проснёшься – и всё забыл.

3.
Ужас возвращения в средневековье.
Будни пахнут пивом, пылью и кровью.
Бесчисленные гадания и камланья,
Сожженья заживо, побиванья камнями…

Мир рационален ровно настолько,
Чтобы снова затеять вавилонскую стройку,
Добраться, спросить у Бога: Ты ещё там?
Пора платить по счетам!

4.
Разве я знала, что нашей любви мне хватит
на долгую-долгую жизнь потом?
Одной растить и учить детей,
ремонтировать ветхий дом,
Смотреть по ТV репортажи
с пляжей Египта,
из пламени Ливии,
с японских АЭС?
Моя любовь навсегда останется здесь,
На этой горькой земле, вымирающей каждый день, чтобы просто жить.
В потоках липкой, политой синтетическим шоколадом лжи.
В рекламных слоганах, мерзких наклейках с чужими буквами,
ливнях, снах…
Моя любовь принимает всё, даже детский нелепый страх,
Что однажды и эта жизнь рассыплется в прах.

5.
Вечером после ливня стрижи встают на крыло.
Небо к сырому закату краешком прилегло,
Тёмным неровным краешком, неряшливой бахромой…
Тучи идут домой.

Так проходят грозы – дай Бог, чтоб наша прошла…
Капельку дождевую стрижонок смахнул с крыла,
Рванулся куда-то в сторону – не бойся, малыш, держись!
Иногда непогода длится целую жизнь.
Это ведь как получится, что выпадет на роду…
Только останься в небе, у Господа на виду.

От января до июля – видишь, крылом подать.
Кто были вечерние птицы – надо ли нам гадать?
Новые народились, и город уже другой.
От ливня до снегопада – только взмахнуть рукой.

Поэтому неподвижно у распахнутого окна
Стою одна.

6.
Несбывшегося больше. И оно,
По счастью, никому не суждено.

Оно в прохладом воздухе разлито,
Засыпано опавшею листвой,
Оно приходит молча, как молитва,
И тайно обретает голос твой.

И кажется, оно дано тебе лишь:
Взлетай, как тот неловкий юный стриж!
Ты говоришь – и сам себе не веришь,
Ты веришь лишь тому, что говоришь.

Никто не обещал тебе покоя,
Но вот они – воздушные пути!
А сбудется – лети! – совсем другое.
Совсем другое сбудется. Лети.

ОХОТНИКИ НА ХИМЕР
            А.П., с воздушной почтой

1.
Воздушная почта – надёжная почта. И вести
Летят непрерывно, и там, где путей перекрестья,
То звёзды горят, то вовсю полыхают созвездья.
Сегодня мы вместе. Но только сегодня мы вместе.

2.
Подкидыш, пасынок, паскуда!
Рычишь и скалишься, покуда
В водичке мутной есть улов...
Но жизнь не свара, мир – не зона,
И мы храним его бессонно –
Мы ходим стражей между снов
И, вглядываясь в лица спящих,
Вниз головой во тьму летящих,
Неразличимые почти,
Мы входим в чёрные зрачки,
Распяленные, как тоннели,
Животным ужасом... Сквозь них
От века в этот мир летели
Создания миров иных –
Крылами своды задевая,
Вонзая перьев сталь и медь
В глазное дно... Так жизнь живая
Глядит в свою живую смерть
И узнаёт её, не смея
Открыть или закрыть глаза,
В зрачке сжимая птицезмея,
Паукольва, ящеропса...
Ты полагаешь, это странно?
Слабо увидеть наяву,
Как эти твари мнут траву
В Центральном парке у фонтана?

3.
Ты видишь – это их следы:
Асфальт продавлен и раскрошен.
Они – посланники беды,
Гнездящейся в далёком прошлом,
Но приходящей в тёмный сад
На бал, на выпас, на расправу...

Ты знаешь, что такое ад?
Боль подвергается расплаву
И превращается в металл.
Когда бы ты об этом знал,
Не стал бы лгать себе так честно.

Когда б тебе открылась бездна –
Ты запер бы ворота в сон.

Дай руку! Прыгай на газон!
Теперь за мной. Так ты не видел,
Чем в полночь полнится фонтан?
Смотри – хромой чугунный идол
Ворота сторожит вон там,
Где все они уже толпятся
И выдыхают жирный чад.
Их перепончатые пальцы
Сквозь прутья частые торчат,
Их глотки клёкотом и рёвом
Взрывают ночь, вздымают дым.
Смотри – ты ими очарован.
Смотри: ты поклонялся им.

4.
Нас укрывает только тишина.
Ты полагаешь, я была должна
Принять твои предательства? И молча
Простить тебя? Ну нет! Сегодня ночью
Прошествуют садовою тропой
На затяжной кровавый водопой
Чудовища твои! Смотри, как слизь
Неотвратимо разъедает жизнь,
Как, осыпая чешую и перья
На каменных дорожках и мостах,
Идут тобою вскормленные звери,
Идут твои бессилие и страх.

Да, по утрам сюда детей приводят,
К фонтанам, на дорожки, на траву,
Но камень сохраняет смертный холод
И продолжает бредить наяву.

Вот лук – держи. Серебряной стрелой,
Светящейся лучом в ночи сырой,
Во тьму меж крыл старательно прицелься –
Там у химеры что-то вроде сердца,
Котёл углей... Оттуда дым и смрад,
Когда они друг с другом говорят.

Дрожишь? Роняешь стрелы? Прячешь взгляды?
Их слишком много на дорожках сада:
Один удар любой из этих лап –
И всё.

Да я уже сказала: слаб
Подкидыш! Дай стрелу. Уйди за спину.
Учись: я на мгновение застыну
Меж двух ударов сердца наяву –
И отпущу тугую тетиву.

5.
Как тут не оглохнуть от дикого смрадного крика!
Ворота открыты. Мы встанем и выйдем открыто,
У всех на виду. Ничего, никого не боясь.
У этих химер вместо крови – холодная грязь.

Идём, же, идём! Не смотри и не бойся расплаты –
Сквозь молнии взглядов и рёва глухие раскаты
Идём! За спиною, в кромешной звериной тоске,
Химера сдыхает на грубом садовом песке,
И крылья её темноту полосуют в лохмотья...

Ты был на охоте. Запомни: ты был на охоте.

6.
Ночь удалась. Охота удалась.
Теперь ступай. Твоя добыча – ужас,
И с этим надо жить. И каждый раз
Ты будешь видеть, как вопят и кружат

Химеры снов, чудовища глубин
Сознанья твоего. И ты один
Пойдёшь сквозь ночь, и жизнь, и поле брани,
И тьма дымиться будет в каждой ране
Души твоей.
Прости. А мне пора.
Мы всё-таки дожили до утра.

7. (P.S.)
Живи, если хочешь – такая удача редка.
Пиши, если сможешь. Воздушная почта мгновенна.
Немыслимый ветер опустится вдруг на колено,
Листочки твои перехватит незримо рука
И будет держать на весу, будто стаю в полёте...
Ты был на охоте. Запомни: ты был на охоте.

ГОСТИ
И вина-то всем достанется,
И швыряют хлеб собакам.
Среди гула и беспамятства
Белым воском пол закапан.
Что за пир – а мы не позваны,
И не знают нас по имени,
Но с мороза щёки розовы
И ресницы в чёрном инее.
Рукава бобром опушены,
Пальцы струнами запутаны,
Очи строгие опущены –
За собою не зовут они.
Веселы, да не потешные,
Мы уйдём от вас в распутицу.
Наши песенки – нездешние,
Наша быль – не скоро сбудется.

* * *
Нам, переменчивым, как пламя,
Как свет, горящий вдалеке,
Нам трудно говорить с богами
На скудном нашем языке.
Но наступает, как проклятье,
Необратимый тайный час,
Когда учителя и братья
Уже не понимают нас…

* * *
Кафешка, стёклышко, где мы с тобой сидели,
Где низок потолок, но всюду ариэли,
Летая по столам вперегонки,
Устраивали в сердце сквозняки…
Кафешка, закуток под боком шумной стройки,
Где окна в жалюзи линованы под строки:
Пиши что хочешь, благо не видна
По синеве чернил голубизна…
Кафешка сломана. Её хрустальный воздух
Блестит в пыли, змеится в острых звёздах
Рассыпанного по земле стекла…
Я плакала бы, если бы могла.
Но ариэлям, беспрестанно вьющим нити
Для невесомой голубой канвы событий,
Нужна свобода. Воздух между строк
Бывает так же радостно жесток:
Погибшие слова лежат в столетнем хламе,
То, что не названо, в восторге бьёт крылами,
И ты стоишь в изнеможенье сил
Пред тем, что сам на волю отпустил…

Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов

Вернуться на главную